– Немедленно прекрати! Уважение к себе прежде всего! У тебя таких как он будет еще сотня, – уверенно заявила она. Я усомнилась.
– Сотня?
– Ну, сотня не сотня, но таких полным-полно по Москве ходит.
– Хорошо, но что мне делать прямо сейчас? – спросила я.
– А чего тебе хочется? – внимательно осмотрела меня она. Я бы могла ей честно сказать, что мне страстно хочется пасть смертью храбрых где-нибудь у Бориса на глазах. Так, чтобы он подбежал ко мне, поднял бы меня, упавшую без сил, с земли, и приподнял бы мне голову. А я перед смертью сказала бы ему тихим шепотом:
– Я действительно тебя любила. Поверь мне!
– Я тебе верю. Только не умирай! Я тоже тебя люблю! – кричал бы Борис, но было бы уже поздно. Я бы откинулась назад, и огонь в моих глазах бы потух навсегда. Вот тогда бы он понял, кого потерял. Но все это было как-то не по-нашему, не по-феминистски, и Света могла бы меня не так понять, то пришлось сказать совсем другое.
– Хочется побыстрее все забыть, – сляпала я, и, хотя это была очевидная ложь, Света мне поверила. Или сделала вид, что поверила.
– Тогда лучшее для тебя лекарство – это работа! – убедительно кивнула она. – Уйди в работу с головой.
– Но как, если я и так уже завалена ею, как Титаник Атлантическим океаном? – возразила я.
– Ничего. Пусть тебе поручат еще какой-нибудь проект, – предложила она.
– Проект? – задумалась я. – Никто мне ничего не поручит. Глупости все это.
– Тогда надо придумать проект самой, – строго посмотрела на меня Светлана. Я задумалась. Все, чего мне хотелось сейчас придумывать, необъяснимым образом обязательно касалось способов, средств и методов возвращения Бориса. И если вариант героической, трогательной смерти на его руках даже и мне самой казался неприемлемым (из-за его бесперспективности, так как я не владела техникой воскресения из усопших), то идеи про вооруженное нападение на его офис, где я выступала в роли спасателя-Зорро, или встречи через много лет, когда он узнает, что я родила ему дочь, которую он не видел и о которой не знал, мне казались вполне хороши. Вот только кто ж ограбит офис на режимной территории СМИ. И как мне умудриться родить ему дочь, которой он мне не сделал?
– Хорошо, попробую что-то придумать, – улыбнулась я Свете, пытаясь прикрыть улыбкой свои гнусные упаднические мысли. Но на самом деле мне не хотелось думать даже о том, о чем думать было надо. О викторине, об исторических эротических вопросах, о костюмах, о мизансценах и декорациях.
– Что с тобой? Ты сама не своя, – ругал меня Гошка. Девушка, которая могла бы пахать, но вместо этого лупится в окно, за которым ничего нет (потому что оно завешено черным бархатом), всячески его раздражала.
– Я своя. А что? – пыталась включиться я. – Процесс-то идет.
– Процесс-то идет в задницу, потому что у тебя башка ерундой набита, – отрезал Гошка. Тогда я попыталась разреветься прямо на рабочем месте. Интересно, что слезы имеют на мужчин воздействие не хуже соляной кислоты. Они на все готовы, чтобы только прекратил литься поток ядовитой на их взгляд жидкости. Гошка оторопело уставился на меня и проглотил все свои упреки разом.
– Может, выпьешь? – спросил меня Славик. Что мне показалось очень странным, потому что за мою уже весьма длительную историю пребывания в его студии мне никто и никогда не наливал. Считалось, что каждому свое. Кто-то работает, кто-то пьет. Причем не надо думать, что пьют те, кто хуже. У нас дело обстояло как раз наоборот. Никто не оспаривал существующий порядок. Не стоит менять то, что уже сложилось.
– Выпью, – с готовностью согласилась я. Помимо чисто медицинского эффекта, это было признание меня как члена коллектива, как творческую личность. Выпить – это удел одаренных, которым нужны силы для подпитки своего таланта.
– Вот и славненько, – крякнул от удовольствия Славик. – Понеслось.
– Угу, – кивнула я, размазав остатки слез по лицу. И дальше действительно понеслось. Мы обсудили особенности нашего шоу. На их обсуждение было израсходовано все сухое вино. Потом мы занялись проработкой перспектив. Армянский коньяк помог нам достигнуть консенсуса. А под водку, которую мы нашли в заначке звукооператоров, мы разработали примерный скелет еще пяти выпусков викторины. Мы были страшно довольны собой. Мы любили друг друга. Нам было хорошо вместе. Потом стало плохо. По отдельности.
– Как можно так опуститься? – вопрошала Светлана, когда я утром умоляла ее дать мне пива. – Ты же не пьешь!
– Я? Теперь пью. Меня повысили, – устало пояснила я и потянулась лбом к окну. Окно было единственным относительно прохладным предметом.
– Повысили? – не поняла подруга. Еще бы, куда там. Такое мог понять только тот, кто работал в нашей безумной команде. Самое смешное, что все, что мы вчера наплели в нашем пьяном бреду, было поднято из недр помойки, тщательно оценено, отсортировано и отдано мне на доработку. Как только я пришла в себя и смогла снова претендовать на звание человека в здравом рассудке. Оказалось, что мы каким-то неведомым образом создали немало свеженьких идей.
– О, а это вообще не про викторину, – показала я на несколько испещренных в хаотическом порядке листков бумаги. Что-то такое, что мы писали, когда состояние опьянения уже начинало смахивать на анабиоз.
– А про что? – полюбопытствовал Славик, с интересом заглядывая мне через плечо.
– Ты ничего не помнишь? – уточнила я.
– Не-а, – вежливо кивнул Славик. И спасибо ему на том, потому что помнить было в общем-то нечего. У меня остались только смутные воспоминания о позорном моменте, когда я, опрокидывая внутрь стопку за стопкой, лила крокодильи слезы о потерянной любви прямо на Гошкино плечо и взывала к Славику.
– Сделай что-нибудь, я не могу его видеть! – рыдала я.
– Не можешь? В чем тогда проблема? Ты же его и не видишь! – пьяно удивлялся он. Еще бы, разве может понять мужчина женщину. Да, я его не вижу. Но ведь могу! Мы работаем в одном здании, всякое может случиться. Столкнемся случайно, например. Совершенно случайно. А ну и что, что разные входы, этажи и секции. Могу я случайно оказаться на его этаже? Буду проходить мимо, например. Неизвестно, как долго я еще смогу держаться до того, как начну случайно околачиваться около его кабинета целыми днями.
– Я хочу, чтобы нас разделяли моря и леса. Раз моя бедная бабушка умерла, я уже не могу надеяться на ее помощь.
– Сочувствую, – поднял рюмку Гошка, явно намекая на готовность помянуть.
– Это было лет десять назад, – горестно делилась я. Никого это не смутило.
– Тогда выпьем стоя, – поддержал Гошку Славик. Мы выпили за бабушку. Потом выпили за здоровье живых. Потом за маму, за брата (чтобы он поскорее женился и перестал торчать в нашей квартире, критикуя гениальную сестру, то есть меня). За папу, и, наконец, за дедушку по папиной линии, за его героическое прошлое. Тут Гошку осенила идея, и он предложил мне снять фильм об этом самом прошлом.
– Зачем? – удивилась я.
– Ну, тогда ты будешь снимать по местам боевой славы.
– И? – покачивалась, как осина на ветру я.
– И тебе придется уехать на эти самые места этой боевой славы! Подальше от твоего женатого подонка.
– О! – кивнула я. – Только он не подонок.
– Не важно, – медленно помахал пальчиком Гошка. Потом мы пели «врагу не сдается наш гордый варяг» и писали идеи для съемок шокирующего документального фильма о моем дедуле.
– И о том, как его образ навсегда сломал жизнь его сыну, – предлагал эпатажник Славка.
– Папе? – удивлялась я.
– Ну, ты сама говорила, что папа всю жизнь стремится быть похожим на дедушку. Вдруг из-за этого он не стал великим ученым? Комплекс неполноценности – вот тема передачи, – невинными глазами (скошенными в разные стороны от количества выпитого) посмотрел на меня он. Вот результаты этого диалога я сейчас и держала в трясущихся (от похмелья) руках. Мятые листы с перечислением всех боевых побед деда, всех небоевых поражений отца. Между ними стояли стрелки, так мы пытались проследить папины комплексы. Например, связка «дедушка участвовал в сражении и победил» – «папа снова остался без звания», говорила о том, что именно этот дедушкин поход заранее породил в моем папе неудачника.
– Бред. Это можно выкинуть, – вяло и апатично отреагировал Славик, когда я предъявила ему результаты нашего пьяного труда.
– Я не спорю, бред, – покорно согласилась я. – Но у меня нет иного шанса уехать отсюда кроме как снять весь этот бред.
– Тогда у тебя нет ни единого шанса уехать отсюда! – отрезал Славик и поджег лист с режиссерскими находками. Потом он от него прикурил и бросил горящий листок в урну, а я пошла доделывать очередную серию викторины, от которой меня уже порядком тошнило, и думать о том, как бы и сегодня удержаться от того, чтобы начать валяться у Бориса в ногах.
– А что, есть такое желание? – с интересом смотрела на меня Света.
– О, да! – призналась я.
– Так ты, значит, в миллиметре от того, чтобы натворить глупостей! – констатировала она. Я не спорила.
– Но так я тоже больше не могу. Если я не смогу с ним помириться, мне придется объявлять голодовку около его кабинета. Из чувства протеста.
– Господи, что за глупости! Найди себе другого. Клин клином надо вышибать! – утверждала она.
– Не хочу я никого, – нудела я. – Хочу Бориса.
– Все хотят Бориса, а ты купи слона, – дразнилась Света.
– У меня все равно никого нет, – парировала я.
– Никого не быть не может, – отрицала она. – Значит, плохо присматривалась.
– Да что ты. И кого же я не заметила? – глумилась я, но, как выяснилось, зря. Оказалось, что если действительно хорошо покопаться, то можно и найти этот самый клин. Ничего невозможного.
– Петечка! – радостно восклицала я, раскрывая дверь своего дома перед в прошлом прыщавым однокурсником. Его кандидатура была однозначно одобрена в качестве клина по трем причинам.
– Ты его любишь? – спросила Света, разглядывая его фотографию.
– Нет, – с готовностью ответила я.
– Прекрасно, – удовлетворенно кивнула Света. Это была первая причина. Вторая была в том, что Петечка был далеко не урод. То есть, вполне ничего себе привлекательный молодой человек, что должно было примирить меня с действительностью, когда мне придется на практике вышибать клин. И, наконец, третьей причиной было его холостое положение и немедленная готовность продолжить наши еще в институте начатые отношения.
– Встретимся? – только и успела спросить его я.
– Конечно! – радостно отреагировал Петечка. И вот, буквально через несколько дней мы с Петечкой уже деловито целовались на моем диване. Петечка сразу сориентировался, что в моем биополе по неизвестным причинам наблюдается существенный пробой. И тут же им воспользовался. Его не интересовало, почему это я готова упасть в его объятия после стольких лет сопротивления неизбежному. Его интересовала только эта самая возможность.
– Я всегда знал, что настанет этот день! – огорошил он меня, когда я судорожно пыталась уклониться от этого пресловутого вышибания клина клином.
– Конечно. Но тебе не кажется, что мы слишком форсируем события? – пыталась отвертеться я.
– А тебе не кажется, что мы достаточно уже знакомы, чтобы поспешить? – ехидно поинтересовался он. Я поникла. Он был прав, а я, как всегда, просто пыталась плыть против течения. Мы принялись целоваться дальше. Я все ждала, что клин наконец вышибется и я смогу освободиться от горестной необходимости видеть Петечкино красивое, но совершенно ненужное мне лицо, как случилось неизбежное.
– Ты выйдешь за меня замуж? – спросил меня Петечка, и все сразу очень-очень усложнилось. Потому что, как ни крути, я не могла ответить на его предложение отказом вот так сразу. Даже после некоторого раздумья я тоже колебалась. На стороне «за» были Светино мнение.
– Соглашайся не задумываясь. По крайней мере, ты не останешься старой девой. Он же нормальный обеспеченный парень, не урод. Родишь ребенка!
– Я не хочу от него ребенка, – вяло отмахивалась я. Еще на стороне «за» был тот факт, что нас с Петечкой связывает старая дружба и он никогда не сможет ранить меня или обидеть. Я к нему равнодушна, мне с ним не противно. И потом, когда Борис вдруг случайно узнает от кого-нибудь, что я вышла замуж, ему будет больно. Может, не очень сильно, совсем чуть-чуть, но будет. Это был главный аргумент «за».
– Да брось, как он узнает? – лила на меня скепсис Светлана.
– Ну, это уж я как-нибудь устрою! – закусив губу, ляпнула я. В общем, если коснуться стороны «против», то там было мало чего. Только то, что я Петечку не люблю, но это очень спорный для брака минус, так что через некоторое время я решилась и сказала Петечке «да».
– Правда? – с замиранием сердца переспросил он.
– Правда. Только сначала ты должен мне объяснить, почему ты так быстро сделал мне предложение, – решила выяснить для себя кое-что непонятное я.
– А что, это тебя удивляет?
– Ну, обычно мужики только и делают, что носятся со своей независимостью, а ты готов ее мне подарить на блюдечке с голубой каемочкой.
– Потому что я тебя люблю, – искренне сказал Петечка. – Другой причины нет.
– Тогда поехали в ЗАГС, – вздохнула я. Но почему-то, несмотря на его проникновенный тон, я не слишком-то ему верила. Я просто не хотела верить, что все это происходит наяву.
– Любая девушка хочет выйти замуж. Ты должна быть счастлива, что тебе мешает? – глубоко затягиваясь, интересовался Гошка.
– Ну, я-то хотела замуж за другого! – пыталась достучаться до его циничной натуры я.
– Подумаешь! – пожал он плечами. – Через пару лет после свадьбы в принципе все равно, кто храпит рядом.
– Ужасно! – поразилась я. – Почему ты так говоришь. А как же любовь?
– Слушай, я не спец по сказочкам. Это ты к Лере сходи, – отмахнулся от меня Гошка. В общем, отношение к происходящему проявили все. Даже мама. На мое радостное сообщение, что я скоро выйду замуж, она сказала:
– За кого? За Петьку? Зачем тебе это надо?
– Как так? Я хочу создать семью, – удивилась я. Уж за то, что мама будет на седьмом небе от счастья, я была спокойна. Оказывается, зря.
– Семью создают с любовью. А у тебя это блажь какая-то, – уверенно изрекла она.
– Все, что бы я не делала, всю жизнь ты называешь блажью, – возмутилась я.
– И это – самая большая и самая глупая блажь из всех, что ты затевала, – насупилась мама и принялась демонстративно натирать полотенцем тарелки.
– Я сделаю все, чтобы ваша дочь была счастлива, – неуверенно пообещал Петечка маме с папой, которые смотрели на него как чета, графов, которые готовятся принять в свои родственники свинопаса.
– Надеемся, что, по крайней мере, ты не сделаешь ее несчастной, – не смогла удержаться мама. Но после этого все мы начали готовиться к свадьбе. Потому что если даже молодая невеста (ха-ха, неужели это про меня) и ее мать не очень-то сильно любят жениха, то уж свадьбу любят все. Мы подали заявление в ЗАГС, а я напряженно и безо всякого удовольствия продолжала выбивать клин клином, хотя эти телодвижения помогали мне как-то слабо.
– Что-то не так? – волновался Петечка, глядя на мое отрешенное лицо.
– Все в порядке, – старательно врала я. Но каждый раз, когда ко мне прикасался мой будущий супруг, меня охватывало странное двойственное чувство. С одной стороны, я так давно уже знала Петечку и так много всего с ним вместе пережила, что появлялось странное ощущение, что я лежу рядом с близким родственником, практически с братом. А с другой стороны, я не могла забыть Бориса. Каждый раз, каждый поцелуй вызывал во мне его образ, словно бы я не вышибала клин клином, а только загоняла его к себе в сердце все глубже и глубже. Этакий осиновый кол от любви.
– После свадьбы все изменится, – гарантировала Света.
– Ты уверена? – растерянно смотрела на все происходящее я. И чем ближе подходила дата свадьбы, тем меньше уверенности в ее целесообразности я испытывала. За неделю до свадьбы я уже просто молила Всевышнего, чтобы он послал чудо и расстроил мне всю малину. Ведь он – Всевышний – всесилен, и уж точно может сделать такую мелочь, как срыв одной-единственной свадьбы. Я работала, как заведенная, чтобы не думать о свадьбе, а свадьба приближалась, как бы я не работала.
– Сколько же ты торчишь на этой работе! – возмущался Петечка, для которого каждая моя задержка была только отмазкой. Он как-то не мог поверить, что мне действительно интересно заниматься «всей этой телевизионной мишурой». Что, кстати, довольно сильно меня раздражало.
– Я люблю свое дело! – пыталась возражать я, когда Петечка являлся в студию в семь часов и начинал всем доказывать, что мой трудовой день согласно трудовому законодательству окончен еще час назад.
– Он прав! Ты любишь любое дело, все подряд, только чтобы чем-то заниматься и ни о чем не думать, – поддерживала его Света, если она по каким-то неизвестным науке причинам еще была на работе. Потому что Света как раз относилась к тем, кто в шесть ноль-ноль выключает компьютер и отбывает домой, выбрасывая из головы все рабочие моменты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27