– Пора, Великодивный.
Сразу же за воротами их ожидал кукольный домик, весь резной и пахнущий самшитом. Двери и окна походили на большие замочные скважины – ни створок, ни стекол. Внутри – широкие лавки с разложенными на них черно-белыми одеяниями, подозрительно смахивающими на рясы доминиканцев. Оцмар взял одно из них и обратился к Таире:
– Готова ли твоя птица сопровождать нас?
Девушка в замешательстве подняла глаза на принцессу: Гуен была на корабле, а где он – неизвестно.
– Владетельный князь, – проговорила мона Сэниа, чеканя каждое слово, заклинание, вызывающее волшебную птицу, не должно касаться посторонних ушей.
Оцмар поклонился Таире так, словно это требование прозвучало из ее уст, и вышел наружу. Было видно, как он отходит к расписным воротам, чтобы ни один звук, случайно вылетевший из узенького окошечка, не был им нечаянно подслушан.
Мона Сэниа бросилась к Таире и схватила ее за плечи тонкими жесткими пальцами.
– Жди меня, я только на корабль – и обратно, – зашептала она торопливо, и лицо девушки вспыхнуло от неистового жара ее дыхания. – С тобой ничего не случится, с тобой ничего не может случиться!..
И ее уже не было в полумраке игрушечного домика. Девушка пожала плечами, подошла к окошечку, смахивающему на бойницу. Да что с ней может случиться? Она под защитой властелина всего этого необозримого дворцового комплекса и еще какой-то дороги в придачу. Вон он, под аркой явно декоративных – или ритуальных – ворот, исписанных витиеватыми знаками. Отдает приказания кому-то, отсюда невидимому. Уже балахон натянул. Любой другой в таком одеянии был бы уморителен, как пингвин. Только не этот. Собственно говоря, а что на него все взъелись: сибиллу сослал за скудоумие, старика Рахихорда посадил за возможное участие в заговоре. Имел право – средневековый монарх с врожденным синдромом абсолютизма. Кстати, в европейской истории уже был прецедент: Ричард Третий. Во время лихой гражданской резни с умилительным ботаническим названием, когда крошили в капусту за цветочек на шляпе, порешил, может быть и за дело, незадачливого противника. А потомок оного, не будь дураком, навещал на покойного короля таких собак в своих летописях – и придушенные принцы, и отравленные короли, – что до сих пор им впору детей пугать. Мало того, изобразил Ричарда не только уродом, по еще и горбатым, а у того и всего-то одно плечо было выше другого, перетренировался в детстве с одноручным мечом при недостатке в организме кальция.
А этого не зря прозвали Великодивным. Говорят, свел с ума всех местных дам. И мало того, что красив как бог, еще и голос, и врожденное благородство в движениях, и еще одно, на что обычно люди не обращают внимания и что доступно лишь тому, кто, как она, воспитан в охотничьей семье, – запах. Каждое живое существо имеет свой собственный, так сказать, ароматический код – собакам это хорошо известно. Так вот, от Оцмара, от его теплой бархатистой кожи исходил прямо-таки опьяняющий дурман, легкий и неотразимый. Это счастье, что он близко не подходит и, похоже, не имеет намерения дотрагиваться, – иначе она за себя не ручалась бы. И если бы не ее синеглазый, но чересчур уж робкий космический Лель…
Мона Сэниа появилась так же непредсказуемо, как и исчезла.
– Ты еще не одета? – крикнула она. – Да что же ты… Гуен в небе, только кликни, корабль во внутреннем дворе – отсюда не разобрать, в каком именно, но нам это не важно. Быстрее!
Натягивая на бегу пингвиньи балахоны, они вылетели на площадку, мощенную деревянными плитками с выжженным узором. Оцмар посмотрел на них внимательно и печально.
– Ты сгораешь от нетерпения, делла-уэлла, – проговорил он с укором. – Не так я хотел подарить тебе эту сказку. Идем.
Таира думала, что они сейчас спустятся к подножию «лягушачьей» горы, но вместо этого они прошли под античным портиком и свернули на очередной мостик, нависший над маковками и куполами расположенных ниже теремков. И вдруг у девушки перехватило дыхание: мостик упирался в вершину высокого холма, поросшего травой, и там, протягивая ручонки к чудом не облетевшему на ветру одуванчику, сидел светлокожий ребенок.
– Эти нагорные цветы Кадьян доставил мне с Дороги Строфионов… – говорил Полуденный Князь, но его уже никто не слушал.
Оттолкнув их, мона Сэниа мчалась по дощатому настилу, едва касаясь его, и Таира бежала следом, уже вскидывая руки, словно хотела упереться в невидимую стену и остановиться на половине пути.
Потому что на осенней поблекшей траве сидел уродец, макроцефал с неестественно громадной головой и цветом кожи, как у заспиртованных экспонатов Кунсткамеры. И по всему было видно, что он раза в два старше Юхани.
Таира подошла к замершей, как соляной столп, принцессе и взяла ее за руку:
– Не расстраивайся, Сэнни, это просто альбинос, такое бывает. Нашли этого, значит, найдут и твоего. Обязательно. Оцмар, миленький, мы доставим тебе сколько угодно жемчуга, найди другого белого ребенка! Настоящего…
– Не проси меня ни о чем, делла-уэлла, – приказывай. И я благодарен тебе, потому что ты продлила число дней моих, наполнив их смыслом и целью. А что касается перлов – все, какие есть в моей сокровищнице, уже принадлежат тебе. Не нужно ничего доставлять, их у тебя и так больше, чем у любой властительницы Тихри.
– О господи, да зачем они мне? Жемчуга носили в романах Голсуорси, да и то только по праздникам.
– Пожелай, делла-уэлла, и с этого мига вся твоя жизнь станет бесконечным праздником!
– Да ты что, издеваешься? Человек же заболел от горя!
– Ничего, – холодно проговорил князь, – сибиллы не умирают. Даже от горя. Хотя горюют они только тогда, когда теряют место при своем господине.
– Слушай, – шепнула Таира принцессе, – а может, пошлем его подальше и вернемся на корабль, а то его манеры меня несколько раздражают…
– Нет.
Нет так нет. Ей решать. Таира обернулась к Оцмару:
– Ладно, праздник отложим на неопределенное время, а сейчас нам хотелось бы отдохнуть в узком кругу.
– Как ты пожелаешь, моя повелительница. Но по дороге я хотел бы показать тебе то, что поможет нам отыскать второго ребенка.
– Вот с этого и надо было начинать!
И снова лестницы, ворота, галереи… Один раз им пришлось пройти несколько шагов над черным бездонным колодцем – хозяин дворца почему-то счел необходимым любезно сообщить, что таких колодцев в этом городе множество… Таира наградила его взглядом, от которого он поперхнулся. Наконец они достигли каменной пирамидальной башни, сложенной из золотистых, удивительно легких на вид кубов, расписанных детскими картинками. Вверху курился дымок вероятно, пресловутый Невозможный Огонь. Но похоже было, что княжеского дворца эти временные сигналы не касались.
А внутри было прохладно и зелено. Пахло морем, и девочки лет десяти-двенадцати доставали что-то из громадного чеканного чана, подносили к губам и опускали в другие чаны, поменьше. Вдоль стен стояли берестяные короба, полные отборного жемчуга.
Таира, чье любопытство всегда перевешивало все остальные чувства, на цыпочках приблизилась и заглянула в серебряный садок. Чернокудрая девочка в белой рубашонке, лукаво улыбнувшись, наклонилась и бережно выудила из воды крупного трепанга. Поднесла к губам, и раздался едва слышный щелчок – на верхушке водяного червя раскрылся малиновый, жадно трепещущий цветок.
В воздухе запахло анисовым леденцом.
Девочка вытянула губы трубочкой, и из них выскользнул не то камешек, не то орешек – прямо в середину цветка. Он тут же захлопнулся, и детские руки переместили моллюска в чаи с алой эмалевой инкрустацией по ободку.
Девочка снова улыбнулась – как видно, здешние дети совершенно не боялись пришельцев из чужедальних земель.
– И долго этот орешек будет превращаться в жемчужину? – не удержалась Таира.
– Два междымья, повелительница, – учтиво, но без смущения отвечала девочка.
– Сюда допускаются дети только из самых знатных семейств, – заметил Оцмар.
– Все верхние этажи башни заполнены мешками с жемчугом, и этого хватит, чтобы купить всех детей моей дороги. А этому строению не страшны ни разбойничий налет, ни небесный гром. Не говоря уж о пожарах и наводнениях.
– Надо будет попробовать иерихонские трубы, – не удержалась Таира. – Нет, нет, не обращай внимания – это я так, к слову.
Они повернули обратно. Мона Сэниа двигалась как заведенный механизм сокровищница князя ее ни в чем не убедила. Зато Таира с жадностью рассматривала стенные росписи, едва удерживаясь от того, чтобы не высказать свой восторг, – свято выполняла завет прабабули, утверждавший, что мужчин ни в коем случае нельзя перехваливать. И все-таки на очередном повороте тенистой галереи она не удержалась и вскрикнула:
– Шайтан меня забери – да ведь это Кукушонок!
Мона Сэниа словно очнулась, и глаза ее вспыхнули лиловым огнем: тонким черным угольком на побеленной стене были старательно выписаны два крэга, и если один из них был совершенно однозначно ее Кукушонком, то другой, юный и белоснежный, был ей совершенно незнаком. Но и это было не главное: в левом нижнем углу картины, запрокинув голову и указывая пальцем на диковинных птиц, поднимался по узорчатым ступеням не кто иной, как Юхани!
Он был изображен неотчетливо и, несомненно, старше своего возраста, словно художник увидел его в недалеком будущем, – но это был точно он!
– Но почему он темнокожий? – вдруг прошептала мона Сэниа.
– Это просто так кажется, у него белая рубашонка, и он на фоне белых облаков. Если бы все это было в цвете, то он был бы таким же, как мы с тобой! Оцмар, ты не помнишь, на кого было похоже это дитя – на вас или на нас?
Царственный художник честно покачал головой:
– Я рисовал так, как видел во сне, – смутно… Но точно помню, что меня поразило то, что на его руке – пять пальцев.
– Вот видишь, Сэнни, вот видишь! Это сбудется!
– А если – без нас?
– Как это – без нас? Крэгов на этой планете, кроме наших, не водится, значит, Юхани на Джаспере… или на Земле. А без нас ему туда просто не попасть. Это элементарно. Оцмар, ты гений, я не хотела тебе говорить, но художник ты изумительный! Хочешь на Земле персональную выставку?
– Я хочу, чтобы ты была счастлива, делла-уэлла. Но идем, мне еще нужно отдать приказ солнцезаконникам, чтобы они отменили все молитвы, кроме просьбы найти вашего ребенка.
– У тебя, честное слово, золотое сердце, и что это тебя… – Она вовремя прикусила язык, потому что чуть было не ляпнула: «Что это тебя зовут Повапленным?» – Я хотела сказать – кого это они собираются просить?
– Солнце, делла-уэлла.
– А кому они молятся?
– Солнцу, делла-уэлла.
Они шли по бесконечной эспланаде между двух рядов молоденьких пирамидальных деревьев с кольчатыми стволами, и клонящееся к закату, но ни на йоту не опустившееся за все это время солнце освещало их сзади, и так же двигались перед ними их стрельчатые тени – Таира с Оцмаром рядом, мона Сэниа – чуть поотстав. Непонятно, как это получалось, но никто ни разу не перешел перед ними дорогу. Девушка оглянулась через плечо на тихрианское светило:
– Послушай, князь, а что, если ты разгонишь всех своих солнцепоклонников – они же дармоеды, молись не молись, а солнышко у вас все равно висит на одном месте.
– О нет, делла-уэлла, оно уходит, незаметно и неотвратимо, и ты права: все мои толпы жрецов совершенно бесполезны, потому что с незапамятных времен они молят солнце остановиться, но оно обреченно скользит к востоку, и все человечество Тихри – бесчисленные караваны, движется следом за ним.
Таира невольно подергала себя за мочку уха, к которому был подвешен колокольчик транслейтора, – да что за путаница с переводом терминов «восток» и «запад»? Поэтому последние слова князя как-то не сразу дошли до ее сознания.
– То есть наступают холода – вы откочевываете в теплые земли, это что-то там связанное с эклиптикой, но астрономия у нас только в одиннадцатом классе, я тебе объяснить не смогу…
– Нет, – прервал ее Оцмар, – мы не откочевываем. Мы все время движемся на восток. Всю свою жизнь. Солнце обходит нашу Тихри за восемь раз по восемь преджизней, даже чуть дольше, и бывает так, что человек в глубокой старости снова попадает в тот город, где он появился на солнечный свет. Поэтому все новорожденные отмечаются особым знаком на Прощальных Воротах, под которыми проходят караваны, покидая города.
Таира оглянулась на принцессу, жадно слушавшую бесстрастный голос князя, – ее-то все подробности жизни на Тихри, проклятой планете, не желавшей отдавать украденного сына, наполняли неизбывным ужасом: а вдруг Юхани брошен в оставленном поселении?
То же самое пришло на ум и девушке:
– А если кого-то, больного или малолетнего, забудут где-нибудь под кустом и уедут?..
– Это исключено, делла-уэлла. Для того и зажигают Невозможный Огонь, чтобы анделисы, – (он произнес это слово с трудом), – могли слышать дыхание каждой твари. Если они заметят человека, они передадут весть об этом феям, а уж феи приведут к нужному месту кого-нибудь из травяных послушников. Я знаю, о ком ты думаешь, и сейчас разошлю приказ остановить все караваны, пока не будет найден тот, кто предназначен тебе в подарок. Я направлю гонцов к князьям соседних дорог… Сюда, моя повелительница, это последняя лестница перед покоями, приготовленными для тебя.
– Ну почему для меня? Найдешь другую, покрасивше, помоет она волосы хной…
– Ты хочешь знать, почему именно ты? Хорошо, через некоторое время ты поймешь это сама. А эти покои – впрочем, как и весь город – я начал строить, когда мне открылся смысл моей жизни. Видишь ли, быть хорошим правителем оказалось слишком просто: надо было разогнать всех старых советников и прорицателей, оставить одного верного слугу и утроить жалованье войскам. На весенние работы я стал ссылать не только преступников и перебежчиков с других дорог, но и тех, кто небрежен в постройках и заготовках на следующий год, когда, завершив полный круг, сюда снова придут дети и внуки нынешних тихриан. Мой Кадьян закупил столько горькой соли у разбойников с Дороги Свиньи, что теперь я могу иметь неограниченные запасы перлов. Да, он связался с татями, похитчиками, но на той дороге все вор на воре.
– А ты полностью доверяешь Кадьяну? – спросила как бы невзначай Таира.
– Он волен брать сокровищ сколько угодно – и не замечено, чтобы они убывали. Все мои рабыни и мальчики в его распоряжении – так ведь не усердствует. Знаешь, почему я ему верю? Как-то он мне признался, что служит мне, потому что ему интересно. Он находил травы и минералы для моих красок, он придумывал хитроумные приспособления, чтобы возводить над пропастями легкие мосты, привидевшиеся мне во сне, он научился призывать молнии в мою летающую рыбину, он говорит, что при желании мог бы даже переделать свое уродливое тело, но ему этого просто не нужно. Не прогоняй его, когда станешь после меня правительницей моей дороги…
– Оцмар, прекрати! Надоело повторять, что я не собираюсь никем править. Не хватало мне головной боли!
Он понял ее буквально:
– Не пугайся власти, делла-уэлла, я же сказал, что быть хорошим правителем, когда на твоей дороге установлен разумный порядок, совсем нетрудно. Если бы я захотел, я смог бы легко завоевать и соседние дороги их жители, прослышав про наше благоденствие, не стали бы упорно сопротивляться. Но я почувствовал, что мне этого не нужно. Мне вообще стало ничего не нужно, и я решил уйти из жизни. Но как раз тогда Кадьян и принес мне весть о странном предсказании, которое сделал изгнанный мною сибилло. Я отправил его в закатный край за то, что он по нерадивости или слабоумию не предупредил моего отца о том, что после его смерти некоторые из вельмож, осыпанных благодеяниями, составят заговор против его сына. Я не захотел казнить его – сибиллы бессмертны, если только не сжечь их и не развеять пепел по ветру. Я даже не заточил его. И вот он послал мне весть о грядущей встрече с солицеволосой девой… И моя жизнь обрела смысл. Я начал строить город-дворец в дар той, которую даже не видел во сне…
– Ну прямо принц Рюдель! – восхитилась Таира. – У нас про тебя уже написано: «Люблю я любовью безбрежною, нежною, как смерть, безнадежною; люблю мою грезу прекрасную, принцессу мою светлоокую, мечту дорогую, неясную, далекую…» Это не про меня, князь. Так что поищи светлоокую принцессу на какой-нибудь соседней дороге, как твой отец.
Неизвестно, как звучали бессмертные строки Ростана в ушах тихрианина, но, видно, транслейтор на этот раз не подвел – Оцмар отступил на шаг и замер, полузакрыв глаза. Лицо его побледнело так, что впервые стало заметно, что ресницы у него растут в два ряда: один – стрельчатый, а другой – пушистый… Ох, если бы не Скюз, бесстрашный и застенчивый Скюз…
– Не может быть, чтобы твой принц любил так же, как я, – прошептал он едва слышно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35