– Сегодня у нас какой день недели?
– Вторник.
– Я не хочу тебя обижать и скажу тебе так: в понедельник я приеду в Горенку с комиссией. И если я увижу хоть одну соседку…
– Добрый и щедрый Акафей Акафеич! – чуть не разрыдался в трубку Голова. – До понедельника от этих тварей и следа не останется! Обещаю!
– Ладно! – ответил Акафей и положил трубку, не прощаясь.
– Кретин! – донеслось из норы, но Голова из чувства собственного достоинства ничего соседкам не ответил.
Среда
День начался, как всегда: в голове не было ни одной умной мысли. Василий Петрович даже позволил себе выпить немного кофе, чтобы прийти в себя. Ночью он, как зритель в кино, высмотрел с десяток кошмаров, все из которых заканчивались совершенно одинаково: он шел по Крещатику в наутюженном пиджаке и в белой сорочке с галстуком-бабочкой, но без штанов и в любимых малиновых трусах в белый горошек с плакатом в руках. На плакате было написано: «Ищу работу головы сельсовета. Срочно». А прохожие (хотя разве можно назвать прохожими сборище вурдалаков, упырей и марширующих на задних лапах презлющих собак?) строили ему хари и потешались над ним, и вскоре к нему подошел милиционер и стал распекать за нарушение общественного порядка.
– Ну, какой здесь порядок? – возмущался Голова, указывая на так называемых прохожих, но милиционер стал тащить его в участок и заставил выбросить плакат – единственный, хотя и жалкий способ найти опять любимую работу.
Одним словом, ночь прошла ужасно, и хотя утром Галочка отогрела его, как мать любимую дитятю, и собрала на работу, настроение у него было, как у человека, которого заживо, не по справедливости хоронят. Кроме того, подлый Васька и не думал ему являться.
«Вонючая тварь! – думал Голова. – Когда ему нужно, он тут как тут! Цицерон! А когда нужен он, так его, понимаешь, найти невозможно!»
Когда благоухающий кофе закончился, напомнив, что убежища от Акафея в Латинской Америке ему не получить, Василий Петрович направил свои стопы к Гапке, чтобы проверить ее обитель на наличие Васьки. И дудки. И тут же вспомнил, что Гапка как-то рассказала ему, что несколько раз пробовала вывести соседок из дома, но дудка не помогла. Гадский инструмент, видать, себе на уме. Значит, остается только Васька.
Но дом, в котором он прожил столько лет, был неприступен, как крепость, и не проявлял признаков жизни.
– Гапка! – позвал Голова и без долгих раздумий пнул туфлей дверь.
Но эффект превзошел все его ожидания – дверь как была, так и осталась, а у туфли оторвалась подошва и теперь уже только черный тонкий носок отделял ногу начальника от холодного дощатого крыльца, на котором он стоял.
– Гапка! – возопил Голова и ударил дверь второй, пока еще дееспособной ногой. И вторая подошва легла возле первой, и остатки, а точнее, верхние части туфель совершенно не грели ноги, которые тут же промерзли до костей.
– Гапка! – Голова не смог сдержать эмоций, которые нахлынули на него. – Я сожгу этот свинарник, видит Бог, сожгу.
И только тогда суровая дверь приоткрылась и из-за нее показалась Светулина рожица.
– Василий Петрович! – заулыбалась прелестница. – Вы одни или с ремнем?
Голова не стал выслушивать женский бред и вошел, отодвинув племянницу плечом. Гапка заседала за столом и, судя по всему, пыталась позавтракать. Приход бывшего благоверного расстроил ее планы и пищеварение, и она быстро соображала, что можно от него спрятать, пока тот не вцепился в еду. Она забыла, что он живет как у Христа за пазухой и ни в чем не нуждается и нарезанная колбаска не вызывает у него во рту водопад из слюней. Но увидев Гапкины подлые поползновения, Голова плюхнулся за стол, поставил ноги на перекладины, чтобы сквозняк не вымещал на них свою злобу, и попросил чаю.
– Не поняла! – вскинулась на него Гапка. – Здесь что – сельпо или корчма? Если всякие будут сюда заходить завтракать, как к себе домой… Я ведь на пенсию живу, а не на взятки…
– Заткнись, – нежно посоветовал красавице Голова. – Ты мне лучше скажи: Ваську не видела?
– Этой ночью таскался тут и просил селедочную голову. Говорил, что если не дам, так он сойдет с ума, как будто привидение может сойти с ума.
– А про крыс ты у него не спрашивала?
– И слушать не захотел! Говорит, давай селедочную! голову, и все. А откуда у меня ночью селедка? Я что – закусываю?
– Я у тебя сегодня переночую, – сообщил своей бывшей супружнице Голова, осматривая ее, как осматривал бы барышник породистую лошадь.
– Лучше ты сразу на кладбище ложись, вурдалак, – тихо ответила ему Гапка. – Нам таких, как ты, здесь не надо. Да и краля твоя городская дебош устроит, а нам отвечай. Грицька вызову, пусть он тебя в шею и вытурит из дома, который ты долгие годы осквернял своим присутствием.
Голова понял, что вряд ли стоит подвигать Гапку на продолжение монолога и молча налил себе чай, придвинул блюдо с колбасой – не потому, что был голоден, а из принципа. Светуля тоже сделала себе бутерброд и принялась азартно его уминать. Завтрак, как завтрак. Говорить было не о чем – они и так друг о друге знали все.
– Постель мне приготовь, – сказал Голова, когда после огромной чашки чая его прошиб приятный, как после баньки, пот. – А я рыбью голову принесу, может быть, Ваську и приманим.
Гапка ничего не ответила. Ей хотелось просто вкусно и молча в компании Светули позавтракать, а рок опять занес к ней драчуна, повесу и пьянчугу, от которого одни только неприятности.
Голова не стал ожидать ответа и ушел в сельпо, обжигая ступни о промерзшую ночью землю, покупать туфли. Но туфель там не оказалось, и он был вынужден довольствоваться кедами, которые совершенно не подходили к добротному синему костюму (Голова любил синий цвет, напоминавший ему, что где-то существует море, на которое ему всегда было лень ехать).
А в присутственном месте Тоскливец, чтобы развлечься, катался по помещению на его кресле. Паспортистка и Маринка хихикали, как будто было из-за чего. Пошел дождь, и птицы стали разыскивать, куда бы спрятаться от настырных холодных капель.
– В магазин сгоняй! – приказал Тоскливцу Василий Петрович. – Принеси мне рыбью голову, но только пусть хорошо ее завернут, чтобы я костюм не испачкал.
Тоскливец проворчал что-то про собаку, которую выгоняют на улицу в непогоду, но возражать не посмел.
Соседки, однако, заподозрили, что против них затевается заговор и, как сирены Одиссея, стали уговаривать Голову покуролесить с ними «без последствий».
– Чтоб нам не сойти с этого места! – вопили они из норы. – Зачем тебе рыбья голова? Ты же сам Голова! Иди к нам, и мы исполним тебе, и только тебе, не виданный ни одним из смертных райский танец! А за колени не бойся! Будут, как простыня: белые и гладенькие. Так что иди! Ведь рыбью голову не поцелуешь, а вот нас… Дались тебе эти рыбы! Иди к нам, иди!
Голова прямо даже растерялся – столько хорошеньких рожиц высовывалось из норы… И к тому же забесплатно… Но тут он вспомнил, как мучительно односельчане избавлялись от дурацких зеленых крыс, которые разукрасили их наивные тела, как они протирали колени до дыр жестокой пемзой. Вспомнил Голова, и как исчез в норе стул, который Тоскливец стибрил где-то в городе. И не поддался на их подлые штучки.
– Цыц! – пригрозил он им. – А то открою стрельбу.
И те на время замолчали, пока не вспомнили, что оружия у него нет.
И принялись издеваться, как над полоумным. Но Голова все стерпел. Ему сейчас было не до них. Только бы уговорить Ваську открыть свой секрет. Но тот ведь тоже хорош гусь, упрямый и мало предсказуемый.
– Галочка, – сообщил он своей подруге по телефону. – У меня новости: я сегодня у Гапки заночую, но не для того, а…
Галочка положила трубку, и его объяснения застряли у него в горле горьким комом, как у ребенка, которого напрасно обвинили в чем-то и не позволили оправдаться.
«Ну, ладно, – сказал сам себе Голова. – Я ей потом все объясню».
И вечером он, как на Голгофу, отправился к Гапке. Дверь ему открыла Светуля, одетая скромно, но со вкусом: в кокетливом фартуке с оборочками, который напоминал набедренную повязку.
– Василий Петрович пожаловали! – громко объявила она, как объявляет дворецкий где-нибудь в замке о прибытии на бал очередного гостя. Но Гапка отнюдь не была расположена к светской жизни и спрятала в холодильник довольно объемистую кастрюлю.
«Жадина», – подумал Голова, который за день изрядно проголодался и сейчас мечтал о кастрюле горячего борща вприкуску с чесноком. Кроме того, до него дошло, что рыбью голову он забыл в сельсовете.
– Рыбу забыл, – сообщил он. – Сейчас вернусь.
И он снова вышел на промозглую от холода улицу, на которой, кроме него, не было ни души. И на душе у него лежала печаль, которую могла развеять одна только Галочка, но она была далеко и не хотела его слушать. И тут у него в кармане пронзительно, как никогда раньше, зазвонила мобилка. «Галочка!» – догадался он. Но ошибся. Хриплый голос трансвестита, по которому уж никак нельзя было догадаться, к какому полу принадлежит невидимый собеседник, сообщил Голове, что тот очень рискует. И пусть он лучше убирается в город хоть ползком, но не пытается с помощью Васьки проникнуть в тайну соседок. «Тебе она все равно не по зубам, – убеждала его телефонная трубка. – А в историю можешь вляпаться со многими неизвестными. И оказаться за решеткой, да за такой, что никакая Галочка тебя не вытащит. Поезжай лучше в город, там тебя накормят, поужинаешь и ляжешь спать».
«А в понедельник меня уволят навсегда, – подумал Голова, – ну уж нет».
И стал раскручивать собеседника на разговор, чтобы побольше выведать.
– Ты такой добрый и заботливый, – стал лгать Голова. – Дай тогда мне совет. Как мне сделать так, чтобы в понедельник Акафей не увидел соседок? А ведь он будет с комиссией, и если увидит хоть одну соседку, то тогда мне конец.
– Нет ничего проще, – собеседник тоже лгал, причем еще более вдохновенно, чем Голова. – В понедельник в норах не будет ни одной живой души – соседкам самим не выгодно, чтобы их застукали с поличным и начали борьбу с ними по полной программе. Комиссия никого не увидит, а после обеда, в корчме, она и вообще забудет, какое село проверяла. Можешь мне доверять. Я желаю тебе только добра.
Разумеется, собеседник Головы (а это был черт) нагло лгал – он добивался того, чтобы Голову выгнали с работы с тем, чтобы предложить ему подписать известный договор под обещание устроить его обратно. Но Голова, десятки раз битый на протяжении своей многострадальной жизни, не был склонен доверять даже самому себе или своему внутреннему! голосу, а уж какому-то аферисту, который то ли пугает, то ли вводит его в искус, он и подавно не был склонен верить.
– Будь по-твоему, – солгал Голова, и причем довольно уверенно, – не буду я искать Ваську. На черта он мне? Поеду домой борщ есть.
– Вот это разговор! – поддержал его чертяка, и они попрощались и каждый был уверен, что обхитрил противника.
А Голова возвратился в сельсовет в тот момент, когда Тоскливец нашептывал на ухо Маринке какие-то нежности, а та уже склонялась к тому, чтобы забыть, какой он потаскун и предатель, и уже не так категорично, как пятнадцать минут тому назад, отказывалась его облагодетельствовать и позволить полюбоваться на свою красоту, как он ее о том просил. Они настолько заворковались, что перестали обращать внимание на угрозы соседок донести обо всем Кларе, и совершенно напрасно, потому что соседки не преминули той тут же все выложить, и Клара, побряцывая своим поясом, как рыцарь, приготовившийся к турниру, заявилась в сельсовет почти одновременно с Василием Петровичем, и пока тот вынимал рыбью голову из холодильника, в присутственном месте разразился очередной шторм.
– Как это так, – кричала Клара, – чтобы тебя нельзя было ни на минуту оставить!!? Неужели у тебя нет других дел и забот, как охмурять эту несчастную, малопривлекательную женщину?
Тоскливец промолчал, полагая, и не без причин, что Маринка возьмет инициативу на себя.
– Так это я – несчастная, малопривлекательная женщина? – спросила Маринка, которая в этот вечер не напоминала ни несчастную, ни тем более малопривлекательную – чертяка постарался на славу и ее светлые волосы сами собой уложились в затейливую прическу, а возвышенности на груди вздымались, как вулканы перед извержением лавы, и при этом глаза ее блестели, словно их заменили драгоценными камнями.
Клара еще раз осмотрела разлучницу, и пришла к выводу, что она ее недооценила.
– Ну, ладно, – Клара сменила тон. – Пусть привлекательную и довольную собой, как свинья, валяющаяся в грязи, девушку. Но вопрос не в этом, неужели ты должен приставать к каждой юбке, независимо от того, что скрывается под ней?
– А что может скрываться под юбкой? – Тоскливец вытаращил глаза.
– Под этой юбкой скрывается твоя погибель! – категорически заявила Клара. – И тебе самому это известно.
Ничего подобного Тоскливцу известно не было, но он задумался и ушел с Кларой, даже не попрощавшись с «ангелом во плоти», которому еще несколько минут назад пел такие дифирамбы, что у «ангела» кружилась голова.
– Мужчины, они все такие, – соседки теперь подлизывались к Маринке, чтобы каким-нибудь образом нагадить ей еще больше и избавиться от конкурентки.
Но та не стала их слушать и ушла, громко хлопнув дверью. И Голова остался в присутственном месте совершенно один, если не считать рыбью голову, которая пялилась на него выпученными глазами, как бы вопрошая о том, что еще людям от нее нужно.
– Сволочи вы, – сказал Голова соседкам, – из-за вас одни неприятности.
И Голова набрал Галочку и стал объяснять про комиссию и про то, что ему по зарез нужен Васька и что только поэтому он вынужден идти к Гапке, но Галочка, как он чувствовал, верила ему с большим трудом, а потом вообще принялась жалобно всхлипывать, словно каждое его слово жалило ее, как укус змеи, а потом связь прервалась.
И Голова закрыл сельсовет на висячий замок, понимая, что это чистая формальность, потому что внутри бесчинствует нечистая сила, на которую даже облеченный властью Гринько не способен найти управу. И зашагал по холодной земле к Гапке, проклиная холодные кеды, которые скорее холодили, чем грели его ноги, готовые вот-вот уступить мучительной судороге. Но вот наконец и змеиное гнездо – Гапкин дом. И Светуля услужливо открывает дверь, и, что самое удивительное, ему совершенно не хочется ее ущипнуть. Проклятая старость! Или виновата привязанность к Галочке, а не старость? Поди, разберись.
– Васька не забегал? – деловито осведомился Голова.
Но ответом ему было напряженное молчание, словно тетка и племянница набрали воды в рот.
– Васька, спрашиваю, не забегал?!! – уже громче повторил Василий Петрович, чтобы разогнать эту тягостную тишину, которая комариным, писклявым звоном норовила свести его с ума.
Тишина.
– Ладно, – сказал сам себе Василий Петрович и подошел к холодильнику, открыл замызганную из-за Гапкиной лени дверцу и вытащил приглянувшуюся ему кастрюлю. И точно, Гапка сварганила борщ. Да еще какой! Густой, с мелко нарезанной свеклой и кусками свинины. Голова принюхался – запах умопомрачительный.
«Хоть борщ под пенсию научилась готовить», – злобно подумал Голова и поставил кастрюлю на плиту. Оглянулся. Гапка и Светуля, как завороженные, сидели за столом и смотрели на него.
– А сметана у тебя есть? – поинтересовался Голова у хозяйки дома, подозревая, что она опять не ответит и вечер, да и всю ночь он проведет с двумя мумиями, которые будут пялиться на него и молчать. Но он ошибся, потому что вопрос про сметану оказался той последней соломинкой, которая переломила спину верблюду.
– Сметану? – вдруг повторила Гапка его вопрос. – Сметану? Чужой, погрязший в грехах человек врывается в дом, дорывается до холодильника и еще требует сметану. Что ты, Светуля, можешь об этом сказать? Да ведь это еще не все. Ведь он потом что-нибудь разобьет или сломает и при этом найдет множество способов, чтобы себя оправдать. Да и соседок ведь он в село приманил, чтобы они попустительствовали его похоти, которая страшна, как смертный грех, и если от них народятся такие же, как он, то они сожрут все село, как саранча, и мы убежим голы и наги и без крыши над головой, и все потому, что когда-то кто-то по ошибке произвел на свет это двуногое чудовище и назвал его Васенькой.
Гапка замолчала. Светуля продолжала хранить молчание.
Борщ на плите почти закипел, и Голова налил себе большую, от души, миску. Нашел штоф. Выпил за гостеприимных хозяек и важно приступил к еде. А по хате тем временем распространялся рыбий запах от головы, которую Василий Петрович небрежно бросил возле входной двери прямо на пол. И какой-то приблудный кот стал скрестись в дверь, но без толку. Потому что его никто не думал пускать.
«Это не Васька, – думал Голова, которому было лень вставать, чтобы проверить, – у привидений когтей не бывает».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21