«Если действие не является движением от прошлого к будущему, или движением между прошлым и будущим, тогда какое, же иное действие вообще возможно? Ведь не призываете же вы нас к бездействию, не правда ли?»
— Мир был бы лучше, если бы каждый из нас осознал, что такое истинная пассивность, которая совсем не является чем-то противоположным действию. Но это другая тема. Возможно ли, чтобы ум обходился без шаблона, освободился от маятника желаний, который раскачивается взад и вперед? Это определенно возможно. Такое действие — жизнь в настоящем. Жить без надежды и без заботы о завтрашнем дне вовсе не означает безнадежности или безразличия. Но мы ведь не живем: мы все время стремимся к смерти, прошлой или будущей. Жизнь — это величайшая революция. Жизнь не имеет никакого стереотипа, а смерть имеет: прошлое или будущее, то, что было, или утопия. Вы живете ради утопии и потому влечете к себе смерть, а не жизнь.
«Все это очень хорошо, но никуда нас не ведет. Где ваша революция? Где действие? Где новый образ жизни?»
— Конечно, не в смерти, а в самой жизни. Вы гонитесь за идеалом, за надеждой на будущее, и эту погоню вы называете действием, революцией. Ваш идеал, ваши надежды — это проекции ума, направленные в сторону от того, что есть . Ум, который есть результат прошлого, порождает из себя образец для нового, и вот это вы называете революцией. Ваша новая жизнь продолжает оставаться старой, только в другой одежде. Жизнь не содержится ни в прошлом, ни в будущем; эти состояния имеют воспоминания о жизни, у них есть надежда на жизнь, но сами они — не жизнь. Проявления ума не есть жизнь. Ум может действовать только в рамках смерти; поэтому революция, имеющая основу в смерти. Это лишь еще большая тьма, еще большие разрушения и еще большее страдание.
«Вы оставляете меня совсем пустым, вы меня почти раздели. Может быть, в духовном отношении это хорошо для меня — иметь не обремененными сердце и ум, но это отнюдь не приносит пользы коллективной революционной деятельности».
ПОДЧИНЕНИЕ И СВОБОДА
Буря началась ранним утром громом и молнией, и целый день без перерыва шел дождь. Красная земля впитывала его. Коровы укрылись от дождя под огромным деревом, где стоял также небольшой белый храм. Нижняя часть дерева имела гигантские пропорции, расстилавшееся вокруг него поле было светло-зеленым. По другую сторону поля шла железнодорожная линия; поезда с трудом преодолевали небольшой подъем, а когда доходили до вершины подъема, издавали торжествующие свистки. Проходившие вдоль железной дороги могли наткнуться на большую кобру с красивыми пятнами, разрезанную пополам недавно прошедшим поездом. Вскоре на мертвое тело змеи налетели грифы, и через короткое время от змеи ничего не осталось.
Для того чтобы вести уединенную жизнь, требуется великая разумность; трудно жить одному и не стать жестким. Вести уединенную жизнь, не ограждая себя стеной замыкающейся в самой себе удовлетворенности, требует от человека быть в высшей степени бдительным, потому что уединенная жизнь способствует развитию у нас вялости, инертности и возникновению удобных привычек, которые трудно преодолевать. Одинокая жизнь вызывает склонность к изоляции, и только мудрые могут вести уединенную жизнь без вреда для себя и для других. Мудрость уединенна, но тропа одиночества не ведет к мудрости. Изоляция — это смерть, и мудрость не может быть обретена в удалении от мира. Нет пути к мудрости, потому что все пути обосабливают, ведут к замкнутости. По самой своей природе пути могут вести только к изоляции, хотя такая изоляция может называться единством, целым, одним и т.п. Путь — это процесс, изолирующий, замыкающий человека в самом себе. Средства — это замкнутость, а цель такова же, как и средства. Средства неотделимы от цели, которая должна быть. Мудрость приходит с пониманием нашего отношения с полем, с прохожим, с мимолетной мыслью. Замыкаться, изолировать себя, чтобы найти, — значит положить конец открытию. Эти отношения ведут к уединению, но не к изоляции. Должно быть не одиночество замыкающегося в себе ума, а уединенность свободы. Полнота уединенна, неполнота же ищет пути к изоляции.
Она была писательницей, и ее книги получили довольно широкое распространение. Она рассказала, что смогла приехать в Индию лишь спустя много лет. Когда впервые отправилась в путь, ей было еще неясно, чем это закончится. Но теперь, после проведенных здесь лет, она поняла, в чем ее жизненное назначение. Муж и вся ее семья интересовались религиозными вопросами, при этом не от случая к случаю, а вполне серьезно. Тем не менее, она решила оставить их всех и прибыла сюда с надеждой обрести мир. Сначала она не знала никого, и первый год ее пребывания здесь был довольно трудным. Прежде всего она направилась в известный ашрам. или место уединения, о котором читала раньше. Гуру был кроткий старик, имевший в прошлом некоторые религиозные переживания, за счет которых он теперь жил; он постоянно повторял некоторые санскритские изречения, понятные ученикам. В ашраме ее хорошо приняли, а к его правилам ей не трудно было приспособиться. Она оставалась там несколько месяцев, но душевного мира не нашла и однажды объявила, что уезжает. Ученики были в ужасе от того, что она могла даже подумать об уходе от такого учителя мудрости; но она ушла. После этого она отправилась в один из горных ашрамов и оставалась там некоторое время. Вначале она была счастлива, так как ашрам был прекрасен своими деревьями, горными потоками и дикой жизнью. Дисциплина была довольно суровой, но она против этого не возражала; однако и здесь живое оказалось мертвым. Ученики преклонялись перед мертвым знанием, мертвой традицией, мертвым учителем. Когда она уехала от них, они тоже были шокированы и угрожали ей духовным мраком. Затем она пришла в одно весьма известное место уединения, обитатели которого повторяли разные религиозные формулы и регулярно выполняли предписанные медитации; но мало-помалу она обнаружила, что попадает в ловушку и постепенно обезличивается. Ни учитель, ни его ученики не стремились к свободе, хотя и вели о ней беседы. Все они были озабочены тем, чтобы поддерживать центр и сохранить учеников своего гуру . Снова она разорвала узы и ушла в другое место, — и снова повторилась та же история, лишь слегка видоизмененная.
«Уверяю вас, я побывала в большей части серьезных ашрамов; все они стремятся удержать ученика, подавить его личные свойства и привести к тому шаблону мысли, который они называют истиной. Почему все они хотят, чтобы ученик подчинялся их частной дисциплине и тому образу жизни, который установлен учителем? Почему происходит так, что они никогда не дают свободы, а лишь обещают ее?»
— Подчинение приносит удовлетворение; оно порождает чувство безопасности у ученика и придает силы ученику и учителю. Подчинение укрепляет авторитет, светский или религиозный; подчинение приводит также к тупости, которую называют состоянием внутреннего мира. Если человек стремится избежать страдания с помощью той или иной формы сопротивления, почему бы ему не пойти по этому пути, хотя бы он и вызвал какую-то толику страдания. Подчинение делает ум нечувствительным к конфликту. И мы хотим, чтобы нас сделали тупыми, невосприимчивыми; мы страдаем и стараемся отогнать от себя безобразное, но одновременно это притупляет восприятие прекрасного. Подчинение авторитету, мертвого или живого, дает огромное удовлетворение. Учитель знает, а вы не знаете. Было бы глупо с вашей стороны стараться выяснить что-либо самостоятельно, в то время как учитель, который дает вам утешение, уже знает это. Поэтому вы становитесь его рабом, а рабство лучше, чем внутреннее смятение. Учитель и ученик изощряются во взаимной эксплуатации. Ведь в действительности вы не пойдете в ашрам, чтобы найти свободу, не так ли? Вы идете туда с тем, чтобы вести жизнь, подчиненную определенной дисциплине и вере; с тем, чтобы поклоняться и в свою очередь стать предметом поклонения, — и все это называется поисками истины! Они не могут дать свободу, так как эта свобода была бы для них самоуничтожением. Свободу нельзя найти в местах уединения, в системах или верованиях; ее нельзя обрести через подчинение и страх, которые называются дисциплиной. Ни одна дисциплина не может дать свободу. Она может обещать ее, но надежда — это не свобода. Подражание как путь к свободе — это подлинное отрицание свободы, так как средство — это цель. Подражание приводит к новому подражанию, а не к свободе. Но нам нравится обманывать себя; вот почему принуждение или обещание награды существует в разнообразных и тонких формах. Надежда — это отрицание жизни.
«Теперь я избегаю всех ашрамов, как настоящей заразы. Я шла к ним с целью найти душевный мир, а мне дали принуждение, доктрины, основанные на авторитете, и пустые обещания. Как горячо мы принимаем обещания, которые дает гуру ! Как мы слепы! В конце концов, после этих многих лет, я полностью освободилась от желания искать обещанные ими награды. Как вы видите, физически я измучена, так как имела глупость испытать на себе действие их формул. В одном из ашрамов, учитель которого пpеуспевает и пользуется большой популярностью, после того как я сказала, что собираюсь посетить вас, ученики подняли вверх руки, а у некоторых даже появились на глазах слезы. Это явилось последней соломинкой! Я пришла сюда, так как хочу обсудить то, чем охвачено мое сердце. Об этом я намекнула одному учителю а он ответил, что я должна управлять своими мыслями. Дело вот в чем, Я ощущаю боль одиночества, гораздо большую, чем способна перенести, — не физического одиночества, которое я приветствую, но глубокую муку внутреннего одиночества. Что мне с этим делать? Как я должна рассматривать такую пустоту?»
— Если вы просите указать вам путь, вы становитесь последователем. Оттого, что внутри у вас не стихает боль одиночества, вы жаждете помощи; а сама эта потребность в руководстве открывает дверь принуждению, подражанию и страху. Вопрос «как» совсем не является важным. Важно, чтобы мы поняли природу этой боли, вместо того, чтобы стараться ее преодолевать, избегать или выходить за ее пределы. До тех пор пока мы полностью не поймем муку одиночества, не будет у нас ни покоя, ни мира, а лишь непрекращающаяся борьба. Сознательно или несознательно большинство из нас яростно сопротивляется или прибегает к тонким уловкам, чтобы спастись от этого страха. Боль одиночества существует только в отношении к прошлому, но не к тому, что есть . Муки ваши имеют отношение лишь к тому, что уже прошло, но не к тому, что есть . То, что есть , должно быть раскрыто, не на словах, не теоретически, а непосредственно в переживании. А разве можно раскрыть то, что в действительности есть , если вы подходите к нему, испытывая чувство страдания или страха? Для того, чтобы понять то, что есть , вы должны подойти к нему свободно, без груза прошлого знания о нем. Вы должны подойти к тому, что есть , со свежим умом, не затуманенным воспоминаниями и привычными реакциями. Пожалуйста, не спрашивайте, каким образом сделать ум свободным и способным увидеть новое, но прислушайтесь к истине этого. Только истина освобождает, а не ваше желание быть свободным. Само желание, усилие стать свободным — это препятствие для освобождения.
Не должен ли ум, со всеми его выводами и мерами предосторожности, прекратить свою деятельность? Не должен ли он стать тихим, оставить поиски бегства от своего одиночества, поиски снадобий от него? Не следует ли направить внимание на боль одиночества и наблюдать заключенные в нем движения отчаяния и надежды? Не является ли сама деятельность ума процессом, изолирующим вас от других, процессом сопротивления? Не является ли любая форма взаимоотношений, которые устанавливает ум, путем отделения от других и замыкания внутри себя? Не является ли сам опыт процессом самоизоляции? Итак, наша проблема — это не боль одиночества, а ум, который создает проблему. Понимание ума есть начало свободы. Свобода не есть нечто, принадлежащее будущему; это самая первая ступень. Деятельность ума можно понять только в процессе ответов на всевозможные стимулы. Стимулы и ответы на них образуют взаимоотношения на всех уровнях. Накопление в какой бы то ни было форме, — будет ли это знание, опыт, вера, — препятствует свободе. Но лишь тогда, когда вы свободны, может проявиться истина.
«Разве усилие не является необходимым условием для понимания?»
— Можем ли мы понять что бы то ни было с помощью борьбы, конфликта? Не приходит ли понимание тогда, когда ум совершенно тих, когда прекратились связанные с усилием действия? Ум, который сделан тихим, не является спокойным умом; это мертвый, невосприимчивый ум. Когда есть желание, нет красоты безмолвия.
ВРЕМЯ И НЕПРЕРЫВНОСТЬ
Вечерний свет отражался в воде, и деревья казались темными на фоне заходящего солнца. Переполненный автобус прошел мимо, за ним проехал большой автомобиль, в котором сидели хорошо одетые люди. Пробежал малыш; он катил обруч. Женщина с тяжелой ношей остановилась, чтобы ее поправить, и затем продолжала свой утомительный путь. Юноша на велосипеде поздоровался с кем-то и поспешил домой. Еще несколько женщин прошли мимо; какой-то мужчина остановился, зажег сигарету, бросил спичку в воду, посмотрел вокруг себя и зашагал дальше. Никто, по-видимому, не обратил внимания на краски, бежавшие по воде, и на темные деревья, вырисовывавшиеся на закатном небе. Прошла девочка с маленьким ребенком; она разговаривала с ним и показала на темнеющие воды, чтобы позабавить и развлечь его. В домах зажглись огни, и вечерняя звезда начала свой путь по небу.
Существует скорбь, которую мы едва-едва осознаем. Мы знаем скорбь и боль внутренней борьба и смятения, мы знаем тщетность и страдания неосуществленных надежд; мы знаем полноту радости и ее преходящий характер. Мы знаем собственные печали, но не прислушиваемся к скорби другого. А разве мы можем ее осознать, если мы замкнуты в собственных несчастьях и тяжелых переживаниях? Разве мы можем почувствовать тяготы другого, если наши сердца изношены и неподвижны? Скорбь исключает других, изолирует человека и действует разрушительно. Как быстро вянет улыбка! Все как будто кончается скорбью и предельной отчужденностью.
Она была чрезвычайно начитанной, способной и непосредственной, изучала естественные науки и вопросы религии, внимательно следила за современной психологией. Несмотря на свой юный возраст, она уже была замужем — со всеми обычными невзгодами, присущими браку, добавила она. Теперь она свободна и полна стремления найти нечто большее, чем обычную обусловленность, найти свой собственный путь за пределами ума. Ее исследования открыли для ее ума возможности за пределами сознания и совокупного опыта прошлого. Она сказала, что присутствовала на нескольких наших беседах и почувствовала, что источник, общий для всех великих учителей, остается живым. Она слушала с большим вниманием и поняла значительную часть сказанного; а теперь пришла, чтобы обсудить вопрос о неизмеримом и проблему времени.
«Что это за источник, пребывающий вне времени, состояние бытия вне поля деятельности мысли? Что такое это вечное нечто, этот дух творчества, о котором вы говорили?»
— Возможно ли осознать вневременное, вечное? Что является критерием его осознания? Как вы его отличите? С помощью чего могли бы его измерить?
«Мы можем судить только по его действиям, проявлениям».
— Но суждение — это процесс времени. И можно ли судить о действиях вневременного, подходя к ним с мерой времени? Если мы поймем, что означает время, это, быть может, позволит проявиться вневременному; но возможно ли дискутировать о том, что есть вечное? Если бы даже мы оба его осознавали, разве могли бы мы вести разговор о нем? Мы можем об этом говорить, но наше переживание не будет переживанием вневременного. О нем нельзя говорить и с ним невозможно общаться иначе, чем средствами времени; но слово — не сам предмет, и с помощью времени, очевидно, невозможно понять вневременное. Вневременное, вечное — это то, что приходит, когда время прерывается, когда его нет. Поэтому рассмотрим лучше, что мы понимаем под временем.
«Существуют различные формы времени: время роста, время, связанное с расстоянием, время как движение».
— Есть хронологическое, а также психологическое время. Время роста — это малое, которое становится большим; это повозка, которая совершенствуется до реактивного самолета; это дитя, которое становится взрослым. Небеса наполнены явлениями роста так же, как и наша земля. Это очевидный факт, и отрицать его было бы нелепо. Время как расстояние является более сложным.
«Известно, что человек одновременно в двух различных местах может быть;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68