я подняла голову и встретилась с его проницательным взглядом. Слишком трезвым, чтобы быть влюбленным. Он следил за мной. Я отстранилась. То, что он мне давал, было одновременно слишком много и слишком мало. За то, чего он хотел. Но чего же он хотел от меня?
– Ты разборчива, – сказал он. – Но это тебе очень идет. Расскажи мне что-нибудь интересное.
– Сначала послушай сообщение. Этот сигнал мне действует на нервы.
Он снял трубку, набрал номер. Прослушал сообщение и затем объявил мне с радостью, внезапно повеселев:
– Вертолет, который арендуют мои родители, когда не хотят утомляться от четырехчасовой езды в автомобиле, будет предоставлен в наше распоряжение завтра к вечеру. Они нас ждут. Наконец ты узнаешь моих близких. Мы проведем там несколько дней, потом вернемся сюда, и ты отправишься самолетом в Париж.
Он меня выпроваживал.
– Меня не отсылают как посылку, Грегори. Если мне захочется остаться в Санто-Доминго, я останусь.
– Согласен, – сказал он. – Согласен, это очевидно. Ты делаешь то, что тебе хочется. Я неудачно выразился. Но сначала надо уладить наши дела.
– Какие дела?
– Ах, – сказал он. – Ты увидишь…
– Грегори, ты что-то скрываешь.
– Я скрываю? – воскликнул он раздраженно. – Как ты смеешь сказать мне, что я скрываю?
Раздражаться из-за такого незначительного замечания? Я его не понимала, но испытывала к нему определенную нежность. Слегка неуравновешенные люди вызывали у меня материнский инстинкт. Я бы, наверно, взбодрила и слона в угнетенном состоянии.
– С такими богатыми родителями, как твои. Почему ты живешь как паршивый пес?
– Паршивый? – переспросил он, глядя на меня с явным намерением заставить меня оценить роскошь гостиницы. – Паршивый?
– Морально паршивый. Если бы тебе надо было зарабатывать на кусок хлеба…
– What?
– Кусок хлеба?
– Что такое кусок хлеба?
Я ему объяснила.
– Итак, если бы ты должен был его зарабатывать, у тебя не было бы времени терзаться.
Чтобы скрыть свое замешательство, он начал свистеть. Он искал сигареты. Он не хотел моих. Он курил только особой марки сигареты, более длинные, чем обычные. Снабженные специальным фильтром.
– Чтобы предохранить мой голос, – говорил он.
– Ты не певец.
– Я берегу свои голосовые связки.
Я заметила:
– Рак горла может случиться у каждого.
– Ты жестока…
– Небольшая встряска полезна. Тип с такими деньгами и такой несчастный… Я собираюсь осторожно поговорить об этом с твоими родителями.
– Не стоит их огорчать, если ты собираешься остаться там на несколько дней.
Он хотел, чтобы я оставила себе всю одежду, которую он заказал в гостинице. Мне нравилась его безумная щедрость.
– Янтарь я не смогу взять с собой… Мне хотелось бы подарить колье моей матери, если ты позволишь?
– Конечно, – сказал он. – Это все твое. Мне хочется, чтобы ты вернулась в Париж как королева.
Я запротестовала.
– Я не хочу возвращаться в Париж. Не сразу. Если вы меня не пригласите остаться у вас, то я устроюсь у кого-нибудь на берегу моря.
– Они тебя пригласят, если ты не будешь слишком привередничать.
– Слишком привередничать?
– Ты увидишь… Все уладится, если ты не будешь слишком обидчивой.
На следующий день, к вечеру, мы выехали из гостиницы на вертолетную площадку. Машина остановилась довольно близко от вертолета. Нас встретил пилот с каской на голове. Мы поднялись на борт только с ручной кладью. «Чемоданы доставят тебе наземным транспортом, если ты решишь остаться», – накануне предупредил меня Грегори. Мы пристегнули ремни. В вертолете на меня нахлынули совершенно новые ощущения. Мы чувствовали себя скованно в непосредственной близости от вселенной. Двигатель летающей коробки производил ужасный шум. Затем вертолет оторвался от земли почти вертикально. Я оказалась в разматывающемся шелке сумерек Мы прорывались сквозь последние лучи солнца. Баловень судьбы, всегда не в ладах с прожитым мгновением, Грегори смотрел перед собой с безразличием людей, для которых самые необыкновенные удовольствия в порядке вещей. Страх, который я испытывала, был более приятным, чем тот, который парализует в метро. Я выбрала удобный момент, чтобы прокричать, настолько шум двигателя был мощным.
– Я рада. Для меня все ново. Какой замечательный вид!
Немного удрученный Грегори попросил меня замолчать. Вертолет летел над ярко-розовым от заходящего солнца морем. Оно, это солнце, скоро окунется в море и погаснет.
Мы летели над пальмовыми рощами, кое-где зажигались редкие огни.
Позже Грегори прокричал:
– Мы пролетаем над Пунтакана, посмотри вниз… А чуть дальше и наш дом…
Я заметила в черной массе девственного леса несколько строений. Пляж был окаймлен таким ярким морем, что оно казалось фосфоресцирующим.
– Средиземноморский клуб, – продолжал Грегори. – Поместье находится чуть дальше.
Мы летели в темноте, как слепая птица. Затем я заметила внизу много огней.
– Приехали…
Мы опустились почти вертикально.
– Идем, – сказал Грегори, когда вертолет застыл. – Он должен вернуться еще в Санто-Доминго.
Пилот ему что-то объяснил по-испански. Мы вышли и начали продвигаться в полусогнутом состоянии, настолько сильной была струя воздуха от пропеллера. Едва мы миновали вертолетную площадку поместья, как оказались на лужайке, пригодной для игры в гольф.
– Надеюсь, что здесь нет змей?
– Змей? Нет! Вперед.
– Я себе разобью нос… Зачем надо так бежать?
Он замедлил шаги.
– Ты считаешь, что мы бежим?
Мы подошли к легкой изгороди из колючей проволоки, Грегори нашел отверстие. Я зацепилась подолом платья, тотчас отцепила его и последовала за Грегори, который мне сказал:
– Вот и дом.
В пятидесяти метрах я заметила вытянутое одноэтажное строение. Через пальмовый лес мы продвигались по земле, покрытой корнями деревьев. Словно расставленные капканы, о которые мы спотыкались.
– Дай руку, – сказал он наконец, чтобы мне помочь.
Мы добрались до закрытого и малопривлекательного дома. Обошли его. Грегори открыл дверь. Мы оказались в просторном коридоре с настилом из плит и хорошей акустикой. До нас долетали приглушенные звуки, шепот. Я услышала мужской голос, кто-то говорил. Наверно, техасец, который без интонации и особенно без пунктуации рассказывал длинную историю.
– Если хочешь, можешь встретиться с ними сегодня вечером, – сказал Грегори, – это возможно. У тебя в сумке есть все, что надо, чтобы переодеться.
Я колебалась. Любопытно, но мне было не по себе.
– Я предпочитаю завтра.
Я устала. Дни, проведенные в Санто-Доминго, меня утомили своей насыщенностью. С Грегори все было непросто и имело особое значение. Мы прошли в другой конец коридора. Дом, должно быть, был построен вокруг патио. Грегори приоткрыл дверь.
– Нет, это не та.
Я последовала за ним. Он заглянул в другую комнату и, наконец, впустил меня в следующую с той же стороны. Я попыталась нащупать выключатель. Меня поразила роскошь в деревенском стиле. Посередине этой комнаты, пол которой был облицован фаянсовой плиткой, возвышалась резная кровать из черного дерева. Светло-лиловые простыни придавали ей полутраурный вид. Я вздрогнула.
– Тебе холодно?
Он искал кнопку кондиционера, чтобы убавить немного холодную струю воздуха. На комоде из черного дерева букет из экзотических цветов. Фрукты на подносе. И еще вода в термосе.
– Видишь, тебя ждали.
– Вижу.
Я осмотрела кровать. Перевернула подушки, чтобы убедиться, что меня не поджидает паук, когда я буду поворачиваться во сне.
– Ты что-то ищешь?
– Нет. Я смотрю, нет ли насекомых.
– Ты права, – сказал он устало. – Все это утомительно.
Я заметила на комоде огромное зеркало. Я искала источник однотонного звука. Это оказался маленький холодильник, как в гостинице.
– Не надо пить воду из крана. Ты это знаешь.
– Где ванная комната?
Он подошел к двери, которую я приняла с первого взгляда за стенной шкаф.
– Смотри.
Я подошла к нему и увидела ванну-бассейн. Надо было спуститься по ступеньке, чтобы войти. Мое восхищение доставило ему удовольствие.
– Это тебе действительно нравится?
– Я никогда не видела такой роскоши…
– Ты можешь принять ванну, если тебе хочется.
– Спасибо.
Я увидела две раковины. И душ за стеклянной перегородкой.
– У Хичкока меня бы убили за этой перегородкой. Банальная сцена.
– Какая?
Он выглядел уставшим.
– Все та же. Обнаженная женщина с закрытыми глазами под струящейся водой, убийца приоткрывает входную дверь…
Он смотрел на меня с явной неприязнью, которую я относила за счет усталости.
– Ну и что?
– Она моется, наслаждаясь водой, не предчувствуя опасности. Наконец замечает тень на перегородке. Если последняя не запотевает. Затем раздается страшный вопль, крупный план. С журчанием льется вода, окрашенная кровью.
Чтобы скрыть свое нервное состояние, Грегори зевнул. Хорошо воспитанный, он прикрыл рот рукой.
– Твои экскурсы в кино… – сказал он.
– Каждую субботу после обеда мой отец развлекался. Говорил маме, что мы прогуляемся и чего-нибудь поедим. Отводил меня в кинотеатр, в котором демонстрировали старые фильмы и хозяйку которого он знал. Поручал меня билетерше, с которой у него когда-то была связь, и направлялся к своей любовнице. Иногда я смотрела до трех фильмов.
Помню очень много. Кроме лица билетерши. Я с трудом его различала. Она мне говорила: «Никому ни звука». Мама никогда не могла понять причину моих кошмаров. Я возвращалась домой с головой, распухшей от историй, пресытившись любовными сценами. Я никогда не «выдала» своего отца. Даже будучи взрослой, ничего не говорила маме. Она убеждена, что у нее было несколько лет нормальной жизни, как она говорит, с папой.
Поскольку Грегори проявлял очень большой интерес к моей жизни, то я догадалась, что в нем было что-то от любителя подсматривать эротические сцены. Душой и телом. Тоска, которая охватывала меня, когда я думала о маме, наполняла меня тревогой. В каком мире она затерялась? Ох, если бы я могла с ней поговорить, сказать, что везу ей ожерелье.
– Мне бы хотелось, чтобы ты провел ночь со мной, Грегори…
– Мы занимались любовью утром.
– Ты не обязан заниматься любовью (я выделила слово «обязан»). Просто остаться здесь… Мне немного страшно. Я не переношу страха.
– Я приду позже, если ты хочешь. Мне надо с ними повидаться. Идем со мной. Ты встретишься с ними сегодня вечером.
– Нет, завтра. Но останься, Грегори, пожалуйста. В десять лет папа мне позволил посмотреть «Доктора Джекила и мистера Хайда». Я плакала двое суток после этого фильма. Мама не понимала, я не могла ей рассказать. С тех пор я плохо чувствую себя в помещении на первом этаже с застекленной дверью. Мне чудится лицо монстра, прилипшее к стеклу. Слегка приплюснутое, с безумными глазами.
Грегори притянул меня к себе и прикоснулся губами к векам.
– Ты замечательная.
Я готова была уступить. Мне нужна была ласка. Немного ласки.
Я продолжала оправдываться.
– События прошлого неожиданно оживают и вызывают у меня видения…
– Бесценные, – сказал он. – Тебе нет цены. Ты очень сильная. У меня никогда не было такой сильной женщины, как ты… Не бойся. Это недостойно тебя… Доминиканцы самые приятные люди в мире. Это гостеприимная страна.
– Я боюсь не доминиканцев, а…
– Что тебя пугает?
– Те, что живут здесь… Вы все немного…
– Ты нас не знаешь…
– Именно поэтому. Я размышляла.
– Рассуди. Кто может быть заинтересован в смерти преподавателя лицея без денег из Франции? Преступление ради преступления? Ритуальное убийство?
Теперь он забавлялся.
– Ты сама себе внушила страх. Смутные воспоминания, безотчетные догадки, все это в тебе, ты сама себя накручиваешь и сама себя раскручиваешь.
Он был прав.
– Почему ты не хочешь спать со мной?
– Мне нужно передохнуть немного.
– Передохнуть?
Я была ошарашена.
– От чего?
– Ты догадалась о многом, по существу ничего не зная. Ты проницательна… Какая проницательность…
Я отдалялась от него.
– Отдохни от меня… Я больше ничего не скажу… Никаких заклинаний, ничего.
– Спокойной ночи, – сказал он, довольный. – Спи спокойно.
Но я все же беспокоилась.
– Где твоя комната? Если мне что-то понадобится. У меня может быть нервный приступ, почечная колика, или я наступлю на змею, направляясь в ванную комнату.
– Змеи здесь не водятся, – сказал он.
Он мне показал телефон.
– Чтобы позвонить в другую комнату, как в гостинице, ты набираешь номер комнаты через ноль.
– Какой у тебя номер?
– Тебе это важно?
– Да. Если ты не скажешь, я иду за тобой.
– Восемь. Помилуй, дай мне выспаться.
Он еще раз пожелал мне «спокойной ночи» через дверь. Его голос звучал приглушенно. Я осталась одна. Проверила, закрыто ли окно-дверь, скрытое плотными занавесками. Обнаружила также закрытые ставни, окно в ванной комнате. Открыла и закрыла стенные шкафы. Поворачивала ключи и прислушивалась к их сухому щелчку. Долго чистила зубы. У меня не было желания принять ванну. Еще меньше душ. «Захлебнуться в ванне, поведав обо всем, или быть задушенной в душевой кабине, чтобы умолкнуть наконец навсегда…» Потом я прогнала эти видения и улеглась. Тонкая струйка из кондиционера, как ледяной палец, ласкала мне нос. Мне пришлось перевернуться в кровати и положить подушку на место ног. Я тотчас представила убийцу, который всаживает нож в правую лодыжку или сдавливает левую, пытаясь определить в темноте объем моей шеи. Я оставалась неподвижной. Мне казалось, что, если я не буду двигаться, враг обо мне забудет. Все более и более деревенея, превратившись, наконец, в настоящее бревно, я жаждала сна.
Посреди ночи с беспорядочно бьющимся сердцем, с пересохшим горлом я поднялась, чтобы попить воды. Не нашла выключателя, споткнулась о стул. Наконец, нащупала лампу, которая стояла на комоде. Найдя выключатель на нескончаемом шнуре, осветила комнату. Опорожнила наполовину термос. Ледяная вода меня успокоила. Измученная, вернулась к кровати-катафалку, улеглась и впала в бессознательное состояние. От страха и усталости я уснула без сновидений.
Проснувшись, я начала искать на одеяле свои часы-браслет. Было шесть тридцать, раздвинула шторы, трудилась, словно дятел, который долбит в растерянности по покатой деревянной обшивке стен.
За легким утренним туманом дышал темно-зеленый лес. На лужайке, которая отделяла эту сторону дома от тихих джунглей, пытались разминуться две белые птицы, быстро шагавшие навстречу друг другу. Огромные чайки или маленькие цапли? Я не различала их ни по виду, ни по беззаботному крику. Одна из птиц повернулась, посмотрела на меня, слегка наклонив голову. Обеспокоенный близорукий взгляд, поза, которую очень часто принимают любопытные птицы.
Выйдя из комнаты, я ощутила влажное тепло. Вернулась на несколько минут, чтобы снять ночную рубашку. Натянула один из купальников, взяла противосолнечные очки, стекла которых тотчас потемнели. Невероятное отражение. Надела сандалии. Прихватила полотенце из ванной комнаты и покинула дом.
Ошеломленная этим пьянящим светом, я пошла по газону. Мне казалось, что по нему бегут светло-красные цветы. Наклонилась, чтобы получше разглядеть. Газон кишел крабами. Как только мое присутствие было замечено, малюсенькие крабы начали исчезать, ныряя в дыры в мягкой земле. Самые крупные устремились наискось к скопищу крабов, на свой административный совет. Один из них, огромный, тучный, закованный в свой панцирь, остановился и уставился на меня черными глазищами. Богатая и чистая природа кишела жизнью. Я шла по естественной аллее, которая пересекала лес под зеленым куполом деревьев. Я чувствовала присутствие моря. Я шла по слегка наклонной дороге, лес поредел, перевалив через небольшой хребет. Я остановилась, замерев от восхищения. Передо мной было море.
В конце этой бугорчатой ленты, этой земляной дороги, появилось волшебное зеркало, оно отражало все оттенки водного мира. Бирюзовое, синее, сине-зеленое, небесной голубизны, желтовато-золотистое, темно-зеленое, то там, то сям окаймленное пальмами, меня ожидало море.
Я замерла от восхищения. Я находилась в раю. Только что взлетела какая-то черная птица. Я любовалась растительностью. Иногда лишь голый ствол пальмы, прикрытый сверху огромным пучком, подобным растрепанному парику. На других – листья простирались до земли. Зубчатые, вилообразные плотные листья.
По-видимому, были и деревья европейского происхождения, гигантские каштаны, превратившиеся в параноиков от счастья оказаться здесь, а не по краям дороги, изъезженной автомобилями. Пальмы, взъерошенные, с беспорядочной листвой, пальмы, влюбленные в небо, устремленные к облакам, пальмы, целомудренные, себялюбивые, с плотно прижавшимися друг к другу ветвями и со скрученными листьями, склонившиеся к недрам земли на кончике корня, словно балерина в стиле ретро. Чтобы добраться до пляжа, я должна была пройти через деревню, притаившуюся между текучей лазурью моря и изумрудом деревьев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
– Ты разборчива, – сказал он. – Но это тебе очень идет. Расскажи мне что-нибудь интересное.
– Сначала послушай сообщение. Этот сигнал мне действует на нервы.
Он снял трубку, набрал номер. Прослушал сообщение и затем объявил мне с радостью, внезапно повеселев:
– Вертолет, который арендуют мои родители, когда не хотят утомляться от четырехчасовой езды в автомобиле, будет предоставлен в наше распоряжение завтра к вечеру. Они нас ждут. Наконец ты узнаешь моих близких. Мы проведем там несколько дней, потом вернемся сюда, и ты отправишься самолетом в Париж.
Он меня выпроваживал.
– Меня не отсылают как посылку, Грегори. Если мне захочется остаться в Санто-Доминго, я останусь.
– Согласен, – сказал он. – Согласен, это очевидно. Ты делаешь то, что тебе хочется. Я неудачно выразился. Но сначала надо уладить наши дела.
– Какие дела?
– Ах, – сказал он. – Ты увидишь…
– Грегори, ты что-то скрываешь.
– Я скрываю? – воскликнул он раздраженно. – Как ты смеешь сказать мне, что я скрываю?
Раздражаться из-за такого незначительного замечания? Я его не понимала, но испытывала к нему определенную нежность. Слегка неуравновешенные люди вызывали у меня материнский инстинкт. Я бы, наверно, взбодрила и слона в угнетенном состоянии.
– С такими богатыми родителями, как твои. Почему ты живешь как паршивый пес?
– Паршивый? – переспросил он, глядя на меня с явным намерением заставить меня оценить роскошь гостиницы. – Паршивый?
– Морально паршивый. Если бы тебе надо было зарабатывать на кусок хлеба…
– What?
– Кусок хлеба?
– Что такое кусок хлеба?
Я ему объяснила.
– Итак, если бы ты должен был его зарабатывать, у тебя не было бы времени терзаться.
Чтобы скрыть свое замешательство, он начал свистеть. Он искал сигареты. Он не хотел моих. Он курил только особой марки сигареты, более длинные, чем обычные. Снабженные специальным фильтром.
– Чтобы предохранить мой голос, – говорил он.
– Ты не певец.
– Я берегу свои голосовые связки.
Я заметила:
– Рак горла может случиться у каждого.
– Ты жестока…
– Небольшая встряска полезна. Тип с такими деньгами и такой несчастный… Я собираюсь осторожно поговорить об этом с твоими родителями.
– Не стоит их огорчать, если ты собираешься остаться там на несколько дней.
Он хотел, чтобы я оставила себе всю одежду, которую он заказал в гостинице. Мне нравилась его безумная щедрость.
– Янтарь я не смогу взять с собой… Мне хотелось бы подарить колье моей матери, если ты позволишь?
– Конечно, – сказал он. – Это все твое. Мне хочется, чтобы ты вернулась в Париж как королева.
Я запротестовала.
– Я не хочу возвращаться в Париж. Не сразу. Если вы меня не пригласите остаться у вас, то я устроюсь у кого-нибудь на берегу моря.
– Они тебя пригласят, если ты не будешь слишком привередничать.
– Слишком привередничать?
– Ты увидишь… Все уладится, если ты не будешь слишком обидчивой.
На следующий день, к вечеру, мы выехали из гостиницы на вертолетную площадку. Машина остановилась довольно близко от вертолета. Нас встретил пилот с каской на голове. Мы поднялись на борт только с ручной кладью. «Чемоданы доставят тебе наземным транспортом, если ты решишь остаться», – накануне предупредил меня Грегори. Мы пристегнули ремни. В вертолете на меня нахлынули совершенно новые ощущения. Мы чувствовали себя скованно в непосредственной близости от вселенной. Двигатель летающей коробки производил ужасный шум. Затем вертолет оторвался от земли почти вертикально. Я оказалась в разматывающемся шелке сумерек Мы прорывались сквозь последние лучи солнца. Баловень судьбы, всегда не в ладах с прожитым мгновением, Грегори смотрел перед собой с безразличием людей, для которых самые необыкновенные удовольствия в порядке вещей. Страх, который я испытывала, был более приятным, чем тот, который парализует в метро. Я выбрала удобный момент, чтобы прокричать, настолько шум двигателя был мощным.
– Я рада. Для меня все ново. Какой замечательный вид!
Немного удрученный Грегори попросил меня замолчать. Вертолет летел над ярко-розовым от заходящего солнца морем. Оно, это солнце, скоро окунется в море и погаснет.
Мы летели над пальмовыми рощами, кое-где зажигались редкие огни.
Позже Грегори прокричал:
– Мы пролетаем над Пунтакана, посмотри вниз… А чуть дальше и наш дом…
Я заметила в черной массе девственного леса несколько строений. Пляж был окаймлен таким ярким морем, что оно казалось фосфоресцирующим.
– Средиземноморский клуб, – продолжал Грегори. – Поместье находится чуть дальше.
Мы летели в темноте, как слепая птица. Затем я заметила внизу много огней.
– Приехали…
Мы опустились почти вертикально.
– Идем, – сказал Грегори, когда вертолет застыл. – Он должен вернуться еще в Санто-Доминго.
Пилот ему что-то объяснил по-испански. Мы вышли и начали продвигаться в полусогнутом состоянии, настолько сильной была струя воздуха от пропеллера. Едва мы миновали вертолетную площадку поместья, как оказались на лужайке, пригодной для игры в гольф.
– Надеюсь, что здесь нет змей?
– Змей? Нет! Вперед.
– Я себе разобью нос… Зачем надо так бежать?
Он замедлил шаги.
– Ты считаешь, что мы бежим?
Мы подошли к легкой изгороди из колючей проволоки, Грегори нашел отверстие. Я зацепилась подолом платья, тотчас отцепила его и последовала за Грегори, который мне сказал:
– Вот и дом.
В пятидесяти метрах я заметила вытянутое одноэтажное строение. Через пальмовый лес мы продвигались по земле, покрытой корнями деревьев. Словно расставленные капканы, о которые мы спотыкались.
– Дай руку, – сказал он наконец, чтобы мне помочь.
Мы добрались до закрытого и малопривлекательного дома. Обошли его. Грегори открыл дверь. Мы оказались в просторном коридоре с настилом из плит и хорошей акустикой. До нас долетали приглушенные звуки, шепот. Я услышала мужской голос, кто-то говорил. Наверно, техасец, который без интонации и особенно без пунктуации рассказывал длинную историю.
– Если хочешь, можешь встретиться с ними сегодня вечером, – сказал Грегори, – это возможно. У тебя в сумке есть все, что надо, чтобы переодеться.
Я колебалась. Любопытно, но мне было не по себе.
– Я предпочитаю завтра.
Я устала. Дни, проведенные в Санто-Доминго, меня утомили своей насыщенностью. С Грегори все было непросто и имело особое значение. Мы прошли в другой конец коридора. Дом, должно быть, был построен вокруг патио. Грегори приоткрыл дверь.
– Нет, это не та.
Я последовала за ним. Он заглянул в другую комнату и, наконец, впустил меня в следующую с той же стороны. Я попыталась нащупать выключатель. Меня поразила роскошь в деревенском стиле. Посередине этой комнаты, пол которой был облицован фаянсовой плиткой, возвышалась резная кровать из черного дерева. Светло-лиловые простыни придавали ей полутраурный вид. Я вздрогнула.
– Тебе холодно?
Он искал кнопку кондиционера, чтобы убавить немного холодную струю воздуха. На комоде из черного дерева букет из экзотических цветов. Фрукты на подносе. И еще вода в термосе.
– Видишь, тебя ждали.
– Вижу.
Я осмотрела кровать. Перевернула подушки, чтобы убедиться, что меня не поджидает паук, когда я буду поворачиваться во сне.
– Ты что-то ищешь?
– Нет. Я смотрю, нет ли насекомых.
– Ты права, – сказал он устало. – Все это утомительно.
Я заметила на комоде огромное зеркало. Я искала источник однотонного звука. Это оказался маленький холодильник, как в гостинице.
– Не надо пить воду из крана. Ты это знаешь.
– Где ванная комната?
Он подошел к двери, которую я приняла с первого взгляда за стенной шкаф.
– Смотри.
Я подошла к нему и увидела ванну-бассейн. Надо было спуститься по ступеньке, чтобы войти. Мое восхищение доставило ему удовольствие.
– Это тебе действительно нравится?
– Я никогда не видела такой роскоши…
– Ты можешь принять ванну, если тебе хочется.
– Спасибо.
Я увидела две раковины. И душ за стеклянной перегородкой.
– У Хичкока меня бы убили за этой перегородкой. Банальная сцена.
– Какая?
Он выглядел уставшим.
– Все та же. Обнаженная женщина с закрытыми глазами под струящейся водой, убийца приоткрывает входную дверь…
Он смотрел на меня с явной неприязнью, которую я относила за счет усталости.
– Ну и что?
– Она моется, наслаждаясь водой, не предчувствуя опасности. Наконец замечает тень на перегородке. Если последняя не запотевает. Затем раздается страшный вопль, крупный план. С журчанием льется вода, окрашенная кровью.
Чтобы скрыть свое нервное состояние, Грегори зевнул. Хорошо воспитанный, он прикрыл рот рукой.
– Твои экскурсы в кино… – сказал он.
– Каждую субботу после обеда мой отец развлекался. Говорил маме, что мы прогуляемся и чего-нибудь поедим. Отводил меня в кинотеатр, в котором демонстрировали старые фильмы и хозяйку которого он знал. Поручал меня билетерше, с которой у него когда-то была связь, и направлялся к своей любовнице. Иногда я смотрела до трех фильмов.
Помню очень много. Кроме лица билетерши. Я с трудом его различала. Она мне говорила: «Никому ни звука». Мама никогда не могла понять причину моих кошмаров. Я возвращалась домой с головой, распухшей от историй, пресытившись любовными сценами. Я никогда не «выдала» своего отца. Даже будучи взрослой, ничего не говорила маме. Она убеждена, что у нее было несколько лет нормальной жизни, как она говорит, с папой.
Поскольку Грегори проявлял очень большой интерес к моей жизни, то я догадалась, что в нем было что-то от любителя подсматривать эротические сцены. Душой и телом. Тоска, которая охватывала меня, когда я думала о маме, наполняла меня тревогой. В каком мире она затерялась? Ох, если бы я могла с ней поговорить, сказать, что везу ей ожерелье.
– Мне бы хотелось, чтобы ты провел ночь со мной, Грегори…
– Мы занимались любовью утром.
– Ты не обязан заниматься любовью (я выделила слово «обязан»). Просто остаться здесь… Мне немного страшно. Я не переношу страха.
– Я приду позже, если ты хочешь. Мне надо с ними повидаться. Идем со мной. Ты встретишься с ними сегодня вечером.
– Нет, завтра. Но останься, Грегори, пожалуйста. В десять лет папа мне позволил посмотреть «Доктора Джекила и мистера Хайда». Я плакала двое суток после этого фильма. Мама не понимала, я не могла ей рассказать. С тех пор я плохо чувствую себя в помещении на первом этаже с застекленной дверью. Мне чудится лицо монстра, прилипшее к стеклу. Слегка приплюснутое, с безумными глазами.
Грегори притянул меня к себе и прикоснулся губами к векам.
– Ты замечательная.
Я готова была уступить. Мне нужна была ласка. Немного ласки.
Я продолжала оправдываться.
– События прошлого неожиданно оживают и вызывают у меня видения…
– Бесценные, – сказал он. – Тебе нет цены. Ты очень сильная. У меня никогда не было такой сильной женщины, как ты… Не бойся. Это недостойно тебя… Доминиканцы самые приятные люди в мире. Это гостеприимная страна.
– Я боюсь не доминиканцев, а…
– Что тебя пугает?
– Те, что живут здесь… Вы все немного…
– Ты нас не знаешь…
– Именно поэтому. Я размышляла.
– Рассуди. Кто может быть заинтересован в смерти преподавателя лицея без денег из Франции? Преступление ради преступления? Ритуальное убийство?
Теперь он забавлялся.
– Ты сама себе внушила страх. Смутные воспоминания, безотчетные догадки, все это в тебе, ты сама себя накручиваешь и сама себя раскручиваешь.
Он был прав.
– Почему ты не хочешь спать со мной?
– Мне нужно передохнуть немного.
– Передохнуть?
Я была ошарашена.
– От чего?
– Ты догадалась о многом, по существу ничего не зная. Ты проницательна… Какая проницательность…
Я отдалялась от него.
– Отдохни от меня… Я больше ничего не скажу… Никаких заклинаний, ничего.
– Спокойной ночи, – сказал он, довольный. – Спи спокойно.
Но я все же беспокоилась.
– Где твоя комната? Если мне что-то понадобится. У меня может быть нервный приступ, почечная колика, или я наступлю на змею, направляясь в ванную комнату.
– Змеи здесь не водятся, – сказал он.
Он мне показал телефон.
– Чтобы позвонить в другую комнату, как в гостинице, ты набираешь номер комнаты через ноль.
– Какой у тебя номер?
– Тебе это важно?
– Да. Если ты не скажешь, я иду за тобой.
– Восемь. Помилуй, дай мне выспаться.
Он еще раз пожелал мне «спокойной ночи» через дверь. Его голос звучал приглушенно. Я осталась одна. Проверила, закрыто ли окно-дверь, скрытое плотными занавесками. Обнаружила также закрытые ставни, окно в ванной комнате. Открыла и закрыла стенные шкафы. Поворачивала ключи и прислушивалась к их сухому щелчку. Долго чистила зубы. У меня не было желания принять ванну. Еще меньше душ. «Захлебнуться в ванне, поведав обо всем, или быть задушенной в душевой кабине, чтобы умолкнуть наконец навсегда…» Потом я прогнала эти видения и улеглась. Тонкая струйка из кондиционера, как ледяной палец, ласкала мне нос. Мне пришлось перевернуться в кровати и положить подушку на место ног. Я тотчас представила убийцу, который всаживает нож в правую лодыжку или сдавливает левую, пытаясь определить в темноте объем моей шеи. Я оставалась неподвижной. Мне казалось, что, если я не буду двигаться, враг обо мне забудет. Все более и более деревенея, превратившись, наконец, в настоящее бревно, я жаждала сна.
Посреди ночи с беспорядочно бьющимся сердцем, с пересохшим горлом я поднялась, чтобы попить воды. Не нашла выключателя, споткнулась о стул. Наконец, нащупала лампу, которая стояла на комоде. Найдя выключатель на нескончаемом шнуре, осветила комнату. Опорожнила наполовину термос. Ледяная вода меня успокоила. Измученная, вернулась к кровати-катафалку, улеглась и впала в бессознательное состояние. От страха и усталости я уснула без сновидений.
Проснувшись, я начала искать на одеяле свои часы-браслет. Было шесть тридцать, раздвинула шторы, трудилась, словно дятел, который долбит в растерянности по покатой деревянной обшивке стен.
За легким утренним туманом дышал темно-зеленый лес. На лужайке, которая отделяла эту сторону дома от тихих джунглей, пытались разминуться две белые птицы, быстро шагавшие навстречу друг другу. Огромные чайки или маленькие цапли? Я не различала их ни по виду, ни по беззаботному крику. Одна из птиц повернулась, посмотрела на меня, слегка наклонив голову. Обеспокоенный близорукий взгляд, поза, которую очень часто принимают любопытные птицы.
Выйдя из комнаты, я ощутила влажное тепло. Вернулась на несколько минут, чтобы снять ночную рубашку. Натянула один из купальников, взяла противосолнечные очки, стекла которых тотчас потемнели. Невероятное отражение. Надела сандалии. Прихватила полотенце из ванной комнаты и покинула дом.
Ошеломленная этим пьянящим светом, я пошла по газону. Мне казалось, что по нему бегут светло-красные цветы. Наклонилась, чтобы получше разглядеть. Газон кишел крабами. Как только мое присутствие было замечено, малюсенькие крабы начали исчезать, ныряя в дыры в мягкой земле. Самые крупные устремились наискось к скопищу крабов, на свой административный совет. Один из них, огромный, тучный, закованный в свой панцирь, остановился и уставился на меня черными глазищами. Богатая и чистая природа кишела жизнью. Я шла по естественной аллее, которая пересекала лес под зеленым куполом деревьев. Я чувствовала присутствие моря. Я шла по слегка наклонной дороге, лес поредел, перевалив через небольшой хребет. Я остановилась, замерев от восхищения. Передо мной было море.
В конце этой бугорчатой ленты, этой земляной дороги, появилось волшебное зеркало, оно отражало все оттенки водного мира. Бирюзовое, синее, сине-зеленое, небесной голубизны, желтовато-золотистое, темно-зеленое, то там, то сям окаймленное пальмами, меня ожидало море.
Я замерла от восхищения. Я находилась в раю. Только что взлетела какая-то черная птица. Я любовалась растительностью. Иногда лишь голый ствол пальмы, прикрытый сверху огромным пучком, подобным растрепанному парику. На других – листья простирались до земли. Зубчатые, вилообразные плотные листья.
По-видимому, были и деревья европейского происхождения, гигантские каштаны, превратившиеся в параноиков от счастья оказаться здесь, а не по краям дороги, изъезженной автомобилями. Пальмы, взъерошенные, с беспорядочной листвой, пальмы, влюбленные в небо, устремленные к облакам, пальмы, целомудренные, себялюбивые, с плотно прижавшимися друг к другу ветвями и со скрученными листьями, склонившиеся к недрам земли на кончике корня, словно балерина в стиле ретро. Чтобы добраться до пляжа, я должна была пройти через деревню, притаившуюся между текучей лазурью моря и изумрудом деревьев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29