– подскочил с дивана Нелидов. – Прекрати, ведь именно ревность к тебе погубила Саломею, но моей вины там не было, не было! И ты это знаешь лучше других! – голос Нелидова срывался на крик.
– Нет, милый, не знаю! – голос Беллы звучал завораживающе, как на сцене, когда она произносила свои самые ответственные монологи в пьесах. – Вернее, я знаю, что мужчина может согрешить, даже не притронувшись к женщине, не прикоснувшись к ней и пальцем. Но все, чего он желает, пылает в его глазах, раздирает его в мечтах, приходит в утренних снах. Или я ошибаюсь?
Белла подошла совсем близко и посмотрела на литератора широко раскрытыми глазами. Еще миг, и она готова была обвить его своими руками, как змеями. Она даже попыталась сделать это, но Нелидов отшатнулся.
– Вот забавно! – Кобцева натужно рассмеялась. – Ты словно испугался. Неужто Толкушина? Так знай, я все равно его оставлю. Если не теперь, то очень скоро.
– Надоели миллионы? – осторожно спросил Нелидов.
– Надоела страсть увядающей плоти. – Она вся передернулась от отвращения. – Вот видишь, я скоро стану выражаться, как ты, высоким слогом. Хочешь, чтобы Толкушин вернулся к жене? Обещаю тебе! Он вернется, но тогда ты приди ко мне!
– Белла, ты либо пьяна, либо больна!
– Не отказывай мне, милосердный спаситель! Будь героем до конца! – и Изабелла преградила ему путь к отступлению. – ну что, каков торг, а! – в глазах ее горел озорной огонь, волосы разметались, она была чертовски хороша в этот миг и так же чертовски пошла.
– Хорошо, вероятно, вероятно, я… – смешался Нелидов, пытаясь выиграть время и собраться с мыслями. Но его тело предало его в то же мгновение. На секунду он и впрямь возжелал эту порочную женщину, да так, что во рту пересохло и помутилось в голове. Горячая кровь билась в висках, а плоть изнывала от желания. Он глубоко вздохнул и отступил на безопасное, как ему показалось, расстояние.
– Ты просто дашь мне знать, когда придешь. Пускай это будет… это будет букет бледно-зеленых орхидей, перевязанных золотой лентой. В квартире не будет никого, слышишь, совершенно никого. Ни Толкушина, ни прислуги. Вот тебе ключ от черного хода. Ты войдешь сам. И найдешь меня в спальне.
Видя растерянное лицо Нелидова, Белла решила, что она победила, настигла его, как хищник жертву, и крепко поцеловала в губы. Он вздрогнул всем телом, и Белла приняла это за конвульсию страсти.
Маленький холодный ключ ящерицей скользнул в карман сюртука. Изабелла проводила гостя к дверям, сама отворила и вышла проводить его на лестницу.
– Помни же, бледно-зеленые орхидеи, перевязанные золотым бантом. Да не потеряй ключ!
Нелидов пошел вниз, словно в тумане, не видя и не слыша ничего вокруг, иначе бы он точно обратил внимание на быстрые и легкие шаги впереди себя, ниже на два пролета лестницы.
Глава восемнадцатая
Софья ожидала возвращения Нелидова с большим волнением. Поэтому, когда он поведал ей о безрезультатности его миссии, она погрузилась в печаль. На ее глазах рухнул целый мир, мир дружной, любящей и богобоязненной семьи. Если такие браки терпят крах, если такие жены, как Ангелина, оказываются отвергнутыми, то где искать идеал? Да и есть ли он, стоит ли тогда вообще желать семейного счастья? Любить так отчаянно, а потом, когда эта любовь уходит, а она все-таки не вечна, ничего, ровным счетом ничего не остается! Выжженная пустыня, безжизненный песок. Зачем, зачем тогда любить? Отдать себя всю, чтобы потом искать утешения на дне Фонтанки? О нет, этот вопрос сродни вопросу зачем вообще жить! Ведь жизнь и есть любовь!
Софья совсем измучилась в поисках ответа, да спросить было не у кого. Ангелина, верный собеседник, пребывала будто в ином мире. Оно и понятно, человек одной ногой побывал в могиле, да почти добровольно, такое кого хочешь с ума сведет!
Нелидов тоже находился в крайне задумчивом состоянии духа. Он коротко поведал дамам о том, что имел невразумительные и неприятные разговоры и с Беллой, и с Толкушиным. Что теперь делать, непонятно. Ведь переезд во флигель не принесет облегчения, потому что этот самый дом, куда Ангелина Петровна так не хочет возвращаться, будет прямо тут, перед окнами. То есть будет лишь видимость отсутствия в нем, а это только усугубит ее страдания. Нет, тут нужен иной выход.
– Вот что, милые дамы! – вдруг хлопнул себя по лбу Нелидов. – а не поехать ли вам вместе со мной в Грушевку? Место глухое, уединенное. Вам там будет очень покойно. Дом большой, места вокруг для прогулок чудесные. Одно плохо, прислуги мало, да это не беда. Вот Матрену Филимоновну возьмете и еще кого пожелаете, для вашего удобства.
– Ах, это просто чудесно! – Софья искренне обрадовалась и захлопала в ладоши.
– Да можно ли молодой барышне одной в доме постороннего мужчины пребывать? – прогудела недовольно Матрена, находившаяся подле больной.
– Отчего же одной? – искренне удивился Нелидов. – Замужняя дама и ее подруга с няней, разве это неприлично? К тому же разве я посторонний человек, если я знаком с госпожой Толкушиной уже несколько лет? И потом, я думаю, что все это пустое, ненужное теперь. Ведь главное, чтобы Ангелина Петровна могла покинуть Петербург и найти укромное и безопасное место, чтобы немного прийти в себя, не так ли, дорогая моя Ангелина?
Нелидов дружески протянул руку спасенной им женщине, и она ответила слабым пожатием бледной руки и едва заметной улыбкой.
Имение Грушевка и впрямь оказалось глухим местом, далеким от дорог и человеческого многолюдья. Большой старый дом требовал ремонта, все скрипело и стонало. Темные стены, большие, плохо освещенные комнаты, полные книг, рукописей, картин. В комнатах стояла старая мебель, еще николаевских времен. Диваны, кресла, стулья с высокими спинками, обтянутые темной кожей и зеленым бархатом. Строгие, почти суровые, они предполагали, что сидеть на них надобно чинно-благородно, с прямой спиной и высоко поднятой головой, а вовсе не развалясь как-нибудь в небрежной позе. Ножки стульев, кресел и столов украшали львиные лапы, мощные и свирепые, но вместе с тем чрезвычайно изящные. В гостиной стоял столик, который сразу привлек внимание Софьи. Небольшой круглый столик из темно-коричневого дерева. Его столешница покоилась на изогнутой спине дракона, который лапами с когтями упирался в пол, а взметнувшиеся крылья поддерживали столешницу. Хищная голова дракона устремляла на вошедшего взгляд недобрых глаз, а из раскрытой пасти высовывался длинный острый язык. Не хватало только огня! Девушка дивилась, с каким чувством, с каким искусством создал мастер этот маленький шедевр. И таких удивительных предметов в доме Софья обнаружила немало. Разнообразные статуэтки из бронзы, дерева, кости и фарфора, которые долгие годы собирал прежний владелец дома. Особенно интересными показались старинные немецкие фарфоровые фигурки, изображавшие то животных, спящих или играющих, то любовные парочки в роскошных костюмах, то разных подмастерьев с орудиями своего труда. Но главное богатство дома – это, конечно, многочисленные книги, толстые фолианты, громоздившиеся на полках от пола и до потолка. У Софьи закружилась голова, когда она попыталась прочитать все названия на одной из полок. Многие были на немецком, французском, и английском языках, на латыни, греческом. Дядюшка Нелидова был полиглот и большой книгочей.
Изучив дом, девушка вышла в парк. Заброшенный парк со старыми деревьями и заросшими тропинками. Где-то среди высокой травы вдруг можно было обнаружить куст одичалой смородины или одинокий цветок – все, что осталось от некогда роскошной клумбы. На краю парка, в самой его глубине, притаился пруд, почти весь затянутый ряской. Его давно не чистили, и берега превратились в непроходимую стену острой осоки пополам с камышом. На берегу пруда Софья обнаружила странную скульптуру. Изогнувшаяся русалка лежит на боку, подпирая рукой голову. А ее хвост представляет собой раскрытую чашу, волнистую по краям. В этой чаше скапливалась вода, из-за этого поверхность статуи покрылась зеленоватым налетом, а лицо русалки оказалось подпорчено временем. Но тем не менее эта легкая и прекрасная скульптура поразила Софью. Но еще больше ее поразила реакция хозяина дома, когда она пожелала придать русалке прежний вид. Ей показалось, что хозяину чрезвычайно неприятно сделалось от того, что она заговорила о скульптуре. Нелидов нахмурился и пробормотал нечто вроде того, что ее и вообще надо убрать с глаз долой. На что Софья бурно запротестовала, так как русалка в зарослях осоки на берегу пруда смотрелась живописно и романтично. И чем это бедняжка не угодила хозяину?
Гостям отвели несколько просторных, но запущенных комнат. И первые дни Матрена не покладая рук приводила новое жилище в порядок. Ведь не могла же она смириться с мыслью, что ее бесценная барышня, ее королевишна будет жить среди пыли и паутины. Софья тоже поначалу удивилась, что столь утонченный человек, как Нелидов, выбрал себе для жизни этот медвежий угол. Но ради Ангелины она готова была терпеть сколько угодно пыль и пауков. Впрочем, не прошло и нескольких дней, как Грушевка стала для нее самым желанным и милым местом на земле.
Когда все, включая хозяина дома, хлопотали вокруг, одна Ангелина Петровна оставалась невозмутимой и как бы равнодушной. И это вовсе не от того, что она была неблагодарна или не понимала, что делается вокруг нее и для нее. Нет, просто душа ее закрылась, разум словно застыл. Сознание не воспринимало того, что происходило в окружающем мире. Так она спасалась, так она пыталась выжить и не лишиться человеческого облика. Ведь надобно было жить дальше, и по-прежнему оставаться Ангелиной Петровной Толкушиной, и не кем-то иным. Но ведь сутью Ангелины Петровны была любовь, жертвенная любовь к мужу и сыну. А теперь любви нет, она растоптана, обратилась в прах, муж предал, сын отрекся. Что теперь есть Ангелина Петровна? Что осталось от нее прежней? На что ей опереться?
Ангелина и Софья, как только устроились на новом месте, стали часами гулять по окрестностям. Чудная холмистая природа, лес, парк, пруд – прелесть, красота! Поначалу гуляли немного, и все молча. Вокруг только пели птицы и шумела листва на деревьях. Потом стали перебирать прошлое, вспоминать, и стало немного легче. Так бывает на поминках: поначалу все плачут, убиваются, а потом потихоньку вспоминают, да и веселое тоже. Глядишь, и смеются уже, и на душе светлей. Так и тут, Ангелина могла часами говорить о своем Тимофее, о своей жизни с ним. Взахлеб, словно копила всю жизнь эти слова, чтобы потом разом выплеснуть их на собеседника. А Софья оказалась идеальной собеседницей и утешительницей. Она могла часами слушать, не перебивая. Но слушать не из жалости, а с сопереживанием, с чувством. А молчать и слушать с трепетным чувством может только очень тонкий и деликатный человек.
От этих бесед Ангелине становилось лучше. Она ожила, повеселела. На воздухе ее кожа снова стала розовой. Глаза заблестели. Раз за разом к дамам стал присоединяться и Нелидов. Он частенько ездил верхом. Оседлав гнедую лошадь, он кружил вокруг дам, когда они неспешно совершали свой путь. Путь к покою и утешению.
Прошло дней десять, как к честной компании присоединился Филипп Филиппович. Оставленный в Эн-ске следить за домом и холить кота, он теперь был срочно вытребован в Грушевку. Прислуги у Нелидова действительно было раз-два и обчелся. Ни к чему было прежнему хозяину, жившему бобылем, не надо и теперешнему. Но присутствие дам заставило изменить порядок вещей. К тому же понадобились разные домашние вещи, соскучились по Зебадии, да и Матрена вся извелась, как муженек там один-то? Уже с утра она с беспокойством ходила по дому, с которым быстро освоилась, да все поглядывала на дорогу. То поправит без нужды платок на голове, то вытрет руки о фартук. Наконец показалась двуколка, и через некоторое время смущенный вниманием к своей персоне Филиппыч вылез, кряхтя, на дорогу. Он осторожно ступил изуродованной ногой, привык за долгие годы, с той поры, как бездушная машина на фабрике за мгновение сделала из молодого здорового парня калеку. Софья тоже стояла на крыльце, когда появился Филипп Филиппович. Спешно обняв жену и увидев барышню, он снова ринулся к двуколке и торжественно вынул оттуда большую нарядную корзину, завязанную поверху кружевным платком. В корзине на подушке сидел недовольный Зебадия. Его растрясло в дороге, он утомился и желал еды и покоя.
– Прибыли, сударь! Изволите выйти, пройтись по травке или пожелаете, чтобы я отнес вас в дом? Прямо на диван?
Филиппыч с самым серьезным видом ожидал приказаний кота-барчука и заглядывал в корзину. Соня захохотала и скорей стала вытаскивать любимца наружу, чтобы прижать к себе теплое и пушистое животное. Кот недовольно заворчал, замахнулся лапой, но не поцарапал.
– Соскучился! Сердится, что оставили его надолго! – И девушка принялась ласкать любимца.
Филиппыч только покачал головой. Он уже привык к тому, что у барышни кот вместо дитяти.
Прошло еще несколько дней, и вдруг настало совершенное лето. То есть оно и до того было, но подлинного тепла явно не хватало. Солнце словно скупилось и наконец расщедрилось. Стало жарко, по вечерам душно, застрекотали кузнечики в траве, залетали оводы. Кот носился как сумасшедший за мухами, жевал траву и катался по земле, кувыркаясь через голову. Все его привлекало в этой новой жизни. Ангелина смотрела на его прыжки, как он охотится, как ловит какую-нибудь мошку или мышку, как ловко взлетает на деревья, и ей становилось смешно. Соня радовалась, что бесхитростные игры живого существа потихоньку возрождают подругу к жизни.
Однажды, когда стало невыносимо жарко, решено было идти купаться. Накануне Филиппыч с дворовым человеком и лакеем целый день чистили пруд. И вот когда поверхность воды снова заблестела и заиграла, дамы радостно пошли в глубь парка, чтобы порезвиться вволю в воде. Матрена тоже пошла к пруду и приказала мужу сопровождать их, мало ли что понадобится! Впереди шла Софья в белом легком платье, за ней Ангелина Петровна, тоже в светлом и огромной шляпе, под которой она пряталась от солнца, следом пыхтела Матрена, и замыкал шествие Филипп Филиппович с корзиной и пледом. Нелидов, как его ни уговаривали, купаться не пожелал. Соня не могла понять, почему даже упоминание о купании тотчас же привело его в мрачное расположение духа.
Матрена помогала барышне приготовиться к купанию. Ангелина отчего-то передумала и расположилась неподалеку на пледе. Софья с охами и ахами вошла в воду и, содрогаясь, окунулась.
– Чудесно! Ангелина, чудесно! Вода совсем не холодная!
– Вот и славно! Но я, пожалуй, нынче воздержусь. Может, завтра.
Пока девушка резвилась в воде, Матрена стояла на берегу с огромной простыней, чтобы тотчас же обтереть барышню. Филиппыч хромал по берегу, стараясь не подходить близко, чтобы не смущать барышню. Правда, девушка выросла на его глазах. Когда-то он даже помогал покойной барыне купать ребенка, стоял с ведром горячей воды подле ванны.
Ангелина Петровна встала с пледа и тоже принялась ходить около пруда, собирая цветы в траве. Наступила полуденная жара, Ангелину разморило, а с этим пришла снова тоска и слабость. Она подняла голову к небу и смотрела на облака, в ее глазах все еще светилась печаль.
– К Богу, к Богу, барыня, взовите! Он один утолит наши печали! – раздалось рядом. Филипп Филиппыч, хоть имел деревянную ступню, а подошел, как ей показалось, бесшумно.
– Ох, Филиппушка! Ничего-то мне не помогает! Знаешь, наверное, ведь я чуть смертный грех не совершила! А все от чего? Любовь ушла, осталась я без любви, как без воздуха! – И Ангелина села прямо на траву, не думая, что останутся зеленые пятна на светлом. Раньше бы она никогда не позволила себе подобного.
– Коли дозволите сказать, что мне на ум приходит, так я полагаю, что любовь деваться никуда не может. Бог и есть любовь. Значит, она везде, только мы ее по-разному видим. Когда молод, так ясное дело, любовь только и чудится, что к телу прижать да крепко поцеловать. А когда годы-то проходят, то понимаешь, что любовь – она помаленьку везде. Ты к ней только присмотрись, и найдешь, и собирай, собирай, как ягодки в корзинку. К цветочкам, к птичкам, к небушку. Вот так потихоньку и копи в себе радость и любовь. Но вперед всего себя любить надобно! Ведь Господь Бог нас сотворил по образу своему и подобию, вот и возлюби Господа в себе! Нельзя себя не любить, грешно! Давай себе радость помаленьку, каждый день. Оно и понятно, что каженный день небось ничего не случается. Оттого и важно увидеть радость с самой малости и радость эту принести себе и пролить бальзам на душу! Вот и будет правильно, по-божески. Вот и будет тебе снова любви целое море-океан. Возлюби жизнь и себя возлюби в жизни ентой!
Ангелина с изумлением слушала Филиппа Филипповича, как если бы перед нею ученую речь произнесла вдруг дворовая собака.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26