Можно найти малопульку. Кристеп знает, где её найти. А патроны к ней он ещё раньше запас - двенадцать патронов.
- А ничего нам не будет?..
- Откуда будет? - засмеялся он. - Я обратно её положу, куда мама спрятала, никто не узнает!..
В своём дворе Кристеп повёл меня в сарай, к большому сундуку, который стоял в тёмном углу, и с самого низа вытащил малокалиберку; она была спрятана под мохнатой медвежьей шкурой.
- Это мама... боится... - сказал он. - Идём! На протоку, туда, где весной я рыбачил с отцом.
- Пойдём, пойдём! - обрадовался я. - В тайге живу, а настоящей тайги ещё ни разу не видал. То в машине мчался, то на борту парохода стоял, и тайга проплывала мимо меня.
Мы хотели позвать с собой Сольджута, он бы нам помог: недаром же его зовут "находящий по следу". Но Сольджута нигде не было. Должно быть, он тоже к товарищам побежал.
Винтовку нёс Кристеп дулом вниз. Так носят её охотники, чтобы не задевать за ветки. А нам тоже было так удобнее: винтовка меньше бросается в глаза, никто нас не остановит, не спросит, где мы взяли оружие и куда направляемся... Пройти незамеченными нам всё же не удалось. Сзади внезапно раздался крик:
- Мальчики! Мальчики! Постойте!
Кристеп сжался, но не обернулся, продолжал идти и спросил у меня:
- Бежим?
- Постой! Голос вроде знакомый...
- Же-е-еня-а! По-до-жди-и!.. Кри-ис-те-еп!..
- Да это же Олька! - Я остановился и посмотрел назад.
- Она? - спросил Кристеп.
- Ну да... Откуда только вывернулась!
Мы стояли и смотрели, как она бежит к нам по улице, по той самой, где недавно другая девчонка гонялась за непослушным телком.
Кристеп стоял к Оле боком и, когда она подбежала, старался не шевелиться - может быть, не заметит винтовку.
- Вот хорошо, что я вас увидела! - заговорила она, ещё не успев отдышаться. - Я ведь тоже в кино не пошла - продала свой билет. А вы куда? Чего хотите делать?
- Да ничего, гуляем, - ответил я.
- Гуляете? Разве так гуляют? Думаете, Олька дура... Олька не увидит... Откуда, Кристеп, у тебя ружьё?
- У меня ружья нет, - сказал Кристеп и повернулся к ней лицом. - Это винтовка малокалиберная.
- Нам некогда, мы идём на протоку, в тайгу, - сказал я.
- Вот хорошо! И я с вами.
- Нет, - отрезал я. - Ещё не хватало!
- Почему?..
Она же никогда сразу не уймётся.
На этот раз ей ответил Кристеп:
- Женщина в тайгу ходит ягоды собирать. Охота - мужское дело.
- А вот и нет! По радио рассказывали - я сама слышала, - есть одна женщина, кажется в Средне-Колымске, она больше всех мужчин принесла песцовых шкурок!
- Одна такая есть, больше нет, - сказал Кристеп.
- Почему мне нельзя с вами?..
Пришлось мне снова вмешаться. Кристеп ведь много слов говорить не любит, а тут просто так не отделаешься.
Я сказал:
- Потому... потому, Кристеп слыхал: там, на протоке, появилась рысь. И мы хотим её подстрелить, чтобы не шлялась на свободе, чтобы не напала на кого-нибудь.
Кристеп посмотрел на меня и кивнул головой.
- Да вы что?! Она же вас разорвёт!
- Кто кого, - сказал Кристеп и свободной рукой погладил ствол.
- Мы сами шкуру с неё сдерём, - погрозил я.
- А мне потом покажете? - Оля, кажется, начала сдаваться.
- Покажем. Только ты никому не говори, куда мы... Под вечер приходи к магазину, туда, где брёвна свалены, знаешь?..
- Знаю, приду, - ответила она.
Мы пошли дальше и позволили Оле проводить нас до последнего дома. Здесь она осталась и смотрела нам вслед.
Мы с Кристепом обернулись и ещё махнули ей рукой.
А как только дом скрылся, Кристеп снял винтовку с плеча, заложил в ствол патрон и затвор поставил на предохранитель.
- Так, - сказал он, и мы снова зашагали.
Тайга с обеих сторон подступала к дороге. Деревья стояли стеной. Ветки у них были голые, а когда мы шли по обочине, ступать было мягко: на землю нападало много рыжей хвои, нога тонула в ней. Нет, на Севере всё как-то по-особенному, не так, как всюду!
- Как же это? - спросил я. - Сосны-то всю свою хвою порастеряли! Вон сколько её опало!.. А ещё говорят про них - вечнозелёные...
- Какие сосны, где сосны видишь? - засмеялся Кристеп. - Лиственницы это... Они всю зиму будут стоять голые, а весной оденутся в новую хвою. Сам увидишь в апреле. А сосны - вон справа есть немного сосен.
В самом деле, кучка сосен стояла справа, и хвоя у них была темнее. И ветки росли высоко над землёй, выше, чем у лиственниц, - самому долговязому не достать.
- Плечо у тебя не устало? - спросил я. - А то давай я понесу, хочешь?
- Ты никогда не держал ружьё в руках, - сказал Кристеп. - Тебе нельзя - оно заряженное.
Я обиделся и замолчал и не обращал никакого внимания, что там Кристеп рассказывает, пока мы идём и никак не дойдём до его протоки.
Я был доволен, что мы не достали билетов и пошли в тайгу вместо кино.
Тайга... Кристепу позавидуешь. Вот бы и мне пожить на зимовье!.. Я бы всё знал не хуже, чем он. А сейчас никакие звери нам не встречались. Наверно, потому, что мы шли не таясь и разговаривали громко.
- Давай, Кристеп, помолчим, - предложил я. - Зайца, может, тогда увидим. Или лисицу!..
- Никого не встретим... Человек близко. Зверь не любит, когда пахнет человеком, зверь боится, дальше уходит. Если хочешь, помолчим.
Мы замолчали. Но это не помогло. Звери, наверно, увидели, что люди идут не как-нибудь, а с ружьём. И попрятались. Одни вороны перелетали с ветки на ветку и что-то каркали друг другу. Но что - вороны! Их в самом посёлке сколько угодно. Не ворон же я пришёл смотреть!
А что, если бы мы по-настоящему выслеживали рысь?.. Как только я об этом подумал, мне показалось, она тотчас прыгнет на меня сзади, и я голову в плечи втянул. Но я бы ни за что не повернул обратно! Я старался ещё тише ступать, носки загибал внутрь. Глазами стрелял во все стороны, чтобы первым заметить рысь и сказать Кристепу, если она действительно тут где-нибудь прячется. Он говорит, поблизости от человеческого жилья зверей не бывает... Но ведь братьям этим, из газеты, встретилась же она!
Один раз мне показалось: что-то шуршит в кустарнике! Я замер на месте... А Кристеп - ничего... Не остановился, не снял с плеча винтовку, продолжал идти. И я пошёл за ним. И вдруг заяц, живой заяц под кустом! Я присмотрелся: это серый камень там лежал.
Кристеп свернул в сторону. Тропинка была еле заметна, но она привела нас на берег протоки. Края у неё уже были затянуты льдом: "забереги" это называется. Мы стали бросать камни, но лёд не могли пробить; камни застревали и чернели, как изюмины в манной каше.
Кристеп сказал, что летом будем ходить сюда купаться. Вода здесь не такая холодная, как в реке. Вода течёт медленно, и солнце успевает её нагреть.
- Так... Что же вы, камни на лёд бросаете, а где же, где ваша рысь?
Камень выпал у меня из руки. Я быстро обернулся - Оля!.. Оля вышла из-за старой сухой корчаги и ехидно улыбалась, глядя то на меня, то на Кристепа.
- Так где же рысь?..
- Убежала, - ответил я. - Она поняла, что мы за ней пришли, что у нас есть оружие, и убежала.
- И не ври, и не ври! Я шла за вами следом, всё время шла. Не было никакой рыси. Ты, Женя, говорил: хоть зайца бы увидеть... И никого не было. И здесь нет. Хоть и подальше это от посёлка...
Беда с девчонками... Всё они видят, всё знают... Но возразить Оле было нечего: на протоке никого, кроме нахальных ворон, не было. Зря мы, выходит, рисковали и тайком утащили отцовскую малопульку. Малопулька есть, патроны есть, - быть в тайге и ни разу не выстрелить?..
- Давай бабахнем, Кристеп, - предложил я. - Зачем обратно тащить патроны? Или ворону подобьём, чтоб не каркала.
- Лучше поймать её и научить говорить, - сказала Оля.
- Ещё не хватало, чтоб и вороны разговаривали, - сказал я. - Давай бабахнем!
- Нет, - ответил Кристеп, и когда он так говорит, таким голосом, его не заставишь что-нибудь сделать. - Охотник не будет даром жечь патроны.
- Придумал тоже... И пострелять нельзя! Так мы же с тобой не охотники!
- Кто ружьё взял и в тайгу пошёл, тот охотник. Подождём, Ыйген... Может, заяц прибежит.
- Нечего больше зайцу делать - он под вашу пулю помчится, - сказала Оля. - Очень ему надо!
Кристеп снял с плеча винтовку, отодвинул затвор, и маленький патрончик выпрыгнул и упал на песок. Кристеп поднял, подул на него и положил в карман телогрейки, к остальным одиннадцати.
- Учиться будете? - спросил он. - Как целиться, как курок нажимать? Хотите?
Конечно, мы хотели.
Первым улёгся на землю я, животом вниз. Кристеп сверху командовал, и я делал всё, как он говорил.
Приклад упирался в моё правое плечо, а левый глаз я крепко зажмурил. Я целился в ворону, которая сидела на острой верхушке большого камня и клювом оглаживала свои перья. Я старался, чтобы мушка на конце ствола совпала с прорезью прицела. А мушка, как назло, уходила то вправо, то влево... Когда она всё же совпала, проклятая, непоседливая ворона сказала "карр", замахала крыльями и полетела к той самой корчаге, из-за которой появилась Оля.
- Оксэ! - возмутился Кристеп. - Камень видишь, слева лежит от большого?.. В него целься. Камень не улетит никуда и не убежит...
- А я когда буду учиться? - сказала Оля. Она стояла рядом с Кристепом и пританцовывала от нетерпения.
- Женя научится, потом ты.
На этот раз у меня мушка быстрее совпала, и я затаил дыхание и спустил курок. Раздался щелчок, и я открыл затвор: так делают, чтобы пустая гильза выскочила и можно было бы снова заряжать винтовку.
Потом Оля целилась в тот же камень. Она с первого раза быстро щёлкнула, сказала, что мушка с прорезью у неё точно совпала. Сказать-то можно, а как проверить? Это тебе не задача, где сразу видно, решал ты её самостоятельно или списал. Ещё Оля сказала, что она будет, как та женщина-охотница из Средне-Колымска, ничуть не хуже.
Долго учиться целиться нам мороз не позволил, и мы приставили малопульку к островерхому камню и гонялись друг за другом, чтобы согреться. Олю никак не поймаешь - она увёртливая, и я преследовал Кристепа. Он и так и этак, но я всё же его поймал: загнал в бурелом и ему некуда было деваться. Возле поваленной сухой сосны я его и стукнул по плечу.
Его теперь была очередь ловить, но ему тоже не удалось захватить Олю. А меня он прижал к самому берегу. Я - на лёд, но только наступил, лёд хрустнул и от ноги побежала трещинка. Я скорей обратно на берег, навстречу Кристепу, и поднял кверху обе руки.
Уходить из тайги никому из нас не хотелось, но пора было возвращаться.
Пообедать бы надо, но мы же не догадались еды с собой захватить. Да и мама начнёт беспокоиться: она не знает, где я, куда мы пошли. Она всегда беспокоится, если меня нет долго, как будто со мной, как с маленьким, может что-нибудь случиться.
- Да пора, пора!.. - заторопилась Оля. - Мы долго будем до дому идти - рысью шкуру ведь очень тяжело тащить...
Я хотел её дёрнуть за косу, чтобы не дразнилась, но она отскочила и побежала по тропинке между деревьями.
Мы с Кристепом побежали за ней.
Как я думал, так и вышло.
- Ты где же ходишь? - спросила мама, стоило мне толкнуть дверь в комнату. - В два часа я была в кино, брала билеты на вечерний сеанс, думала тебя встретить. Как раз выходили ребята... И не нашла. И уже тревожиться начала. Разве можно так надолго пропадать?
- Никуда я никогда не пропаду, - сказал я. - Мы вместо кино ходили в тайгу, на протоку... Недалеко, недалеко!.. Не делай таких глаз, пожалуйста, а давай скорей обедать. Знаешь, я какой голодный... Как пять волков зимой.
А что было бы, если б она узнала, что мы винтовку с собой брали и патроны, что у меня под ногой лёд треснул, когда я от Кристепа убегал!..
После обеда я снова с ним встретился. Винтовку удалось незаметно положить туда же, где она лежала, в сундук, под медвежью шкуру. Мы до вечера бегали с Олей и другими ребятами, и домой я пришёл затемно. Мамы не было. Ключ лежал в нашем условленном месте, за бочкой в сенях.
Мама пришла позднее. Картина ей, наверно, понравилась. Она, пока разогревала на керогазе ужин, улыбалась и напевала.
За столом я завёл разговор о том, что в здешней школе ничуть не легче учиться, чем в московской. А ребята, дураки, завидовали мне, когда я уезжал на Север. Думали, что тут получить пятёрку - раз плюнуть... Как бы не так! Попали бы сами, другое запели бы...
- Да-да... - сказала мама.
Это я очень правильно сделал, что заговорил с ней о школе. Пусть она знает, что Вера Петровна строгая учительница и двойку может запросто поставить, не успеешь и оглянуться.
- Ребята у нас её боятся, - продолжал я. - Она ведь каждый день у всех проверяет домашние задания, как ей не надоест! И велит, чтобы красиво писали, без помарок. А как ты думаешь, что лучше - писать без помарок, но неправильно или с помарками и правильно? А-а?..
- Что? - переспросила она.
- Я говорю, как быть: если ты кляксу поставил, а она не разрешает листы вырывать. Так пусть у человека и будет с кляксой тетрадка, пока не кончится?
- Пусть будет с кляксой, если этот человек неряха, - ответила мама и снова задумалась.
Я тоже задумался и решил, что про школу хватит. Но ведь я же не успел ей рассказать про вчерашние патроны, про Сольджута - как я с ним подружился, про золотистую уху, которой меня кормил Спиридон Иннокентьевич. Этого хватит на весь вечер, а там и улягусь спать.
- Ты знаешь, - начал я, - Спиридон Иннокентьевич - это отец Кристепа - обещал научить меня охотиться. Буду уток тебе приносить, гусей, диких гусей... Только не сейчас а весной, когда они с юга полетят к родным гнездовьям. Кристеп говорил, ох и много их весной бывает! С одного выстрела по три, по четыре утки запросто снимают.
Мама кивнула. Она плохо слушала. Какая-то была не такая, как всегда. Может, у неё опять трудный больной - тяжёлый случай, как она говорит. Что это, в самом деле! В больнице она и без того много времени проводит, а теперь ещё и дома будет думать о том же самом, не видеть меня и не слышать. Как будто это не я сижу напротив и про разное ей говорю!
Я замолчал, больше ни слова не сказал. Но мама на это не обратила никакого внимания. Выходит, я зря обижался? Сказать ей про двойку? Она тогда так же будет сидеть и смотреть в окно, словно там что-то можно увидеть в черноте. Да, можно сейчас... Всё равно уже поздно и я никуда не собираюсь идти.
Мама встала из-за стола, надела клеёнчатый пёстрый фартук и принялась мыть посуду в большой зелёной миске с белыми крапинками. Я покачался немного на стуле и решил, что теперь самое время, если уж начинать...
- Я вчера двойку получил, - сказал я и перестал раскачиваться. Двойку по этой несчастной арифметике.
Она с размаху опустила чайную чашку в миску, чуть не разбила, и мокрые руки засунула в карманы фартука. Ага, теперь-то услыхала, о чём я говорю!
- Вот это мило! За что же двойку?
- Я у доски не мог решить задачу про отца, сына и дочь, которые белые грибы собирали, только белые, а все другие пропускали... Вера Петровна мне и поставила в журнал, а я сперва думал, она не поставит.
- Так вот для чего ты завёл речь, что здесь труднее, чем в Москве, учиться!
Она, выходит, кое-что всё же слышала. А сейчас начнёт про то, как она сама училась в школе, как хорошо задачи решала и по всем, по всем предметам получала одни пятёрки. У всех ребят, у тех, кого я знаю, родители очень хорошо учились, когда ходили в школу.
Но она только головой покачала и сказала:
- Ох, Женя, Женя...
Я приготовился долго её слушать и потому очень удивился, что всё так обошлось.
Пока не поздно, пока она не передумала, надо ложиться.
Мама заставляла меня ещё горячего молока выпить, хотя мы недавно ужинали, но я не стал.
Я разделся и лёг в кровать.
Заснул не сразу. Отвернулся к стене и думал: что такое сегодня случилось с мамой, просто невозможно понять?! Что она там сейчас делает, почему тихо в комнате?..
Мама одетая лежала на своей тахте, в руках держала раскрытую книгу. Но она не читала, потому что ни разу не перевернула страницы. Когда заметила, что я на неё смотрю, встала с тахты и пересела ко мне на кровать.
- Ты почему не спишь, а?
- А ты про что думаешь? - спросил я. - Опять... опять про своих больных? Так нельзя, так у тебя голова заболит, если всё время думать про одно и то же!
- Нет, Женя, я думаю о нас с тобой.
- Я двойку исправлю, ты не думай, - успокоил я её.
- Спи, глупый, - сказала она и положила руку мне на плечо. Рука была мягкая и тёплая.
Я не понял, почему я глупый, но, чтобы она не ушла, положил свою руку на её руку и снова отвернулся к стене, коленки подтянул к животу. Мама продолжала сидеть рядом со мной, и я сам не заметил, как заснул.
3
Вот уж я никогда бы не поверил, что так может быть!
Вчера солнце вовсю светило, а когда утром я подошёл к окну, всё кругом было белое, как будто расстелили тысячу больничных халатов.
Первый снег!
Я тотчас вытащил из шкафа валенки, надел их, притопнул и выбежал наружу, телогрейку на ходу натягивал.
Снег, наверно, падал ночь напролёт, столько его нападало! Он был пушистый, мягкий; во дворе только узкая цепочка маминых следов вела за ворота. Снежинки и сейчас медленно кружились, я ловил их на рукав, они садились на него и не таяли. Это снег уже на всю зиму лёг;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13