Сухая полоса кончилась, влага далайна достигала в этом месте
огненной границы, две страшных стихии сошлись в непримиримой вражде. С
далайна наползал нойт, авары встречали его палящим жаром. Нойт кипел,
сгорая, удушливая вонь распространялась далеко вокруг, закладывая грудь,
разъедая глаза, заставляя плакать и натужно кашлять. На краю оройхона, у
самого далайна и то казалось легче. Едва не задохнувшись в отравленном
чаду, Шооран выбежал к далайну. Здесь он увидел людей. Изгоев.
Несколько невообразимых фигур суетились у живого вала по краю
оройхона, что-то вытаскивая из него. Все-таки и здесь был мягмар, и люди
торопились урвать кусочек добычи. Одна из фигур подняла голову, Шооран
увидел невероятно грязную старуху с лицом обезображенным язвами и рубцами
от старых ожогов.
- Ха! Глядите, кто пришел! - прокричала она. - Какой красавчик! Не
иначе, сам ван вздумал промочить ножки на нашем оройхоне. Ну, иди сюда,
сладенький, не бойся!
Шооран, не двигаясь, смотрел на кривляющуюся перед ним чудовищную
маску, и медленно через силу начинал понимать, что это не старуха, что
женщина лишь немного старше его матери, а состарил и обезобразил ее жгучий
нойт, от которого негде спрятаться и нечем отмыться, и вся жизнь, которую
нельзя назвать жизнью, лишь короткой и мучительной отсрочкой смертной
казни.
Между тем, женщина-старуха продолжала говорить, быстро, взахлеб -
очевидно, не так часто удавалось ей облегчить душу перед новым человеком, и
она торопилась прокричать обо всем, что не позволяло ей жить.
- Ты, должно быть, оттуда - с сухой полосы? Заблудился... Или они тоже
тебя выгнали? Они могут! Тот, кто живет в сухости, способен на любую
подлость. Ха! Как ваши хныкали здесь год назад, как просились, какими
глазами смотрели на нашу чавгу. Чего только не обещали!.. Сухой оройхон и
Ероол-Гуя впридачу. И обманули! Пустили к себе всего дюжину человек. А мы
так и остались гнить здесь. И вы думаете - мы будем принимать вас и дальше?
А как же, примем, нам же некуда бежать, дальше дороги нет. Мы принимаем
всех, тем более, что сегодня мягмар...
Другие изгои тоже побросали работу, стояли, рассматривая Шоорана
красными глазами. На покрытых коростою ликах не отражалось никаких чувств.
А женщина-старуха вдруг остановилась и, склонив голову набок, спросила
скорее у самой себя:
- Может ты и вправду с сухих земель? Ишь, какой чистенький... Хоть в
шавар, хоть на авар! Ну, чего встал, иди сюда...
Шооран попятился. Ему живо припомнились рассказы, как изгои с
безнадежных земель, откуда нельзя уже никуда уйти, воруют и съедают детей.
Сейчас эти сказки показались ему истиной. И хотя он давно не считал себя
ребенком - одиннадцать лет - не шутка! - и нож, возвращенный Мунагом, висел
на поясе, все же Шоорану стало страшно. Он повернулся и побежал. Никто его
не преследовал, изгои равнодушно вернулись к прерванному занятию, лишь
женщина старуха выкрикнула ему вслед: "Ха!" - и захлопала почему-то в
ладоши.
Как это мало - тройная дюжина шагов, составляющая вселенную простого
человека! Через полчаса Шооран пересек и этот, уже третий по счету оройхон
и увидел, что с той стороны тоже колышется покрытый пеной далайн.
Оставалось либо идти назад, либо в кипящий удушливый ад залитых влагой
аваров. Можно было, кроме того, прыгнуть в далайн. Путь этот был самым
коротким и далеко не самым мучительным.
Безжизненный оройхон - мокрый и огненный одновременно - предупреждал о
себе издали. Больно запершило в горле, стало нечем дышать, голова,
одурманенная ядовитым дымом, закружилась. Шооран шагал по инерции, не очень
понимая, что он делает. Просто и последний из оройхонов не пустил его к
себе, вернее, Шооран не осмелился принять его приглашение, и теперь
отвергнутый всеми, шел дальше, хотя и знал, что дальше пути нет.
Когда-то он любил слушать рассказы Хулгала о его странствиях по этим
краям. Это было дюжину и три года назад, когда по землям ванов ходил
безумный илбэч. Хулгал, в ту пору еще не старый и не хромой, отправился
искать новые земли. Тогда много говорили о десятках сухих оройхонов,
стоящих в неведомых краях и ждущих себе хозяев. Хулгал прошел по пылающему
болоту до самого конца, где влага далайна как встарь разъедала поставленную
Тэнгэром стену. Всего на запад от острова изгоев оказалось три оройхона -
для сильного мужчины не расстояние, но их надо было пройти по узкой полосе
между далайном и аварами, в дымной и душной жаре, среди испарений, от
которых непривычный человек умер бы через полчаса. Хулгал выбрался назад к
концу дня и рассказывал, что остался жив лишь благодаря тому, что носил с
собой губку, пропитанную благовонным соком туйвана, а на адских оройхонах
примотал ее к лицу.
- Я ходил туда и вернулся живым, - заканчивал повествование старик, -
поэтому знаю, что и безумный илбэч мог добраться так далеко. Я не
спрашиваю, зачем он это сделал - для того он и безумец, на то и илбэч. Но
кто ответит, как ему удалось не просто дойти до таких пределов, но и
поставить там оройхон? Или это легче, чем плюнуть в далайн? Тогда и я хотел
бы стать илбэчем, чтобы построить себе дом чуть получше этого, - старик
замолкал и обводил взглядом слушателей, смущенных кощунственной концовкой
рассказа, и не торопясь отхлебывал из поднесенной чаши мутное пойло.
У Шоорана не было благовонной губки, не было ничего, что могло бы
помочь в пути, но все же он равнодушно ступил на землю мертвого оройхона и,
не оглядываясь, пошел дальше. Он не думал, что вернуться ему не удастся, не
думал вообще ни о чем, мозг, одурманенный испарениями, был неспособен на
такую работу. Просто он видел, что не может здесь жить и шел куда-нибудь,
где будет, пусть даже хуже, но иначе, чем здесь.
По краю мертвого оройхона не было тропы - почти дюжину лет здесь никто
не ходил. Хрупкая кость, трухлявые хитиновые обломки, догнивающие остатки
туш - все было густо смочено нойтом и жарко курилось, нагретое близким
соседством аваров. Местами завалы достигали высоты человеческого роста,
пробраться сквозь эту кучу тлена было невозможно, и приходилось двигаться,
прижимаясь вплотную к аварам, покрытым шелушащейся коростой горящих
отбросов. И повсюду душная парная гарь.
Шооран шел вслепую, прижав локти к готовой разорваться груди и закрыв
ладонями лицо. Он спотыкался о груды праха, проваливался в горячие лужи, и
лишь новые, на совесть сшитые мамой буйи спасали до поры его ноги.
В ту минуту, когда казалось ничто не сможет пробудить уплывающее
сознание, Шооран ударился грудью обо что-то твердое и с трудом заставил
себя понять, что это такое. Перед ним, перегородив прибрежную полосу, и
далеко разбросав толстые как ствол туйвана щупальцы, лежал черный уулгуй.
Этого зверя люди называли младшим братом Ероол-Гуя. Среди зверей ни один не
был так громаден и ни один не походил до такой степени на великого бога
глубин. Черный уулгуй никогда не вылезал на берег, но мог, выбросив вверх
разом несколько рук, схватить неосторожного, вздумавшего разбирать
прибрежный завал. Говорили, что уулгуй дотягивался до жертвы за четыре
дюжины шагов, и потому не так много находилось охотников бродить по кромке
оройхона. Лишь во время мягмара уулгуй не появлялся у берега, а если
появлялся, то бывал выкинут на камни и сам становился добычей людей.
Из круглых костяных блях, покрывающих щупальца, искусные оружейники
делали доспехи более легкие и гибкие, чем твердый панцирь из спины
гвааранза. Самые большие пластины шли на щиты. А где-то в глубине упругого
тела скрывался костяной обруч, невыносимой для глаз белизны. Из такого
обруча выточена корона царственных ванов, и потому ни один простолюдин не
должен приближаться к телу уулгуя, ежели вдруг того выбросит на берег.
- Конечно, корона - это серьезно, - говорил, рассказывая об уулгуе,
насмешник Хулгал, - и добрый ван наложил запрет только из опасения, что
кто-то стащит обруч. Но видит мудрый Тэнгэр, я бы не стал и смотреть на
корону, лишь бы мне позволили набрать дюжину-другую пластин со щупалец. А
голова вместе с короной пускай принадлежит вану.
В прежнее время один вид черного уулгуя поверг бы Шоорана в трепет, но
сейчас он не думал ни о царском запрете, ни о невероятном богатстве,
лежащем перед ними, ни о том, что жизнь может еще теплиться в распластанном
теле. Шооран лишь застонал при виде лишнего препятствия и, цепляясь за
пластины, полез через щупальце, перегородившее дорогу.
Мертвый уулгуй спросил его:
- Зачем ты топчешь меня, когда я умер и не могу защититься от твоих
ног?
- Ты лег на дороге, а я должен идти, - ответил Шооран.
- Зачем тебе ходить куда-то? - возразил брат Ероол-Гуя. - Посмотри на
меня: я лежу там, где встретил смерть, и мне больше ничего не надо.
- Мне всюду твердили: "Уходи!" - сказал Шооран, - поэтому я иду и
нигде не могу остановиться.
- Останься здесь, - предложил черный уулгуй. - Будем лежать вместе, а
когда мое тело распадется, ты возьмешь бесценный доспех и корону ванов.
- Я не могу здесь жить, - сказал Шооран.
- Разве ты пришел сюда жить? - удивился брат Многорукого, и Шооран
упал от этих слов и не мог подняться. Он лишь сунул руку за ворот жанча и
вытащил нить жемчуга, удивительно голубого, нездешнего цвета.
- У тебя есть все богатства мира, - сказал уулгуй, - нет лишь покоя.
Спи...
Ожерелье притягивало взгляд, заставив обожженные глаза широко
раскрыться.
- Нет, - сказал Шооран и поднялся, сам не поняв, как это произошло. -
Я не шел сюда, я уходил оттуда. Ты могуч и подобен богу, но ты не человек и
умер покорно. Люди продолжают жить даже когда это невозможно, и если они
умирают, то это происходит не по их вине. Не сердись, добрый уулгуй - я
пойду дальше. Я еще могу идти.
Он не понимал, куда идет и сколько дюжин шагов прошел. Дважды он
сослепу налетал на авары и лишь по счастливой случайности не свалился в
далайн. Несколько раз он падал, а поднявшись, не знал, куда идти и, не
задумываясь, шел прямо. Он не заметил, как в дымке далайна начала
вырисовываться линия берега, и увидел оройхон, когда до него оставалось не
больше двенадцати шагов. Не удивляясь и не испытывая вообще никаких чувств,
Шооран выбрался на него и побрел прочь, подальше от дымного кошмара мертвой
земли. Если бы оказалось что он, потеряв направление, сбился с пути и
вернулся обратно, то Шооран на животе пополз бы к Боройгалу, согласился бы
принять смерть от руки изгоев или рожденного в сухости одонта, лишь бы не
возвращаться в преисподнюю, из которой только что вышел. Однако, хотя он
прошел уже далеко, ему не попалось ни одного человека.
Шооран остановился. Где люди? Не Ероол-Гуй же их съел? Если бы эти
места недавно посетил Многорукий, он бы съел все, а здесь... шуршат под
ногами поваленные стебли хохиура, облепленные толстой нетронутой шубой
харваха, оставляя извилистый след, ползет выгнанная мягмаром из укрытия
паршивая тайза. Сразу видно, что Ероол-Гуя не было здесь много месяцев.
Шооран обломил толстую тростину хохиура, ковырнул ею неровную
поверхность грязи. С первой же попытки он добыл несколько крупных чавг.
Шооран разломил чешуйчатую скорлупу, вывалил на ладонь студенистый клубень.
Осторожно сжал руку, и между пальцами потек сок. Первым делом Шооран вымыл
перепачканные в нойте руки, потом осторожно обмыл садняще лицо, смочил
терпким соком растрескавшиеся губы. Третью чавгу он проглотил целиком,
потом четвертую, пятую... Никогда еще Шооран не ел так много. Живот его
раздулся и громко булькал при каждом движении, запах чавги уже вызывал
тошноту, а Шооран не мог остановиться, добывал все новые клубни, лил сок на
голову, мыл лицо, руки, даже запачканный и порванный жанч. Впервые он видел
столько чавги: мелкой и огромной - с кулак величиной, и теперь не знал, как
себя вести. Набил чавгой сумку, снял даже жанч, и лишь внезапный приступ
дурноты заставил его прекратить бессмысленное занятие.
Шооран сел на камень - сел, вымыв его сперва соком! - и задумался.
Оройхон на который он попал, ничуть не походил на оставленную позади землю
изгоев. Казалось, здесь вообще никто не жил. Если бы Шооран не видел все
это своими глазами, он бы не поверил, что такое возможно. Скорее всего он
просто-напросто умер. Мама рассказывала, будто в одной из дальних земель
люди не поклоняются Ероол-Гую, а верят, что только Тэнгэр обладает
настоящей властью. Эти люди убеждены, будто после смерти уйдут за пределы
далайна, туда, где стоит алдан-тэсэг. Всякий умерший очутится у подножия
алдан-тэсэга и сможет начать восхождение. Но если при жизни человек
поступал плохо, то по дороге его схватит Ероол-Гуй и навечно унесет в
беспросветный шавар, по сравнению с которым глубины далайна покажутся сухим
оройхоном. Лишь немногие праведники достигают вершин и восседают на
алдан-тэсэге рядом с самим Тэнгэром.
Хотя, этого тоже не могло быть. Не больно похож на алдан-тэсэг мокрый
оройхон даже до середины которого достигает вонь, плывущая с мертвых
земель. Все здесь как дома, только богаче, нетронутей: хохиур, чавга,
харвах и... Шооран замер, увидев тукку. Зверек возился в грязи, разрывая
клубни чавги. Казалось, тукка была полностью поглощена своим промыслом, но
едва Шооран, в котором мгновенно проснулся охотничий азарт, сделал
крадущийся шаг в сторону тукки, как та сорвалась с места и кинулась к
шавару.
"Уйдет! - мелькнула мысль, но тут же Шооран успокоил себя: - Никуда
она не денется. Мягмар."
Тукка бежала, шарахаясь из стороны в сторону, Шооран качнулся ей вслед
и понял, что бежать не сможет. Не слушались ноги. И вообще, какая сейчас
может быть охота, куда бы он дел тукку, умудрись он даже добыть ее? Шооран
вернулся и сел на вымытый камень, который еще не успело затянуть нойтом.
Как назло, тукка, отбежав немного, остановилась и, словно ни в чем не
бывало, принялась копаться в грязи. Шооран смотрел на нее, и что-то
медленно ломалось у него в груди. То, что было значимо еще два дня назад,
рассыпалось пылью, а нового взамен не появилось. И не было сил даже
удивляться происходящему. Тукка копошилась неподалеку в большой луже, и
казалось, так и должно быть, что так уже бывало прежде. И когда большая
серая тень, перемахнув тэсэг, упала, разбрызгав грязь, и свистящий удар
развалил надвое не успевшую выпустить игл тукку, Шооран тоже не удивился и
не испугался, а продолжал сидеть, так же спокойно глядя на нового зверя.
Зверь был велик - вдвое больше Шоорана. Разделенное на сегменты тело
было одето тускло блестящим хитином. По усаженным режущими пластинками усам
- жестким и длинным, в человеческий рост - Шооран признал его. Перед ним
был парх, второй после гвааранза хозяин шавара.
Парх подполз было к убитой тукке, но остановился и начал сворачиваться
в гигантский клубок, поджимая под себя сегменты хвоста и скручивая секущие
усы.
"Готовится прыгать, - понял Шооран. - На меня."
По-прежнему не было страшно, но все же Шооран вскочил и побежал,
переступая мягкими как сырой харвах ногами. Побежал потому что надо было
бежать. Теперь он словно тукка петлял и шарахался от тэсэга к тэсэгу, но
при этом удивительно спокойно повторял прежнюю мысль, примеривая ее на этот
раз к себе самому: "Никуда он не денется. Мягмар. Время удачной охоты."
Разогнувшись со звонким костяным щелчком, парх прыгнул. Шооран швырнул
ему навстречу сумку с чавгой, и это сбило безукоризненно точный прицел: усы
разрубили грязь в полушаге от ног Шоорана. Шооран метнулся в сторону, за
небольшой тэсэг, присел, надеясь, что парх потеряет его из виду. И то ли
это действительно произошло, то ли парху просто надоело прыгать, но он на
минуту замер, потом развернулся и пополз к своей первой жертве. Распущенные
усы безвольно волоклись по грязи, четыре пары острых роговых челюстей
бесцельно пережевывали что-то. И Шооран вдруг вспомнил, что из такой
челюсти был сделан мамин скребок для кожи.
Пригибаясь и прячась за тэсэгами, Шооран поспешил вглубь оройхона.
Зрелая чавга предательски хрустела под ногами. Шооран понимал, что и в
центре, и на том краю тоже есть суурь-тэсэги, а значит - и шавар, из
которого выползла вся нечисть, но оставаться здесь не мог. Знакомая
опасность казалась страшнее.
Но все-таки, что происходит? Дома выползший парх давно был бы замечен,
вокруг толпились бы охотники с сетями и копьями, и хищник думал бы сейчас
не о добыче, а о том, как сберечь собственные усы. Где все? Куда девались
люди?
Шооран шел все быстрее. Если бы он мог, он бы снова побежал. Еще утром
он мечтал никого не видеть, а теперь стремился во что бы то ни стало найти
людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9