«Подозреваемый»: Азбука-классика; СПб.; 2005
ISBN 5-352-01665-X
Аннотация
Джозеф О'Лафлин – преуспевающий психиатр, лучший специалист по опасным фобиям. Он не может отказать, когда мрачный инспектор Руиз просит его осмотреть только что найденный полицией труп девушки. Основная версия – нападение маньяка, на теле жертвы обнаружено более двадцати ножевых ранений, но О'Лафлин понимает, что большую часть ран, включая смертельную, девушка нанесла себе сама. Он узнает в жертве свою бывшую пациентку и… становится главным подозреваемым по делу об убийстве – кто-то подбрасывает полиции улики, свидетельствующие о его виновности.
Действие разворачивается на улицах величественного Лондона и пасмурного Ливерпуля, где каждый мелькнувший в тумане незнакомец может оказаться убийцей или следующей жертвой. Инспектор полиции, коллега на работе, обаятельный пациент – под какой маской скрывается враг? Кто он – маньяк-безумец или хладнокровный преступник, манипулирующий сознанием своих жертв и заставляющий их совершать мучительные самоубийства?
Психиатр начинает смертельно опасное расследование.
Умный, изобретательный и по-настоящему страшный роман, не уступающий таким бестселлерам, как «Я убиваю» Джорджио Фалетти и «Психиатр» Майкла Фишера.
Книга уже переведена на 15 языков, компания BBC готовит экранизацию.
Майкл Роботэм
Подозреваемый
Четырем женщинам в моей жизни Вивиэн, Александре, Шарлотте, Изабелле посвящается
Благодарности

Я признателен Марку Лукасу и всем сотрудникам агентства «LAW» за советы, мудрость и здравомыслие. Я благодарен Урсуле Маккензи и тем, кто принял вместе с ней участие в этой авантюре, прежде всего за их веру.
Я хочу сказать отдельное спасибо за гостеприимство и дружбу Элспету Ризу, Джонатану Марголису и Мартину Форрестеру – троим из множества друзей и знакомых, которые отвечали на мои вопросы, внимали моим рассказам и путешествовали вместе со мной.
Наконец, я благодарю за любовь и поддержку Вивиэн, которая, как и я, проводила бессонные ночи с моими персонажами. Менее преданная женщина на ее месте уходила бы спать в комнату для гостей.
Книга первая
«Я это сделал», – говорит моя память. «Я не мог этого сделать», – говорит моя гордость и остается непреклонной. В конце концов память уступает.
Фридрих Ницше. По ту сторону добра и зла
1
Если стоять на высокой, крытой шифером крыше больницы Ройал-Марсден и смотреть сквозь ряды труб и телевизионных антенн, то видишь только другие трубы и телевизионные антенны. Это напоминает сцену из «Мери Поппинс», в которой все трубочисты пускаются в пляс на коньках крыш, размахивая своими щетками.
Отсюда я вижу купол Ройал-Альберт-холла. В ясную погоду я смог бы, наверное, разглядеть Хэмпстед-Хит, хотя сомневаюсь, что в Лондоне бывает такая ясная погода.
– Неплохой вид, – говорю я, переводя глаза вправо – на подростка, съежившегося на расстоянии примерно десяти футов. Его зовут Малкольм, и сегодня ему исполняется семнадцать. Он высокий и худой, с темными, нервно мигающими глазами, и его кожа бела глянцевой белизной бумаги. На нем пижама и шерстяная шапка, прикрывающая лысину. Химиотерапия – жестокий парикмахер.
На улице плюс три, но из-за холодного ветра кажется, что морозит. Мои пальцы уже окоченели, и даже в носках и ботинках я едва чувствую пальцы ног. Малкольм же стоит босиком.
Я не смогу поймать его, если он прыгнет или упадет. До него останется еще шесть футов, даже если я вытянусь вдоль желоба. Он это понимает. Он учел угол наклона. По словам онколога, у Малкольма исключительно высокий коэффициент интеллекта. Он играет на скрипке и знает пять языков, ни на одном из которых не станет со мной разговаривать.
Весь этот час я задаю ему вопросы и рассказываю истории. Я знаю, что он слышит меня, но мой голос для него – всего лишь неопределенный внешний шум. Он сосредоточился на собственном внутреннем диалоге, решая, следует ли ему жить или умереть. Я хочу присоединиться к этой дискуссии, но для этого мне необходимо приглашение.
Национальная служба здравоохранения выпустила целую груду руководств по поведению при захвате заложников или попытке самоубийства. Созвана бригада экстренной помощи, состоящая из старших медиков, полицейских и психолога – меня. Первостепенная задача – узнать о Малкольме как можно больше и постараться выяснить, почему он решился на этот поступок. Сейчас опрашивают врачей, медсестер, пациентов, а также его друзей и родственников.
Человек, ведущий переговоры, – главный в команде. Все данные стекаются к нему. Вот почему я стою и мерзну здесь, пока все остальные пьют кофе в тепле, беседуют с сотрудниками и изучают папки с документами.
Что я знаю о Малкольме? В правой задней части височного отдела мозга у него опухоль, находящаяся в опасной близости от ствола. Из-за этой опухоли левая сторона тела почти парализована и он оглох на одно ухо. Идет вторая неделя его повторного курса химиотерапии.
Сегодня утром его навестили родители. Онколог сообщил хорошие новости. Кажется, опухоль Малкольма уменьшилась. Через два часа Малкольм написал на листке бумаги два слова: «Простите меня». Он выбрался из комнаты и выполз на крышу через окно мансарды на пятом этаже. Должно быть, кто-то оставил окно незапертым или же он умудрился его открыть.
Вот и все – все мои знания о подростке, который может рассказать больше, чем любой из его сверстников. Я не знаю, есть ли у него девушка, или любимая футбольная команда, или киногерой. Я больше знаю о его болезни, чем о нем. Вот почему я стараюсь изо всех сил.
Меня стесняет пояс безопасности под свитером. Он напоминает хитрое приспособление, которое родители надевают на детей, только начинающих ходить, чтобы они не убегали. В моем же случае предполагается, что пояс спасет меня при падении, если, конечно, там, внутри, не забыли закрепить другой конец. Звучит смешно, но именно такие мелочи обычно забываются в кризисных ситуациях. Может, стоит вернуться к окну и попросить проверить. Это будет непрофессионально? Да. Разумно? Опять-таки.
Крыша покрыта голубиным пометом, а ее скаты заросли мхом и лишайником. Очертания наростов напоминают окаменевшие растения, но на самом деле они скользкие и опасные.
– Возможно, это не важно, Малкольм, но, мне кажется, я немного понимаю, что ты чувствуешь, – говорю я, снова пытаясь достучаться до него. – Я тоже болен. Я не говорю, что у меня рак. Нет. И сравнивать наши болезни – все равно что сравнивать яблоки с апельсинами, но ведь мы все же говорим о фруктах, так?
Наушник в моем правом ухе начинает трещать. «Бога ради, что ты делаешь? – доносится до меня. – Перестань говорить о фруктовом салате и затащи его внутрь!»
Я вытаскиваю наушник. Теперь он висит у меня на плече.
– Ты ведь знаешь, люди всегда говорят: «Все будет хорошо. Все обойдется». Они говорят так, потому что больше ничего не могут придумать. Я тоже не знаю, что сказать, Малкольм. Я даже не знаю, что спросить. Люди в большинстве своем не представляют, как перенести чужую болезнь. К сожалению, еще не создали правил хорошего тона или списка рекомендаций и запретов. Вот тебя и встречают либо глазами, полными слез, словно говорящими: «Я не могу этого перенести и поэтому сейчас расплачусь», либо натянутыми шутками и притворно оживленными беседами. В иных случаях тебя полностью игнорируют.
Малкольм не отвечает. Он смотрит на крыши так, словно выглядывает из маленького окошечка башни, поднявшейся высоко в сером небе. Его пижама сшита из тонкого белого материала, простроченного синими нитками на манжетах и воротнике.
Глядя вниз между колен, я вижу три пожарные машины, две кареты «скорой помощи» и полдюжины полицейских. На крыше одной из пожарных машин лестница. Я ее раньше не замечал, но теперь наблюдаю, как она медленно разворачивается и начинает скользить вверх. Зачем они это делают? В это время Малкольм отталкивается спиной от ската крыши и приподнимается. Он сидит на корточках на самом краю, зацепившись пальцами ног за водосточный желоб, как птица на ветке.
Я слышу чей-то крик и не сразу понимаю, что это кричу я. Я ору изо всех сил. Я дико размахиваю руками, чтобы они убрали лестницу. Это я похож на самоубийцу, а Малкольм абсолютно спокоен.
Я нащупываю наушник и слышу, какой ад творится внутри. Бригада экстренной помощи вопит на начальника пожарных, который вопит на своего заместителя, который вопит еще на кого-то.
– Не делай этого, Малкольм! Подожди! – В моем голосе сквозит отчаяние. – Смотри на лестницу. Ее убирают! Видишь? Ее убирают.
Кровь стучит у меня в висках. Он все еще сидит на краю, сжимая и разжимая пальцы. Сбоку я вижу, как медленно поднимаются и опускаются его темные длинные ресницы. Сердце бьется, как у птички, в узкой груди.
– Видишь внизу того пожарного в красном шлеме? – говорю я, пытаясь проникнуть в его мысли. – Того с медными пуговицами на плечах? Как ты думаешь, каковы мои шансы доплюнуть отсюда до его шлема?
Мгновение Малкольм смотрит вниз. В первый раз он отреагировал на мои слова. Дверь слегка приоткрылась.
– Некоторые любят плеваться арбузными семечками или косточками от вишен. В Африке плюются навозом – ужасно противно. Я где-то читал, что мировой рекорд по плевкам навозом куду – около тридцати футов. Думаю, что куду – это что-то вроде антилопы, но не ручаюсь. Я предпочитаю старую добрую слюну, и дело тут не в дальности, а в точности.
Теперь он смотрит на меня. Качнув головой, я посылаю белый пенящийся шарик вниз. Ветер подхватывает его и относит вправо, разбивая о лобовое стекло полицейской машины. В молчании я оцениваю плевок, пытаясь понять, почему промахнулся.
– Вы не учли ветер, – говорит Малкольм.
Я глубокомысленно киваю, словно не слыша его, но внутри у меня, там, где еще не все замерзло, разливается теплый свет.
– Ты прав. Эти здания образуют что-то вроде туннеля для ветра.
– Не ищите оправданий.
– А ты даже не пытался.
Парень смотрит вниз, обдумывая положение. Он обхватил свои колени, словно пытаясь согреться. Это хороший знак.
Через секунду плевок вылетает из его рта и падает вниз. Вместе мы наблюдаем за его полетом, почти желая, чтобы он не отклонялся. Он попадает прямо между глаз телерепортера, и мы с Малкольмом в едином порыве стонем от радости.
Следующий мой плевок безобидно приземляется на ступеньку. Малкольм спрашивает, можно ли сменить цель. Он снова хочет попасть в телевизионщика.
– Жаль, что у нас нет водяных бомб, – говорит он, упираясь подбородком в колено.
– Если бы ты мог облить водой любого человека в мире, кого бы ты выбрал?
– Родителей.
– Почему?
– Я больше не хочу химии. С меня довольно. – Он не вдается в подробности. Это и ни к чему. Не много существует процедур с худшими побочными эффектами, чем химиотерапия. Тошнота, рвота, запоры, анемия и упадок сил доведут кого угодно.
– А что говорит онколог?
– Говорит, что опухоль уменьшается.
– Это хорошо.
Он сухо смеется:
– Они говорили это и в прошлый раз. А на самом деле они просто гоняются за раком по всему моему телу. Он не уходит. Всегда находит, где спрятаться. Никто никогда не говорит о выздоровлении, только о ремиссии. Иногда со мной вообще не говорят. Шепчутся с родителями. – Он прикусывает нижнюю губу, и на ней появляется красная отметина – кровь приливает к месту укуса. – Папа и мама думают, что я боюсь смерти, но я не боюсь. Посмотрели бы они на некоторых здешних ребятишек. Я-то хоть немного пожил. Конечно, неплохо бы получить еще пятьдесят лет, но, говорю вам, я не боюсь.
– Сколько еще осталось сеансов?
– Шесть. Потом надо будет подождать и посмотреть. Мне не жаль волос. Многие футболисты бреются наголо. Поглядите на Дэвида Бэкхема, он чумовой игрок. Если у тебя нет бровей, в этом что-то есть.
– Я слышал, что Бэкхему их выщипывают.
– Кто, Пош?
– Ну да.
Это почти вызывает улыбку. В наступившей тишине я слышу, как стучат зубы Малкольма.
– Если химия не сработает, родители хотят попросить врачей назначить новый курс. Они не оставят меня в покое.
– Ты уже достаточно взрослый, чтобы решать самому.
– Скажите это им.
– Скажу, если хочешь.
Он качает головой, и я вижу, как на его глаза наворачиваются слезы. Он пытается сдержать их, но они просачиваются сквозь густые длинные ресницы, и он вытирает их рукой.
– У тебя есть с кем поговорить?
– Мне нравится одна медсестра. Она хорошо ко мне относится.
– Она твоя подружка?
Он краснеет. Из-за бледности кажется, что лицо его наливается кровью.
– Почему бы тебе не войти – мы бы еще поговорили? Если я не попью чего-нибудь, я больше не смогу плюнуть.
Он не отвечает, и я вижу, как опускаются его плечи. Он снова прислушивается к своему внутреннему диалогу.
– У меня есть дочь, ее зовут Чарли, ей восемь лет, – говорю я, пытаясь его удержать. – Помню, когда ей было четыре, мы гуляли в парке и я катал ее на качелях. Тогда она мне сказала: «Папа, знаешь, если закрыть глаза крепко-крепко, так что появятся белые звездочки, то, когда откроешь их, увидишь совсем новый мир». Хорошая мысль, а?
– Но это неправда.
– Почему нет?
– Только если притворишься.
– А почему бы не притвориться? Что тебе мешает? Люди думают, что легко быть циничным пессимистом, но это ужасно тяжелый труд. Надеяться гораздо легче.
– У меня неоперируемая опухоль в мозгу, – говорит он с недоверием.
– Да, я знаю.
Интересно, кажутся ли Малкольму мои слова такими же пустыми, как мне. Когда-то я во все это верил. Многое может измениться за десять дней.
Малкольм прерывает мои мысли:
– Вы врач?
– Психолог.
– Тогда скажите, почему я должен уйти отсюда?
– Потому что здесь холодно и опасно и я видел, на что похожи люди, упавшие с крыши. Пойдем внутрь. Давай согреемся.
Он смотрит вниз, на процессию машин «скорой помощи», пожарных, полицейских и телевизионных автобусов.
– Я выиграл соревнование по плевкам.
– Да, выиграл.
– Вы поговорите с мамой и папой?
– Конечно.
Он пытается встать, но его ноги замерзли и затекли. Из-за паралича левая рука почти бессильна. Чтобы подняться, ему нужны две руки.
– Оставайся там. Я попрошу, чтобы они подняли лестницу.
– Нет! – резко говорит мальчик. Я вижу выражение его лица. Он не хочет спускаться вниз – к свету телепроекторов и вопросам репортеров.
– Хорошо. Я подойду к тебе. – Я удивлен тому, как храбро это звучит. Начинаю скользить вниз на заду, потому что боюсь встать. Я не забыл о ремне безопасности, просто уверен, что никто не озаботился тем, чтобы его закрепить.
Пока я продвигаюсь вдоль желоба, голова моя наполняется картинками того, что может произойти. Если бы это был голливудский фильм, Малкольм соскользнул бы в последний момент, а я прыгнул бы и поймал его в воздухе. Или я упал бы, а он бы меня спас.
С другой стороны, поскольку это реальная жизнь – мы можем оба погибнуть или же Малкольм останется жив, а я окажусь бравым спасателем, нырнувшим навстречу своей смерти.
Хотя Малкольм не двигается, я вижу новое выражение в его глазах. Несколько минут назад он был готов шагнуть с крыши без малейшего колебания. Теперь он хочет жить, и пространство под его ногами превратилось в бездну.
Американский философ Уильям Джеймс (страдавший клаустрофобией) в 1884 году опубликовал статью, посвященную природе страха, где, в частности, задавался вопросом: человек, неожиданно столкнувшийся с медведем, пустится наутек, потому что испугается, или же почувствует страх уже после того, как побежит? Другими словами, есть ли у человека время понять, что его что-то пугает, или реакция предшествует мысли?
С того времени ученые и психологи имеют дело с проблемой курицы и яйца. Что наступает раньше: осознание опасности или учащенное сердцебиение и выброс адреналина, которые побуждают нас сражаться или спасаться бегством?
Теперь я знаю ответ, но так напуган, что забыл вопрос.
Всего несколько футов отделяют меня от Малкольма. Его щеки посинели, и он даже перестал дрожать. Прижавшись спиной к стене, я выставляю вперед ногу и с трудом поднимаюсь.
Мгновение Малкольм смотрит на мою протянутую руку, а затем медленно подается ко мне. Я ловлю его запястье и тяну кверху, пока не обхватываю тонкую талию. Его кожа холодна, как лед.
Расстегнув переднюю часть пояса безопасности, я удлиняю постромки, обматываю их вокруг живота Малкольма, продеваю обратно в пряжку, и вот мы связаны вместе. Его шерстяная шапочка трется о мою щеку.
– Что мне теперь делать? – спрашивает он треснувшим голосом.
– Можешь помолиться, чтобы другой конец оказался к чему-нибудь примотан.
2
Возможно, я подвергался меньшей опасности на крыше с Малкольмом, чем дома с Джулианой. Я не запомнил точно, как именно она меня назвала, но, кажется, припоминаю, что были произнесены такие слова, как «безответственный», «неосмотрительный», «безрассудный», «незрелый» и «негодный отец».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37