кажется, стоит лишь протянуть руку, чтобы дотронуться до них.
Эбби закурил сигарету. Да, эффект театральный, что и говорить. Как-то плохо он вяжется с общим строгим стилем здания. Но, с другой стороны, Винс прав: когда говорят о банке, то прежде всего представляют себе огромные сейфы, битком набитые деньгами. А может, я просто стараюсь подвести фундамент под свое желание получить выгодный заказ?
– Кстати, об умении показать товар лицом, – заметил Винс, подтягивая узел строгого полосатого галстука. – Сегодня в три часа я должен встретиться в Хартфорде с Ральфом Гэвином. Вот человек, у которого можно поучиться, Эб! К пяти часам он так обработает этих парней из строительного комитета начальной школы, что они и слышать не захотят ни о ком, кроме «Гэвина и Мура».
Верн положил руку на плечо Винса.
– Вы не откажетесь позавтракать с нами, правда, Винсент? У нас в клубе обслуживают очень быстро. – Эбби показалось, что в жесте Верна была какая-то слишком уж смиренная признательность.
– Благодарю вас, сэр, – ответил Винс, вновь поглядев на часы. – Если только я поспею к поезду час двадцать.
Тоунтон-клуб объединял высшие слои интеллигенции и деловые круги города. Эбби не раз слыхал от дяди, что это учреждение поглощает слишком много денег и времени, так что посещать его следует лишь в тех случаях, когда нужно заполучить клиента. Поэтому приглашение Винса Коула на ленч явилось для Эбби лишним доказательством страстного желания дяди добиться заказа от Тринити-банка.
По правде говоря, Эбби тоже воспрянул духом. У него появилась надежда. Эффектное предложение Винса может оказаться решающим.
Эбби чувствовал, что он и сам благодарен Винсу гораздо больше, чем ему того хотелось.
Он повез дядю и Винса в Тоунтон-клуб и по пути чувствовал необыкновенный прилив оптимизма. Он даже позволил себе роскошь помечтать о том, как будет выглядеть строящееся здание, и мысленно полюбоваться табличкой: «„Остин и Остин", архитекторы».
Вероятно, Эбби с меньшим энтузиазмом отнесся бы к приему, который они с Ниной устроили в своем новом доме, если бы его не подбодрило благополучное решение вопроса о заказе Тринити-банка.
Это случилось позавчера: протокол одобрения и первый чек уже были подписаны. Целую неделю они с Верном пороли горячку, проводили в конторе дни и ночи, приготовили совершенно новый комплект чертежей и заказали в Нью-Йорке макет здания. В основу всей переработки проекта была положена идея Винса. Строительный комитет банка – небольшая группа прожженных дельцов – встретил новый вариант с полным удовлетворением.
В то утро Эбби впервые почувствовал, что он действительно архитектор. Но радость его не шла ни в какое сравнение с восторгом Верна.
Худое, сразу помолодевшее лицо дяди горело от возбуждения, а голубые глаза так сверкали, что никто не заметил бы в этот момент окружающей их тонкой сетки морщин. И радость самого Эбби в значительный степени объяснялась удовольствием, которое он испытывал, глядя, как Верн следит за рабочим, который исправлял два чертежных стола с привинченными к ним лампами дневного света, как он своими руками окантовывает перспективный вид нового банка и вешает его на стену приемной. А перед завтраком Верн заглянул в кабинет Эбби, обнял племянника с необычной теплотой и сказал:
– Ах, Эбби, ты не понимаешь, что это значит для меня! Как будто я заново родился на свет!
Эбби улыбнулся смущенно и радостно.
– Еще бы, – сказал он.
Потом они пошли завтракать в Тоунтон-клуб и там задержались в баре, и Верн позволил себе выпить два бокала мартини и сказал, что им потребуются два чертежника для выполнения рабочих чертежей. И о секретарше тоже пора подумать: помимо обычной секретарской работы, ей придется печатать массу длинных и сложных спецификаций.
«Кто бы поверил, – размышлял Эбби, – что когда-то в платежной ведомости Вернона Остина, члена Американского института архитекторов, значилось сорок чертежников и три секретаря?»
Реакция Нины, когда Эбби позвонил ей и выложил новости, была прямо-таки трогательная.
– О, я сейчас же позвоню маме! – воскликнула Нина. Потом добавила: – Эб, не кажется ли тебе, что теперь можно подумать и о пристройке? У меня такое чувство вины перед мамой, что я даже не в силах радоваться нашей удаче...
Эбби, окрыленный новыми надеждами и уверенностью в своих силах, не забыл обещаний, данных ей ночью. Он ответил с истинной щедростью влюбленного:
– Хорошо, дорогая, обсудим практически, что тут можно сделать.
– Эбби, правда?.
– Да, конечно.
Вернувшись в контору, он написал о новостях отцу и матери и, конечно, послал письмо Раффу Блуму.
День близился к концу, но было еще светло. Даже теперь, наблюдая за ней издали, с другого конца переполненной гостями комнаты, глядя, как она ходит среди них с бокалом в руке, в сиреневом очень открытом платье, которое выгодно оттеняет ее красоту, Эбби чувствовал такое влечение к ней, что у него дрожали колени.
– На редкость удачный вечер, – сказал Верн, и Эбби понял, что дядя тоже не спускает глаз с Нины.
– Во всяком случае, многолюдный, – отозвался Эбби; желание его усилилось, когда он понял, что тоска, светившаяся в глазах Верна, смешана с завистью.
– Нина справляется прекрасно, – продолжал Верн. – По крайней мере с мужчинами.
– Добрая половина гостей мне вообще незнакома. – Эбби заметил, что Нина направляется к ним.
– Такие вот вечера – это важнейшая стадия творческого процесса, – изрек Верн с насмешливой серьезностью. – Чертежная доска – дело десятое. Вечера куда важнее.
Но Нина, улыбнувшись им и показав свои ямочки, шепнула:
– Остин, поциркулируй среди гостей. – И прошла мимо.
Верн захихикал:
– Она права. Хватит нам бездельничать. Дело есть дело.
– А почему бы и не побездельничать? – спросил Эбби. Он сразу же нашел оправдание: – Заказ Тринити-банка у нас в кармане, так что теперь мне море по колено. – Он призадумался. – Кстати, Верн, скажите честно: как вы относитесь к этому трюку с сейфами?
Верн положил ему руку на плечо и ответил, слегка понизив голос:
– Ну, я не в восторге, сам понимаешь.
– Я тоже.
– Вот как? – Дядя пристально посмотрел на него.
– Конечно. Почему же мы не сказали об этом сразу? Выходит, мы просто-напросто струсили? В моральном смысле.
Верн потрогал свой нос.
– Не думаю, чтобы дело обстояло так уж страшно, Эб. Небольшой компромисс, вот и все. Во всяком случае, на мой взгляд. По сравнению с той безвкусицей, которую я стряпал всю жизнь...
– Напрасно я согласился на это, – пробормотал Эбби.
– Ты согласился ради меня, Эб. Ты, вероятно, и сам не знал, что идешь на это ради своего старого, выжившего из Ума дядьки.
Пожалуй, тут есть доля правды. И все же мысль о трусости засела у него в голове.
– Ну, допивай свой коктейль, Эб. Не забудь, что ты хозяин. Сейчас не время думать о всякой чепухе. – Верн протянул бокал, глядя Эбби в глаза. – Впрочем, нет – еще два слова: будем надеяться, что тебе никогда не придется идти на более серьезные компромиссы.
Эбби улыбнулся и допил коктейль, а Верн отошел, чтобы поздороваться с каким-то приятелем.
Слова дяди не выходили у Эбби из головы. Он понимал, что эти слова – не просто любезность; понимал, что Верн оправдывается перед ним и в то же время предостерегает его.
Он подошел к столу с напитками, поставил пустой бокал и, ожидая, пока буфетчик приготовит новый, мысленно сформулировал наконец ответ на вопрос, который не давал ему покоя почти год. Да, он поступил правильно, согласившись стать компаньоном Верна. Раньше он сомневался в этом, так как его решение было вызвано, с одной стороны, тем, что здесь жила Нина, а с другой – опасением, что, приняв какое-либо другое, более солидное предложение, он рискует обмануть ожидания фирмы, которая, быть может, рассчитывает получить от него больше, чем он в состоянии дать. Словом, думал он, потягивая коктейль, в конечном счете это был правильный шаг.
Эбби закурил и приготовился исполнять обязанности хозяина дома. Ему вдруг вспомнились приемы, к которым он привык в Бостоне: там, если даже вы и не были знакомы со всеми гостями, то хотя бы знали, кто они такие. Он окинул взглядом свою гостиную и решил, что своеобразная прелесть этой комнаты совершенно пропадает при таком обилии народа. Гармоничное соотношение между прозрачными и непрозрачными стенами, тщательно подобранная мебель работы Ноула – все это не производит впечатления в такой толчее. Интересно знать, обратится ли потом к нему как к архитектору кто-нибудь из этих людей. Нина, конечно, считает, что все они – потенциальные клиенты. Действительно, большая часть гостей была приглашена ею и ее матерью, а кое-кто – Верном.
Сам Эбби пригласил Трой и Винса, Бинка Нетлтона с Эйлин и нескольких нью-хейвенских приятелей, живущих поблизости, а также мистера и миссис Джордж Бьюел, которые знали Эбби с детства и жили теперь в Гринвиче. Он заметил их в толпе; они, видимо, чувствовали себя одиноко и тихонько переговаривались между собой. Эбби подошел и пристроил их у обеденного стола – единственное место, где еще можно было сесть.
Хотя Бьюелы не жили в Бостоне уже семнадцать с лишним лет, тем не менее они заговорили прежде всего не о Гринвиче, не о Тоунтоне, не об этом доме, а именно о Бостоне и людях, которых Эбби хотя бы смутно помнил; Бьюелы рассказали, как однажды повели Эбби – десяти-детнего мальчугана – вместе со своими племянниками в Бостон-Гарденс посмотреть цирк и как он после этого (по словам его матери) сделал из своей простыни какое-то подобие цирковой палатки, не забыв при этом о раскрашенных шестах и бумажных флагах. Эбби, чтобы не портить старикам удовольствия, весело смеялся и уверял, что начисто забыл об этом случае.
Потом, когда разговор все-таки коснулся нового дома, Бьюелы заметили, что он «удивительно воздушный»; они явно относились к Эбби снисходительно и считали этот дом очередной ребяческой забавой – вроде пресловутой цирковой палатки.
Неподалеку от них стояла группа незнакомых гостей, и, беседуя с Бьюелами, Эбби слышал краем уха немало критических замечаний по поводу своего нового дома.
– А трубы отопления прямо залиты в бетон под полом? – Мужской голос.
– Конечно. – Другой голос.
– А что, если одна из них лопнет ко всем чертям? Как до нее добраться?
Хохот.
– Дом восхитительный, что и говорить! Если бы только я могла заставить мужа понять это. Но он ярый ненавистник модернизма. Подумать только – в наше-то время!
– Уж лучше бы эти архитекторы не брались за внутреннюю отделку. Эту работу они должны поручать нам.
Вскоре после того как Эбби попрощался с Бьюелами, ему довелось познакомиться с одним из таких критиков. Нина подвела к нему мужа и жену – мистера и миссис Гришэм.
– Это мамины клиенты, – объяснила она. – Свой первый дом они купили с ее помощью.
– Мы очень любим его, – сказала Сандра Гришэм, худощавая рыжая женщина в плотном шерстяном костюме. Эбби решил, что она, должно быть, без памяти любит лошадей и собак. – Это старинный, колониальный дом на Байерс-роуд. Только, видите ли, – она робко покосилась на мужа, – я уже давно мечтаю о современном доме. Вот хотя бы вроде вашего. Восхитительный дом. Но Уолли и слышать об этом не хочет.
Уолли Гришэм смотрел на Нину.
– Что?
– Я сказала, что ты и слышать не хочешь о таком Доме. Ведь верно?
– Что правда, то правда. – Уолли снова посмотрел на Нину, потом на Эбби и, спохватившись, добавил: – Не сочтите за грубость, конечно. Я и сам знаю – архитектору так не говорят.
– Нет, почему же, – ответил Эбби с подчеркнутой любезностью. – Я вполне понимаю вашу точку зрения.
– А я нет, – сказала Нина. – По-моему, мистер Гри-шэм из таких людей, которые, если поверят во что-нибудь, сразу отказываются от прежних взглядов. – Она повернулась к Гришэму. – Разве не так?
Уолли Гришэм был крупный, грузный мужчина лет сорока; у него были черные густые волосы, нос луковицей и тонкие, плотно сжатые губы.
– Боюсь, что вы ошибаетесь, – ответил он. Когда он смотрел на Нину, его тяжелое, жесткое лицо смягчалось. – Я всегда знаю, чего хочу. И умею добиваться своего.
– Какая я счастливица! – сказала его жена.
– Можно мне ненадолго похитить вашего мужа, миссис Гришэм? – спросила Нина.
Миссис Гришэм внимательно посмотрела на нее, а Эбби уставился на свою сигарету.
– Попробую обратить его в свою веру, – объяснила Нина, уводя Гришэма на террасу.
– Боюсь, что это безнадежное дело, – сказала миссис Гришэм Эбби, когда они ушли. – Жаль. Мне ужасно хотелось бы жить в таком замечательном доме. – Она вздохнула. – Вы не интересуетесь гончими, мистер Остин?
Время от времени Эбби с невольной тревогой поглядывал в сторону террасы. Он как раз придумывал способ избавиться от своей густопсовой собеседницы, когда кто-то подкрался сзади и руками закрыл ему глаза. Он сразу понял, что это Трой.
– Угадай кто! – сказала она.
– Какая-нибудь тупоголовая родственница из Бруклина, – сказал Эбби; он повернулся, поцеловал ее и пожал руку Винсу Коулу.
– Прошу прощения, – сказал Винс. – Не скажете ли, где нам разыскать архитектора, который проектировал этот дом?
– Да-да, – Трой моментально включилась в игру. – Нам как раз нужно что-нибудь такое-этакое!
Итак, он вырвался из рук миссис Гришэм, но тут сзади раздался голос... ну конечно, так растягивать слова может только Бинк Нетлтон. – Эй... – И Эбби кинулся пожимать руку круглолицему проказнику Бинку и хорошенькой, вечно надутой Эйлин, его жене.
Трой сейчас же повела их в прихожую. Там она достала из стенного шкафа подарок, который привезла новоселам, – большую картину.
– Я решила, что она будет дивно выглядеть вот здесь, над камином. Имей в виду, Эб, мне пришлось долго копить деньги, чтобы купить ее.
Стоя позади нее, Эбби смотрел на картину, которую Трой прислонила к дверце шкафа. Это было абстрактное полотно, написанное очень яркими красками; имени художника Эбби никогда не слышал, но картина понравилась ему с первого взгляда. Он повернулся к Трой. Она сделала протестующий жест:
– Не нужно никаких речей, мой миленький. Я и так вижу, что угодила тебе.
– Какая прелесть! – сказал наконец Эбби, любуясь картиной. – А кто художник?
– Ну, он сущий ребенок, но какой талантливый! – Трой прямо захлебывалась. – Я уверена, что он станет великим негритянским художником. Только у него никто ничего не покупает. Я первая.
Эбби усмехнулся. Как хорошо, что Трой такая же, как была. Он надеялся, что она всегда останется такой.
– Моя начальница миссис Халперн – женщина замечательная и очень толковая – говорит, что мне действительно удалось найти для тебя стоящую вещь, – сообщила Трой.
Осторожно спрятав картину, Эбби сказал:
– Давай повесим ее, когда толкучка кончится. Затем он увел Трой, Винса, Бинка и Эйлин в бар и принялся угощать их коктейлями.
– А где же хозяйка? – спросила Трой, доставая из сумочки сигареты и зажигалку.
– Сейчас разыщу ее. Я мигом вернусь. – Он отошел и, улыбаясь, раскланиваясь направо и налево, начал пробираться сквозь толпу гостей к террасе.
Нина едва ли отважилась бы вступить в единоборство с таким человеком, как Гришэм, если бы не была уверена в своих силах и не чувствовала себя в ударе. Она была возбуждена, и не столько выпитыми коктейлями, сколько тем, что впервые играла роль хозяйки на столь потрясающем вечере в своем собственном потрясающем доме, где был настоящий бар, и длинный стол с закусками, и две горничные, и еще двое слуг, нанятых специально для этого случая. И многие видные тоунтонцы пришли к ней в гости и теперь смотрят на нее, и тут же среди них – ее мать, и вдобавок она уверена, что осенью Эбби возьмется наконец за пресловутую пристройку к дому (о том, какой ценой придется расплачиваться с Эбби за это достижение, она старалась не думать).
Сейчас, в сумерках, беседуя с Гришэмом, она думала о том, что если этот стратегический ход поможет Эбби добиться успеха, она будет сторицей – хотя и косвенно – вознаграждена за свои усилия. Думала она и о том, что ее старания обработать этого грузного делягу в сером костюме слишком уж откровенны. Но мать прожужжала ей уши рассказами о Гришэме, о том, что он «богат до отвращения», что у него два «ягуара», и пароходная линия, и куча акций в других компаниях. И Нина решила добиться своего.
– Не пойму, хоть убейте, – сказала она, снова бросаясь на приступ, – как может человек, связанный с современной промышленностью, отрицать современную архитектуру.
– Когда дело касается промышленности, – перебил он, – я стою и всегда стоял за современность. А дом – дело другое. Дом – это место, куда уходишь, чтобы отгородиться от всего на свете. – Он еще делал вид, что спорит с ней, но как только две пары, стоявшие поблизости, отошли и направились к дому, улыбнулся, стараясь, видимо, придать этой улыбке дружелюбие и интимность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Эбби закурил сигарету. Да, эффект театральный, что и говорить. Как-то плохо он вяжется с общим строгим стилем здания. Но, с другой стороны, Винс прав: когда говорят о банке, то прежде всего представляют себе огромные сейфы, битком набитые деньгами. А может, я просто стараюсь подвести фундамент под свое желание получить выгодный заказ?
– Кстати, об умении показать товар лицом, – заметил Винс, подтягивая узел строгого полосатого галстука. – Сегодня в три часа я должен встретиться в Хартфорде с Ральфом Гэвином. Вот человек, у которого можно поучиться, Эб! К пяти часам он так обработает этих парней из строительного комитета начальной школы, что они и слышать не захотят ни о ком, кроме «Гэвина и Мура».
Верн положил руку на плечо Винса.
– Вы не откажетесь позавтракать с нами, правда, Винсент? У нас в клубе обслуживают очень быстро. – Эбби показалось, что в жесте Верна была какая-то слишком уж смиренная признательность.
– Благодарю вас, сэр, – ответил Винс, вновь поглядев на часы. – Если только я поспею к поезду час двадцать.
Тоунтон-клуб объединял высшие слои интеллигенции и деловые круги города. Эбби не раз слыхал от дяди, что это учреждение поглощает слишком много денег и времени, так что посещать его следует лишь в тех случаях, когда нужно заполучить клиента. Поэтому приглашение Винса Коула на ленч явилось для Эбби лишним доказательством страстного желания дяди добиться заказа от Тринити-банка.
По правде говоря, Эбби тоже воспрянул духом. У него появилась надежда. Эффектное предложение Винса может оказаться решающим.
Эбби чувствовал, что он и сам благодарен Винсу гораздо больше, чем ему того хотелось.
Он повез дядю и Винса в Тоунтон-клуб и по пути чувствовал необыкновенный прилив оптимизма. Он даже позволил себе роскошь помечтать о том, как будет выглядеть строящееся здание, и мысленно полюбоваться табличкой: «„Остин и Остин", архитекторы».
Вероятно, Эбби с меньшим энтузиазмом отнесся бы к приему, который они с Ниной устроили в своем новом доме, если бы его не подбодрило благополучное решение вопроса о заказе Тринити-банка.
Это случилось позавчера: протокол одобрения и первый чек уже были подписаны. Целую неделю они с Верном пороли горячку, проводили в конторе дни и ночи, приготовили совершенно новый комплект чертежей и заказали в Нью-Йорке макет здания. В основу всей переработки проекта была положена идея Винса. Строительный комитет банка – небольшая группа прожженных дельцов – встретил новый вариант с полным удовлетворением.
В то утро Эбби впервые почувствовал, что он действительно архитектор. Но радость его не шла ни в какое сравнение с восторгом Верна.
Худое, сразу помолодевшее лицо дяди горело от возбуждения, а голубые глаза так сверкали, что никто не заметил бы в этот момент окружающей их тонкой сетки морщин. И радость самого Эбби в значительный степени объяснялась удовольствием, которое он испытывал, глядя, как Верн следит за рабочим, который исправлял два чертежных стола с привинченными к ним лампами дневного света, как он своими руками окантовывает перспективный вид нового банка и вешает его на стену приемной. А перед завтраком Верн заглянул в кабинет Эбби, обнял племянника с необычной теплотой и сказал:
– Ах, Эбби, ты не понимаешь, что это значит для меня! Как будто я заново родился на свет!
Эбби улыбнулся смущенно и радостно.
– Еще бы, – сказал он.
Потом они пошли завтракать в Тоунтон-клуб и там задержались в баре, и Верн позволил себе выпить два бокала мартини и сказал, что им потребуются два чертежника для выполнения рабочих чертежей. И о секретарше тоже пора подумать: помимо обычной секретарской работы, ей придется печатать массу длинных и сложных спецификаций.
«Кто бы поверил, – размышлял Эбби, – что когда-то в платежной ведомости Вернона Остина, члена Американского института архитекторов, значилось сорок чертежников и три секретаря?»
Реакция Нины, когда Эбби позвонил ей и выложил новости, была прямо-таки трогательная.
– О, я сейчас же позвоню маме! – воскликнула Нина. Потом добавила: – Эб, не кажется ли тебе, что теперь можно подумать и о пристройке? У меня такое чувство вины перед мамой, что я даже не в силах радоваться нашей удаче...
Эбби, окрыленный новыми надеждами и уверенностью в своих силах, не забыл обещаний, данных ей ночью. Он ответил с истинной щедростью влюбленного:
– Хорошо, дорогая, обсудим практически, что тут можно сделать.
– Эбби, правда?.
– Да, конечно.
Вернувшись в контору, он написал о новостях отцу и матери и, конечно, послал письмо Раффу Блуму.
День близился к концу, но было еще светло. Даже теперь, наблюдая за ней издали, с другого конца переполненной гостями комнаты, глядя, как она ходит среди них с бокалом в руке, в сиреневом очень открытом платье, которое выгодно оттеняет ее красоту, Эбби чувствовал такое влечение к ней, что у него дрожали колени.
– На редкость удачный вечер, – сказал Верн, и Эбби понял, что дядя тоже не спускает глаз с Нины.
– Во всяком случае, многолюдный, – отозвался Эбби; желание его усилилось, когда он понял, что тоска, светившаяся в глазах Верна, смешана с завистью.
– Нина справляется прекрасно, – продолжал Верн. – По крайней мере с мужчинами.
– Добрая половина гостей мне вообще незнакома. – Эбби заметил, что Нина направляется к ним.
– Такие вот вечера – это важнейшая стадия творческого процесса, – изрек Верн с насмешливой серьезностью. – Чертежная доска – дело десятое. Вечера куда важнее.
Но Нина, улыбнувшись им и показав свои ямочки, шепнула:
– Остин, поциркулируй среди гостей. – И прошла мимо.
Верн захихикал:
– Она права. Хватит нам бездельничать. Дело есть дело.
– А почему бы и не побездельничать? – спросил Эбби. Он сразу же нашел оправдание: – Заказ Тринити-банка у нас в кармане, так что теперь мне море по колено. – Он призадумался. – Кстати, Верн, скажите честно: как вы относитесь к этому трюку с сейфами?
Верн положил ему руку на плечо и ответил, слегка понизив голос:
– Ну, я не в восторге, сам понимаешь.
– Я тоже.
– Вот как? – Дядя пристально посмотрел на него.
– Конечно. Почему же мы не сказали об этом сразу? Выходит, мы просто-напросто струсили? В моральном смысле.
Верн потрогал свой нос.
– Не думаю, чтобы дело обстояло так уж страшно, Эб. Небольшой компромисс, вот и все. Во всяком случае, на мой взгляд. По сравнению с той безвкусицей, которую я стряпал всю жизнь...
– Напрасно я согласился на это, – пробормотал Эбби.
– Ты согласился ради меня, Эб. Ты, вероятно, и сам не знал, что идешь на это ради своего старого, выжившего из Ума дядьки.
Пожалуй, тут есть доля правды. И все же мысль о трусости засела у него в голове.
– Ну, допивай свой коктейль, Эб. Не забудь, что ты хозяин. Сейчас не время думать о всякой чепухе. – Верн протянул бокал, глядя Эбби в глаза. – Впрочем, нет – еще два слова: будем надеяться, что тебе никогда не придется идти на более серьезные компромиссы.
Эбби улыбнулся и допил коктейль, а Верн отошел, чтобы поздороваться с каким-то приятелем.
Слова дяди не выходили у Эбби из головы. Он понимал, что эти слова – не просто любезность; понимал, что Верн оправдывается перед ним и в то же время предостерегает его.
Он подошел к столу с напитками, поставил пустой бокал и, ожидая, пока буфетчик приготовит новый, мысленно сформулировал наконец ответ на вопрос, который не давал ему покоя почти год. Да, он поступил правильно, согласившись стать компаньоном Верна. Раньше он сомневался в этом, так как его решение было вызвано, с одной стороны, тем, что здесь жила Нина, а с другой – опасением, что, приняв какое-либо другое, более солидное предложение, он рискует обмануть ожидания фирмы, которая, быть может, рассчитывает получить от него больше, чем он в состоянии дать. Словом, думал он, потягивая коктейль, в конечном счете это был правильный шаг.
Эбби закурил и приготовился исполнять обязанности хозяина дома. Ему вдруг вспомнились приемы, к которым он привык в Бостоне: там, если даже вы и не были знакомы со всеми гостями, то хотя бы знали, кто они такие. Он окинул взглядом свою гостиную и решил, что своеобразная прелесть этой комнаты совершенно пропадает при таком обилии народа. Гармоничное соотношение между прозрачными и непрозрачными стенами, тщательно подобранная мебель работы Ноула – все это не производит впечатления в такой толчее. Интересно знать, обратится ли потом к нему как к архитектору кто-нибудь из этих людей. Нина, конечно, считает, что все они – потенциальные клиенты. Действительно, большая часть гостей была приглашена ею и ее матерью, а кое-кто – Верном.
Сам Эбби пригласил Трой и Винса, Бинка Нетлтона с Эйлин и нескольких нью-хейвенских приятелей, живущих поблизости, а также мистера и миссис Джордж Бьюел, которые знали Эбби с детства и жили теперь в Гринвиче. Он заметил их в толпе; они, видимо, чувствовали себя одиноко и тихонько переговаривались между собой. Эбби подошел и пристроил их у обеденного стола – единственное место, где еще можно было сесть.
Хотя Бьюелы не жили в Бостоне уже семнадцать с лишним лет, тем не менее они заговорили прежде всего не о Гринвиче, не о Тоунтоне, не об этом доме, а именно о Бостоне и людях, которых Эбби хотя бы смутно помнил; Бьюелы рассказали, как однажды повели Эбби – десяти-детнего мальчугана – вместе со своими племянниками в Бостон-Гарденс посмотреть цирк и как он после этого (по словам его матери) сделал из своей простыни какое-то подобие цирковой палатки, не забыв при этом о раскрашенных шестах и бумажных флагах. Эбби, чтобы не портить старикам удовольствия, весело смеялся и уверял, что начисто забыл об этом случае.
Потом, когда разговор все-таки коснулся нового дома, Бьюелы заметили, что он «удивительно воздушный»; они явно относились к Эбби снисходительно и считали этот дом очередной ребяческой забавой – вроде пресловутой цирковой палатки.
Неподалеку от них стояла группа незнакомых гостей, и, беседуя с Бьюелами, Эбби слышал краем уха немало критических замечаний по поводу своего нового дома.
– А трубы отопления прямо залиты в бетон под полом? – Мужской голос.
– Конечно. – Другой голос.
– А что, если одна из них лопнет ко всем чертям? Как до нее добраться?
Хохот.
– Дом восхитительный, что и говорить! Если бы только я могла заставить мужа понять это. Но он ярый ненавистник модернизма. Подумать только – в наше-то время!
– Уж лучше бы эти архитекторы не брались за внутреннюю отделку. Эту работу они должны поручать нам.
Вскоре после того как Эбби попрощался с Бьюелами, ему довелось познакомиться с одним из таких критиков. Нина подвела к нему мужа и жену – мистера и миссис Гришэм.
– Это мамины клиенты, – объяснила она. – Свой первый дом они купили с ее помощью.
– Мы очень любим его, – сказала Сандра Гришэм, худощавая рыжая женщина в плотном шерстяном костюме. Эбби решил, что она, должно быть, без памяти любит лошадей и собак. – Это старинный, колониальный дом на Байерс-роуд. Только, видите ли, – она робко покосилась на мужа, – я уже давно мечтаю о современном доме. Вот хотя бы вроде вашего. Восхитительный дом. Но Уолли и слышать об этом не хочет.
Уолли Гришэм смотрел на Нину.
– Что?
– Я сказала, что ты и слышать не хочешь о таком Доме. Ведь верно?
– Что правда, то правда. – Уолли снова посмотрел на Нину, потом на Эбби и, спохватившись, добавил: – Не сочтите за грубость, конечно. Я и сам знаю – архитектору так не говорят.
– Нет, почему же, – ответил Эбби с подчеркнутой любезностью. – Я вполне понимаю вашу точку зрения.
– А я нет, – сказала Нина. – По-моему, мистер Гри-шэм из таких людей, которые, если поверят во что-нибудь, сразу отказываются от прежних взглядов. – Она повернулась к Гришэму. – Разве не так?
Уолли Гришэм был крупный, грузный мужчина лет сорока; у него были черные густые волосы, нос луковицей и тонкие, плотно сжатые губы.
– Боюсь, что вы ошибаетесь, – ответил он. Когда он смотрел на Нину, его тяжелое, жесткое лицо смягчалось. – Я всегда знаю, чего хочу. И умею добиваться своего.
– Какая я счастливица! – сказала его жена.
– Можно мне ненадолго похитить вашего мужа, миссис Гришэм? – спросила Нина.
Миссис Гришэм внимательно посмотрела на нее, а Эбби уставился на свою сигарету.
– Попробую обратить его в свою веру, – объяснила Нина, уводя Гришэма на террасу.
– Боюсь, что это безнадежное дело, – сказала миссис Гришэм Эбби, когда они ушли. – Жаль. Мне ужасно хотелось бы жить в таком замечательном доме. – Она вздохнула. – Вы не интересуетесь гончими, мистер Остин?
Время от времени Эбби с невольной тревогой поглядывал в сторону террасы. Он как раз придумывал способ избавиться от своей густопсовой собеседницы, когда кто-то подкрался сзади и руками закрыл ему глаза. Он сразу понял, что это Трой.
– Угадай кто! – сказала она.
– Какая-нибудь тупоголовая родственница из Бруклина, – сказал Эбби; он повернулся, поцеловал ее и пожал руку Винсу Коулу.
– Прошу прощения, – сказал Винс. – Не скажете ли, где нам разыскать архитектора, который проектировал этот дом?
– Да-да, – Трой моментально включилась в игру. – Нам как раз нужно что-нибудь такое-этакое!
Итак, он вырвался из рук миссис Гришэм, но тут сзади раздался голос... ну конечно, так растягивать слова может только Бинк Нетлтон. – Эй... – И Эбби кинулся пожимать руку круглолицему проказнику Бинку и хорошенькой, вечно надутой Эйлин, его жене.
Трой сейчас же повела их в прихожую. Там она достала из стенного шкафа подарок, который привезла новоселам, – большую картину.
– Я решила, что она будет дивно выглядеть вот здесь, над камином. Имей в виду, Эб, мне пришлось долго копить деньги, чтобы купить ее.
Стоя позади нее, Эбби смотрел на картину, которую Трой прислонила к дверце шкафа. Это было абстрактное полотно, написанное очень яркими красками; имени художника Эбби никогда не слышал, но картина понравилась ему с первого взгляда. Он повернулся к Трой. Она сделала протестующий жест:
– Не нужно никаких речей, мой миленький. Я и так вижу, что угодила тебе.
– Какая прелесть! – сказал наконец Эбби, любуясь картиной. – А кто художник?
– Ну, он сущий ребенок, но какой талантливый! – Трой прямо захлебывалась. – Я уверена, что он станет великим негритянским художником. Только у него никто ничего не покупает. Я первая.
Эбби усмехнулся. Как хорошо, что Трой такая же, как была. Он надеялся, что она всегда останется такой.
– Моя начальница миссис Халперн – женщина замечательная и очень толковая – говорит, что мне действительно удалось найти для тебя стоящую вещь, – сообщила Трой.
Осторожно спрятав картину, Эбби сказал:
– Давай повесим ее, когда толкучка кончится. Затем он увел Трой, Винса, Бинка и Эйлин в бар и принялся угощать их коктейлями.
– А где же хозяйка? – спросила Трой, доставая из сумочки сигареты и зажигалку.
– Сейчас разыщу ее. Я мигом вернусь. – Он отошел и, улыбаясь, раскланиваясь направо и налево, начал пробираться сквозь толпу гостей к террасе.
Нина едва ли отважилась бы вступить в единоборство с таким человеком, как Гришэм, если бы не была уверена в своих силах и не чувствовала себя в ударе. Она была возбуждена, и не столько выпитыми коктейлями, сколько тем, что впервые играла роль хозяйки на столь потрясающем вечере в своем собственном потрясающем доме, где был настоящий бар, и длинный стол с закусками, и две горничные, и еще двое слуг, нанятых специально для этого случая. И многие видные тоунтонцы пришли к ней в гости и теперь смотрят на нее, и тут же среди них – ее мать, и вдобавок она уверена, что осенью Эбби возьмется наконец за пресловутую пристройку к дому (о том, какой ценой придется расплачиваться с Эбби за это достижение, она старалась не думать).
Сейчас, в сумерках, беседуя с Гришэмом, она думала о том, что если этот стратегический ход поможет Эбби добиться успеха, она будет сторицей – хотя и косвенно – вознаграждена за свои усилия. Думала она и о том, что ее старания обработать этого грузного делягу в сером костюме слишком уж откровенны. Но мать прожужжала ей уши рассказами о Гришэме, о том, что он «богат до отвращения», что у него два «ягуара», и пароходная линия, и куча акций в других компаниях. И Нина решила добиться своего.
– Не пойму, хоть убейте, – сказала она, снова бросаясь на приступ, – как может человек, связанный с современной промышленностью, отрицать современную архитектуру.
– Когда дело касается промышленности, – перебил он, – я стою и всегда стоял за современность. А дом – дело другое. Дом – это место, куда уходишь, чтобы отгородиться от всего на свете. – Он еще делал вид, что спорит с ней, но как только две пары, стоявшие поблизости, отошли и направились к дому, улыбнулся, стараясь, видимо, придать этой улыбке дружелюбие и интимность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61