* * *
Искать долго не пришлось. Вернее, все было крайне просто — надо было найти речку, возле нее — пригорочек с деревцем, а под этим самым деревцем, в тени, и лежал на травке тот, кого искал Нойдак. Бог-дурачок или Бог Дураков оказался совсем юным, нечто среднее между подростком и юношей, с румяным веснушатым лицом, кудрявыми золотистыми волосами, давно не знавшими гребня и потому всклокоченными, небольшим глупым носиком над безусой губой и удивительно глубокими небесно-голубыми глазами. Парень был одет в одну лишь рубаху, явно новую, местами — чистую, а другими местами — уже свежевыгрязненную, да и с двумя прорехами на плече и груди, через которые проглядывались совсем не махонькие мышцы на розовом теле. Бог — если, конечно, это был бог, валялся пузом кверху, мечтательно разглядывал проплывавшие пушистые облака и меланхолично пожевывал травинку. На Нойдака он внимания не обращал ровным счетом никакого…
Впрочем, его все-таки что-то отвлекало. Время от времени парень досадливо отмахивался от чего-то рукой. Мухи? Нет, это были не мухи. Дело было в том, что Нойдак услышал знакомый, обычно только ему слышимый голос Духа.
— Ну, скажи, ну скажи! — канючил Дух.
— Отстань! — равнодушно бросил Дурень.
— Не отстану, пока не скажешь! — все более наглел Дух.
Юноша сделал вдруг быстрое движение рукой и поймал что-то в воздухе. Визг! Да ведь это же Дух визжал — в первый раз в жизни Нойдак услышал от него вопли…
— Отпусти, ухо оторвешь! — вопил Дух, — А мне еще им слушать надобно будет!
— Жаль, розги нет под рукой, — зевнул Дурий, — ну да ладно, можно и так!
Последовали пара громких шлепков, Дух завизжал еще громче.
— Да больно же! Отпусти, я больше не буду!
— То-то же! — сказал Дурень и вновь улегся на бок, продолжая жевать травинку.
Послышалось обиженное нытье Духа, которое постепенно удалялось. Теперь Нойдак уверился, что перед ним действительно не меньше, чем бог. Ведь до сих пор еще никто не драл уши и не шлепал Духа по мягкому месту… Страшно, конечно, разговаривать с богами, но, вроде, не впервой!
— Нойдак пришел просить великого бога… — начал было Нойдак.
— Интересная сказка, — ответил юноша, сплюнув травинку, — а кто этот великий бог?
— Великий бог — это ты, — ответил Нойдак.
— Что, так тебе и сказали, что я — великий бог?
— Да нет… — Нойдак замялся.
— А как?
— Говорят, есть тут один бог, ни на что не годный, да глупый, ну, как Нойдак…
— А что же это за зверь такой, Нойдак? Никогда о таком не слыхивал… — засмеялся парень.
— Нойдак стоит перед тобой.
— Так это ты, что ли?
— Я — Нойдак.
— Так говори по-русски, так мол и так, я пришел, а не Нойдак.
— Нойдака… Меня учили уже так говорить, да все забывает… Забываю, — поправился на ходу Нойдак.
— А ты не забывай!
— Не получается.
— Мож помочь?
— Помоги!
— Ну, наклонись, а то вставать лень.
Ничего не подозревающий Нойдак наклонился к пареньку и… получил от него прямо в лоб, да такую затрещину, что отлетел на несколько шагов. На лбу его начала медленно наливаться шишка.
— Ты чего меня бьешь? — удивился Нойдак.
— Да это я тебе, паря, просто мозги вправлял, — усмехнулся Дурий Бог, — вишь, как вдарил, так и вправил!
— Что-то не чувствую, чтобы у меня мозги вправились, — заметил Нойдак с обидой.
— Ты не чувствуешь, зато я вижу и слышу, — юноша порядком развеселился, даже покатился по травке от удовольствия, — ты ж теперь глаголешь — «меня бьешь», а не «Нойдака бьешь»…
— А и вправду! — удивился Нойдак.
— Ну, получил свое, так и катись восвояси!
— Не затем я сюда пришел!
— А зачем?
— Просить тебя…
— Так уже ж получил…
— Нет, — Нойдак был упорен, как баран, — я тебя просить пришел. И — попрошу!
— Ну, ладно, коли так…
— Скажи только имя свое вначале, — спохватился Нойдак.
— А зови как хочешь, — махнул рукой юноша.
— Тогда скажи, как другие зовут!
— Да по разному, — паренек присел, — кто Дурием обзывает, а кто — Дурнем, некоторые — Дурашечкой, кто во что горазд.
— Да меня и самого Нойдак-дурачок кличут…
— А если ты дурачок, отчего ж у тебя рот не открыт и сопли не текут?
— А у тебя? — огрызнулся молодой ведун.
— Ну, лады! — как-то даже обрадовался словам Нойдака Дурий Бог, — Молодец, дурачок, а себе на уме! Стало быть, мой ты человечек, и помогать тебе мне придется… Мне тебе… Или тебе мне? Ладно, и так ясно!
— О великий и мудрейший Дурашечка, — начал Нойдак на полном серьезе, вызвав новый взрыв веселья у юного бога, — хочу я грамоте выучиться, да всем наукам…
— Так я тебе что, не даю, что ли — учись…
— Но все учителя одно твердят — староват я для учебы, на лавку не то что поперек, уже и вдоль не уложишь, а, мол, возьмешься тебя учить, так и не научишь, потому как кто-то от старости помрет — либо учитель, либо ученик… Глуп я, добавить бы мне такого, чтобы я выучиться успел!
— А, понятно, туго дается тебе наука?
— Не знаю.
— И сколько ты буквиц выучил?
— Одну.
— Понятно. Теперь помолчи, Дурак думать будет… — приказал Дурень и впрямь задумался, бормоча про себя, — ребенком сделать — нельзя, закон запрещает омолаживать, высечь розгой заветной — ее в земли немецкие уперли…
Бог Дураков почесал затылок сначала левой рукой, потом — правой, и, не удовлетворившись, закинул ногу и почесал башку уже и ногой, при этом Нойдаку стало явственно видно, что кроме рубахи на сем боге ничего больше нет, а волосы у него пониже пупка такие же золотистые, как и на голове…
— Придумал! — воскликнул Дурень и вскочил на ноги, — Пошли со мной!
Куда и зачем идти, Дурашка не сообщил, просто быстро зашагал по направлению к лесу. Достигнув первых деревьев, парень начал рыскать среди них. Нойдак шагал и шагал за удивительным юношей, вопросов не задавая, и лишь стараясь не отстать. Поиски продолжались долго-долго.
— Чую я, чую, где-то здесь он! — только и проронил Дурий Бог, упорно стараясь что-то отыскать на земле.
По всей видимости, искомое в данном лесу так найдено и не было, но юный бог взялся за дело туго и потащил Нойдака в следующий лесок. Нойдак сначала удивлялся — то лежал, ничего не делал, а теперь — такая прыть. Потом вспомнил пословицу — «Заставь дурака богам молиться, он и лоб себе разобьет!». Затем другую: «Носится, как дурак с писаной торбой…». «Что же это за писаная торба такая? — подумал Нойдак, — Наверное, это я…».
Наконец, он явно завидел издали то, что так долго искал и с радостным криком подбежал к какому-то странному, невиданному никогда ранее Нойдаком растению. Взялся осторожно и начал тянуть корешок. Тот вдруг начал кричать, как живой.
— И чего только этот чудак Род не навыдумывал! — хихикнул Дурий, вытащив странный корень из земли. Отряхнул, протянул Нойдаку, — Лопай! Се — корень тысячелетний, это то, что тебе надобно! Ешь его весь, и что б без остатка.
Нойдак послушно положил корень в рот, со страхом ожидая, что тот заорет, едва только в него вопьются зубы. Но — нет, пронесло, корешок больше не кричал, а Нойдак послушно сжевал его весь, без остатка, похрустывая землей и песком, которые проглотил, так и не решившись сплюнуть.
— Все слопал? Покажи рот! — Нойдак послушно открыл рот, юноша убедился, что съедено все, развернул Нойдака спиной к себе и дал ему пинка под зад, отчего бедняга улетел к ближайшему дереву и заполучил уже вторую в этот день шишку на лоб, — не плачь, еще свидимся, — добавил Дурашка, — да и не раз уж теперь…
* * *
— Какой корень ты съел, повтори! — спросил Темята, — какой?
— Тысячелетний, — ответил Нойдак, — он еще кричал, когда из земли тянули…
— И что, он так вот тебе и дал этот корень?
— Да, чтобы я сумел бы грамоту выучить, да науку ведовскую превзойти, — кивнул Нойдак.
— О Боги! — запричитал ведун, — Да за половинку такого корня любой каган али царь половину своих владений отдал бы, не задумываясь… А он — ему, что б грамоту выучил! А ты все съел, все, кусочка не оставил?
— Да нет, мудрый Дурашка еще посмотрел мне в рот, говорит, надо без остатка, все съесть…
— Ну почему так жизнь устроена? — Темята вновь схватился руками за голову, — Дураки дуракам да за так, дают то, что всю жизнь все мудрецы ищут, да найти не могут, почему так? Просто так, вот, отдал — и все…
Нойдак не очень понял причитаний ведуна. Странно, что этот немолодой уже человек так огорчается, что ему не досталось ни кусочка от того корня. Да и зачем он ему? Грамоту он уже и так разумеет, да и ведун — лучший в округе. Может, тоже чему выучиться хотел? С этими мыслями Нойдак покинул дом ведуна.
— Никому не рассказывай о том, — посоветовал на прощанье вконец расстроенные, но не озлившийся, тем не менее на весь свет Темята, — злые люди позавидуют…
Нойдак прислушался к этим словам. Раз уж этот старый мудрый человек советует помалкивать — так тому и быть. Да и зачем всем разбалтывать, в самом деле…
Глава 15
Какая ж вокруг была благодать! То самое, что на Руси называется бабьим летом — и тепло, и солнышко ласково греет, и листья на древах во все цвета изукрасились — желтые, рыжие, даже красные… Даже запах стоит вокруг какой-то приятный, хоть и нет яблонь поблизости — а все одно щедрой на плоды осенью пахнет!
* * *
— Люба ты мне, Полинушка! — в который раз, уже совсем уныло, повторил Рахта.
Между ними протекала маленькая речка, скорее даже ручеек, узенький, такой, что легко перепрыгнешь с места, без разбега дальше. Но сейчас эта речушка играла роль своего рода границы между молодыми людьми, и хотя они могли сейчас беседовать, даже не повышая голоса, полоска воды все же создавала иллюзию их разъединенности. И это чувство «переговоров через границу» с одной стороны страшно злило Рахту, который, получи лишь намек, тотчас бы перепрыгнул преграду, разделявшую его с любимой, но, с другой стороны, лишь эта условная разъединенность позволяла Полине сейчас стоять на открытом месте, не прячась, и беседовать с горячо любимым ею — увы, при жизни — человеком. Разумеется, девушка была в полном рыцарском облачении, лицо прикрывал шлем, руки — в рукавицах железных. О том, что внутри находится человек, напоминали лишь роскошные льняные волосы, ниспадавшие из-под шлема на металлическую спину — бармицу немцы, видать не носили. Да, волосы Полина не стыдилась показать — ведь они остались такими же, как и были при жизни, даже немного отрасли… Зато все остальное! Увы, чудо, сотворенное Лелем, позволило жизни остаться в мертвом теле, но не защитило само тело от обычного гниения, присущего всем мертвым телам — будь то трупы людей, животных или растений… Да, да — тело Полины продолжало гнить, не смотря на все ее старания — она не давала садиться на себя мухам, чтоб червей не насажали, ежедневно вычищала и мыла свой труп в речной воде. Но запах все равно оставался, что сводило бедную девушку с ума и заставляло в одиночестве лить бессильные слезы. Вот и сейчас она специально стала так, чтобы ветер дул на нее со стороны Рахты, а не наоборот. С одной стороны — впереди не было никаких надежд… Но и побыть возле любимого человека, не коснуться — так хоть взглянуть да голос услышать! Полина всем своим существом тянулась к Рахте. Но — нельзя!
— Я тоже тебя люблю, — повторила — в свою очередь в который раз — Полина, — но я не знаю, как мне быть…
— Как быть? Дай мне обнять тебя!
— Ты не понимаешь! — вздохнула мертвлячка, — Ты даже не представляешь, о чем говоришь! Я теперь не та, что прежде, я ме-ертва-ая! — последнее слово девушка едва ли не прокричала, причем по слогам.
— Мне все равно, я люблю и буду любить тебя такую, какая ты есть! — продолжал повторять свое Рахта.
— Нет! — крикнула Полина, испугавшись, что любимый сейчас бросится в ее объятия, — Если любишь, стой, где стоишь, и не ходи за мной…
Рахта еще долго стоял на берегу речушки и смотрел в ту сторону, куда ушла его любовь…
* * *
Разумеется, ни Сухмат, ни Нойдак не посмели бы подглядывать за Рахтой в момент свидания с Полиной. Оно и понятно! Но вот для Духа, этого наглого невидимого мальчишки — для него закон не писан. Рахта его все равно не видит и не слышит, а Полина, хоть и слышит, но тоже не видит. Так что можно и поподглядывать, надо лишь помалкивать. Но помолчав у речки, Дух не стерпел и выложил Нойдаку обо всем, что видел и слышал. А Нойдак тут же пересказал Сухмату.
— Что я и говорил, чем дальше — тем хуже! — вздыхал Сухмат, — Не к добру все это!
— Не к добру, не к добру, — повторил Нойдак, почти передразнивая, — а когда Полина Лихо изрубило — это к добру было? Сами-то, небось, к смерти приготовились? Не по силам ведь чудище оказалось? А теперь вместо спасиба — твердишь — не к добру, не к добру…
— От Лиха спасла, а теперь погубить норовит! Погубит она Рахту, ой погубит! — продолжал свое Сухмат.
— Ты богатырь, а причитаешь, как баба! — никогда раньше Нойдак не позволил бы себе такого. Может, корешок подействовал?
— Что, я баба? — взревел Сухмат и схватил Нойдака за грудки, приподнял, но сразу опомнился и бережно опустил северянина на ноги, — Да ты и прав, не пристало мужчине вздыхать. Будь что будет, а надо какое случится — поможем другу!
— Ты поможешь, и я помогу — чем смогу! — отозвался Нойдак.
— С каких это пор ты себя «якать» начал? — удивился Сухмат.
— Да, мне мозги вправили! — брякнул Нойдак.
— Это как? Скажи-покажи!
— Если я тебе покажу, ты меня долго бить будешь… — покачал головой Нойдак.
— Ну, хоть не больно было? — рассмеялся Сухмат, очевидно вспомнив популярную байку о том, как немого говорить учили.
— Средне… — совершенно серьезно ответил северянин.
— Видно, и впрямь тот Темята знатный ведун, — заключил Сухмат.
Нойдак хотел было возразить, что «вправил» ему вовсе не Темята, но вспомнив предостережения последнего, благоразумно промолчал.
* * *
Тем вечером беседа у костра явно не клеилась. Сухмат и Нойдак избегали смотреть в глаза Рахте, и, тем более уж — заводить речь о Полине. А Рахту, напротив, ничто другое, кроме Полины, и не интересовало…
— Рахта все намекал, что были у вас с ним какие-то похождения интересные в южных странах, — неожиданно нащупал нейтральную тему Нойдак.
— Были и похождения, — кивнул Сухмат.
— А правда, что есть такое жаркое место на юге, где все от жары ходят голые? — задал следующий вопрос северянин.
— Да, есть и такие страны, — самодовольно — «как же я много знаю!» — ответствовал Сухматий, не предчувствовавший подвоха.
— А если там все ходят голые, — Нойдак выдержал паузу и ляпнул, — то как же там отличают мужчин от женщин?
Сухмат на мгновение обалдел, потом до него дошло и он начал хохотать, к нему присоединился и Рахта, а забавное выражение лица у Нойдака явно показывало, что в этот раз он просто придурялся. Точнее — пошутил!
Нечто вроде хихиканья донеслось и из-за ближайших кустов. Всем было ясно, что Полина — рядом. Поняв, что надо помочь друзьям пройти трудный момент, Нойдак задал сразу же следующий вопрос…
— А что, действительно интересные там у вас Рахтой дела были?
— Интересные… — ответил Сухмат.
— Расскажи, ведь вы с Рахтой мне об этом мне никогда не рассказывали!
— Что, может и впрямь расскажем? — обратился Сухмат к Рахте.
— Действительно, расскажи, ведь и мне интересно, — донеслось из темноты. Полина поняла, что друзья уже догадались об ее присутствии и решила более не таиться.
— Я расскажу, — ответил ей Рахта, — но ты выйди на свет, сядь у костра.
— А твои друзья не испугаются?
— Я не боюсь, — сразу ответил Нойдак, — я много чего боюсь, но тех, кто меня спас от смерти — нет, не боюсь. И еще спасибо скажу!
— А я так боюсь щекотки одной, — усмехнулся Сухматий, — да и правду сказал Нойдак, мы теперь твои должники!
— Тогда плати долг, рассказывай свои сказки, да ничего не пропускай! — сказала Полина, выходя из темноты и садясь напротив Рахты у самого огня, — Особенно не пропусти, если да вдруг у Рахты темноглазая какая заводилась…
— Да что ты! — махнул рукой Сухмат, — это у меня все темноглазые были, а Рахта — он скромный, он и не глядел ни на кого…
Протест Сухмата, имевший целью защитить друга перед ревнивой возлюбленной, прозвучал несколько комично и окончательно разрядил атмосферу.
— Тогда я начну первым, — сказал Рахта, — было это два года назад, и были мы с Сухматкой в далеких землях… Впрочем, давай, Сухматий, лучше ты рассказывай…
/Сказ о греческом подарке./
— Все знают, что бабенки меня любят да жалуют, — начал сказывать свою сказку Сухмат, — и не токмо в Киеве, и не только по всей Руси, но и в Царьграде, и в Хазарии, и турчанки, и сарацинки…
Здесь мы позволим себе поверить словам Сухматия. В чем, в чем, а в этом деле он частенько блистал. И неизвестно еще, насколько ошибаться придется будущим ханам да султанам, предков в своих родословных перебиравши… Им ведь и невдомек, что подлинный папаша-то их вот этот молодой киянин. А как узнать? Ну, увидите наследничка лицом пригожего, да в плечах куда пошире сверстников — так сразу и начинайте отсчитывать — сначала возраст мальчугана, потом еще девять месяцев, ну, а уж потом попытайтесь прознать, не бывали ли в том граде проездом богатыри русские, а среди них — Сухмата, или, как его на востоке окликали — Сухмана-пехлевана?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42