даже неудачу мирных переговоров взвалили на этих несчастных козлов отпущения, обвинив их в соглашении с немецкими генералами и во внушении последним неприемлемых для Смольного требований. Большевистский официоз внушительно сообщает, что ввиду задержки в ходе мирных переговоров товарищ Крыленко "отбыл на фронт к своим армиям".
Несомненно, немцы умрут от страха и откажутся от всего своего империализма как только до них дойдет грозная весть, что сам "Наполеону равный" товарищ Абрам, специализировавшийся за время сидения в разных обозах и тыловых убежищах на стратегическом вождении армий, принимает на свою гениальную голову руководство военными действиями и становится во главе непобедимых разнузданных банд, продающих врагу свои пушки и пулеметы, и способных только на грабеж населения, да на убийства и измывания над отданными на их произвол офицерами.
Конечно, вся эта комедия проделывается по взаимному соглашению с немцами для того, чтобы постепенно подойти к неизбежности принятия немецких условий; ведь и Троцкий, и Крыленко знают, что армия воевать не может, и направляют свои воинственные громы только для одурачения населения.
22 Декабря.
Меня усиленно убеждают согласиться на японскую командировку, затянуть, насколько возможно, разгром большевиками нашей военной агентуры. Щ. и другие сослуживцы считают, что было бы глупо отказаться от такой возможности, которая ни к чему не обязывает, так как с момента выхода из сферы власти комиссаров, откроется возможность и получить полную свободу действий; это даже будет очень эффектно удрать из под большевистской лапы за большевистский же счет. Один из народных комиссаров Склянский упорно настаивает на том, чтобы или уничтожить военных агентов совсем, или временно заменить их партийными работниками (он тоже не расчухал, что никто его партийных работников и на границу к себе не пустит).
Обещал подумать и завтра пойти в Главное Управление для окончательной там ориентировки и решения.
В виде очередной бутафории большевики грозят объявить немцам священную войну и призвать к оружию все мужское население. Все это сказки для детей младшего возраста, ибо комиссары знают, что при всей их аракчеевской решительности они не чудотворцы и воскресить умершую русскую военную мощь они не в силах; да и не для этого они присланы сюда немецким генеральными штабом.
23 Декабря.
Ввиду полной невозможности пробраться на юг, даже по Волге, пошел на уговоры своих друзей и дал свое согласие на командировку меня в Японию; иного способа уехать из Петрограда и вывезти свою семью у меня нет. Сегодня узнал, что причиной увольнения большевиками наших военных агентов в Лондоне, Риме и Tокио явилась присылка Ермоловым, Энкелем и Яхонтовым телеграмм с изложением чувств негодования по поводу захвата власти большевиками; телеграммы эти попали в руки комиссаров и очень усложнили и без того корявое положение Главного Управления, продолжающего вести еще все официальные сношения с союзными миссиями и в то же время исполнять распоряжения военного комиссариата. Представители союзных миссий продолжают бывать в Управлении и даже очень хлопочут о получении русских орденов согласно ранее имевшихся на этот счет предположений; Главный Штаб занят разверсткой этих орденов и при мне там был разговор о какой-то замене орденов старшими для одного из японских генералов и для нескольких французских и итальянских офицеров. Все эти награждения проводят задним числом, как бы за время состояния Военным Министром Генерала Верховского. Военный Комиссариат, очевидно, об этом знает, так как всюду сидят его комиссары, но смотрит на все это сквозь пальцы. Характерная Российская каша: большевики заключают мир с немцами и плюют на союзников, а союзные миссии приходят в Главный Штаб за получением русских орденов.
24 Декабря.
Сильный мороз и снежная метел; ко мне заходили солдаты, приехавшие с фронта, поздравить с наступающим праздником (как будто бы может быть какой-нибудь праздник при теперешней обстановки; рассказали, что на фронте совсем тихо в ротах остались только те, кому идти некуда или не охота возвращаться домой - человек по 20-25 в роте; это сразу облегчило продовольственный вопрос, и едят сейчас на фронте обильно и хорошо.
В городе распространился слух, что Крыленко решил объявить священную войну всему миру. Положение народных комиссаров сейчас очень неважное: совершили самые отборные подлости, отдали на поругание все национальные святыни, сманили на свою сторону товарищей, суля им немедленный мир, а вместо этого и на внешнем фронте что-то не клеится, да и в самой стране получились новые внутренние фронты, где придется воевать и воевать серьезно, ибо оттуда поднимается волна на уничтожение комиссародержавия и большевизма.
25 Декабря.
Печальное, небывало грустное Рождество; сидим во мраке; электричество дают вечером от 9 до 10 часов, а свечи не по карману. Праздничное довольствие выразилось в даче еще одной восьмой фунта хлеба.
Вспоминается прошлое Рождество среди частей 70 дивизии, в расцвете боевых надежд, когда такой близкой казалась возможность скорой победы над врагом, когда и в мыслях не могло быть, что придется встречать следующее Рождество в такой ужасной обстановке.
26 Декабря.
Был в Главном Управлении у генерала Рябикова, ведающего всей агентурой; он сообщил, что принципиально моя командировка решена, но надо как-нибудь получить согласие военных комиссаров, в каком направлении дело сейчас и ведется. Управление Генерал-квартирмейстера пока еще держится по старому, ведет все заграничные сношения.
Все концы приходится делать пешком, так как трамваи не ходят; утром натыкаешься иногда на трупы убитых ночью или на лужи крови; по последним все проходят также равнодушно, как если бы это были лужи воды. По утрам на улицах бредут массы офицеров в штатском, самом разношерстном одеянии; сегодня попался один в наспех перешитой женской шинели и в папахе с выпоротым галуном; из под шинели торчали высокие сапоги.
27 Декабря.
Утром вышли разрешенные большевиками газеты; содержание обычный винегрет из воплей эсеров об Учредительном Собрании и из пережевываний вопроса о заключении мира. Заходил приехавший с фронта телефонист 70 дивизии; говорит, что сейчас в частях стало совсем сносно, ибо самые отъявленные трусы и шкурники дезертировали, а главные и наиболее едкие агитаторы устремились или в Петроград, или домой в надежде, сделать там большевистскую карьеру и проскочить в комиссары; на фронте же остались наиболее инертные и по сути спокойные солдаты; войны нет, службы нет почти никакой, кормят сносно, деньги дают, чего же еще больше желать. Когда уходили по домам, то растаскивали полковые запасы (делили "чихаусы"), а часть обозных и артиллеристов уехали на долгих, запрягши в казенные повозки облюбованных и сохраненных лошадей.
28 Декабря.
Был у Управляющего Военным Министерством генерала Н. М. Потапова (мой сослуживец по Л. гв. 3 артиллерийской бригаде); по внешности все по старому, тот же кабинет начальника Генерального Штаба, тот же секретарь, тот же порядок приема.
Не завидую я всем, застигнутым большевизией на петроградских постах и вынужденным продолжать работу и тянуть ставшую каторжной лямку в надежде, что случится какое-то чудо; это не служба, а какой-то мрачный и невыносимый винегрет из уступок собственной совести, компромиссов, ухищрений, выторговываний, подделываний под тон комиссаров, в надежде спасти хоть какие-нибудь осколки здорового старого.
29 Декабря.
Нас перевели на фунта хлеба; спасаемся только картофелем, но и тот дошел до 30 руб. за пуд, да чтобы его достать приходится с 2-3 часов ночи становиться в хвосты и отчаянно мерзнуть. По сведениям газет, во многих частях России начался свирепый голод, а в Туркестане убивают стариков. Здесь начинают чертобродит именующие себя анархистами, а в действительности отборные подонки тюрьмы и хулигашцины.
Приехал мой бывший начальник штаба корпуса полковник Беловский; по его словам, никакой армии нет; товарищи спят, едят, играют в карты, ничьих приказов и распоряжений не исполняют; средства связи брошены, телеграфные и телефонные линии свалились, и даже полки не соединены со штабом дивизии; орудия брошены на позициях, заплыли грязью, занесены снегом, тут же валяются снаряды со снятыми с них алюминиевыми колпачками (перелиты в ложки, подстаканники и т. п.). Немцам все это отлично известно, так как они под видом покупок забираются в наши тылы верст на 35-40 от фронта; наших товарищей немцы к себе не пускают, держат их в струне и позволяют торговать только у особо поставленных рогаток. Видел бывшего командира 27 корпуса ген. Кузьмина-Караваева, только что приехавшего из Тифлиса от Главнокомандующего Кавказской армией; ехать сейчас, по его словам, хуже всякой каторги; он сам видел нескольких пассажиров, в том числе двух дам, которые были втиснуты в разрушенные уборные, завалены там солдатскими вещами, и ехали так 10 дней, покупая дорогой ценой приносимую им товарищами воду.
Беловский, между прочим, рассказывал, что оставшийся в последнее время корпусным комиссаром старый солдат приходил к нему по вечерам и тихонько шептал на тему, что теперь все спасение в том, чтобы Царя назад вернуть.
30 Декабря.
Всячески, но пока бесплодно пытаюсь достать себе не внушающие подозрения документы, чтобы, при неуспехе комбинации с японской командировкой, пытаться пробраться на юг; ругаю себя за малую революционную опытность: надо было еще при старом корпусном комитете и комиссаре заручиться несколькими бланками за печатями; можно было достать тоже и из армейского комитета.
31 Декабря.
Последний день рокового для России года; за этот год прожиты многие сотни лет, а результаты его отразятся на жизни многих десятков грядущих поколений. Сидим в самом мрачном настроении, так как все попытки достать необходимые для отъезда документы провалились.
Черноморский флот разразился зверским истреблением своих офицеров. Большевики хорошо понимают, что на их пути к овладению Россией и к погружению ее в бездну развала, ужаса и позора главным и активным врагом их будет русское офицерство и стараются во всю, чтобы его истребить.
Через часа перелезаем в Новый год; несмотря ни на что, хочется на что-то надеяться, но пусто отзывается это в сердце; слишком мрачны и неприкрашены те пучины русской действительности и те звериные инстинкты водителей темных масс русского народа, которые "обло, стозевно, лаяй и иский кого бы поглотити" вылезли наружу и своим гноем залили все прошедшее и погубили всякие надежды на будущее.
1918 год
1 Января.
Трамваи не ходят; газет нет; электричество не горит; в животе пусто, а в голове и на душе какая-то серая слякоть. По истине прав я был, ответив на прошлую Пасху на поздравление Жилинского об избавлении меня от большой опасности (снаряд хватил между ногами моей лошади, и я отделался только контузией) что, быть может, я был бы счастливее, если бы снаряд попал несколько ближе и выше. Умирать все равно когда-нибудь надо.
Спасительный картофель все лезет вверх, сегодня фунт его стоит уже один рубль, а сам он мерзлый, тяжелый, да земли на нем еще на гривенник.
2 Января.
Сидеть в темноте при теперешнем настроении - это кошмар, хуже голода; ни читать, ни заниматься; завидуешь тем квартирантам, которые по наряду домового комитета сторожат входные подъезды и ворота и в распоряжение которых дается фонарь. Кругом вооруженные грабежи, кражи; вчера толпа расправилась самосудом с двумя пойманными около нас ворами; вообще самосуд начинает прививаться; очевидно, он сродни нам, а сейчас, кроме того, дает хоть какой-нибудь ответ на общий вопль найти где-нибудь защиту. Интересно, что в самосуде принимают участие многие интеллигентные по виду зрители, и даже дамы; нервы у всех так взвинчены, что большинство бессильно противостоять заболеванию эмоциями толпы в их острых проявлениях.
3 Января.
В Главном Управлении считают, что наша командировка прошла, так как, по-видимому, удалось изменить или преодолеть желание военного комиссара Склянского похерить всех военных агентов; говорят, что помогло неопределенное положение с заключением перемирия, и родившаяся из того тенденция повременить открытым разрывом с союзниками; говорят также, что, давая согласие на командировку трех офицеров генерального штаба, (меня, Водара и Гудим-Левковича) Склянский сказал: "пусть едут, но только обязуются нас не ругать".
Положение Главного Управления с каждым днем тяжелее и невыносимее; на днях один из чиновников, желая подслужиться к большевикам, донес Смольному, что не все заграничные телеграммы докладываются начальником Генерального Штаба; последовал обыск, отобрание всех шифров и полная невозможность дальнейшей секретной ориентации наших агентов и послов.
Вечером видел телеграмму генерал-квартирмейстера Западного Фронта подполковника Соллогуба, очень ярко рисующую картину разложения всех армий фронта, разрушения всей организации; доносится, что армии даже нельзя тронуть с места и отвести назад, так как все, еще оставшееся, немедленно рассыпется, ринется домой и уничтожить все прилегающее к тылам армий районы.
Повседневная административная работа замирает, ибо старые цензовые работники разогнаны, а выбранные на их места крикуны, весь ценз которых только в глотке и ни перед чем не останавливающейся дерзости, ни уха, ни рыла не понимают в том деле, вертеть которое взялись.
4 Января.
Вызывали в Главное Управление Генерального Штаба; несколько человек наших офицеров судорожно пытаются спасти положение, сохранить организацию и всячески тормозить работу большевиков на разрушение, в надежде, что царство зверя продолжится недолго. Я высказал им свое мнение, что их самопожертвование бесполезно, ибо комиссары очень хорошо понимают, как к ним относятся, и спешно работают над созданием собственного аппарата военного управления, составленного из своих или из надежно купленных людей; то, что делается сейчас в военном комиссариате и в штабе красной армии, куда перетягиваются целые отделы Главных Управлений, показывает достаточно убедительно, к чему стремятся большевики. Намеки на это я слышал еще в Двинске незадолго до своего отъезда, когда кто-то из большевистских комитетчиков, только что вернувшийся из Петрограда от Склянского и Подвойского, разболтался по поводу грядущих реформ, желая этим показать, очевидно, свою близость к высоким сферам; он тогда прямо сказал, что старые Учреждения будут щадиться до тех пор, пока на их место не построятся комиссарами свои собственные.
Собираю в генерал-квартирмейстерствах все данные о действительном положении фронта и страны, чтобы иметь возможность по приезде на Дальний Восток ориентировать наши посольства в Токио и Пекине; захват шифров лишил Главное Управление возможности делать это телеграфом. Приходится все накапливать в памяти, так как при современном положении брать с собой какие-либо документы невозможно. Общее настроение в Главном Управлении очень оптимистическое; надеются на здравый смысл народа (они не были на фронте) и уверяют, что ко времени прибытия командируемых, заграницу на места обстановка резко изменится к лучшему.
Сегодня вышло новое положение об окладах содержания; Главный Штаб и Управления выдержали страшную борьбу, но умудрились внести в это положение много здравого смысла; самое главное, что абсолютное равенство окладов признано абсурдным и вся реформа свелась к тому, что младшим прибавили, а старшим убавили и сделали это разумно, так как высшие оклады военного времени были у нас непомерно велики; после удачной войны можно раздавать особо отличившимся денежные награды, дарить дома и земли, но бессмысленно в тяжелое время войны рассыпать миллионы на выдачу таких окладов, которые по своим размерам ведут или к невероятно роскошной жизни или к накоплению состояний.
Город в ажитации по поводу предстоящего открытия Учредительного Собрания; слухи ползают самые пестрые и разнообразные; большевики готовятся во всю, чтобы остаться хозяевами положения, и несомненно не остановятся ни перед чем. В Неву привели линейный корабль, два крейсера и несколько миноносцев, а состав гарнизона усилен латышами и надежными матросскими отрядами. Что могут противопоставить сему товарищи эсеры и прочие говорливые, но мало действенные сторонники Учредительного Собрания.
5 Января.
В нашем районе день прошел спокойно; в стороне Литейного и Таврического Дворца была стрельба; пришедшее оттуда говорят, что есть убитые и раненые; обыватель пришипился и только собирает слухи. По улицам ездят вооруженные автомобили и ходят патрули, с самыми хулиганскими мордами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Несомненно, немцы умрут от страха и откажутся от всего своего империализма как только до них дойдет грозная весть, что сам "Наполеону равный" товарищ Абрам, специализировавшийся за время сидения в разных обозах и тыловых убежищах на стратегическом вождении армий, принимает на свою гениальную голову руководство военными действиями и становится во главе непобедимых разнузданных банд, продающих врагу свои пушки и пулеметы, и способных только на грабеж населения, да на убийства и измывания над отданными на их произвол офицерами.
Конечно, вся эта комедия проделывается по взаимному соглашению с немцами для того, чтобы постепенно подойти к неизбежности принятия немецких условий; ведь и Троцкий, и Крыленко знают, что армия воевать не может, и направляют свои воинственные громы только для одурачения населения.
22 Декабря.
Меня усиленно убеждают согласиться на японскую командировку, затянуть, насколько возможно, разгром большевиками нашей военной агентуры. Щ. и другие сослуживцы считают, что было бы глупо отказаться от такой возможности, которая ни к чему не обязывает, так как с момента выхода из сферы власти комиссаров, откроется возможность и получить полную свободу действий; это даже будет очень эффектно удрать из под большевистской лапы за большевистский же счет. Один из народных комиссаров Склянский упорно настаивает на том, чтобы или уничтожить военных агентов совсем, или временно заменить их партийными работниками (он тоже не расчухал, что никто его партийных работников и на границу к себе не пустит).
Обещал подумать и завтра пойти в Главное Управление для окончательной там ориентировки и решения.
В виде очередной бутафории большевики грозят объявить немцам священную войну и призвать к оружию все мужское население. Все это сказки для детей младшего возраста, ибо комиссары знают, что при всей их аракчеевской решительности они не чудотворцы и воскресить умершую русскую военную мощь они не в силах; да и не для этого они присланы сюда немецким генеральными штабом.
23 Декабря.
Ввиду полной невозможности пробраться на юг, даже по Волге, пошел на уговоры своих друзей и дал свое согласие на командировку меня в Японию; иного способа уехать из Петрограда и вывезти свою семью у меня нет. Сегодня узнал, что причиной увольнения большевиками наших военных агентов в Лондоне, Риме и Tокио явилась присылка Ермоловым, Энкелем и Яхонтовым телеграмм с изложением чувств негодования по поводу захвата власти большевиками; телеграммы эти попали в руки комиссаров и очень усложнили и без того корявое положение Главного Управления, продолжающего вести еще все официальные сношения с союзными миссиями и в то же время исполнять распоряжения военного комиссариата. Представители союзных миссий продолжают бывать в Управлении и даже очень хлопочут о получении русских орденов согласно ранее имевшихся на этот счет предположений; Главный Штаб занят разверсткой этих орденов и при мне там был разговор о какой-то замене орденов старшими для одного из японских генералов и для нескольких французских и итальянских офицеров. Все эти награждения проводят задним числом, как бы за время состояния Военным Министром Генерала Верховского. Военный Комиссариат, очевидно, об этом знает, так как всюду сидят его комиссары, но смотрит на все это сквозь пальцы. Характерная Российская каша: большевики заключают мир с немцами и плюют на союзников, а союзные миссии приходят в Главный Штаб за получением русских орденов.
24 Декабря.
Сильный мороз и снежная метел; ко мне заходили солдаты, приехавшие с фронта, поздравить с наступающим праздником (как будто бы может быть какой-нибудь праздник при теперешней обстановки; рассказали, что на фронте совсем тихо в ротах остались только те, кому идти некуда или не охота возвращаться домой - человек по 20-25 в роте; это сразу облегчило продовольственный вопрос, и едят сейчас на фронте обильно и хорошо.
В городе распространился слух, что Крыленко решил объявить священную войну всему миру. Положение народных комиссаров сейчас очень неважное: совершили самые отборные подлости, отдали на поругание все национальные святыни, сманили на свою сторону товарищей, суля им немедленный мир, а вместо этого и на внешнем фронте что-то не клеится, да и в самой стране получились новые внутренние фронты, где придется воевать и воевать серьезно, ибо оттуда поднимается волна на уничтожение комиссародержавия и большевизма.
25 Декабря.
Печальное, небывало грустное Рождество; сидим во мраке; электричество дают вечером от 9 до 10 часов, а свечи не по карману. Праздничное довольствие выразилось в даче еще одной восьмой фунта хлеба.
Вспоминается прошлое Рождество среди частей 70 дивизии, в расцвете боевых надежд, когда такой близкой казалась возможность скорой победы над врагом, когда и в мыслях не могло быть, что придется встречать следующее Рождество в такой ужасной обстановке.
26 Декабря.
Был в Главном Управлении у генерала Рябикова, ведающего всей агентурой; он сообщил, что принципиально моя командировка решена, но надо как-нибудь получить согласие военных комиссаров, в каком направлении дело сейчас и ведется. Управление Генерал-квартирмейстера пока еще держится по старому, ведет все заграничные сношения.
Все концы приходится делать пешком, так как трамваи не ходят; утром натыкаешься иногда на трупы убитых ночью или на лужи крови; по последним все проходят также равнодушно, как если бы это были лужи воды. По утрам на улицах бредут массы офицеров в штатском, самом разношерстном одеянии; сегодня попался один в наспех перешитой женской шинели и в папахе с выпоротым галуном; из под шинели торчали высокие сапоги.
27 Декабря.
Утром вышли разрешенные большевиками газеты; содержание обычный винегрет из воплей эсеров об Учредительном Собрании и из пережевываний вопроса о заключении мира. Заходил приехавший с фронта телефонист 70 дивизии; говорит, что сейчас в частях стало совсем сносно, ибо самые отъявленные трусы и шкурники дезертировали, а главные и наиболее едкие агитаторы устремились или в Петроград, или домой в надежде, сделать там большевистскую карьеру и проскочить в комиссары; на фронте же остались наиболее инертные и по сути спокойные солдаты; войны нет, службы нет почти никакой, кормят сносно, деньги дают, чего же еще больше желать. Когда уходили по домам, то растаскивали полковые запасы (делили "чихаусы"), а часть обозных и артиллеристов уехали на долгих, запрягши в казенные повозки облюбованных и сохраненных лошадей.
28 Декабря.
Был у Управляющего Военным Министерством генерала Н. М. Потапова (мой сослуживец по Л. гв. 3 артиллерийской бригаде); по внешности все по старому, тот же кабинет начальника Генерального Штаба, тот же секретарь, тот же порядок приема.
Не завидую я всем, застигнутым большевизией на петроградских постах и вынужденным продолжать работу и тянуть ставшую каторжной лямку в надежде, что случится какое-то чудо; это не служба, а какой-то мрачный и невыносимый винегрет из уступок собственной совести, компромиссов, ухищрений, выторговываний, подделываний под тон комиссаров, в надежде спасти хоть какие-нибудь осколки здорового старого.
29 Декабря.
Нас перевели на фунта хлеба; спасаемся только картофелем, но и тот дошел до 30 руб. за пуд, да чтобы его достать приходится с 2-3 часов ночи становиться в хвосты и отчаянно мерзнуть. По сведениям газет, во многих частях России начался свирепый голод, а в Туркестане убивают стариков. Здесь начинают чертобродит именующие себя анархистами, а в действительности отборные подонки тюрьмы и хулигашцины.
Приехал мой бывший начальник штаба корпуса полковник Беловский; по его словам, никакой армии нет; товарищи спят, едят, играют в карты, ничьих приказов и распоряжений не исполняют; средства связи брошены, телеграфные и телефонные линии свалились, и даже полки не соединены со штабом дивизии; орудия брошены на позициях, заплыли грязью, занесены снегом, тут же валяются снаряды со снятыми с них алюминиевыми колпачками (перелиты в ложки, подстаканники и т. п.). Немцам все это отлично известно, так как они под видом покупок забираются в наши тылы верст на 35-40 от фронта; наших товарищей немцы к себе не пускают, держат их в струне и позволяют торговать только у особо поставленных рогаток. Видел бывшего командира 27 корпуса ген. Кузьмина-Караваева, только что приехавшего из Тифлиса от Главнокомандующего Кавказской армией; ехать сейчас, по его словам, хуже всякой каторги; он сам видел нескольких пассажиров, в том числе двух дам, которые были втиснуты в разрушенные уборные, завалены там солдатскими вещами, и ехали так 10 дней, покупая дорогой ценой приносимую им товарищами воду.
Беловский, между прочим, рассказывал, что оставшийся в последнее время корпусным комиссаром старый солдат приходил к нему по вечерам и тихонько шептал на тему, что теперь все спасение в том, чтобы Царя назад вернуть.
30 Декабря.
Всячески, но пока бесплодно пытаюсь достать себе не внушающие подозрения документы, чтобы, при неуспехе комбинации с японской командировкой, пытаться пробраться на юг; ругаю себя за малую революционную опытность: надо было еще при старом корпусном комитете и комиссаре заручиться несколькими бланками за печатями; можно было достать тоже и из армейского комитета.
31 Декабря.
Последний день рокового для России года; за этот год прожиты многие сотни лет, а результаты его отразятся на жизни многих десятков грядущих поколений. Сидим в самом мрачном настроении, так как все попытки достать необходимые для отъезда документы провалились.
Черноморский флот разразился зверским истреблением своих офицеров. Большевики хорошо понимают, что на их пути к овладению Россией и к погружению ее в бездну развала, ужаса и позора главным и активным врагом их будет русское офицерство и стараются во всю, чтобы его истребить.
Через часа перелезаем в Новый год; несмотря ни на что, хочется на что-то надеяться, но пусто отзывается это в сердце; слишком мрачны и неприкрашены те пучины русской действительности и те звериные инстинкты водителей темных масс русского народа, которые "обло, стозевно, лаяй и иский кого бы поглотити" вылезли наружу и своим гноем залили все прошедшее и погубили всякие надежды на будущее.
1918 год
1 Января.
Трамваи не ходят; газет нет; электричество не горит; в животе пусто, а в голове и на душе какая-то серая слякоть. По истине прав я был, ответив на прошлую Пасху на поздравление Жилинского об избавлении меня от большой опасности (снаряд хватил между ногами моей лошади, и я отделался только контузией) что, быть может, я был бы счастливее, если бы снаряд попал несколько ближе и выше. Умирать все равно когда-нибудь надо.
Спасительный картофель все лезет вверх, сегодня фунт его стоит уже один рубль, а сам он мерзлый, тяжелый, да земли на нем еще на гривенник.
2 Января.
Сидеть в темноте при теперешнем настроении - это кошмар, хуже голода; ни читать, ни заниматься; завидуешь тем квартирантам, которые по наряду домового комитета сторожат входные подъезды и ворота и в распоряжение которых дается фонарь. Кругом вооруженные грабежи, кражи; вчера толпа расправилась самосудом с двумя пойманными около нас ворами; вообще самосуд начинает прививаться; очевидно, он сродни нам, а сейчас, кроме того, дает хоть какой-нибудь ответ на общий вопль найти где-нибудь защиту. Интересно, что в самосуде принимают участие многие интеллигентные по виду зрители, и даже дамы; нервы у всех так взвинчены, что большинство бессильно противостоять заболеванию эмоциями толпы в их острых проявлениях.
3 Января.
В Главном Управлении считают, что наша командировка прошла, так как, по-видимому, удалось изменить или преодолеть желание военного комиссара Склянского похерить всех военных агентов; говорят, что помогло неопределенное положение с заключением перемирия, и родившаяся из того тенденция повременить открытым разрывом с союзниками; говорят также, что, давая согласие на командировку трех офицеров генерального штаба, (меня, Водара и Гудим-Левковича) Склянский сказал: "пусть едут, но только обязуются нас не ругать".
Положение Главного Управления с каждым днем тяжелее и невыносимее; на днях один из чиновников, желая подслужиться к большевикам, донес Смольному, что не все заграничные телеграммы докладываются начальником Генерального Штаба; последовал обыск, отобрание всех шифров и полная невозможность дальнейшей секретной ориентации наших агентов и послов.
Вечером видел телеграмму генерал-квартирмейстера Западного Фронта подполковника Соллогуба, очень ярко рисующую картину разложения всех армий фронта, разрушения всей организации; доносится, что армии даже нельзя тронуть с места и отвести назад, так как все, еще оставшееся, немедленно рассыпется, ринется домой и уничтожить все прилегающее к тылам армий районы.
Повседневная административная работа замирает, ибо старые цензовые работники разогнаны, а выбранные на их места крикуны, весь ценз которых только в глотке и ни перед чем не останавливающейся дерзости, ни уха, ни рыла не понимают в том деле, вертеть которое взялись.
4 Января.
Вызывали в Главное Управление Генерального Штаба; несколько человек наших офицеров судорожно пытаются спасти положение, сохранить организацию и всячески тормозить работу большевиков на разрушение, в надежде, что царство зверя продолжится недолго. Я высказал им свое мнение, что их самопожертвование бесполезно, ибо комиссары очень хорошо понимают, как к ним относятся, и спешно работают над созданием собственного аппарата военного управления, составленного из своих или из надежно купленных людей; то, что делается сейчас в военном комиссариате и в штабе красной армии, куда перетягиваются целые отделы Главных Управлений, показывает достаточно убедительно, к чему стремятся большевики. Намеки на это я слышал еще в Двинске незадолго до своего отъезда, когда кто-то из большевистских комитетчиков, только что вернувшийся из Петрограда от Склянского и Подвойского, разболтался по поводу грядущих реформ, желая этим показать, очевидно, свою близость к высоким сферам; он тогда прямо сказал, что старые Учреждения будут щадиться до тех пор, пока на их место не построятся комиссарами свои собственные.
Собираю в генерал-квартирмейстерствах все данные о действительном положении фронта и страны, чтобы иметь возможность по приезде на Дальний Восток ориентировать наши посольства в Токио и Пекине; захват шифров лишил Главное Управление возможности делать это телеграфом. Приходится все накапливать в памяти, так как при современном положении брать с собой какие-либо документы невозможно. Общее настроение в Главном Управлении очень оптимистическое; надеются на здравый смысл народа (они не были на фронте) и уверяют, что ко времени прибытия командируемых, заграницу на места обстановка резко изменится к лучшему.
Сегодня вышло новое положение об окладах содержания; Главный Штаб и Управления выдержали страшную борьбу, но умудрились внести в это положение много здравого смысла; самое главное, что абсолютное равенство окладов признано абсурдным и вся реформа свелась к тому, что младшим прибавили, а старшим убавили и сделали это разумно, так как высшие оклады военного времени были у нас непомерно велики; после удачной войны можно раздавать особо отличившимся денежные награды, дарить дома и земли, но бессмысленно в тяжелое время войны рассыпать миллионы на выдачу таких окладов, которые по своим размерам ведут или к невероятно роскошной жизни или к накоплению состояний.
Город в ажитации по поводу предстоящего открытия Учредительного Собрания; слухи ползают самые пестрые и разнообразные; большевики готовятся во всю, чтобы остаться хозяевами положения, и несомненно не остановятся ни перед чем. В Неву привели линейный корабль, два крейсера и несколько миноносцев, а состав гарнизона усилен латышами и надежными матросскими отрядами. Что могут противопоставить сему товарищи эсеры и прочие говорливые, но мало действенные сторонники Учредительного Собрания.
5 Января.
В нашем районе день прошел спокойно; в стороне Литейного и Таврического Дворца была стрельба; пришедшее оттуда говорят, что есть убитые и раненые; обыватель пришипился и только собирает слухи. По улицам ездят вооруженные автомобили и ходят патрули, с самыми хулиганскими мордами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44