И нельзя слушать, когда кто-то зовет тебя из темноты.
И нельзя, чтобы кто-нибудь был у тебя за спиной.
– Это моя последняя история, – сказал Жук. – Дальше темнота.
– Почему темнота?
– Потому что нам пора идти. – Жук встал. – Нам пора идти.
Он отряхнулся. Он отодвинул шкаф и вышел в коридор. Потянулся и посмотрел по сторонам.
– Я не знаю, куда надо идти, но идти надо. Мы пойдем… налево.
Мы пошли налево. Жук шагал впереди и пел всякие дурацкие песенки. Про то, как на одной ноге он пришел с войны, про то, как идет смерть по улице, про то, как, пока я ходить умею, я буду идти вперед. Про то, что заправлены в планшеты космические карты. Иногда Жук сбивался с песен на прозу и начинал говорить, что ему очень жаль, что он отдал Дэну стилет, что он следующим летом собирается с отцом в горы. Мне казалось, что Жук сошел с ума или, во всяком случае, близок к этому. И еще. Жук зарядил в самострел разрывную стрелу.
– Я сразу понял, что Дэн не вернется, – говорил Жук. – Он с самого начала был таким. А я хочу вернуться.
Жук замолчал, а потом вдруг громко крикнул:
– Эй, Крысолов! Выходи! Выходи! Я тебе кишки выпущу!
Но коридоры не отвечали. Я не останавливала Жука. Мы шагали вперед.
– Знаешь, Валь, – говорил Жук. – Я не хочу помирать…
– С чего ты вдруг собрался помирать, Жук? – спрашивала я. – Брось.
– Я предчувствовал все это, Валь. Помнишь, я еще с самого начала не хотел идти? Не хотел ведь… А мне на прошлой неделе снился сон. Причем три раза подряд снился, ты же знаешь, что это такой сон, вещий. Ко мне три раза тетка моя приходила, а она, между прочим, год назад померла. Отравилась газом. Приходит и говорит, пойдем со мной, пойдем, там хорошо… А я не хочу идти, а она меня за руку берет и тянет за собой…
– Это все чушь, – успокаивала я Жука. – Чушь. Сны – это просто сны: им нельзя верить.
– Этот сон плохой, – продолжал Жук. – Знаешь, я хочу все оставить…
И Жук стал рассказывать, какое имущество кому он завещает.
– А тот мопед, который я начал собирать, отдайте Семенову из восьмого дома, а подшипники – Пеке…
Я слушала это завещание, и мне становилось не по себе – Жук явно собирался умереть здесь, в подвале.
– Идет смерть по улице… – бормотал Жук. – И эту смерть зовут Я… Крысолов, выходи на честный бой…
Находиться в компании с безумцем мне не хотелось, но другого выбора не было, и я шагала за ним.
– В таких ситуациях такие, как я, всегда погибают, – говорил Жук. – Потому что я впал в панику, а в панику впадать нельзя… Тех, кто впадает в панику, первыми утаскивают… К тому же сегодня Хэллоуин, а в Хэллоуин всегда что-нибудь происходит… Мужики с ножами… Стой!
Жук остановился и прижался к стене.
– Слышишь? – Жук схватил мою руку и приложил к стене.
Я почувствовала, как далеко, метрах, наверное, в двухстах от нас, гремят коридоры. Будто кто-то сворачивает их в трубку, пытаясь выжать из этих коридоров особый коридорный сок. Пытаясь выжать из них нас.
– Коридоры сдвигаются, – сказал Жук. – Теперь только вперед… Пока я ходить умею…
– Жук…
– Идет смерть по стенам… – бормотал Жук. – Несет всем по оладье…
Мы шагали достаточно медленно, но очень скоро я стала замечать, что и без того низкий темп нашего передвижения снизился еще больше. Жук все чаще останавливался. На секунду, на две. Стоял, хватая ртом воздух, и прислонялся лбом к холодной стене. Постепенно эти остановки становились все продолжительней, а потом Жук остановился вовсе.
– Что с тобой? – спросила я.
– Ничего, – ответил Жук. – Все в порядке. Устал немножко…
Я сунула ему бутылку с водой, и он выпил остатки.
– Голова кружится, – сказал Жук. – И жарко. И кости что-то болят.
Я приложила ко лбу Жука локоть. Лоб был горячий. Тогда я схватила Жука за руку и попыталась померить пульс. Пульс был заоблачный – где-то сто двадцать ударов. Пульс просто выпрыгивал из руки.
– Я в норме, – сказал Жук.
И сел на пол.
Слишком быстро его как-то сломало. Где-то за час свернуло. Больше всего это было похоже на грипп. Скоротечный грипп. Такое я однажды видела. Тут где-то в пыли таился вирус, этот вирус напрыгнул на Жука, и стал наш Жук совсем больной. А Дэн пропал. А Володька я не знаю где. При таком гриппе ходить нельзя, сердце может остановиться. Сколько времени мы тут вообще находимся?
– Жук! – позвала я. – Вставай!
Он посмотрел на меня и не увидел.
– Вставай, говорю! Надо найти другое место. В коридоре сидеть нельзя!
– Почему? – спросил Жук.
Он еще держался за самострел и за свой мешок.
– Тебе надо отдохнуть, – сказала я. – А тут ты не отдохнешь. Тут опасно. Надо найти комнату…
– А не то мертвецы нас всех найдут, – подхватил Жук. – Найдут и скажут: «А чего это вы, ребятки, тут делаете без нашего разрешения?»
Он собрался и стал медленно подниматься, перехватываясь по стене. Я ему помогала. Жук просто горел. У него было градусов сорок, не меньше.
Если приступ лихорадки не оборвать хинином, то пациент скорее мертв, чем жив.
– Идем, Жук, надо найти, где можно остановиться.
Я отобрала у него мешок и запихала в рюкзак Дэна. Самострел я повесила на левое плечо. На правом плече повис Жук. Он был нелегкий, ой какой нелегкий.
– Соберись еще, – попросила я. – Надо найти чистое место.
Можно было вернуться в ту комнату, где Жук показывал мне гранату, но я подумала, что возвращаться – плохая примета. Я потащила Жука вперед.
Так мы передвигались гораздо медленнее. У Жука переплетались ноги, он запинался и врезался в стены. Я держала его с трудом, мешала разрезанная леской рука, да и вообще.
Жук был очень тяжелый и задыхался.
Скоро он упал совсем. Свалился, стукнувшись головой и ободрав о неровную бетонную крошку кожу с лица. Я не удержала его. Жук потерял сознание. Я напряглась и посадила Жука к стене, хотела сначала подпереть его для надежности самострелом, но потом передумала и оставила самострел себе.
Оставаться вот так в коридоре было опасно. Я достала из рюкзака леску, привязала один конец за ногу Жука, другой себе на руку, насторожила самострел, проверила гранату и, вооружившись таким образом, отправилась на разведку.
– Никуда не уходи, – сказала я Жуку. Герои всех фильмов всегда мужественно шутят в таких ситуациях.
Я разматывала катушку и шагала по коридору. Когда первая катушка кончилась, я привязала вторую, это означало, что я отошла уже больше чем на сто метров. К тому времени я уже не видела Жука, он скрылся в мелькании тусклых ламп. Иногда для того, чтобы проверить, на месте ли Жук, я натягивала леску и ощущала на конце тяжесть. Жук сидел и не шевелился.
Коридор не менялся. Больше всего я почему-то боялась, что леска дернется и потащит меня назад, а я не успею даже отвязаться. А ножа, чтобы ее перерезать, у меня с собой не было. У нас больше вообще не было ножа. Жук отдал свой стилет Дэну, Дэн пропал. Мне вдруг пришло в голову, что, может быть, все это как раз для того и придумано, чтобы я вот так оказалась посередине этого подземного царства одна и привязанная леской неизвестно к чему. Сколько килограмм эта леска там выдерживает? Меня утащить хватит. Легко. Особенно если…
Тут я увидела то, что хотела, – по правую руку в стене были вырезаны глубокие узкие ниши, предназначавшиеся… Не знаю, для чего они там предназначались, но они были. В нише были двери, двери были открыты, за дверями можно было отсидеться какое-то время.
Я остановилась и стала отвязывать леску от руки. Получалось плохо, потому что леска успела уже затянуться почти намертво. Я попробовала ее перекусить, но мои зубы явно уступали в разгрызательной силе зубам щук, на которых эта леска была рассчитана. Тогда я сделала так – вынула из уха сережку и попробовала растянуть узел с помощью булавки.
Но леска была крепкая, вообще казалось, что она не завязалась в узел, а почти сплавилась в него. Я ковыряла эту леску и проклинала всех рыбаков на свете. Когда я уже почти подцепила самый кончик, леска неожиданно натянулась и потащила меня назад. Я пробовала упираться – бесполезно, леска тянула меня за собой. Единственное, что я смогла предпринять, – это сесть на пол. Рука моя болталась на натянутой струне, и я уже стала думать, что сейчас и вторая моя конечность будет искалечена, с нее попросту слезет чулком кожа, но леска неожиданно ослабла. Я перехватила леску другой рукой и стала быстро наматывать ее на катушку. Тяжести на другом конце не было, леска шла легко и свободно. Жук оторвался. Я осталась одна.
Впервые за всю эту безумнейшую ночь мне захотелось плакать. И я заплакала. Меня ведь все равно никто не видел. А если тебя никто не видит, плакать можно.
Я проплакала, наверное, минуты три. А потом слезы кончились. Моих слез всегда хватает лишь на три минуты, а потом все. Потом я успокоилась, вытерла платком нос и решила действовать дальше. Рассчитывать мне было не на кого…
На стену легла тень. Я обернулась. Это был Жук. Вроде бы.
– Валь? – позвал он. – Валь, это ты?
Я направила на Жука самострел. Правда, я не знала, как снимать это чертово ружье с предохранителя, но так все равно было спокойнее.
– Какая кличка у нашей математички? – спросила я. – Отвечай! Быстро!
– Глаз, – сразу же ответил Жук. – Глаз у нее кликуха. Она косая потому что. Не стреляй, это я.
Жук шел покачиваясь и сматывая на рукав леску.
– А я открываю глаза, а тебя нет. А к ноге леска примотана. Ну, я так и решил, что ты пошла вперед посмотреть… Вроде бы на разведку… Что-то мне уж совсем хреново…
Жук подошел поближе. Лицо его от падения покраснело еще больше. Да и вообще он выглядел довольно страшно, но мути в глазах убавилось.
– Тебе надо отдохнуть, – сказала я и протянула ему его ненаглядный самострел. – Здесь недалеко ниша есть, мы можем там подождать. Тебе надо отдохнуть хоть часок.
– Да, – согласился Жук. – Надо отдохнуть… А потом надо идти… Мы еще успеем спасти Володьку…
Ага, подумала я. Успеем. Нас начнут искать не раньше, чем через полтора дня. Они даже не знают, где нас искать…
Жук вздрогнул и снова свалился на пол. Там, откуда мы пришли, звякнула жестью лампа. Дзинь – прямо по зубам. Я схватила Жука за шиворот и поволокла по полу. Звякнула еще одна лампа. Я втащила Жука в нишу, пинком открыла дверь. За дверью имелся маленький коридорчик, который заканчивался такой же дверью. Я кинулась к той двери – она оказалась заперта.
Жук открыл глаза. Он все понял и пополз. Он вполз в этот маленький тамбур, а я закрыла дверь на засов. Мы были в безопасности. Во всяком случае, на какое-то время.
Жук по-турецки сидел на полу и покачивался. С ним опять началось что-то ненормальное.
– Горит, – лепетал Жук. – Вот тут горит… На спине…
Жук показывал куда-то себе за плечо. Я решила посмотреть, что у него там. Я стащила с него куртку и попыталась стащить рубашку. Но не успела – Жук отвалился к стене, и моя рука оказалась зажатой между его лопаткой и бетонной плитой. Спина Жука была холоднее бетона. Раза в три».

Одиннадцатый вечер

– Я все-таки не понял, – сказал Корзун. – Что это там в начале?
– А что такого? – спросил Борев.
– А то, что он, этот Жук, нашу историю рассказывает.
– А у нас уже есть история?
В этот день они снова обкапывали палатку рвом. Ров стал глубже, и палатка напоминала теперь настоящую крепость. Кроме этого, Корзун отправился после обеда в деревню и вернулся с пригоршней маленьких оловянных крестиков. Сказал, что купил у одной бабки.
– Бабка эта непростая. – Корзун заговорщически всем подмигнул. – Божественная бабка. Может все. И порчу навести, и приворотное зелье состряпать. Я ей пятьдесят рублей дал, а она мне вот эти крестики. Один сказала на шею повесить, а остальные вокруг разместить. И тогда ничего не проникнет.
После этого Корзун сходил к завхозу и выпросил у него молоток и гвозди. И целых два часа прибивал к окрестным соснам крестики, выстраивая защищенное пространство в виде пентаграммы. При этом он два раза угодил себе по пальцам и один раз уронил молоток себе на ногу. Очень ругался, но к вечеру создал все-таки закрытое для вторжения пространство. Ребята из других палаток смотрели на Корзуна с улыбкой и вертели пальцем у виска.
Вечером, как только протрубили отбой, Корзун сразу же принялся обсуждать историю из черной тетради.
– Этот парень… – начал он. – Этот парень, ну, Жук, он же про нас рассказывает.
– Про что?
– Ну, сами смотрите – мы сидим, рассказываем друг другу страшные, а на самом деле не страшные истории. И тут появляется новенький. И начинается!
– Что начинается? – спросил Борев.
– События!
– Корзун, да какие вообще события-то? – Борев жевал большой кусок сосновой смолы и ковырялся в зубах хвоинкой.
– Как это какие? Да тут черт-те что происходит! Одно мясо это…
– Корзун, ты надоел уже, – сказал Малина.
– А сам-то ты чего амулет от сглаза повесил? – огрызнулся Корзун.
– Какой амулет? – Малина похлопал себя по карманам. – Нет у меня никакого амулета.
– Нет? – выдохнул Корзун.
– Нет. И никогда не было. Тебе приснилось, Корзун. Ты не болен случайно?
– А мне казалось… – Корзун был озадачен. – А мне казалось, что у тебя амулет…
– Корзун, ты давай успокойся лучше, – посоветовал Малина. – И давай слушать будем. Самое интересное начинается. Правда, Борев?
– Это точно. – Борев выплюнул в окошо комок сжеванной коры. – Самое интересное у нас впереди. Новенький, давай читай. А этого Корзуна ты не бойся. У него у самого холодные пятна на спине скоро пойдут.
– А я и не боюсь. – Новенький достал тетрадь и продолжил чтение.
«Пятно было ледяным. Цвета скорее не фиолетового, а сизого. Цвета голубя. Пятно спало под кожей и чуть-чуть выделялось над ее поверхностью, как будто там было спрятано плоское блюдечко от китайской лапши. И формой пятно тоже напоминало блюдечко, только слегка удлиненное по краям. Это пятно было совсем не похоже на тот синяк, который я трогала у Дэна. Тот был нормальным. Обычным синяком. Долбаните себя как следует по коленке чем-нибудь корявым, и вы сразу же обнаружите у себя такой же. Синяк у Жука – ненормальный. Это не синяк.
Я натянула перчатки и попробовала пощупать пятно посильнее. Пятно вдруг зашевелилось, и кожа над ним сразу покрылась напряженными красными венами. Я отдернула руку и еле сдержалась, чтобы не закричать.
Жук застонал и открыл глаза.
– Что там? – спросил он. – Что?
– Ничего, – сказала я. – Просто синяк. Ты ушибся сильно, вот и синяк.
– Это там, – прошептал Жук. – В трубе. Когда мы задом наперед лезли, стукнулся. Больно. И жжет…
– А Дэн? – спросила я. – Дэн стукался?
– Не знаю… Я на него не смотрел… Может…
Пятно успокоилось.
– Может, зеленкой помажем? – предложил Жук. – А еще свинцовая примочка здорово помогает…
– Да чего там мазать-то? И так все пройдет…
Конечно, пройдет. Час-другой, и все это пройдет. Эта дрянь…
Пятно зашевелилось. Жук застонал. Правой рукой, осторожно, чтобы Жук не видел, я придвинула к себе самострел. Пятно явно беспокоилось. Оно сместилось от лопатки вниз, замерло и стало мелко дергаться. Жук завизжал и укусил себя за руку. Смотреть на это было жутко, но закрыть глаза я не могла. И отворачиваться я не могла, я должна была смотреть, ничего другого мне не оставалось. Пятно рванулось к плечу, снова замерло, а потом стало медленно, сантиметр за сантиметром разрываться на две части. Оно расходилось в стороны. Превратилось в восьмерку, а потом разделилось вовсе.
Сначала Жук сипел, потом потерял сознание, и я подумала, что ему очень повезло, ну, что он свалился в обморок. Я сама чуть не грохнулась в обморок от всего этого. Я хотела бежать, бежать, бежать.
Новое пятно успокоилось. В месте разделения наливался красным разрыв, кожа тут потрескалась, и из этих мелких трещин сочилась прозрачная жидкость.
Я надела на Жука рубашку, Жук был без сознания.
Он очнулся минут через пятнадцать. Все пятнадцать минут я сидела и сторожила. Кажется, ему стало лучше. Во всяком случае безумия во взгляде больше не было. И температура вроде бы спала. Только пот по лбу катился.
– Черт, – сказал Жук. – Как-то я вырубился… Что со мной?
– Скорее всего, грипп, – сказала я. – Тебе стало плохо, и мы пришли вот сюда. Теперь ты отдохнул.
– Ага. – Жук увидел свой самострел и сразу потянулся к нему. – Я так и подумал.
Я не решилась ему помешать. Я лишь вспомнила, что надо делать с гранатой. Прижать ручку, выдернуть кольцо, отпустить ручку, кинуть. Получи, фашист, гранату.
Жук проверил самострел, остался доволен.
– Что мы сидим? – спросил он и бодро, как-то даже рывком вскочил на ноги. – По-моему, пора двигать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15