В одном из писем к родителям Шопен описы­вает деревенский праздник «последнего снопа»: «...в двух деревнях праздновали «дожинки». Мы как раз сидели за ужином, ...когда издали донесся хор… …Встав из-за стола, мы с Домусем покинули общество и выбежали во двор, где целая толпа народа медленно подвигалась, все ближе подходя к дому. ...Две ясновельможные панны, со снопами в руках, с венками на головах, торжественно вы­ступали впереди жниц. Образовав такие колонны перед самым домом, они пропели все строфы, в которых каж­дому воздавалось по заслугам, а между прочим, эти строфы касались меня:
Из ружья был зайчик ранен...
Больно прыток варшавянин!
Верьте нам или не верьте,
Варшавянин тоньше жерди!
В небе звездочка погасла...
Варшавянин тоньше прясла!
У забора мхи растут...
Варшавянин тут как тут!
Куст зеленый в поле рос...
Варшавянин тощ, как пес!
Сложили венки и снопы, а Фриц как рванет на скрип­ке, так что на дворе все ударились в пляс... Начались танцы, вальс и оберек, и, чтобы вовлечь в танец робких парней, тихо стоявших по сторонам и только переступав­ших на месте, я пошел в первой паре вальса с панной Теклой, а потом и с пани Дзевановской. Позже все так разохотились, что танцевали до упаду».
Шопен в Шафарне не только танцевал вальс, но, как видно, и сочинил какой-то вальс, о чем есть косвенное упоминание в этом же письме. Но до нас этот вальс - один из самых ранних у Шопена - не дошел.
Фридерик Шопен порою посылал из Шафарни роди­телям в Варшаву шуточные письма в виде рукописной газеты «Курьер шафарский» (пародия на газету «Курьер варшавский»), В одном из номеров этой юмористической газеты, в разделе «Иностранные известия», есть такие строки: «Ясновельможный пан П и ш о н, проезжая че­рез Нешаву, услышал сидевшую на заборе К а т а л а н и, которая распевала что-то во всю глотку. Это его сильно заинтересовало, и хотя он услышал мелодию и голос, но, не удовлетворенный этим, старался разобрать и слова... Побуждаемый любопытством, он достал три гроша и по­сулил их певице с тем, чтобы она повторила ему свою песню. Она долго отнекивалась, ломалась и отказывалась, но потом, привлеченная тремя грошами, решилась и на­чала петь мазурочку». Предполагается, что мелодия, ус­лышанная от «деревенской Каталани», стала впоследст­вии песней Шопена «Желание».
Альбом Эмилии Эльснер
После окончания лицея Шопен поступил осенью 1826 года в Варшавскую консерваторию (тогда она называлась Главной школой музыки и была одним из факультетов Варшавского университета), где изучал теорию музыки и композицию. Его педагогом был Юзеф Эльснер - та­лантливый композитор, написавший около тридцати опер, пользовавшихся в свое время популярностью, и немало инструментальных произведений. Эльснер одним из пер­вых разгадал гениальную одаренность Шопена.
У Эльснера была дочь Эмилия, в альбом которой молодые композиторы, ученики ее отца, записывали свои произведения. Есть в этом альбоме и два вальса Шопена, сочиненные им в 1827 году.
Оба вальса невелики по масштабам; первый довольно прост по фактуре, второй - более сложный. Колорит их очень светлый, мажорный; они танцевальны, в особенно­сти первый. Оригинальный творческий почерк Шопена здесь еще не столь очевиден, но кое-где уже проглядыва­ет гений великого композитора.
В 1829 году Шопен вписал в альбом Эмилии свою пес­ню «Желание». Стихи для нее композитор взял из сбор­ника «Сельские песни» своего друга поэта Стефана Витвицкого, а музыка, как уже говорилось, возникла, пред­положительно, из «мазурочного» напева «деревенской Каталани». Но под пером Шопена мелодия эта приобрела вальсовые черты: «Желание» - изящная песня-вальс. Уже восьмитактное фортепианное вступление задает песне этот «вальсовый тон». Оно построено на ритмическом ри­сунке, очень близком к тому, который Шопен в одном из более поздних писем определил как признак старинной мазурки столетней давности и воспроизвел забавной фор­мулой «рам дидириди, рам дидириди, рам дидириди райда». Но с течением времени этот ритм перешел, как видно, из мазурки в вальс; ритм «рам дидириди» встречается в вальсах Шопена довольно часто. Впрочем, в песне «Желание» остались и некоторые признаки ма­зурки.
Одна из самых ранних у Шопена, песня «Желание» при жизни композитора в печати не публиковалась, но уже тогда, в последние варшавские годы (1829-1830), распространившаяся в рукописных списках, была широко известна, а впоследствии стала очень популярной.
Констанция Гладковская
Весной 1829 года Шопен окончил теоретический курс Варшавской консерватории, а летом состоялась его пер­вая поездка в Вену. Шопен выступил - и с большим ус­пехом - в нескольких концертах, завел целый ряд ин­тересных знакомств. Среди новых друзей Шопена была Леопольдина Благетка - талантливая пианистка, чье му­зыкальное дарование высоко оценили Бетховен и Пагани­ни. Но Шопену сама Леопольдина - красивая 18-летняя девушка - понравилась как будто больше, чем ее манера игры, о которой он отозвался так: она «страшно колотит по инструменту».
Посетив на обратном пути Прагу и Дрезден, Шопен возвратился в сентябре 1829 года в Варшаву. Воспомина­ния о венских успехах были столь волнующи, что он подумывал о второй поездке, на более длительный срок. Но тут в биографии композитора появляются новые лири­ческие мотивы. В письме от 3 октября к другу Титусу Войцеховскому есть такие строки: «Ты, разумеется, и сам понимаешь необходимость моего возвращения в Вену, и не ради Благетки, о которой, кажется, я Тебе писал (это молодая красивая пианистка). Ведь у меня, может быть, к несчастью, уже есть свой идеал, которому я, не перемолвившись с ним ни словом, преданно служу уже полгода, о котором мечтаю и в честь которого возникло adagio моего концерта, и который сегодня утром вдохновил меня на сочинение посылаемого Тебе вальсика. Обрати внимание на место, обозначенное крестиком. Кро­ме Тебя, об этом никто не знает».
Незнакомой возлюбленной Шопена была студентка консерватории Констанция Гладковская. Она приехала в Варшаву из Радома, где ее отец служил управляющим замком, и училась пению у известного итальянского пе­дагога Карло Соливы. Шопен впервые увидел ее 21 апре­ля 1829 года на студенческом концерте, устроенном Соливой. В концерте участвовали две его студентки, не­разлучные подружки Анна Волкова и Констанция Глад­ковская. Обе пели очень музыкально, обе были хороши собой, и Шопен не только заслушался чудесным пением, но и засмотрелся на девушек. Особенно понравилась ему Констанция. «Некоторые черты характера, да и внешний облик Гладковской вызывают симпатию, и, вглядываясь в ее немного печальное лицо и задумчивые глаза, в го­ловку с простой прической, так непохожей на пышные куафюры артисток того времени, начинаешь понимать то чувство, которое 19-летняя Констанция вызывала в ее гениальном ровеснике» (И.Бэлза). «Констанция была среднего роста, почти худая, с тонким станом и девичес­ки незавершенными линиями плеч и груди. Глаза у нее были большие и синие, черты лица тонкие и нежные, а голос, необыкновенно музыкальный, был трогательно прекрасен» (Ф. Оржеховская).
Когда концерт окончился, Шопен хотел поблагодарить девушек за прекрасное пение, но Гладковская и Волкова вышли из артистической комнаты в окружении целой толпы поклонников - юношей из польских аристократи­ческих кругов и русских офицеров из свиты великого князя Константина, и Шопена это отпугнуло. Он встре­чал Констанцию в коридорах консерватории, на концер­тах, в театре, но все не решался подойти к девушке и по­знакомиться с ней.
Два произведения, написанные Шопеном в эти месяцы, связаны с Констанцией: медленная часть из Второго фортепианного концерта и Тринадцатый вальс. О вальсе - речь позже, а сейчас - несколько слов о Larghetto из концерта. Как уже упоминалось, Шопен писал, что эта часть (в письме она названа Adagio) создана в честь «его идеала». О Larghetto - музыкальном портрете Констанции Гладковскои - Ференц Лист сказал: «Вся эта часть - идеал совершенства».
Пришел момент, когда Шопен наконец познакомился с Констанцией: Карло Солива предложил ему аккомпа­нировать певице. Шопен стал посещать Констанцию в ее маленькой комнатке консерваторского пансионата, они много совместно музицировали, девушка очень любила слушать игру юноши, а сама охотно пела, особенно песню «Желание». Шопен переживал вместе с Констанцией все перипетии ее дебюта на оперной сцене, состоявшего­ся 5 июня 1830 года в опере Паэра «Агнесса». Он репе­тировал с ней заглавную роль, а сидя в театре на премье­ре, волновался не меньше самой дебютантки. Констан­ция и ее подруга Волкова приняли участие в последнем публичном, фактически прощальном концерте Шопена в Варшаве 11 октября 1830 года.
В этом знаменательном концерте Шопен впервые ис­полнил свой ми-минорный концерт, Анна Волкова спела Арию с хором Соливы (он дирижировал всем концер­том), а Констанция - каватину Элен из оперы Россини «Дева озера». После окончания каватины она не решалась выйти на поклон на вызовы публики; тогда Шопен взял ее за руку и вывел на авансцену. Это был, как пишут биографы, «звездный миг» Гладковской, ее коснулось «крыло бессмертия» Благодаря Шопену имя ее сохрани­лось в истории искусства.
Сочиненный Шопеном 3 октября 1829 года, еще до знакомства с Гладковской, и посланный Войцеховскому с признанием, как сказано в письме, в верной службе своему идеалу, Тринадцатый вальс (ре-бемоль мажор, ор. 70, № 3) - действительно «вальсик» в две страницы нотного текста. Крестиком Шопен отметил средний эпи­зод, где два голоса, «женский» и «мужской», поют дуэтом. Нет оснований сомневаться в искренности Шопена, по­святившего этот вальс Констанции Гладковской. И все же его изысканная музыка, капризно-изломанная началь­ная мелодия кажется не очень отвечающей облику хруп­кой и нежной Констанции. Не слышны в мелодиях этого вальса, с его умеренно-сдержанным движением, и ро­мантические порывы влюбленного юноши, тайно покло­няющегося «своему идеалу».
Между тем в 1829 и 1830 годах, в «эпоху Констанции Гладковской», Шопен сочинил еще три вальса. Это, преж­де всего, знаменитый и столь популярный Десятый вальс (си минор, ор. 69, № 2), полный поэтической грусти, иногда даже публиковавшийся под названием «Меланхолический вальс», хотя сам Шопен такого названия не давал.
Затем Четырнадцатый вальс (ми минор, без опуса), в еще большей степени отразивший нежный образ Кон­станции и чувства юного Фридерика. Четырнадцатый - один из самых изящных и поэтичных вальсов польского композитора. Краткое вступление, взлетающее вверх бурным и стремительным пассажем, завершается востор­женным возгласом. В самом вальсе поражает сочетание легкости, хрупкой нежности, грациозности, воздушной полетности - и страстной порывистости. Есть в его му­зыке и мажорные просветления, и патетические преуве­личения.
Но особенно примечателен эпизод в самом конце пье­сы, действительно достойный быть отмеченным крести­ком: в естественное течение основной мелодии вдруг врывается резкий и острый аккорд, словно рушатся на­дежды и «все проваливается в тартарары»... Такой прием встретится впоследствии и в других произведениях Шо­пена; особенно впечатляет он в знаменитой Второй бал­ладе с ее подлинно трагической концовкой. Но здесь, в Четырнадцатом вальсе, трагедия еще не очень значи­тельна: Шопен молод, влюблен, полон надежд и трепет­ного ожидания...
Наконец, Первый вальс (ми-бемоль мажор, ор. 18) - последний из созданных в Варшаве, совершенно отлич­ный от трех предыдущих, полный радости и света. Весной 1830 года в одну из встреч с Гладковской в ее скромной и уютной комнатке, когда Шопен сидел за фортепиано и импровизировал, он, набравшись храбрости, признался Констанции, что уже ровно год, как влюблен в нее, - и это признание было встречено благосклонно. Разве могло сердце молодого артиста не наполниться радостью и ликованием? Они и звучат в «Большом бле­стящем вальсе». Содержание его не однозначно: это и страница лирического дневника композитора, и воплоще­ние праздничного бального веселья. Призывные фанфары вступительных тактов словно возвещают начало танца, после чего идет цепочка различных эпизодов, в большин­стве бравурно-веселых, но также и утонченно-изящных.
Если вальсы Шопена чаще всего нетанцевальны, если это вальсы-поэмы, то Первый вальс, обладая чертами поэмности, сохраняет и свою прямую танцевальную основу. 25 октября 1830 года, узнав о том, что Шопен соби­рается предпринять новое длительное путешествие, Кон­станция записала в его альбом сочиненные ею стихи:
Чтоб увенчать свою неувядаемую славу,
Ты покидаешь нас и отправляешься в дорогу.
Там, на чужой земле - как знать? - Тебя оценят лучше,
Но крепче нас любить Тебя наверняка не смогут.
2 ноября Шопен покинул Варшаву, как оказалось, навсегда. Не довелось ему больше встретиться и с Кон­станцией Гладковской.
Тоска по родине
Шопен покинул Польшу... Путь его лежал в Вену, ку­да он прибыл 23 ноября 1830 года. Вскоре пришло изве­стие о восстании в Варшаве. Для Шопена наступили трудные дни. Он хотел возвратиться на родину, чтобы принять участие в борьбе на стороне восставших, но друзья отговаривали композитора: его оружие - музыка, а не винтовка, а для музыки сейчас в Варшаве места нет. Да и родители, тревожась за его судьбу, просили не возвращаться в Варшаву, где было так неспокойно, и продолжить поездку, отправиться в Италию, как вначале предполагалось. Шопен растерялся: «Но как же ехать?.. В Париж? Здесь мне советуют еще подождать. Вернуть­ся? - Оставаться здесь? - Покончить с собой?..» (из письма к Я. Матушиньскому в Варшаву от 26 декабря 1830 г.). В конце концов Шопен решил ехать в Париж. В июле 1831 года он покинул Вену, август провел в Мюн­хене, а сентябрь - в Штутгарте, где узнал о том, что русские войска вступили в польскую столицу и Варшава пала... В конце сентября Шопен прибыл в Париж.
В эти тревожные месяцы Шопен продолжал сочинять и привез в Париж несколько законченных и целый ряд начатых в дороге произведений. Некоторые из них яви­лись откликом на события Варшавского восстания. Диа­пазон музыкальных образов здесь очень широк - от пря­мого воплощения мятежного духа восстания в знаменитом Этюде до минор (ор. 10, № 12; предполагают, что он был написан в Штутгарте, когда до композитора дошло изве­стие о падении Варшавы; этюд этот нередко называют «Революционным»), где слышны и шум восставшей тол­пы, и патетические призывы ораторов, до Третьего вальса (ля минор, ор. 34, № 2), пожалуй, самого минор­ного, печально-тоскливого, самого медленного, нетанце­вального, самого задушевного, «славянского» среди валь­сов Шопена. В этом вальсе и тоска по родине, и тревога за судьбу своих родителей, и грусть по Констанции Гладковской, о которой Шопен не переставал думать.
Дельфина Потоцкая
Шопен в Париже... Здесь он встретил графиню Дель­фину Потоцкую, с которой ранее познакомился в Дрез­дене. Женщина редкой красоты (ей 25 лет) и веселого нрава, одаренная разнообразием талантов, она хорошо играла на фортепиано и прекрасно пела. Ее пением был покорен не только Шопен, но и Гейне, Делакруа, Лист.
В Париже знакомство Шопена с Потоцкой перешло в дружбу, они часто встречались, и это была, как видно, счастливая страница жизни молодого композитора. «Труд­но судить о характере взаимного чувства Шопена с По­тоцкой; по-видимому, оно было не очень глубоким и без­болезненно исчерпало себя для обеих сторон... Шопен и Потоцкая навсегда остались друзьями» (А. Соловцов). Последнее свидание Потоцкой с Шопеном состоялось за несколько дней до его смерти: Шопен высказал пожелание послушать пение Дельфины; рояль придвинули к дверям комнаты, где лежал больной композитор, и Потоцкая, сама себе аккомпанируя, спела арию Нормы из одноимен­ной оперы Беллини, которую Шопен очень любил, и дру­гие произведения.
Шопен посвятил Дельфине Потоцкоц Концерт фа минор, когда он вышел из печати в 1836 году (тот са­мый, вторая часть которого вдохновлена Констанцией Гладковской; в это время она была уже давно замужем), а затем и Шестой вальс (ре-бемоль мажор, ор. 64, № 1, 1846) - прелестную, очень изящную миниатюру с ее непрерывным кружением и стремительной полетно­стью. Этот вальс, светлый и мажорный от первого до по­следнего звука, Шопен очень любил играть в своих кон­цертах.
Встреча с родителями
Живя в Париже, Шопен тосковал по своей далекой родине, тосковал по родителям, которых не видел несколь­ко лет. И родители мечтали о встрече с сыном. Она со­стоялась в Карлсбаде (теперь чешский курорт Карловы Вары) в августе 1835 года. Рассказывая в письме в Вар­шаву к сестре Людвике об этом радостном событии, Фри­дерик Шопен писал: «Наша радость неописуема. Мы обни­маемся и обнимаемся - и что же можно еще? ...Пишу бестолково, но лучше сегодня ни о чем не думать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17