Платье! Наряд, расшитый самоцветами! Если хоть один имеет острые грани… Пальцы судорожно ощупывали невидимые в кромешной темноте драгоценности. Есть! Маленькая, но жесткая металлическая оправа, алмазное острие. Только бы не подделка, только бы…
Резкий толчок отбросил ее назад, руки разжались. Пришлось снова в лихорадочном темпе искать нужный камень, а носилки между тем подняли, и снова началось Движение – теперь вверх по чуть заметному, но постоянному склону. Ага, вот. Ободрать жемчуг, который мешает зажать ткань в кулаке, чтобы выступала только самая верхушка накладного украшения… Так. Камень со скрипом проехался по диагонали боковой стеночки. Неужели ничего? Она послюнила палец и попыталась нашарить в темноте след пореза. Не порез… но царапина. Ощутимая, хотя и не глубокая. Она оперлась коленями о плетеное сиденье и принялась изо всех сил резать шкуру, стараясь попадать по одному и тому же месту. В маленькой кабинке стало жарко, от постоянной качки к горлу подступала тошнота. Проклятая оболочка ее микротюрьмы, словно заговоренная, не уступала – руки онемели, а результатом была только маленькая бороздка. Девушка сменила руку и продолжала работу с неослабевающей яростью, запрещая себе думать о том, что прошло уже не менее получаса. Несколько раз характерный сбой покачивания показывал, что носильщики меняются, продолжая неуклонно двигаться в гору. Теперь ей не нужно было искать направление разреза – камень скользил по бороздке, которая углублялась раз от раза. Вниз – вверх. Вниз – вверх. Вниз…
Легкий запах гари проник в кабинку. Таира чуть не завопила от радости значит, еще немного. Сильнее. Сильнее…
Носилки закачались и рухнули без всякого бережения. Теперь до нее доносились звуки и тяжелый топот – если бы не ожесточенность криков, можно было бы подумать, что вокруг ее укрытия пляшут захмелевшие великаны. Что узилище превратилось в убежище, она уже не сомневалась; несколько раз по портшезу били чем-то тяжелым, затем он качнулся и завалился набок – счастье, что не той стороной вниз, где наметился разрез. Шум понемногу стихал, сверху на носилки что-то рухнуло, и наступила тишина.
Она начала догадываться, в чем дело. Судя по движению вверх, они поднимались по склону знаменитой «лягушечьей» горы, на вершине которой было спрятано голубое золото – ее, кстати, по праву дарения и в силу приобретенного титула. Стража этой сокровищницы, вероятно, не разобралась в ситуации… А, неважно. Только бы вылезти, в этой западне уже почти не осталось воздуха… Еще несколько отчаянных движений, и невообразимая смесь гари и вони ворвалась внутрь кабинки. Радуясь тому, что на ней почти ничего не надето, Таира втиснулась в узкий разрез, извиваясь как ящерица, высунулась по пояс – и замерла.
Носилки лежали на склоне обрывистой горы, а внизу, под кучерявой пеленой не желавшего подниматься дыма, полыхало Пятилучье. Уже не сохранилось ни одного висячего мостка, вместо куполов вихрились огненные смерчи, и только кое-где сверкающие изразцовой облицовкой минареты тянулись к небу, словно еще надеясь взлететь над этим адом. Девушка почувствовала, что задыхается больше от слез, чем от дыма, потому что никакой надежды на спасение из этого пекла не было и быть не могло, а главное – все это было чудовищно бессмысленно…
Размазывая по лицу слезы пополам с копотью, она вдруг почувствовала, как что-то касается ее головы. Она с трудом повернулась, чтобы поглядеть вверх, – с крыши ее носилок свешивалась четырехпалая рука. Она прижалась к земле и окончательно выползла наружу, цепляясь за какие-то волосатые стебли, чтобы не покатиться вниз по обрыву. Попыталась подняться на ноги и поскользнулась. А когда всмотрелась в то, что было у нее под ногами, то испытала приступ самой безобразной и неудержимой тошноты. Потому что это были внутренности тихрианина, чей труп был заброшен на валяющийся у самого обрыва портшез. Еще одно тело, исполосованное не мечом, а огнем, валялось в двух шагах. Дальше целая груда, и не тел, а обезображенных обрубков. Бессмысленная жестокость. Еще более бессмысленная, чем уничтожение города, – там, по крайней мере, была последняя воля умирающего князя. И – странное дело – у нее почему-то не возникало ненависти к Оцмару.
Он был безумен, он был болен неизлечимой любовью к ней, позвавшей его так бездумно на погибель и ему, и Сэнни, и, может быть, маленькому Юхани. Но Кадьян – хитроумный, расчетливый Кадьян, который все понимал и в любой момент мог вмешаться, не допустить – да просто не передать последнее Оцмарово повеление… Ну, попадись он ей – а она сделает все, чтобы он ей-таки попался…
И точно в ответ на ее беззвучное проклятие, едва заметный бугорок, поросший травой, начал вдруг подыматься, будто под ним вызревал гигантский гриб; достигнув человеческого роста, он плавно двинулся, словно поплыл, прямо к Таире, и она уже видела, что это – Кадьян, встряхивающийся как собака, выскочившая из воды, так что травяные брызги разлетаются изумрудным ореолом и тут же испаряются, не долетев до земли.
Больше всего ее изумило то, что он шел, нисколько не прихрамывая, а спокойно и даже величаво.
Он остановился перед девушкой и оглядел склон, усеянный обезображенными телами. Покачал головой.
– Лихие у тебя воины, повелительница, – произнес он каким-то странным голосом, в котором смешивались и осуждение, и зависть.
Она разом забыла все, что хотела ему наговорить. Чтобы это сделали джасперяне? Ратные братья ее Скюза?..
– Врешь. Зачем только?
– Когда я служу своему повелителю, я служу верно, – проговорил он своим обычным безразличным тоном, словно сообщал ей о каком-то пустячном деле. – Я видел одежды твоих стражников. На Тихри подобных нет.
– И сколько же их было?
– Один.
– А лицо? Ну хоть какие-нибудь приметы? – допытывалась она.
– У него не было лица.
Она вспомнила, что отливающие металлическим блеском куртки джасперян, которые они называли почему-то скафандрами, имели капюшоны с дымчатыми щитками – то ли от солнца, то ли от дождя. Все сходилось.
– И ты все видел? – спросила она упавшим голосом. – Своими глазами?
Он понял ее вопрос буквально.
– Я видел все глазами травы, под которой мне пришлось укрыться. Он возник прямо из воздуха и напал на тех, что несли тебя, повелительница. В одной руке у него был огонь, в другой – железо. Он разрезал их на куски, безоружных. Стражники, приняв его за дракона в человеческом обличье, попадали ниц; он поднял одного из них и, указывая на носилки, произнес одно-единственное слово: «Кто?» – «Властительница Будур», – еле слышно пролепетал обреченный. Тогда твой воин ударом ноги опрокинул носилки, распорол своего пленника сверху донизу и, отшвырнув его, принялся добивать всех. Потом шагнул к обрыву, прыгнул вниз – и тут же исчез.
– Так, может быть, это и был какой-нибудь дракон? – ухватилась она за последнюю ниточку надежды. – У вас тут полным-полно всяких магов и прочей чертовщины! Что, если кто-то принял вид нашего… моего ратника?
Кадьян покачал головой:
– Сибилло в расцвете сил сможет, пожалуй, принять облик того, кого он видел. Но и только. Он повторит вид, по не поступки. Ты подумала о жалком старом ведьмаке, которого ты пригрела? Он ни на что не способен, кроме ужаса перед заточением. Это страшно, но поверь мне, госпожа: стать таким вот остервенелым убийцей может лишь тот, на ком проклятие анделиса.
И тут притихшая было ненависть снова вспыхнула в душе девушки:
– Ну а ты? Ты сам, верный Кадьян? Разве ты не мог это сделать? Ты же сжег целый город, сколько человек сгорело заживо…
– Я? – равнодушно переспросил он. – А зачем? Что касается города, то его сожгла воля покойного князя. Твоя предсмертная воля, повелительница, будет выполнена столь же неукоснительно. А за своих подданных не беспокойся, в Пятилучье никто не жил, здесь только служили Полуденному Князю, и этой челяди было не так уж много. Вон они, бегут по всем пяти дорогам. Феи вывели всех.
– Но они же все потеряли…
– Твой Жемчужный Двор – каменную башню, неприступную для огня и воды, пожар не тронет. К тому же она расположена за городской стеной. Даже если ты выдашь каждому из своих слуг втрое от того, что они утратили, казна уменьшится на каких-нибудь восемь коробов среднего перла.
Ее покоробило от этих трезвых расчетов над пылающей могилой ее Оцмара… И Сэнни.
– А сейчас ты захочешь вернуться в свой летающий дом, – неожиданно проговорил он, направляясь к носилкам.
Она оторопела от его проницательности, потому что эта мысль еще только-только затепливалась в ее мозгу. А он достал нож – успел-таки подобрать тогда, в покоях Оцмара! – и, прошептав над лезвием какое-то заклинание, взрезал обшивку непроницаемой на вид кабинки. Вытащил скомканное платье. Таира поежилась – только сейчас она ощутила пронизывающий ветер.
– Соблаговоли надеть, повелительница. Тебе помочь?
– Нет уж. Сама.
Он пошел по склону, внимательно приглядываясь к изуродованным телам. Наконец нашел то, что искал, и принялся стаскивать с трупа сапоги.
– Ты что, с ума сошел? Оставь сейчас же!
– До вершины еще далеко, госпожа.
Ненависть пополам с подозрительностью, чуть приглушаемая его трезвыми рассуждениями, вспыхивала по любому мало-мальски пригодному поводу.
– До вершины? Где спрятано голубое золото, да?
Он снова посмотрел на нее с тем бесконечным равнодушием, какого и в помине не было, когда он в первый раз появился вместе с Оцмаром. Потом принялся спокойно, словно и не было трех шагов до обрыва, под которым горел целый город, кромсать на длинные полосы свой плащ.
– Позволь твою ногу, госпожа. – Он опустился на колено и принялся деловито обматывать ее ступни плотной материей; делал он это так бесстрастно, что она невольно подчинилась. – На вершине не только голубое золото. Там Гротун.
Она почему-то подумала, что так называться может только какой-нибудь легендарный рыцарский меч.
– Оружие?..
– Мой корабль. В народе его называют Громобоем, а Полуденный Князь окрестил его Тунцом. – Она отметила про себя: он как-то совершенно естественно произнес: «Мой корабль». – Идем, госпожа моя. Твой летающий дом не мог оставаться в пламени, и нам предстоит искать его повое пристанище.
При упоминании о «летающем доме» у нее прямо-таки все заныло внутри только бы добраться, как до спасительной норы, до этого девятикупольного убежища, укрыться за дымчатой полупрозрачностью его теплых стен, забиться в какой-нибудь закуток между бесчисленными коробками, ящиками и сундучками, уткнуться в шелковистую шкуру неземного зверя – и забыть, хотя бы на минуточку забыть обо всех этих кошмарах…
Но ее окружал только гул пожарища, и смрад, и задымленное небо… И две птицы, стремительно мчащиеся к ней сквозь пепельную пелену.
Первая птица резко взмыла вверх и исчезла. Вторая приближалась.
– Гуен! – крикнула девушка, не веря своим глазам. – Гуен, сюда! Громадная, когда-то белоснежная птица легла на одно крыло и описала над ними задумчивый круг. – Гуен, не бросай меня!
Сова косила страшным немигающими глазом, не решаясь спуститься. Таира вдруг поняла, что отпугивает ее питомицу – блеск самоцветов на ее платье.
– Кадьян, – начала она, – сбрось с носилок…
И в этот миг словно беззвучный взрыв отбросил от нее тихрианина. Полыхнул металлический отблеск далекого пламени, и в полушаге от девушки возникла высокая фигура в закопченном полускафандре. Кадьян, упавший на четвереньки, выхватил нож и сжался, как пружина, готовясь броситься на защиту своей новой владычицы.
– Девочка, ты в порядке? – Щиток забрала откинулся, и суровое лицо Эрма блеснуло улыбкой облегчения. Я знал, что твоя птица разыщет вас. Принцесса здесь? Невредима?
Таира бросилась к нему и уткнулась в скрипучую ткань джасперянской одежды.
– Поздно, поздно, поздно… – повторяла она, захлебываясь слезами. Берестяной колодец… Ее в жертву принесли-и-и…
Он схватил ее за плечи так, что жемчуг и камешки посыпались им под ноги:
– Этого не может быть! Почему она не исчезла?
– Ее связали…
Он закусил губы так, что их не стало видно. Продолжая держать девушку на весу – ноги ее не доставали до земли, – он приблизился к обрыву и заглянул вниз:
– Где этот колодец?
– Где-то там… Вон, этот с челочкой, он знает.
Эрм круто обернулся – на склоне ничего, кроме останков несчастных носильщиков, не было. Несколько травяных бугорков. Не шарить же под каждым!
– Его рук дело? – мрачно проговорил Эрм, указывая на трупы.
Она затрясла головой, не желая сейчас вдаваться в подробности и без того загадочного побоища.
– Где наш корабль? – пролепетала она. – Я домой хочу!
– Вон за той башней. – Он кивнул на черное облако, за которым едва-едва угадывались контуры ступенчатого зиккурата.
Он слегка прижал ее к себе, а потом вдруг с силой отбросил, так, что она не успела даже вскрикнуть, а только зажмурилась. И тут же ступни ее, обмотанные кусками Кадьянова плаща, несильно ударились о гладкий пол.
Командорский шатер. Она дома.
Не веря своим глазам – ее впервые вот так, без предупреждения, взяли и швырнули через ничто. Она оглянулась и вдруг заметила узелок с собственной одеждой, которую она сняла в княжеских покоях. Она вспомнила свой легкий, воздушный бег, когда босые ступни едва касались пола, и усталая Сэнни улыбалась ей с предательского кресла, которое через несколько минут захлестнуло ее своим ожившим узором, и Оцмар, наверное, уже смотрел тогда на нее, розовую как фламинго…
Узелок с одеждой – вот и все, что уцелело от этой сказки.
И пустой девятиглавый дом.
Она присела на пол, чтобы размотать тряпки на ногах, и тут в овальном проеме, ведущем в одну из малых кают, увидела силуэты троих тихриан.
Они стояли, прижавшись лбами к прозрачной стенке корабля, и глядели на дальнее пожарище – наверное, окаменев от ужаса. Просто счастье, что им не довелось добывать на том обрыве, на котором она сама стояла минуту назад!
Совсем недавно они были счастливы – отец и сын, обретшие друг друга, отставной шаман, пригретый какими-то залетными кудесниками из чужедальних земель… Теперь они глядели, как горит их Пятилучье, самый прекрасный город на Тихри. И, самое страшное, ничегошеньки не понимали – то ли это война, то ли поджог, то ли небесный огонь.
Неслышно ступая, она приблизилась к ним. Нужно было отыскать какие-то слова, чтобы утешить их, но как это было сделать, если она сама была во всем виновата! Она оперлась руками о края проема, ведущего в малую каюту, и в этот миг услыхала зычный, как во время битвы, голос Рахихорда:
– Если это правда, то пусть она останется в этом пламени!
Девушка замерла на месте. Откуда они знали? И уже успели осудить… И тут на смену горечи пришел ужас. На корабле никого из своих, и она одна против этих троих туземцев, которые не простят ей ни своего князя, но своей столицы. Успеть бы юркнуть за все эти коробки…
И тут Рахихорд, словно почувствовав ее у себя за спиной, медленно обернулся.
– А, это ты, светлячок, – проговорил он уже своим обычным стариковским голосом, – молчи о том, что слышала. Молчи… а если сможешь, то забудь. Пусть твои братья чтят ее память. Она была не виновата.
– Тот, другой, тоже невиновен, – глухо произнес Травяной Рыцарь. – И тем не менее нужно разгадать, кто он.
– Сибилло почует, – самодовольно пообещал шаман. – Если только этот мотылек залетный раньше времени не проговорится.
У Таиры голова пошла кругом. Она так стремилась на корабль, чтобы хоть на минуточку забыть о всей этой чудовищной фантасмагории, и – нате вам! У этой троицы наготове еще какая-то зловещая тайна. Из огня да в полымя.
– Прекратите! – закричала она, сжимая кулачками виски. – Не смейте говорить о Сэнни! Она ни в чем не виновата. Это Оцмар приказал поджечь город. Перед смертью. И Сэнни – в жертву… Чтобы вместе сгореть… Господи! Так же не бывает!..
Все трое глядели на нее в немом изумлении.
– Полуденный Князь почил? – осторожно, с какой-то кошачьей повадкой переспросил шаман. – Кто же теперь…
– Не о том речь, – перебил его Рахихорд. – Вечно ты, старый лизоблюд, суетишься. Нам оказали гостеприимство и подмогу. И мы должны отплатить добром за добро. Чужедальние воины могут и не знать, что такое – проклятие анделисов…
– Я рассказывал, – быстро поднял голову Лронг. – Им такое было неведомо.
– Да о чем вы, о чем? У меня просто голова раскалывается, я ни-че-го не понимаю!
Сибилло шагнул к ней и неожиданно ткнул сложенными щепотью пальцами прямо в переносицу. В голове словно что-то плеснулось, как рыбка, и стало вдруг спокойно-спокойно, а в носу защипало от острого запаха перечной мяты.
– Так-то, – удовлетворенно проговорил шаман – видно, чудеса удавались ему не очень часто. – А теперь слушай. Сибилло сразу это учуяло, а потом и добрейший Лронг высказал вслух, не подумавши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Резкий толчок отбросил ее назад, руки разжались. Пришлось снова в лихорадочном темпе искать нужный камень, а носилки между тем подняли, и снова началось Движение – теперь вверх по чуть заметному, но постоянному склону. Ага, вот. Ободрать жемчуг, который мешает зажать ткань в кулаке, чтобы выступала только самая верхушка накладного украшения… Так. Камень со скрипом проехался по диагонали боковой стеночки. Неужели ничего? Она послюнила палец и попыталась нашарить в темноте след пореза. Не порез… но царапина. Ощутимая, хотя и не глубокая. Она оперлась коленями о плетеное сиденье и принялась изо всех сил резать шкуру, стараясь попадать по одному и тому же месту. В маленькой кабинке стало жарко, от постоянной качки к горлу подступала тошнота. Проклятая оболочка ее микротюрьмы, словно заговоренная, не уступала – руки онемели, а результатом была только маленькая бороздка. Девушка сменила руку и продолжала работу с неослабевающей яростью, запрещая себе думать о том, что прошло уже не менее получаса. Несколько раз характерный сбой покачивания показывал, что носильщики меняются, продолжая неуклонно двигаться в гору. Теперь ей не нужно было искать направление разреза – камень скользил по бороздке, которая углублялась раз от раза. Вниз – вверх. Вниз – вверх. Вниз…
Легкий запах гари проник в кабинку. Таира чуть не завопила от радости значит, еще немного. Сильнее. Сильнее…
Носилки закачались и рухнули без всякого бережения. Теперь до нее доносились звуки и тяжелый топот – если бы не ожесточенность криков, можно было бы подумать, что вокруг ее укрытия пляшут захмелевшие великаны. Что узилище превратилось в убежище, она уже не сомневалась; несколько раз по портшезу били чем-то тяжелым, затем он качнулся и завалился набок – счастье, что не той стороной вниз, где наметился разрез. Шум понемногу стихал, сверху на носилки что-то рухнуло, и наступила тишина.
Она начала догадываться, в чем дело. Судя по движению вверх, они поднимались по склону знаменитой «лягушечьей» горы, на вершине которой было спрятано голубое золото – ее, кстати, по праву дарения и в силу приобретенного титула. Стража этой сокровищницы, вероятно, не разобралась в ситуации… А, неважно. Только бы вылезти, в этой западне уже почти не осталось воздуха… Еще несколько отчаянных движений, и невообразимая смесь гари и вони ворвалась внутрь кабинки. Радуясь тому, что на ней почти ничего не надето, Таира втиснулась в узкий разрез, извиваясь как ящерица, высунулась по пояс – и замерла.
Носилки лежали на склоне обрывистой горы, а внизу, под кучерявой пеленой не желавшего подниматься дыма, полыхало Пятилучье. Уже не сохранилось ни одного висячего мостка, вместо куполов вихрились огненные смерчи, и только кое-где сверкающие изразцовой облицовкой минареты тянулись к небу, словно еще надеясь взлететь над этим адом. Девушка почувствовала, что задыхается больше от слез, чем от дыма, потому что никакой надежды на спасение из этого пекла не было и быть не могло, а главное – все это было чудовищно бессмысленно…
Размазывая по лицу слезы пополам с копотью, она вдруг почувствовала, как что-то касается ее головы. Она с трудом повернулась, чтобы поглядеть вверх, – с крыши ее носилок свешивалась четырехпалая рука. Она прижалась к земле и окончательно выползла наружу, цепляясь за какие-то волосатые стебли, чтобы не покатиться вниз по обрыву. Попыталась подняться на ноги и поскользнулась. А когда всмотрелась в то, что было у нее под ногами, то испытала приступ самой безобразной и неудержимой тошноты. Потому что это были внутренности тихрианина, чей труп был заброшен на валяющийся у самого обрыва портшез. Еще одно тело, исполосованное не мечом, а огнем, валялось в двух шагах. Дальше целая груда, и не тел, а обезображенных обрубков. Бессмысленная жестокость. Еще более бессмысленная, чем уничтожение города, – там, по крайней мере, была последняя воля умирающего князя. И – странное дело – у нее почему-то не возникало ненависти к Оцмару.
Он был безумен, он был болен неизлечимой любовью к ней, позвавшей его так бездумно на погибель и ему, и Сэнни, и, может быть, маленькому Юхани. Но Кадьян – хитроумный, расчетливый Кадьян, который все понимал и в любой момент мог вмешаться, не допустить – да просто не передать последнее Оцмарово повеление… Ну, попадись он ей – а она сделает все, чтобы он ей-таки попался…
И точно в ответ на ее беззвучное проклятие, едва заметный бугорок, поросший травой, начал вдруг подыматься, будто под ним вызревал гигантский гриб; достигнув человеческого роста, он плавно двинулся, словно поплыл, прямо к Таире, и она уже видела, что это – Кадьян, встряхивающийся как собака, выскочившая из воды, так что травяные брызги разлетаются изумрудным ореолом и тут же испаряются, не долетев до земли.
Больше всего ее изумило то, что он шел, нисколько не прихрамывая, а спокойно и даже величаво.
Он остановился перед девушкой и оглядел склон, усеянный обезображенными телами. Покачал головой.
– Лихие у тебя воины, повелительница, – произнес он каким-то странным голосом, в котором смешивались и осуждение, и зависть.
Она разом забыла все, что хотела ему наговорить. Чтобы это сделали джасперяне? Ратные братья ее Скюза?..
– Врешь. Зачем только?
– Когда я служу своему повелителю, я служу верно, – проговорил он своим обычным безразличным тоном, словно сообщал ей о каком-то пустячном деле. – Я видел одежды твоих стражников. На Тихри подобных нет.
– И сколько же их было?
– Один.
– А лицо? Ну хоть какие-нибудь приметы? – допытывалась она.
– У него не было лица.
Она вспомнила, что отливающие металлическим блеском куртки джасперян, которые они называли почему-то скафандрами, имели капюшоны с дымчатыми щитками – то ли от солнца, то ли от дождя. Все сходилось.
– И ты все видел? – спросила она упавшим голосом. – Своими глазами?
Он понял ее вопрос буквально.
– Я видел все глазами травы, под которой мне пришлось укрыться. Он возник прямо из воздуха и напал на тех, что несли тебя, повелительница. В одной руке у него был огонь, в другой – железо. Он разрезал их на куски, безоружных. Стражники, приняв его за дракона в человеческом обличье, попадали ниц; он поднял одного из них и, указывая на носилки, произнес одно-единственное слово: «Кто?» – «Властительница Будур», – еле слышно пролепетал обреченный. Тогда твой воин ударом ноги опрокинул носилки, распорол своего пленника сверху донизу и, отшвырнув его, принялся добивать всех. Потом шагнул к обрыву, прыгнул вниз – и тут же исчез.
– Так, может быть, это и был какой-нибудь дракон? – ухватилась она за последнюю ниточку надежды. – У вас тут полным-полно всяких магов и прочей чертовщины! Что, если кто-то принял вид нашего… моего ратника?
Кадьян покачал головой:
– Сибилло в расцвете сил сможет, пожалуй, принять облик того, кого он видел. Но и только. Он повторит вид, по не поступки. Ты подумала о жалком старом ведьмаке, которого ты пригрела? Он ни на что не способен, кроме ужаса перед заточением. Это страшно, но поверь мне, госпожа: стать таким вот остервенелым убийцей может лишь тот, на ком проклятие анделиса.
И тут притихшая было ненависть снова вспыхнула в душе девушки:
– Ну а ты? Ты сам, верный Кадьян? Разве ты не мог это сделать? Ты же сжег целый город, сколько человек сгорело заживо…
– Я? – равнодушно переспросил он. – А зачем? Что касается города, то его сожгла воля покойного князя. Твоя предсмертная воля, повелительница, будет выполнена столь же неукоснительно. А за своих подданных не беспокойся, в Пятилучье никто не жил, здесь только служили Полуденному Князю, и этой челяди было не так уж много. Вон они, бегут по всем пяти дорогам. Феи вывели всех.
– Но они же все потеряли…
– Твой Жемчужный Двор – каменную башню, неприступную для огня и воды, пожар не тронет. К тому же она расположена за городской стеной. Даже если ты выдашь каждому из своих слуг втрое от того, что они утратили, казна уменьшится на каких-нибудь восемь коробов среднего перла.
Ее покоробило от этих трезвых расчетов над пылающей могилой ее Оцмара… И Сэнни.
– А сейчас ты захочешь вернуться в свой летающий дом, – неожиданно проговорил он, направляясь к носилкам.
Она оторопела от его проницательности, потому что эта мысль еще только-только затепливалась в ее мозгу. А он достал нож – успел-таки подобрать тогда, в покоях Оцмара! – и, прошептав над лезвием какое-то заклинание, взрезал обшивку непроницаемой на вид кабинки. Вытащил скомканное платье. Таира поежилась – только сейчас она ощутила пронизывающий ветер.
– Соблаговоли надеть, повелительница. Тебе помочь?
– Нет уж. Сама.
Он пошел по склону, внимательно приглядываясь к изуродованным телам. Наконец нашел то, что искал, и принялся стаскивать с трупа сапоги.
– Ты что, с ума сошел? Оставь сейчас же!
– До вершины еще далеко, госпожа.
Ненависть пополам с подозрительностью, чуть приглушаемая его трезвыми рассуждениями, вспыхивала по любому мало-мальски пригодному поводу.
– До вершины? Где спрятано голубое золото, да?
Он снова посмотрел на нее с тем бесконечным равнодушием, какого и в помине не было, когда он в первый раз появился вместе с Оцмаром. Потом принялся спокойно, словно и не было трех шагов до обрыва, под которым горел целый город, кромсать на длинные полосы свой плащ.
– Позволь твою ногу, госпожа. – Он опустился на колено и принялся деловито обматывать ее ступни плотной материей; делал он это так бесстрастно, что она невольно подчинилась. – На вершине не только голубое золото. Там Гротун.
Она почему-то подумала, что так называться может только какой-нибудь легендарный рыцарский меч.
– Оружие?..
– Мой корабль. В народе его называют Громобоем, а Полуденный Князь окрестил его Тунцом. – Она отметила про себя: он как-то совершенно естественно произнес: «Мой корабль». – Идем, госпожа моя. Твой летающий дом не мог оставаться в пламени, и нам предстоит искать его повое пристанище.
При упоминании о «летающем доме» у нее прямо-таки все заныло внутри только бы добраться, как до спасительной норы, до этого девятикупольного убежища, укрыться за дымчатой полупрозрачностью его теплых стен, забиться в какой-нибудь закуток между бесчисленными коробками, ящиками и сундучками, уткнуться в шелковистую шкуру неземного зверя – и забыть, хотя бы на минуточку забыть обо всех этих кошмарах…
Но ее окружал только гул пожарища, и смрад, и задымленное небо… И две птицы, стремительно мчащиеся к ней сквозь пепельную пелену.
Первая птица резко взмыла вверх и исчезла. Вторая приближалась.
– Гуен! – крикнула девушка, не веря своим глазам. – Гуен, сюда! Громадная, когда-то белоснежная птица легла на одно крыло и описала над ними задумчивый круг. – Гуен, не бросай меня!
Сова косила страшным немигающими глазом, не решаясь спуститься. Таира вдруг поняла, что отпугивает ее питомицу – блеск самоцветов на ее платье.
– Кадьян, – начала она, – сбрось с носилок…
И в этот миг словно беззвучный взрыв отбросил от нее тихрианина. Полыхнул металлический отблеск далекого пламени, и в полушаге от девушки возникла высокая фигура в закопченном полускафандре. Кадьян, упавший на четвереньки, выхватил нож и сжался, как пружина, готовясь броситься на защиту своей новой владычицы.
– Девочка, ты в порядке? – Щиток забрала откинулся, и суровое лицо Эрма блеснуло улыбкой облегчения. Я знал, что твоя птица разыщет вас. Принцесса здесь? Невредима?
Таира бросилась к нему и уткнулась в скрипучую ткань джасперянской одежды.
– Поздно, поздно, поздно… – повторяла она, захлебываясь слезами. Берестяной колодец… Ее в жертву принесли-и-и…
Он схватил ее за плечи так, что жемчуг и камешки посыпались им под ноги:
– Этого не может быть! Почему она не исчезла?
– Ее связали…
Он закусил губы так, что их не стало видно. Продолжая держать девушку на весу – ноги ее не доставали до земли, – он приблизился к обрыву и заглянул вниз:
– Где этот колодец?
– Где-то там… Вон, этот с челочкой, он знает.
Эрм круто обернулся – на склоне ничего, кроме останков несчастных носильщиков, не было. Несколько травяных бугорков. Не шарить же под каждым!
– Его рук дело? – мрачно проговорил Эрм, указывая на трупы.
Она затрясла головой, не желая сейчас вдаваться в подробности и без того загадочного побоища.
– Где наш корабль? – пролепетала она. – Я домой хочу!
– Вон за той башней. – Он кивнул на черное облако, за которым едва-едва угадывались контуры ступенчатого зиккурата.
Он слегка прижал ее к себе, а потом вдруг с силой отбросил, так, что она не успела даже вскрикнуть, а только зажмурилась. И тут же ступни ее, обмотанные кусками Кадьянова плаща, несильно ударились о гладкий пол.
Командорский шатер. Она дома.
Не веря своим глазам – ее впервые вот так, без предупреждения, взяли и швырнули через ничто. Она оглянулась и вдруг заметила узелок с собственной одеждой, которую она сняла в княжеских покоях. Она вспомнила свой легкий, воздушный бег, когда босые ступни едва касались пола, и усталая Сэнни улыбалась ей с предательского кресла, которое через несколько минут захлестнуло ее своим ожившим узором, и Оцмар, наверное, уже смотрел тогда на нее, розовую как фламинго…
Узелок с одеждой – вот и все, что уцелело от этой сказки.
И пустой девятиглавый дом.
Она присела на пол, чтобы размотать тряпки на ногах, и тут в овальном проеме, ведущем в одну из малых кают, увидела силуэты троих тихриан.
Они стояли, прижавшись лбами к прозрачной стенке корабля, и глядели на дальнее пожарище – наверное, окаменев от ужаса. Просто счастье, что им не довелось добывать на том обрыве, на котором она сама стояла минуту назад!
Совсем недавно они были счастливы – отец и сын, обретшие друг друга, отставной шаман, пригретый какими-то залетными кудесниками из чужедальних земель… Теперь они глядели, как горит их Пятилучье, самый прекрасный город на Тихри. И, самое страшное, ничегошеньки не понимали – то ли это война, то ли поджог, то ли небесный огонь.
Неслышно ступая, она приблизилась к ним. Нужно было отыскать какие-то слова, чтобы утешить их, но как это было сделать, если она сама была во всем виновата! Она оперлась руками о края проема, ведущего в малую каюту, и в этот миг услыхала зычный, как во время битвы, голос Рахихорда:
– Если это правда, то пусть она останется в этом пламени!
Девушка замерла на месте. Откуда они знали? И уже успели осудить… И тут на смену горечи пришел ужас. На корабле никого из своих, и она одна против этих троих туземцев, которые не простят ей ни своего князя, но своей столицы. Успеть бы юркнуть за все эти коробки…
И тут Рахихорд, словно почувствовав ее у себя за спиной, медленно обернулся.
– А, это ты, светлячок, – проговорил он уже своим обычным стариковским голосом, – молчи о том, что слышала. Молчи… а если сможешь, то забудь. Пусть твои братья чтят ее память. Она была не виновата.
– Тот, другой, тоже невиновен, – глухо произнес Травяной Рыцарь. – И тем не менее нужно разгадать, кто он.
– Сибилло почует, – самодовольно пообещал шаман. – Если только этот мотылек залетный раньше времени не проговорится.
У Таиры голова пошла кругом. Она так стремилась на корабль, чтобы хоть на минуточку забыть о всей этой чудовищной фантасмагории, и – нате вам! У этой троицы наготове еще какая-то зловещая тайна. Из огня да в полымя.
– Прекратите! – закричала она, сжимая кулачками виски. – Не смейте говорить о Сэнни! Она ни в чем не виновата. Это Оцмар приказал поджечь город. Перед смертью. И Сэнни – в жертву… Чтобы вместе сгореть… Господи! Так же не бывает!..
Все трое глядели на нее в немом изумлении.
– Полуденный Князь почил? – осторожно, с какой-то кошачьей повадкой переспросил шаман. – Кто же теперь…
– Не о том речь, – перебил его Рахихорд. – Вечно ты, старый лизоблюд, суетишься. Нам оказали гостеприимство и подмогу. И мы должны отплатить добром за добро. Чужедальние воины могут и не знать, что такое – проклятие анделисов…
– Я рассказывал, – быстро поднял голову Лронг. – Им такое было неведомо.
– Да о чем вы, о чем? У меня просто голова раскалывается, я ни-че-го не понимаю!
Сибилло шагнул к ней и неожиданно ткнул сложенными щепотью пальцами прямо в переносицу. В голове словно что-то плеснулось, как рыбка, и стало вдруг спокойно-спокойно, а в носу защипало от острого запаха перечной мяты.
– Так-то, – удовлетворенно проговорил шаман – видно, чудеса удавались ему не очень часто. – А теперь слушай. Сибилло сразу это учуяло, а потом и добрейший Лронг высказал вслух, не подумавши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35