Я почти ревновала. Снова одолевало меня любопытство: «Почему я?» Я все время задавала себе этот вопрос.
В день покупки драгоценностей он повел меня обедать в рыбный ресторан, роскошный ресторан. Решительно Нью-Йорк был сказочным городом. Одетая в дорогое платьице, с левой рукой, увешанной драгоценностями, я выглядела скорее хорошо. Волосы завиты, огромные очки высокой моды, которые он мне подарил, лишали меня естественности и простоты. Чего он добивался? В ресторане он нежно похлопал меня по плечу.
– Расскажи о своих впечатлениях.
Я дала волю своему воображению. Впервые в моей жизни меня слушали по-настоящему.
Когда мне было шестнадцать лет, я вела дневник, мой испытательный стенд, где я свободно говорила о матери, об отце и о самой себе. Я решила стать писательницей. Кто-то взял мой дневник. Я его никогда больше не видела и никогда не узнала, кто его похитил. Я никогда не слышала ни малейшего намека по поводу моих сочинений. Я следила за родителями. Подозревала отца. Но доказательств не было. Благодаря Грегори у меня наконец были и зрители. Я говорила по-английски все более изысканно, бегло, все более непринужденно. Слова, о которых я даже не подозревала, что их знаю, рождались сами по себе. Я перемешивала цитаты, поэзию Уолта Уитмена и сленг Марлоу. Я упражнялась в игре на музыкальном инструменте, которым было мое воображение. Я слушала себя.
В интимных отношениях Грегори вел себя скромно и осторожно. Он был искусен и прекрасен, но ему не хватало непосредственности. Его вежливость заменяла темперамент, которого ему недоставало.
– Что бы ты делал, если бы ты был бедным?
– Что-нибудь придумал бы, – сказал он.
Ему нравилось слушать мои рассуждения о бедном и богатом мегаломане, о мегаломане-эгоисте и щедром мегаломане.
– Если ты мне не скажешь, почему ты меня остановил, я рассержусь… Не на шутку.
– Потом, – сказал он. – Позже.
Рядом с Грегори Нью-Йорк был совсем другим городом. Я вышла из грязи, чтобы войти в роскошный мир с обувью за сто пятьдесят долларов и сногсшибательной одеждой. На десятый день совместного обитания я почти лишилась голоса, так много он заставлял меня говорить.
Однажды мы лежали в кровати после одного из этих спокойных любовных актов, во время которых он нагонял на меня скуку своей предупредительностью. Я никогда не была так несексуальна, как с этим соблазнителем. Повернулась к нему. Я смотрела на его профиль со слегка покатым подбородком.
– Ты страдаешь психозом. Тебе требуется все время самоутверждаться. Ты заключил пари, что остановишь первую встречную девицу.
Он оживился.
– Психоз? Я тебя слушаю.
Я приподнялась. Он посмотрел на меня с нежностью. Кто расплачивался головой в этом деле?
Я поцеловала его. Его умеренная страсть меня дезориентировала. Пусть бы провел рукой по моим волосам. Пусть бы сказал мне что-нибудь приятное. Любую банальность на французский манер, машинально и с чувством. Что-то ласковое, что говорят жене, любовнице, кошке, собаке. Кому угодно… Но говорят.
– Я тебе все объясню, – сказал он с раздражением – Потерпи. Я сделал все, чтобы ты была довольна.
– Но я не платное приключение, Грегори.
– Ты не так поняла. Какое значение имеют эти небольшие подарки. Эти знаки внимания так естественны. Ты мне принесла столько…
– Чего?
– Столько…
Он колебался. Я теряла терпение.
– Столько чего?
– Столько свежести…
Столько свежести. Это слово можно было понять уничижительно. Почему не столько нежности… Слова свежесть и нежность были немного избитыми, легко заменить одно другим.
– В моей жизни, – продолжал он, – ты – событие. Ты несешь в себе богатый мир. Которым ты делишься со мной…
Я попыталась пошутить.
– Мне еще не приходилось спать с кроссвордом. Ты для меня загадка. Главное, чтобы ты не оказался убийцей. Психозы излечимы. Должно быть, в детстве тебе доставалось, жестокая нянька оставляла тебя одного в темной комнате. Чтобы проучить. Твои сверхзанятые родители, твоя мать, очевидно легкомысленная, вспомнила о твоем существовании, когда тебя похитили. Скажем, это произошло в восьмилетнем возрасте. С тех пор ты травмирован. Ты спасаешься бегством. Ты боишься всего. Ты ждешь решения от женщины, которая была бы не похожа на твою мать. Женщина из другого мира… Следовало бы ей опустить тебя на реальную землю. Только бы она была здоровой, грубой и терпеливой.
– Ты говоришь о моих родителях? – спросил он заинтересованно. – Какими ты их представляешь, моих родителей?
– Нормальными. Совсем. Богатые и нетерпеливые. Властная мать. Я предпочитаю женщин умных, независимых. Кто-то из них, наверно отец, страдает сердечным заболеванием. Тебе следует его щадить. Симулирует болезнь сердца. Вы из Техаса, денежные мешки. Твоя мать очень манерная. У твоего отца приятная внешность и любовница лет на тридцать моложе его. Это тебе подходит? Мне хотелось бы с ними познакомиться. Похоже на клан Даллас, но попроще. Семья не такая большая.
Он присвистнул.
– Тебе хотелось бы с ними познакомиться?
– Они такие, как я их представляю?
– Посмотрим вместе, если тебе этого хочется.
– Тебя никогда не похищали? Когда ты был ребенком… Не мог ли ты сам играть в похищение во время твоих психозов? Тебе кажется, что тебя преследуют, и ты гонишься, чтобы успокоиться. И они это знают. Затем они устраивают похищение.
– Я должен позвонить, – сказал он.
Он направился в гостиную, до меня долетали потоки неясных слов. Это продолжалось довольно долго. Он вернулся веселым.
– Если хочешь, поедем в Санто-Доминго, где у моих родителей поместье.
– В Санто-Доминго? Возле Гаити?
Мир перевернулся вокруг меня. Теплое море…
– Санто-Доминго, – сказал он, – это – земной рай. У моих родителей там прекрасный дом. Тебя приглашают от всего сердца на купальный сезон. Ты можешь там пробыть столько времени, сколько захочешь.
Я смотрела на него с восторгом.
– Зачем меня приглашать?
– Ты начинаешь играть в моей жизни большую роль. Я им это сказал.
Я его слушала. Мне хотелось удостовериться.
– Сколько тебе лет, Грегори?
– Тридцать шесть, – сказал он.
– И ты никогда не был женат?
– Знаешь, моя личная жизнь…
– Если тебе хочется меня представить твоим родителям, это значит…
– Нет, – воскликнул он. – Я ничего не хочу в этом роде. Лишь продолжить еще немного наше знакомство. Поместье великолепно. Прямые рейсы связывают Санто-Доминго с Мадридом и Парижем. Или же я тебя подброшу реактивным самолетом на Майами, и ты вернешься оттуда в Париж.
– Каким реактивным самолетом?
– Мои родители предоставляют в мое распоряжение реактивный самолет. Небольшой реактивный самолет.
Я смотрела на него. Я не могла больше говорить. У них был самолет. Он нервничал.
– В Америке это не то, что в Европе. Здесь огромные расстояния. Проще передвигаться на самолете. Хотя бы на маленьком.
Я повторила:
– У них есть самолет!
– Увы…
– Скажи, Грегори, там красивое море?
– Бесподобное. Точнее, одно из самых красивых.
– Что ты сказал родителям?
– Они не задают слишком много вопросов. Они привыкли к неожиданностям со мной. Итак, мы едем?
Мне по-прежнему было непонятно. Я смотрела на свое тело, хорошо сложенное, свои маленькие груди, свои длинные ноги. У меня была нежная кожа и хорошо организованная душа. Острый ум. Но что бы то ни было, я не была неотразимой красавицей. Совсем. Что привязывало Грегори ко мне? Возможно, я узнаю об этом в Санто-Доминго. И внезапно своим вопросом я вмешалась в чужую частную жизнь.
– Чем ты занимаешься, Грегори?
– Предпринимательством, – сказал он. – Предпринимательством…
Если бы я могла дозвониться до мамы… Но я бы снова ей лгала. Я бы ничего не сказала о своих опасениях, а только о своих успехах. Я рассказала бы ей о встрече с богатым человеком. Это было ее мечтой. Мне хотелось бы знать, где находилась мама. Стоило лишь удалиться от нее, как я ощущала, что люблю ее всем своим сердцем.
Глава 7
НА СЛЕДУЮЩИЙ день ужин с доктором Жаком Вернером обещал быть определенно более приятным, чем предыдущий. Иоланда ожидала его в холле, спокойная, более уверенная в себе. Он вошел стремительно, улыбаясь.
– Вы сияете.
– Мне полезен воздух Берна, – сказала она.
На улице он остановился, чтобы получше ее рассмотреть.
– Воздух Берна? Поздравляю.
– Вы очень любезны сегодня, Жак Довольный, он улыбался.
В ресторане он отметил:
– Вы выбираете быстро. Вы знаете, что вы хотите. Я вас представлял скорее нерешительной. Увы, воздух Берна мне менее полезен, чем вам. Сегодня я чувствую себя измученным.
– Врачи работают много, я понимаю, – сказала она. – Но у вас, должно быть, красивая жизнь… Лечить… Путешествовать… Видеть мир.
Она была права, но ему хотелось, чтобы она была мене категорична в своей оценке. Он посвятил себя больным. Его желания ограничивались домом со всеми удобствами, коллекционированием редких книг и путешествиями. Женщины, с которыми пересекалась его жизнь, находили эти путешествия слишком короткими. Они легко принимали беззаботное существование, но не переставали его упрекать: «Я тебя вижу так мало. Нет времени поговорить…»
Официант подошел к ним, взял заказ. Вернер наклонился к Иоланде.
– Очень сожалею о вчерашнем вечере. Я был взвинчен, несправедлив.
– Вам нравится насмехаться над людьми, – заметила она.
– Нет, это нет так. Но я немного разочарован. Я жил только с интеллектуалками. С женщинами сложными, манерными.
– Ну и что?
– Я стремился к красоте, культуре, мне нужна была эрудированная женщина. Мне надо было слишком много.
Официант только что поставил на стол две тарелки с овощным салатом «ассорти».
– Настоящие натюрморты, – сказал Вернер.
– Почему мертвые?
Он даже сделал жест, чтобы изобразить рамку картины.
– …Это могло быть натюрмортами.
Она покачала головой.
– Нет, эти салаты напоминают огород. Я иногда мечтают жить в доме, окруженном садом. Я бы смотрела на цветы, помидоры, салаты. В моем саду все было бы перемешано, цветы росли бы в огороде, а салат – возле дома.
Она принялась за салат, листик за листиком. Он уже съел половину содержимого своей тарелки.
– У вас есть загородный дом? – спросил он. Она вспомнила свою улицу с грязным тротуаром в базарный день.
– Нет.
– У меня малюсенький садик, – сказал он. – Обнесенный оградой маленький участок у моего шале. – Он добавил с некоторой резкостью, наивность Иоланды раздражала его: – На высоте в восемьсот метров салаты встречаются редко.
– У вас есть все, – сказала она. – Вы должны быть благодарны жизни.
Официант принес следующее блюдо.
– Осторожно, это горячо…
– Я имею не все, – сказал Вернер. – Невозможно преуспеть одновременно в личной жизни и профессиональной. Что-то не получается.
Он выпил немного вина.
– Я не интеллектуалка, не сложная женщина. Я никогда не училась, у меня нет образования. Почему бы меня не забыть?
– Не знаю. Может быть, потому, что ненавижу неудачи.
– И это все?
Он находил, что она молода. Он положил свою руку на руку Иоланды.
– Чего вы ждете от жизни, Иоланда?
– Что я жду?
– Скажите…
– Счастья, – произнесла она. – Счастья… Если еще осталось время, чтобы его найти.
Он воскликнул:
– Счастья? Если бы это было так просто! Какого рода счастье?
– Чтобы меня любили.
Ей было трудно скрыть волнение, которое ее охватило.
– И чтобы я любила, – продолжала она. – Моя дочь находит меня абсурдной. Старомодной. Надоедливой.
Она раскрывалась, она доверялась ему.
– У вас не совсем сложилась жизнь, – сказал он. – Из-за того, что вы стремились доставить удовольствие другим.
– Возможно.
Ей было плохо, ей хотелось быть в другом месте. Винсент собирался ей позвонить, он был горячим. Вулкан нежности. Она даже не помнила его лица. Ей хотелось его снова увидеть.
Доктор Вернер попросил счет. Затем он сказал:
– Может быть, вы хотите десерта?
– О нет… Ни десерта, ни собаки, ни кошки.
– Я не вижу связи.
– В моем возрасте… Несомненно, вы никогда мне этого не простите.
Она умолкла. Он настаивал.
– Объяснитесь же…
– Одинокая женщина не должна есть крем, ни прогуливать собаку, ни ждать возвращения гулящей кошки. – Она добавила: – Вы изменились с того времени, когда были в Ивисе. Вы стали более спокойным, более внимательным к другим.
– Вы сейчас говорите гадости.
– Почему?
– Вы ко мне относитесь как к старику, потому что я не сделал никакой попытки, чтобы уложить вас в свою постель…
– Вы стали более смирным.
Он заплатил. Они покинули ресторан. Пошли по узкой улице, заполненной эхом. Смех и слова отражались от стен. Он взял ее под руку.
– У меня большая квартира, Иоланда. Три спальни. Вместо того чтобы тратить деньги в гостинице, вы могли бы поселиться на несколько дней у меня?
– Вы меня приглашаете?
– Да.
Она размышляла. Если она примет приглашение Жака Вернера, то не увидит больше Винсента.
– Подождем немного.
– Подождать чего?
Она попыталась оправдаться.
– Вы скоро уезжаете в отпуск.
– Вы могли бы остаться в квартире.
– Одна? – воскликнула она. – О нет, спасибо…
– Вы не любите быть одна?
– Вы знаете кого-нибудь, кто любит быть один?
– Да, это я. Мне нравится.
– Вам повезло, – сказала Иоланда. – Никому не удается причинить вам страдания.
– Это, по-видимому, правда, – сказал он, такая оценка его неуязвимости ему нравилась.
Пребывая в хорошем настроении, он опрометчиво предложил:
– А если бы нам поехать вместе?
– Вы и я?
– Да, мы.
– Куда?
– В Италию.
– У меня нет больше желания ехать в Италию, – сказала она. – Мне бы хотелось познакомиться с Берном… а также со Швейцарией.
– Ваши соотечественники в большинстве своем ничего не знают о нас. Ничего, кроме банальностей. Шоколад, банки, кукушки. Противно.
– Не стоит сердиться на меня… Я говорю, что хотела бы познакомиться с вашей страной, а вас это раздражает… Что касается банков, у меня никогда не было денег. У меня даже нет чековой книжки.
– Не надо на меня сердиться, Иоланда. Но французы часто раздражают.
– Вас раздражает многое, – констатировала она. – Я полагаю, что показывать мне вашу страну было бы для вас пыткой. Вам нужна новая обстановка. Для меня привычная обстановка здесь.
Он рассуждал вслух.
– Мне хотелось поехать на юг Италии. В Сицилию. Что вы будете делать одна в Берне?
– Буду общаться с медведями…
– Они ближе ко мне, чем к вашей гостинице. Идемте. Я покажу вам свою квартиру. У меня есть также коллекция египетских предметов.
«Осторожно с фараонами, – подумала она. – С фараонами и сфинксом… Сколько их было? Сфинксов?»
Перед ними простиралась, как осушенный Большой канал в Венеции, улица золотистого цвета, окутанная дымкой в черных и желтоватых пятнах. Призраки наемников ехали верхом на своих превосходных конях. Они пробирались через лабиринты света и тени.
– Я видела медведей сегодня, – рассказывала Иоланда. – Они прекрасны, ухожены, с блестящей шерсткой, с экзальтированными милыми лукавыми глазами. Я выбрала себе медведя… Он лежал на спине, лапы кверху, и покачивался. Он ловил мой инжир, только поворачивая голову.
– Они чем-то напоминают супругов, которые окружены вниманием, но которых держат взаперти.
– Вы никогда не видите радостных сторон жизни? Он присвистнул.
– Вы оптимистка, вы? Браво.
Она умолкла. Последние лучи скользили по стенам. Он вел ее в этот розово-желто-синий вечер к Юнкернгассе. Освещение Центральной улицы чертило световую брусчатку. Они вошли в бархатистый туннель, образованный аркадами.
Поднялись на третий этаж.
– Я пройду вперед. Включу свет… Вот…
В этот вечер никто не спрашивал у нее фамилию, имя ее мужа, причины ее появления.
В конце небольшого коридора доктор открыл двойную дверь, и они оказались в спальне. Он повернул выключатель. Синий фаянс люстры радостно светился.
– Она из Италии, – сказал Вернер. – Мои фаянсы всегда итальянские. Что за артисты, эти итальянцы! Они обладают безукоризненным вкусом. Сюда, скорее.
Он потащил Иоланду к окну.
– Еще не совсем стемнело. Посмотрите на Ааре.
Она заметила вдали розово-стальную пенящуюся реку.
– Если вы хотите занять эту комнату… Ванная как раз рядом. Вы, безусловно, встаете поздно. Утро я провожу в больнице, а частную практику начинаю в 14 часов.
– Вы завтракаете дома? – спросила она.
– Да, у меня привычки старого холостяка. Женщины, с которыми я жил, были творческими личностями. Они ложились спать поздно, вставали поздно. В моей жизни была одна художница, одна поэтесса, одна ремесленница, у меня был даже роман с певицей. Она прожила здесь лишь два дня. Я мог терпеть молчаливых мастериц, восхищаться ими, расхваливать их на все лады, но не певицу.
– Я не творческая личность, – сказала Иоланда, – я не сплю до 10 часов, я всегда встаю рано. Я люблю утро.
– Вы любите утро?
Он снова начал раздражаться.
– Но, Боже мой, что же вы делали со своими длинными днями, если вы вставали рано?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
В день покупки драгоценностей он повел меня обедать в рыбный ресторан, роскошный ресторан. Решительно Нью-Йорк был сказочным городом. Одетая в дорогое платьице, с левой рукой, увешанной драгоценностями, я выглядела скорее хорошо. Волосы завиты, огромные очки высокой моды, которые он мне подарил, лишали меня естественности и простоты. Чего он добивался? В ресторане он нежно похлопал меня по плечу.
– Расскажи о своих впечатлениях.
Я дала волю своему воображению. Впервые в моей жизни меня слушали по-настоящему.
Когда мне было шестнадцать лет, я вела дневник, мой испытательный стенд, где я свободно говорила о матери, об отце и о самой себе. Я решила стать писательницей. Кто-то взял мой дневник. Я его никогда больше не видела и никогда не узнала, кто его похитил. Я никогда не слышала ни малейшего намека по поводу моих сочинений. Я следила за родителями. Подозревала отца. Но доказательств не было. Благодаря Грегори у меня наконец были и зрители. Я говорила по-английски все более изысканно, бегло, все более непринужденно. Слова, о которых я даже не подозревала, что их знаю, рождались сами по себе. Я перемешивала цитаты, поэзию Уолта Уитмена и сленг Марлоу. Я упражнялась в игре на музыкальном инструменте, которым было мое воображение. Я слушала себя.
В интимных отношениях Грегори вел себя скромно и осторожно. Он был искусен и прекрасен, но ему не хватало непосредственности. Его вежливость заменяла темперамент, которого ему недоставало.
– Что бы ты делал, если бы ты был бедным?
– Что-нибудь придумал бы, – сказал он.
Ему нравилось слушать мои рассуждения о бедном и богатом мегаломане, о мегаломане-эгоисте и щедром мегаломане.
– Если ты мне не скажешь, почему ты меня остановил, я рассержусь… Не на шутку.
– Потом, – сказал он. – Позже.
Рядом с Грегори Нью-Йорк был совсем другим городом. Я вышла из грязи, чтобы войти в роскошный мир с обувью за сто пятьдесят долларов и сногсшибательной одеждой. На десятый день совместного обитания я почти лишилась голоса, так много он заставлял меня говорить.
Однажды мы лежали в кровати после одного из этих спокойных любовных актов, во время которых он нагонял на меня скуку своей предупредительностью. Я никогда не была так несексуальна, как с этим соблазнителем. Повернулась к нему. Я смотрела на его профиль со слегка покатым подбородком.
– Ты страдаешь психозом. Тебе требуется все время самоутверждаться. Ты заключил пари, что остановишь первую встречную девицу.
Он оживился.
– Психоз? Я тебя слушаю.
Я приподнялась. Он посмотрел на меня с нежностью. Кто расплачивался головой в этом деле?
Я поцеловала его. Его умеренная страсть меня дезориентировала. Пусть бы провел рукой по моим волосам. Пусть бы сказал мне что-нибудь приятное. Любую банальность на французский манер, машинально и с чувством. Что-то ласковое, что говорят жене, любовнице, кошке, собаке. Кому угодно… Но говорят.
– Я тебе все объясню, – сказал он с раздражением – Потерпи. Я сделал все, чтобы ты была довольна.
– Но я не платное приключение, Грегори.
– Ты не так поняла. Какое значение имеют эти небольшие подарки. Эти знаки внимания так естественны. Ты мне принесла столько…
– Чего?
– Столько…
Он колебался. Я теряла терпение.
– Столько чего?
– Столько свежести…
Столько свежести. Это слово можно было понять уничижительно. Почему не столько нежности… Слова свежесть и нежность были немного избитыми, легко заменить одно другим.
– В моей жизни, – продолжал он, – ты – событие. Ты несешь в себе богатый мир. Которым ты делишься со мной…
Я попыталась пошутить.
– Мне еще не приходилось спать с кроссвордом. Ты для меня загадка. Главное, чтобы ты не оказался убийцей. Психозы излечимы. Должно быть, в детстве тебе доставалось, жестокая нянька оставляла тебя одного в темной комнате. Чтобы проучить. Твои сверхзанятые родители, твоя мать, очевидно легкомысленная, вспомнила о твоем существовании, когда тебя похитили. Скажем, это произошло в восьмилетнем возрасте. С тех пор ты травмирован. Ты спасаешься бегством. Ты боишься всего. Ты ждешь решения от женщины, которая была бы не похожа на твою мать. Женщина из другого мира… Следовало бы ей опустить тебя на реальную землю. Только бы она была здоровой, грубой и терпеливой.
– Ты говоришь о моих родителях? – спросил он заинтересованно. – Какими ты их представляешь, моих родителей?
– Нормальными. Совсем. Богатые и нетерпеливые. Властная мать. Я предпочитаю женщин умных, независимых. Кто-то из них, наверно отец, страдает сердечным заболеванием. Тебе следует его щадить. Симулирует болезнь сердца. Вы из Техаса, денежные мешки. Твоя мать очень манерная. У твоего отца приятная внешность и любовница лет на тридцать моложе его. Это тебе подходит? Мне хотелось бы с ними познакомиться. Похоже на клан Даллас, но попроще. Семья не такая большая.
Он присвистнул.
– Тебе хотелось бы с ними познакомиться?
– Они такие, как я их представляю?
– Посмотрим вместе, если тебе этого хочется.
– Тебя никогда не похищали? Когда ты был ребенком… Не мог ли ты сам играть в похищение во время твоих психозов? Тебе кажется, что тебя преследуют, и ты гонишься, чтобы успокоиться. И они это знают. Затем они устраивают похищение.
– Я должен позвонить, – сказал он.
Он направился в гостиную, до меня долетали потоки неясных слов. Это продолжалось довольно долго. Он вернулся веселым.
– Если хочешь, поедем в Санто-Доминго, где у моих родителей поместье.
– В Санто-Доминго? Возле Гаити?
Мир перевернулся вокруг меня. Теплое море…
– Санто-Доминго, – сказал он, – это – земной рай. У моих родителей там прекрасный дом. Тебя приглашают от всего сердца на купальный сезон. Ты можешь там пробыть столько времени, сколько захочешь.
Я смотрела на него с восторгом.
– Зачем меня приглашать?
– Ты начинаешь играть в моей жизни большую роль. Я им это сказал.
Я его слушала. Мне хотелось удостовериться.
– Сколько тебе лет, Грегори?
– Тридцать шесть, – сказал он.
– И ты никогда не был женат?
– Знаешь, моя личная жизнь…
– Если тебе хочется меня представить твоим родителям, это значит…
– Нет, – воскликнул он. – Я ничего не хочу в этом роде. Лишь продолжить еще немного наше знакомство. Поместье великолепно. Прямые рейсы связывают Санто-Доминго с Мадридом и Парижем. Или же я тебя подброшу реактивным самолетом на Майами, и ты вернешься оттуда в Париж.
– Каким реактивным самолетом?
– Мои родители предоставляют в мое распоряжение реактивный самолет. Небольшой реактивный самолет.
Я смотрела на него. Я не могла больше говорить. У них был самолет. Он нервничал.
– В Америке это не то, что в Европе. Здесь огромные расстояния. Проще передвигаться на самолете. Хотя бы на маленьком.
Я повторила:
– У них есть самолет!
– Увы…
– Скажи, Грегори, там красивое море?
– Бесподобное. Точнее, одно из самых красивых.
– Что ты сказал родителям?
– Они не задают слишком много вопросов. Они привыкли к неожиданностям со мной. Итак, мы едем?
Мне по-прежнему было непонятно. Я смотрела на свое тело, хорошо сложенное, свои маленькие груди, свои длинные ноги. У меня была нежная кожа и хорошо организованная душа. Острый ум. Но что бы то ни было, я не была неотразимой красавицей. Совсем. Что привязывало Грегори ко мне? Возможно, я узнаю об этом в Санто-Доминго. И внезапно своим вопросом я вмешалась в чужую частную жизнь.
– Чем ты занимаешься, Грегори?
– Предпринимательством, – сказал он. – Предпринимательством…
Если бы я могла дозвониться до мамы… Но я бы снова ей лгала. Я бы ничего не сказала о своих опасениях, а только о своих успехах. Я рассказала бы ей о встрече с богатым человеком. Это было ее мечтой. Мне хотелось бы знать, где находилась мама. Стоило лишь удалиться от нее, как я ощущала, что люблю ее всем своим сердцем.
Глава 7
НА СЛЕДУЮЩИЙ день ужин с доктором Жаком Вернером обещал быть определенно более приятным, чем предыдущий. Иоланда ожидала его в холле, спокойная, более уверенная в себе. Он вошел стремительно, улыбаясь.
– Вы сияете.
– Мне полезен воздух Берна, – сказала она.
На улице он остановился, чтобы получше ее рассмотреть.
– Воздух Берна? Поздравляю.
– Вы очень любезны сегодня, Жак Довольный, он улыбался.
В ресторане он отметил:
– Вы выбираете быстро. Вы знаете, что вы хотите. Я вас представлял скорее нерешительной. Увы, воздух Берна мне менее полезен, чем вам. Сегодня я чувствую себя измученным.
– Врачи работают много, я понимаю, – сказала она. – Но у вас, должно быть, красивая жизнь… Лечить… Путешествовать… Видеть мир.
Она была права, но ему хотелось, чтобы она была мене категорична в своей оценке. Он посвятил себя больным. Его желания ограничивались домом со всеми удобствами, коллекционированием редких книг и путешествиями. Женщины, с которыми пересекалась его жизнь, находили эти путешествия слишком короткими. Они легко принимали беззаботное существование, но не переставали его упрекать: «Я тебя вижу так мало. Нет времени поговорить…»
Официант подошел к ним, взял заказ. Вернер наклонился к Иоланде.
– Очень сожалею о вчерашнем вечере. Я был взвинчен, несправедлив.
– Вам нравится насмехаться над людьми, – заметила она.
– Нет, это нет так. Но я немного разочарован. Я жил только с интеллектуалками. С женщинами сложными, манерными.
– Ну и что?
– Я стремился к красоте, культуре, мне нужна была эрудированная женщина. Мне надо было слишком много.
Официант только что поставил на стол две тарелки с овощным салатом «ассорти».
– Настоящие натюрморты, – сказал Вернер.
– Почему мертвые?
Он даже сделал жест, чтобы изобразить рамку картины.
– …Это могло быть натюрмортами.
Она покачала головой.
– Нет, эти салаты напоминают огород. Я иногда мечтают жить в доме, окруженном садом. Я бы смотрела на цветы, помидоры, салаты. В моем саду все было бы перемешано, цветы росли бы в огороде, а салат – возле дома.
Она принялась за салат, листик за листиком. Он уже съел половину содержимого своей тарелки.
– У вас есть загородный дом? – спросил он. Она вспомнила свою улицу с грязным тротуаром в базарный день.
– Нет.
– У меня малюсенький садик, – сказал он. – Обнесенный оградой маленький участок у моего шале. – Он добавил с некоторой резкостью, наивность Иоланды раздражала его: – На высоте в восемьсот метров салаты встречаются редко.
– У вас есть все, – сказала она. – Вы должны быть благодарны жизни.
Официант принес следующее блюдо.
– Осторожно, это горячо…
– Я имею не все, – сказал Вернер. – Невозможно преуспеть одновременно в личной жизни и профессиональной. Что-то не получается.
Он выпил немного вина.
– Я не интеллектуалка, не сложная женщина. Я никогда не училась, у меня нет образования. Почему бы меня не забыть?
– Не знаю. Может быть, потому, что ненавижу неудачи.
– И это все?
Он находил, что она молода. Он положил свою руку на руку Иоланды.
– Чего вы ждете от жизни, Иоланда?
– Что я жду?
– Скажите…
– Счастья, – произнесла она. – Счастья… Если еще осталось время, чтобы его найти.
Он воскликнул:
– Счастья? Если бы это было так просто! Какого рода счастье?
– Чтобы меня любили.
Ей было трудно скрыть волнение, которое ее охватило.
– И чтобы я любила, – продолжала она. – Моя дочь находит меня абсурдной. Старомодной. Надоедливой.
Она раскрывалась, она доверялась ему.
– У вас не совсем сложилась жизнь, – сказал он. – Из-за того, что вы стремились доставить удовольствие другим.
– Возможно.
Ей было плохо, ей хотелось быть в другом месте. Винсент собирался ей позвонить, он был горячим. Вулкан нежности. Она даже не помнила его лица. Ей хотелось его снова увидеть.
Доктор Вернер попросил счет. Затем он сказал:
– Может быть, вы хотите десерта?
– О нет… Ни десерта, ни собаки, ни кошки.
– Я не вижу связи.
– В моем возрасте… Несомненно, вы никогда мне этого не простите.
Она умолкла. Он настаивал.
– Объяснитесь же…
– Одинокая женщина не должна есть крем, ни прогуливать собаку, ни ждать возвращения гулящей кошки. – Она добавила: – Вы изменились с того времени, когда были в Ивисе. Вы стали более спокойным, более внимательным к другим.
– Вы сейчас говорите гадости.
– Почему?
– Вы ко мне относитесь как к старику, потому что я не сделал никакой попытки, чтобы уложить вас в свою постель…
– Вы стали более смирным.
Он заплатил. Они покинули ресторан. Пошли по узкой улице, заполненной эхом. Смех и слова отражались от стен. Он взял ее под руку.
– У меня большая квартира, Иоланда. Три спальни. Вместо того чтобы тратить деньги в гостинице, вы могли бы поселиться на несколько дней у меня?
– Вы меня приглашаете?
– Да.
Она размышляла. Если она примет приглашение Жака Вернера, то не увидит больше Винсента.
– Подождем немного.
– Подождать чего?
Она попыталась оправдаться.
– Вы скоро уезжаете в отпуск.
– Вы могли бы остаться в квартире.
– Одна? – воскликнула она. – О нет, спасибо…
– Вы не любите быть одна?
– Вы знаете кого-нибудь, кто любит быть один?
– Да, это я. Мне нравится.
– Вам повезло, – сказала Иоланда. – Никому не удается причинить вам страдания.
– Это, по-видимому, правда, – сказал он, такая оценка его неуязвимости ему нравилась.
Пребывая в хорошем настроении, он опрометчиво предложил:
– А если бы нам поехать вместе?
– Вы и я?
– Да, мы.
– Куда?
– В Италию.
– У меня нет больше желания ехать в Италию, – сказала она. – Мне бы хотелось познакомиться с Берном… а также со Швейцарией.
– Ваши соотечественники в большинстве своем ничего не знают о нас. Ничего, кроме банальностей. Шоколад, банки, кукушки. Противно.
– Не стоит сердиться на меня… Я говорю, что хотела бы познакомиться с вашей страной, а вас это раздражает… Что касается банков, у меня никогда не было денег. У меня даже нет чековой книжки.
– Не надо на меня сердиться, Иоланда. Но французы часто раздражают.
– Вас раздражает многое, – констатировала она. – Я полагаю, что показывать мне вашу страну было бы для вас пыткой. Вам нужна новая обстановка. Для меня привычная обстановка здесь.
Он рассуждал вслух.
– Мне хотелось поехать на юг Италии. В Сицилию. Что вы будете делать одна в Берне?
– Буду общаться с медведями…
– Они ближе ко мне, чем к вашей гостинице. Идемте. Я покажу вам свою квартиру. У меня есть также коллекция египетских предметов.
«Осторожно с фараонами, – подумала она. – С фараонами и сфинксом… Сколько их было? Сфинксов?»
Перед ними простиралась, как осушенный Большой канал в Венеции, улица золотистого цвета, окутанная дымкой в черных и желтоватых пятнах. Призраки наемников ехали верхом на своих превосходных конях. Они пробирались через лабиринты света и тени.
– Я видела медведей сегодня, – рассказывала Иоланда. – Они прекрасны, ухожены, с блестящей шерсткой, с экзальтированными милыми лукавыми глазами. Я выбрала себе медведя… Он лежал на спине, лапы кверху, и покачивался. Он ловил мой инжир, только поворачивая голову.
– Они чем-то напоминают супругов, которые окружены вниманием, но которых держат взаперти.
– Вы никогда не видите радостных сторон жизни? Он присвистнул.
– Вы оптимистка, вы? Браво.
Она умолкла. Последние лучи скользили по стенам. Он вел ее в этот розово-желто-синий вечер к Юнкернгассе. Освещение Центральной улицы чертило световую брусчатку. Они вошли в бархатистый туннель, образованный аркадами.
Поднялись на третий этаж.
– Я пройду вперед. Включу свет… Вот…
В этот вечер никто не спрашивал у нее фамилию, имя ее мужа, причины ее появления.
В конце небольшого коридора доктор открыл двойную дверь, и они оказались в спальне. Он повернул выключатель. Синий фаянс люстры радостно светился.
– Она из Италии, – сказал Вернер. – Мои фаянсы всегда итальянские. Что за артисты, эти итальянцы! Они обладают безукоризненным вкусом. Сюда, скорее.
Он потащил Иоланду к окну.
– Еще не совсем стемнело. Посмотрите на Ааре.
Она заметила вдали розово-стальную пенящуюся реку.
– Если вы хотите занять эту комнату… Ванная как раз рядом. Вы, безусловно, встаете поздно. Утро я провожу в больнице, а частную практику начинаю в 14 часов.
– Вы завтракаете дома? – спросила она.
– Да, у меня привычки старого холостяка. Женщины, с которыми я жил, были творческими личностями. Они ложились спать поздно, вставали поздно. В моей жизни была одна художница, одна поэтесса, одна ремесленница, у меня был даже роман с певицей. Она прожила здесь лишь два дня. Я мог терпеть молчаливых мастериц, восхищаться ими, расхваливать их на все лады, но не певицу.
– Я не творческая личность, – сказала Иоланда, – я не сплю до 10 часов, я всегда встаю рано. Я люблю утро.
– Вы любите утро?
Он снова начал раздражаться.
– Но, Боже мой, что же вы делали со своими длинными днями, если вы вставали рано?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29