…«14 недель. Беременность – это прекрасно. Потому что скоро ты будешь со мной. Ты – неизвестный, но уже самый любимый. Интересно, почему я говорю «любимый»? Может – любимая? Почему-то мне так не кажется. Скоро выясним. Как пишут в умных красивых книжках, пол ребенка можно определить уже после шестнадцатой недели. Это значит, что нам надо подождать всего ничего – пару недель. Или тройку, для надежности. Но кем бы ты не оказался, я уже люблю тебя. Я не любила никого с того самого дня, как умерла мама. Твоя бабушка. Она была… я тебе потом расскажу, когда придет время. Правда, еще я любила твоего папу, но ведь это не в счет, верно, малыш? Главная моя любовь – ты. Не сомневайся и хорошенько там расти. А я тут буду думать, как сделать так, чтобы твоя жизнь была безопасной и счастливой, ладно? Может, нам тоже вернуться в Грозный? Тамара же уехала к себе? Надо будет узнать, как теперь поживают русские в Грозном. Мне страшно, но вдруг там теперь действительно безопасно? У нас с тобой ведь нет никакого другого дома»…
Глава четвертая, еще раз подчеркивающая, в каком бренном мире мы живем
Как ни странно, жизнь никак не была готова ограничиться моей беременностью, свернуться в кокон, в точку роста моего живота. Я – да, была. Реактор, запущенный глубоко в недрах моего тела вдруг стал для меня самым важным. Даже простое бульканье желудка заставляло меня остановиться и прислушаться. Все ли в порядке? Как ты, малыш? Я старательно, если не сказать, маниакально, фиксировала все происходящее с моим далеко не новым организмом. Шутка ли, в моем-то положении, в мои-то тридцать шесть лет решиться, наконец, и родить первого ребеночка. Говорят, в Америке это никакой не вопрос. В США можно начать рожать даже немного после климакса. Тамошние врачи наверняка что-нибудь придумают и как-нибудь порешат проблему за твои бабки. Клонируют яйцеклетку, если бабок много. Но мне была безумно дорога та маленькая новенькая жизнь, которую я уже успела урвать у мировой гармонии. И я носила ее со всей ответственность позднородящей матери. Утро я начинала с измерения температуры и выдавливания яблочно-морковного сока. Курила я теперь украдкой, тайком даже от самой себя. Я ощупывала голени на предмет отеков, а зубы облизывала на предмет кариеса. Ведь мой кальций теперь нашел себе гораздо лучшее применение – он строил косточки моему ребенку. Но все со мной было в порядке. Как ни странно, беременность практически никак не влияла на мое физическое состояние. Только если положительно. Я была спокойна, вплоть до медлительности и радостна вплоть до идиотизма. На работе я даже подверглась из-за этого ряду шуточек типа «наша Маша теперь бегает и улыбается, не подарить ли ей каску?». Но я не обращала внимания на дурачков.
– Машка, ты каким кремом пользуешься? – поинтересовалась Дашка Степанова, когда мы оказались с ней в смене. Она, как старший врач, подписала журналы по наркотикам, полученной медицинской технике и трезвости водителя (есть у нас и такой бред, мы лично должны с утра убедиться, что водитель за рулем – адекватен и трезв), и теперь старательно изучала мое лицо, держа меня за подбородок.
– Я мажу морду сметаной, – попыталась грубо отмазаться я. Дело в том, что я все еще не была морально готова довести до сведения работодателей (особенно Карлика), что я снова все в том же самом положении, от которого он настоятельно рекомендовал мне избавляться по мере необходимости.
– Не похоже, – недоверчиво провела пальцем по моей щеке она. Да, что и говорить, а Степанова церемонии не ценила. Может, из-за этого я всегда ее немного опасалась.
– Почему?
– От сметаны кожа жирнеет. А твоя – сухая и чистая. А главное, раньше все было по-другому.
– Все то же самое, – отвернулась в сторону я. – Просто ты раньше не всматривались.
– Не-а, – задумчиво протянула она, залезая в машину. Мы покатили на первый выезд – какая-то нестабильная стенокардия. – Все я всматривалась. И прыщи у тебя были, и краснота. Кайся, давай. Купила озоновую косметику.
– Нет, – улыбнулась я, выдохнув с облегчением. Не догадалась. Я вспомнила, где покупает кремы Лилька. В Атриуме, на Курской. Бешеные деньги отваливает, на мой взгляд. – Купила крем в торговом центре. Такой, знаешь, делают прямо при тебе.
– Знаю! – обрадовалась она. Я расслабилась и стала смотреть в окно. Интересно, сколько еще времени я смогу скрывать очевидное? Да, пока никто ничего не заподозрил, потому что под одеждой мой немного уплотнившийся живот почти не заметен. И если бы я была женщиной с фигурой, можно было бы и до седьмого месяца ходить, ни о чем не думая. Но я-то – тощий крокодил, который шарик проглотил. Через буквально месяц-другой у меня будет именно такой вид. Будто я позавтракала целым глобусом.
– Девятнадцатая, срочно на ДТП, – неожиданно напечатал тамагочи. Мы еще не успели даже запарковаться около дома с нестабильной стенокардией.
– Что случилось? – перезвонила с мобильника на диспетчерский пульт Дашка. Я заволновалась. А вдруг мы сейчас попремся туда, где опасно? Раньше мне было наплевать на это. Я понимала, что это и есть моя работа – ходить рядом с лезвием бритвы. Но теперь все было иначе, ведь я больше не принадлежала себе.
– На Волоколамском шоссе сбит пешеход. Вы – ближайший экипаж. Берете вызов? – холодно поинтересовалась диспетчерша.
– Естественно, – ответила Дашка, и мы помчались. До места аварии оказалось не более трех минут. Мы пулей подлетели к перегороженной развернутыми машинами дороге. На самом деле, нам не так часто приходится иметь дело с чем-то экстремальным, где жизнь действительно висит на волоске. Но порой и это случается. Тогда все уходит на второй план, оставляя в голове только мысли о том, что и в какой последовательности надо делать, чтобы спасти жизнь человека. Чтобы выжить. Перед нами был именно такой случай. На дороге неподалеку от метро Тушинская в луже крови лежал человек. Одна нога была неестественно выгнута, можно было смело диагностировать открытый перелом со смещением. Руки разбросаны, голова задрана вверх. Жив или нет – трудно сказать издалека. В двух метрах от него застыл развернутый против движения скошенный Москвич со смятым капотом и разбитым лобовым стеклом. Водитель, кажется, так и сидел в салоне, опустив голову на руль. То ли переживал, то ли тоже пострадал – ударился об руль. Стекло автомобиля разбилось в мелкую крошку и рассыпалось по мятому капоту и асфальту с черными следами от стершихся при торможении шин.
– Он так летел, так летел! Псих ненормальный! – кричала с тротуара какая-то бабка. – А вот тот прямо через стекло вылетел.
– Кто? – переспросила я, но уже и сама увидела, что метрах в пяти от Москвича на асфальте лежит еще один человек. Видимо, он был не пристегнут, от удара пробил собой лобовое стекло и вылетел из салона машины.
– Еще лучше. Надо вызвать подкрепление, – кусала губы Дарья. Мы бросились к лежащим на асфальте. Она к тому, что с переломом. Я – к пассажиру. Оба, к счастью, были живы. Только вот никогда нельзя с уверенностью сказать, успел ты или опоздал, если речь идет о травматическом шоке. Это – страшная штука, меняющая сознания людей, порой сводящая с ума, а если шок слишком сильный, боль невыносимая – травматический шок может и убить. Человек не осознает, может даже находиться в сознании, шутить. Но фактически он уже умер. И эта псевдоанастезия шока уже убила его. В этом положении я делала все возможное, чтобы снять последствия травматического шока. Я вколола ему наркотик, поставила капельницу и переложила на носилки. Мы с Дашкой перетащили его в карету и поставили так, чтобы вместить еще одни носилки. Потом наложили шину на поломанную ногу пешехода. Водитель сам вышел из машины. У него было разбито об руль лицо, нос, был много мелких царапин от разбившегося стекла.
– Как же так, как же так! – без остановки бормотал он. Кажется, у него тоже был шок. Но не травматический, а психологический. Это мы могли оставить без внимания.
– Едем! – крикнула я нашему шоферу, оставив хозяина Москвича вниманию другого подъехавшего экипажа. Ему еще надо было подписать протоколы ГИБДД. Его теперь ждало серьезное судебное разбирательство. А я сидела в салоне родной кареты и обливалась потом от страха. Всю дорогу пока мы реанимировали и грузили пострадавших, в моем мозгу билась одна-единственная мысль. Этого мне никак нельзя. Совсем никак. Такие тяжести – они могут спровоцировать выкидыш. Отслоение плаценты. Кислородное голодание плода. Мне стало плохо при мысли, что из-за какого-то мудака на дурацкой машине я могу потерять ребенка. Вдруг в прошлый раз я именно так потеряла его? Кто знает, мне и тогда приходилось резко поднимать вверх каталки. Мы же не думаем о себе, мы спасаем жизни.
– Господи, Машка, что с тобой. Ты чего ревешь? Они выживут, не беспокойся. Мы же их обезболили сразу практически.
– У-у-у! – не могла остановиться и ревела я.
– Слушай, что ты такая нежная? Что, раньше не была на ДТП с кровью? – свела брови Степанова. – Надо нервы лечить.
– Дашка, я беременна! А мы каталки таскали! У меня теперь весь низ живота болит, вдруг это конец! – не выдержала и призналась, наконец, я. Потому что если в этот раз работа лишит меня ребенка, то она мне и самой больше не нужна. И плевала я на этого долбаного Карлика.
– Маня, что? ЧТО?! Ты беременна? – открыла рот она. – Мы же всем составом подстанции оплакивали твое бесплодие.
– Ага. А вот нет, – всхлипнула я. Живот отчетливо болел. Я плюнула на последние остатки приличий и развалилась на пассажирской скамейке.
– Дела! – процедила она. – И давно?
– Почти четыре месяца, – призналась я. – Я и на учет уже встала. Взвешиваюсь. Что ж теперь будет?
– А что ж ты, дура, хваталась за тачку?! – неожиданно разозлилась Дарья. Честно говоря, я думала, она скажет, что я дура. Но она только беспокойно посмотрела на мой живот и связалась по телефону со Склифом.
– Слушайте, мы к вам везем двух с ДТП.
– Мы в курсе, – сухо подтвердила тамошняя медсестра по телефону приемного покоя.
– Пусть на прием спустится акушер-гинеколог.
– Кто? – не поняла медсестра. Я зашикала. Все, теперь об этом узнают все. Узнают, и будут смеяться, что я чуть на смене не родила. Ой, о чем это я! Только бы все обошлось.
– Не реви! – рявкнула мне Степанова. – Акушер-гинеколог. Срочно.
– У вас что, потерпевшая рожает? Вроде были мужчины, – растерялась медсестра.
– У нас тут с фельдшером проблема, – пояснила она. Через пятнадцать минут наших сбитых забрали в операционные, а меня осмотрела штатный врач Склифа.
– Что ж вы делаете, матушка! Это ж ни в какие ворота не лезет, чтобы на таком сроке да такие тяжести. Как вы до этого дня-то доносили.
– Чудом, – кивнула и снова захлюпала я. Страх за ребенка перерос практически в панику. Еще раз его потерять – я просто не переживу. Пойду и выпрыгну из окна. Нет. Просто лягу дома и умру от разрыва сердца.
– Ладно, не плачьте. Все в норме. Просто мышечный спазм. На месте ваш ребеночек, никуда не сбежал. Но теперь строго-настрого нельзя ничего поднимать. А то будет гипертонус матки. И вообще, постарайтесь обойтись без стресса. Лучше перейдите на бумажную работу.
– Спасибо, доктор, – улыбнулась сквозь слезы я. Через час боль в животе совсем прошла, и я получила прекрасную возможность подумать, как организовать нам с дитем жизнь без стресса. И что об этом скажет мое непосредственное начальство.
…«Знаешь, малыш, несмотря на то, что завтра меня, скорее всего, уволят, я ужасно рада, что рассказала о тебе. Нечего нам с тобой таскать всяких огромных мужиков. А сегодняшний был очень огромным, почти как медведь из той сказки, которую я тебе буду потом читать. Про Машеньку и медведя. Мне самой ее когда-то читал твой дедушка. Если бы ты знал, какой он был хороший. Ну, до завтра»…
– Значит, вы беременны. Опять, – процедил на следующее утро Карлик. На летучке тема моего вероломства был главенствующей.
– Да. И я обязательно буду рожать, даже если вы меня уволите, – сразу поставила все точки над «ять» я. – Скажете, когда писать заявление.
– Что? Кто вам сказал, что вас уволят? – скривился он. – Мы не увольняем беременных. Слышали, что сказал наш президент?
– Что? – заинтересовалась я.
– Надо срочно повышать рождаемость. Вам, кстати, дадут какие-то значительные деньги на ребенка. Выясните обязательно, – командным тоном повелел мне всемогущий руководитель. Я обрадовалась. Повышение рождаемости – это как раз то, чем я собиралась заняться.
– Знаю я эти правительственные программы, – раздраженно прокомментировала сообщение старший фельдшер Римма. – Дадут сертификат, который, пока ребенок вырастет, превратится в пыль.
– Говорят, на эти деньги можно купить жилье. Только не в Москве или области. Тут у нас все сильно дороже, – поделился своей информацией Саша Большаковский. С теперь, когда мое, м-м-м, интересное положение стало обсуждаться на всех углах, он смотрел на меня с такой заботой и нежностью, словно бы сам сделал мне ребеночка. К тому же, его сыну было около трех лет, так что он, как говорится, вполне был «в материале».
– Жилье! – разочарованно протянула я. – Мне пока неясно, что на него надеть, когда мне выдадут его в роддоме. А вы про жилье.
– Все, Золотнянская. Переходите на подстанцию. Будете координировать работу бригад.
– Навсегда? – ахнула я. Честно говоря, нет на свете скучнее работы, чем координировать то, чего все равно решаешь не ты.
– Ага. Пока ты не сподобишься приходить на работу одна, – Карлик с выражением кивнул в сторону моего пуза. Вот так закончился день (вернее начался), которого я так долго и мучительно боялась. Значит, не все так страшно. И чего я раньше боялась? Почему мне пришло в голову, что меня оставят без работы? Даже президент на моей стороне. Я радостно поспешила домой. Надо спать. Это очень полезно для ребенка. Я очень уставала, гораздо больше, чем обычно. Как будто мой мальчик (а как выяснилось в УЗИ на шестнадцати неделях, столь чудесные перемены во мне вызвал именно мальчик) сидел около пульта управления мамиными желаниями и нажимал на кнопки. Пить, есть, спать. Спать, гулять, смотреть сентиментальный глупый фильм. Плакать. Есть, есть, есть и еще раз есть. Кажется, я никогда в жизни столько не ела.
– Вот исчерпывающий пример поговорки «не в коня корм», – ухмыльнулась Лиля, глядя, как я уничтожаю сковородку с баклажанами и чесноком. От чеснока меня прямо трясло – так я его хотела. И совершенно плевать, как при этом от меня пахнет. В конце концом, Митя далеко, а чье еще мнение меня волнует?
– Завидуй, будущая кинозвезда. Тебе-то придется сидеть на диете! – злорадствовала я. Но Лиля вдруг потупилась и покраснела.
– Мань, я уезжаю.
– Куда? – не врубилась я. В последнее время, правда, она ходила несколько пришибленная. Говорила, что проблемы на работе.
– Домой. В Уфу.
– Почему?
– Потому что я провалила экзамен, – насупилась она. На глазах выступили слезы.
– Неужели тебя не взяли? – удивилась я. – Не может быть! Такую красивую, талантливую? Старательную! Может, ты просто не написала сочинение?
– Я – медалистка, отличница. Сдаю только один экзамен – творческий конкурс. И знаешь, что?
– Что?
– Мне сказали, что им уже достаточно банальных юных красоток, – Лиля дрожала от ярости, эти воспоминания ее явно тревожили. Н-да, вот это новость.
– Давно?
– Вчера. То есть, экзамен был три дня назад, но я все еще надеялась. Не хотелось верить. Какой-то тощий дядька с лысиной Брюса Уиллиса посмотрел на меня мельком, что-то шепнул председателю комиссии и все! Я слишком молода, чтобы участвовать в этом. А потом буду слишком стара.
– Просто кто-то взревновал к твоей красоте, – попыталась утешить ее я. Но что тут скажешь. Разумеется, выбранный ею мир большого искусства жесток. Большое искусство, большие соблазны, большие деньги и большие разочарования. Лиля была сильной, очень сильной. Она сидела на моей кровати и плакала. Ее плечи тряслись, а прекрасные, ухоженные белые волосы рассыпались по моим рукам. Я обнимала ее и испытывала почти материнские чувства. Хотя откуда мне знать, что это такое.
– Почему! Почему! Я так старалась, и все напрасно.
– Что ты. Конечно же, нет, – преувеличенно возмущалась я. – Ты такая умница, красотка, и так много знаешь. Ты же уже готовая актриса. Надо пробовать еще раз. Может, в другой институт. Не в этом зажравшемся городе. В следующем году.
– Я не смогу. Нет. Никогда, – малодушничала она. Впрочем, я думаю, что и сама она в это не верила. Уже на следующее утро она улыбалась и рассказывала мне, что за этот год сможет составить себе портфолио, потому что один ее знакомый по подготовке к экзаменам позвал ее с собой сниматься в сериале.
– Вот видишь, все хорошо! – изображала радость я. Дело в том, что в сериале или не в сериале, а из нашей богадельни Лиля уезжала. Ей незачем было терпеть невыносимые условия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26