И, уже
засыпая, Шооран повторил:
- Все-таки лучше бы я отдал мою тукку...
* * *
Наутро, едва туман, плывущий по небу окрасился в желтый цвет, мама
подняла Шоорана, и они отправились на восток. Там, разумеется знали о беде,
постигшей соседей, и давно приготовились гнать прочь ищущих пристанища
людей. Несколько дюжин воинов в роговых панцирях, в высоких утыканных
иглами башмаках, в шлемах с прозрачными забралами, сделанными из
выскобленной чешуи, ходили вдоль поребрика или сидели, положив на колени
короткие копья. Поскольку положение было чрезвычайное, то командовал
отрядом одонт - наместник вана. Это был грузный и уже немолодой мужчина,
чрезвычайно страдающий от необходимости таскать на себе доспехи из кости и
грубой кожи водяных гадов. Одонт сидел, сняв шлем и обмахиваясь пропитанной
благовониями губкой. Пот каплями выступал на его лице и лысине. Вид у
одонта был совершенно невоинственный, и Шооран немало удивился, когда мама
направилась прямо к этому, никакого уважения не вызывающему толстяку.
Один из стражников, не поднимаясь с места, потянулся за камнем, лениво
швырнул его в женщину.
- Эгей, гнилоедка, уползай в свой шавар, ты здесь никому не нужна!
- Доблестный одонт, - не глядя на стражника и не обращая внимания на
удар, произнесла мать, - да пребудут вечно сухими твои ноги! Я пришла
торговать, и у меня есть, что предложить тебе.
- Что у тебя может быть?! - оскорбленный невниманием цэрэг
замахнулся копьем - Убирайся вон!
- Я принесла харвах.
- Мокрая грязь!
- Мой харвах сухой, - возразила мать.
- Покажи, - впервые заинтересовался разговором одонт.
Мама достала из заплечной сумы пакетик из выдубленной кожи безногой
тайзы, протянула его одонту. Начальник развернул сверток, добыл из него
щепотку коричневого порошка, понюхал, положил на камень и, повернувшись к
цэрэгу, приказал:
- Проверь.
Цэрэг недовольно опустил копье и склонился над крошечной щепотью
порошка.
Шооран во все глаза следил за воином. Он не понимал, откуда у мамы
харвах. На всем оройхоне один Хулгал осмеливался сушить это зелье, да и то
лишь потому, что был калекой и не мог иначе прокормить себя. "Недолгий, как
жизнь сушильщика", - говорила поговорка. Хулгал уже лишился глаза и двух
пальцев на левой руке. Сушить харвах - все равно, что дразнить Многорукого,
так неужели Хулгал запросто подарил маме столько зелья? Такого не может
быть.
Цэрэг ударил по концу копья кремнем, раздался громкий хлопок, яркая
вспышка заставила воина отшатнуться.
- Хороший харвах, - похвалил одонт, наблюдая, как стражник утирает
опаленную физиономию. - Что ты за него хочешь?
- Нам с сыном негде жить.
- И ты полагаешь, что я позволю тебе войти на острова сияющего вана
только потому, что ты умудрилась украсть где-то немного харваха? -
возмутился одонт. - Может быть, ты желаешь к тому же поселиться в моем доме
и каждый день есть горячее?
- Я никогда и ничего не воровала, - возразила мать. Этот харвах я
собрала и высушила сама.
- Сушильщики всегда нужны, - задумчиво произнес одонт. - Если бы ты
была одна, я пожалуй, пропустил бы тебя...
- Мама, не бросай меня! - отчаянно зашептал Шооран. - Я буду тебе
помогать, я тоже стану сушильщиком...
Мама крепче сжала руку Шоорана и твердо ответила:
- Я пошла на это только ради сына. Вы должны пустить нас обоих или
обоих прогнать.
- Ты говоришь так дерзко, словно Ероол-Гуй отличает тебя от других
людей. Гнилоеды, разговаривающие со мной таким тоном, очень скоро узнают,
кто живет в шаваре. Но сегодня я добр и пропущу вас обоих. Ты будешь
готовить харвах для войск царственного вана, да не узнают его ноги сырости.
Каждую неделю ты должна сдавать по два ямха хорошо высушенного харваха. Все
остальное, что ты изготовишь, пойдет в твою пользу.
- Кроме праздника мягмара, - возразила мать. - Эта неделя принадлежит
Многорукому, сушильщики в это время не работают.
- Ладно, ладно, - согласился одонт. - Мунаг, проводи ее и покажи, где
они будут жить.
Опаленный взрывом цэрэг сделал знак рукой, и Шооран вместе с
мамой ступил на землю царственного вана.
Ничего вокруг не изменилось. Также справа курились раскаленные авары,
а слева тянулся мокрый оройхон, на котором копошились грязные оборванные
люди. Правда, Шоорану показалось, что эти люди чересчур грязны и слишком
оборваны. Но скорее всего, это действительно всего-лишь показалось из-за
того, что жители спешили раболепно поклониться идущему цэрэгу. На родном
оройхоне Шоорана никто так низко не сгибался даже перед могучим Боройгалом.
И было еще одно отличие: все пространство на сухой полосе, почти вплотную к
аварам было поделено на маленькие квадратики. На каждом квадратике кто-то
жил, на колышках была натянута кожа водяных гадов, защищающая от огня
аваров и мозглых туманов, несущих с далайна лихорадку. Под тентами
хранились какие-то вещи, хотя хозяина порой не было видно рядом - значит
воровство процветало здесь не так пышно, как на свободном оройхоне.
Мунаг свернул к одному из закутков, отдернул шуршащий полог. Сначала
Шооран не понял, что лежит перед ними на драной подстилке. Почудилось, что
это кукла вроде тех, что лепят из грязи во время праздника мягмара, принося
жертву Ероол-Гую. И лишь потом он понял, что перед ним человек. Обмотанные
тряпками руки, вздувшееся лицо, сквозь трещины обугленной кожи сочится
сукровица. Закатившиеся глаза слепо поблескивают сквозь щелки опухших век,
и лишь прерывистое дыхание указывает, что лежащий жив.
- Это наш сушильщик, - сказал Мунаг. - Ты могла выторговать гораздо
больше, чем получила. Но все равно, - стражник тряхнул бородой в мелких
колечках сгоревшего волоса, - ты шальная баба. Не думал, что такие бывают.
Будете жить здесь. Сегодня или завтра этого стащат в шавар, и все добро
станет вашим. Клянусь алдан-тэсэгом и вечными мыслями Тэнгэра, в первый раз
вижу женщину-сушильщика! Право слово, ты мне нравишься, хоть и бешеная.
- Не смей ругаться на мою маму! - сказал Шооран.
- И сынок у тебя под стать. Мелкий как жирх, а наглый, словно у него
Ероол-Гуй в приятелях. Давай, парень, вырастешь - в помощники себе возьму.
Мне нравятся наглые. Желаю вам подольше уцелеть.
Мунаг повернулся и пошел по дорожке, насвистывая под нос и задевая
древком копья за развешанные кожи.
Шооран долго смотрел на лежащее тело, а потом спросил:
- Мама, что с ним?
- Наверное у него вспыхнул харвах во время сушки, - ответила мама, - и
он сгорел.
- Мама, не надо быть сушильщиком! - закричал Шооран. - Пойдем отсюда,
я не хочу, чтобы и ты сгорела!
- Ничего, мальчик, - сказала мама. - Я буду очень осторожной.
* * *
Сырой харвах собирают в зарослях хохиура. Жесткая трава быстро
вырастет и, еще не созрев, начинает гнить. Толстые ломкие стебли густо
покрываются рыжей плесенью. Это и есть харвах. Грязные хлопья соскребают с
веток, пока не наберется полная торба - тяжелая и мокрая. Потом мама
прожарит харвах на аваре, и он превратится в тончайшую пыль, без которой не
выстрелит ни тяжелая пушка-ухэр, ни легкий татац, что свободно переносят
двое солдат.
Уже больше года, как Шооран с мамой живут под рукой великого вана, и
ничего плохого за это время не произошло. Шооран вырос, теперь он сам
собирает харвах, ходит за ним по всему оройхону и не раз доходил к самому
далайну. Больше он не бегает от далайна сломя голову, хотя и понимает, что
разгуливать там зазря - не стоит. Впрочем, этот оройхон почти безопасен
всего побережья в нем - дюжины три шагов, а значит, всегда можно успеть
перескочить границу. Гораздо опаснее в центре - там далеко бежать.
Шооран поднял голову. Тяжелая низкая волна только что расплескалась о
край оройхона, влага еще стекала сквозь груду разбитой живности, и какие-то
мелкие существа, изгибаясь, прыгали на камне, стараясь достичь родной
стихии. На самом краю конвульсивно шевелящейся кучи Шооран заметил толстое
цилиндрическое тело. Зверь был ростом почти с человека, и гораздо толще. Он
шлепал по камню стреловидным хвостом, но сразу было видно, что толстяк не
может сам доползти до уреза влаги. Его гладкое брюхо лоснилось, словно
намазанное жиром.
Авхай! Отличная находка! Не так часто этот зверь, совершенно
беспомощный на берегу, но необычайно ловкий в далайне, бывает выброшен на
сушу. Конечно, есть авхая нельзя, но зато у него хорошая кожа. Будет маме
новый жанч.
Шооран, натягивая на ходу рукавицы, подбежал к гигантскому червю,
ухватил его за хвост, покраснев от натуги, волоком оттащил шага на три от
остальных существ. Пускай половина из них уже мертва, стоять рядом все
равно не стоит - чем меньше имеешь дела с тварями из далайна, тем дольше
проживешь. Ыльк в руку вцепится - мало не будет.
Авхай не сопротивлялся, на берегу тяжелое тело не слушало его, но все
же волочить тушу до дома было немыслимо. Придется потрошить добычу здесь, и
бегом, пока кожа не задубела и не стала ломкой, нести ее маме.
С собой у Шоорана был только деревянный нож, которым он соскребал
харвах, но Шооран в любую минуту мог превратить его в настоящий кинжал -
оружие опасное и запрещенное для всех, кроме благородных цэрэгов. Шооран
достал из пояса тщательно спрятанное лезвие из прозрачной кости, вставил
его в продолбленную выемку на ноже, покачал двумя пальцами, проверяя,
прочно ли оно вошло в паз, примерившись ударил в основание головы авхая и
быстро повел нож вниз к хвосту. Кожа с треском уступила инструменту,
упругая туша сразу обмякла, белая каша внутренностей хлынула наружу,
заляпав все вокруг. Шооран ухватил авхая за хвост, вытащил из зловонной
лужи, тряхнул несколько раз, чтобы из шкуры вылились остатки наполнявшей ее
жижи, а потом свернул еще живого зверя в рулон. Авхай шевелил длинными
усами, обрамляющими беззубый рот, и эти замирающие движения выпотрошенного,
превращенного в вещь тела, наполняли Шоорана гордостью удачливого
добытчика.
Шооран подхватил почти полную сумку с харвахом, пристроил сверху
скатанного в трубу авхая и поспешил к дороге.
По верхушке поребрика, разделявшего два оройхона была проложена тропа.
Шооран выбрал именно этот, более долгий, но зато безопасный путь - в центре
мокрого оройхона, куда редко заглядывали караулы, его запросто могли
ограбить. Не бог весь какая ценность - невыделанная шкура авхая, но Тэнгэр
не думает о тех, кто не желает думать сам. И главное - лишние четверть часа
пути оправдывались тем, что часть дороги проходила вдоль сухого оройхона.
Тропа круто, под прямым углом повернула, а вернее, ее пересекла другая
тропа, на которую и свернул Шооран. Теперь слева тянулась земля воистину
сказочная. Конечно, и там, как повсюду, поднимали свои вершины восемь
суурь-тэсэгов, и там каменными горбами выпирали из земли тэсэги помельче,
но нигде не было ни единой капли нойта, во всяком месте можно было сесть и
даже лечь, не боясь испачкаться, обжечься, отравиться. На узкой, доступной
людям полосе огненного оройхона тоже было сухо, но поблизости от аваров не
росло ничего, а здесь землю покрывала нежная, ничуть не похожая на жесткий
шуршащий хохиур трава. У этой травы были тонкие зеленые стебли, на
верхушках которых качались гроздья не то ягод, не то семян - Шооран не
знал, что это, но инстинктивно чувствовал, что гроздья съедобны, и
судорожно сглатывал слюну, набегавшую от одного вида такого количества
вольно растущей пищи.
В одном месте он увидел, как между тэсэгами течет ручей. Это была
настоящая вода, которую покупала для него мама. Вода текла совершенно
свободно и, кажется, никуда. В ручье, наполовину скрытые водой, лежали
медлительные толстые звери. Они смотрели на Шоорана пустым благодушным
взглядом и сосредоточено жевали плавающие в воде растения. Даже отсюда было
видно, как беззащитны эти животные, и как вкусно их мясо. Но в то же время
Шооран знал, что их защищает сила более могучая и опасная нежели самые
ядовитые шипы и острые зубы. Здесь и там на делянках виднелись фигуры
работающих, и если кто-то из них поднимал голову, то Шооран встречал
опасливый и ненавидящий взгляд. Все вокруг кому-то принадлежало, и за одну
горсть зерна хозяин, не задумываясь придушил бы похитителя. Четкие границы,
лежащие в основе оройхонов, определили и границы между людьми. В мирное
время лишь цэрэгам и высшей знати дозволялось свободно переходить с одного
оройхона на другой, остальные годами сидели на своем крошечном пятачке,
радуясь, что они здесь, а не на мокром, где в любую минуту из вздыбившегося
далайна может явиться жаждущий крови Ероол-Гуй. И ненависть к болотному
отребью: грязному, вонючему и оборванному, покрытому язвами и болячками, но
живущему на единую каплю свободнее, неугасимо пылала в их душах.
Всего этого Шооран не знал, он видел лишь, что всякий по левую сторону
дорожки в сравнении с ним живет, словно восседает на алдан-тэсэге, и
окрашенную восхищением уверенность, что так и должно быть, и люди там
особые, еще не отравило сомнение. Но зато гордость в нем уже проснулась, и
Шооран шел, повернув сверток так, чтобы на сухой стороне всем была видна
голова авхая, изредка уныло двигавшая усами. Шооран поступал так почти
безотчетно, и даже помыслить не мог, чем обернется его невинное тщеславие.
Возле раскидистого туйвана, развалившего узловатыми корнями небольшой
тэсэг, Шоорана окликнули:
- Эгей, гнилоед, а ну ползи сюда!
Под деревом Шооран увидел нескольких мальчишек. В центре сидел тот,
кто позвал его. Он был значительно старше Шоорана, но вряд ли сильнее -
ухоженное лицо было по детски округлым и глуповатым. В руке он держал
надкушенный плод, один из тех, что украшали крону царского дерева.
- Ползи сюда, когда тебе повелевает сияющий ван! - потребовал
мальчишка.
Шооран не двинулся с места. Он впервые видел так близко детей сухого
оройхона и теперь поражался их одежде - чистой и мягкой, розовым
необожженным рукам и не по возрасту детскому занятию - дома в великого вана
играли только пятилетки - один приказывал, другие повиновались, выполняя
команды. А здесь сидело и стояло с десяток почти взрослых парней. Один из
них резко взмахнул палкой и выбил из-под руки Шоорана скатанную шкуру.
Шооран наклонился, чтобы поднять ее, но его ударили в спину, свалили и,
заломив руки, подтащили к сидящему толстощекому мальчишке.
Игра приобрела неожиданно неприятную окраску.
- Славная добыча! - сказал толстощекий, разглядывая Шоорана. - Как ты
посмел ослушаться, вонючка?
- Я работаю, мне некогда заниматься играми, - хмуро ответил Шооран.
- Вы слышали, что сказал этот пожиратель нойта?! - сидящий не скупился
на оскорбления. - Он работает!.. Кто позволил тебе ступить грязной ногой на
мою землю?
- Вы сами меня затащили, - защищался Шооран, но его не слушали.
Внимание толстощекого привлекла шкура, а вернее - голова авхая.
- Кутак, глянь, как они похожи! - обратился толстощекий к одному из
приятелей. - Это он свою невесту распотрошил. А ну, поцелуйтесь! - приказал
он.
Парни обидно захохотали. Шоорану под нос сунули слизистую морду авхая
с белесыми точками снулых глаз. Шооран попытался отвернуться, но ему
продолжали тыркать в лицо беззубой пастью.
- Смотрите, он не хочет! - закричал толстощекий. - Он бунтовщик!
Бросить его в далайн!
Угроза казалась бессмысленной, до далайна была тройная дюжина шагов
через мокрый оройхон, но когда Шоорана силой подняли на ноги, он заметил,
что двое взрослых людей, возившихся неподалеку, отвернулись и спешно
уходят, и понял, что хорошего ждать не приходится. Если его начнут окунать
лицом в нойт... Шооран дернулся и сумел вырваться из зажавших его рук.
Противники метнулись, отрезая Шоорану путь к отступлению, но Шооран не
думал о бегстве. Эта банда просто так, играючись, нарушала все священные
мальчишеские правила, и теперь Шоорану хотелось мстить. Он ринулся к
толстощекому и, не раздумывая, влепил оглушительную затрещину. Потом
повернулся к остальным врагам. Те на секунду замерли, разом выдернули из-за
кушаков короткие толстые палки и двинулись вперед. По изменившимся лицам и
замедлившимся движениям Шооран понял - пощады не будет. Убьют.
- Бейте его! - завизжал толстощекий, но в этот момент Шооран,
принявший единственное верное решение, прыгнул на него. Толстощекий был
старше и много крупней Шоорана, но оказался неожиданно слаб и рыхл. Шооран,
даже не ощутив сопротивления, повалил врага на живот, левой рукой ухватил
за чисто вымытые волосы, дернув, задрал ему голову, а правой приставил в
жирной шее выхваченный кинжал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9