Ведь никогда не знаешь…
Хариольф Туффенцамер жил в Шпаленринге, в старинном, узком и высоком алеманнском доме. Корпулентному полицейскому пришлось изрядно попыхтеть, пока он добрался до седьмого этажа. Туффенцамер стоял в дверях своей квартиры, пожилой господин со все еще длинными седыми локонами, просто и аккуратно одетый, — симпатичный.
— Господин Тойер? Заходите.
К удивлению комиссара, хозяин пригласил его отобедать — жареными колбасками с картофелем и капустой и темным пивом к ним. Тойер сделал вывод, что и среди поколения шестьдесят восьмого года попадаются приличные люди.
— Стол накрыт на троих? — Лишь теперь он это заметил.
— Да, к нам присоединится мой приятель по тем годам. Он очень устал и сейчас пока еще отдыхает.
Тойер поел с аппетитом, а пиво пригубил с осторожностью — чтобы сохранить ясную голову. Его тарелка почти опустела, когда он задал первый вопрос:
— Кажется, вы совсем не удивились тому, что я хочу с вами поговорить.
— Верно, — кивнул Туффенцамер. — Меня уже слегка информировали.
Тойер удивленно вытаращил глаза:
— Кто? Друг из прежних лет? Пильц. — Это был уже не вопрос.
Туффенцамер снова кивнул:
— Он тут. Пока еще спит. Честно признаться, я подмешал ему кое-что за завтраком. Иначе он, пожалуй, опять бы слинял. Вы тут не ради него?
Гаупткомиссар растерянно огляделся. Обстановка в квартире была скорее спартанской. Мебель немногочисленная, но зато красивая, старинная. Он не обнаружил ничего, к чему мог бы придраться, чтобы компенсировать внутреннюю неуверенность.
— Вообще-то нет. Мне просто хочется больше узнать про то время. В целом. Но так, разумеется, еще лучше.
Хозяин был великодушен — не дал почувствовать Тойеру, что ждал от него большего. Между тем полицейский страшно досадовал, ведь ему не сразу пришла в голову такая мысль. Чего боялся Пильц? Отчего мог удрать, если бы встретил его?… Надо сосредоточиться на главном и не отвлекаться.
Как стало ясно еще во время телефонного разговора, Туффенцамер охотно делился воспоминаниями. Слушая его, можно было подумать, что все было не так уж и страшно. Ясное дело: те, которые потом расстреливали других, все преувеличили. В целом же — идеализм плюс чуточку юношеского легкомыслия.
Тойер пытался понять, что он собой представляет, — не получалось. Этот человек как-то не подпускал к себе близко, оставался непроницаемым.
— У меня снова встают перед глазами тогдашние бурные годы, особенно теперь, когда тут объявился Конрад…
— Как я погляжу, у вас нет никаких проблем с вашим прошлым. И сейчас вы, когда появляется возможность, охотно крутите руль. Точно?
Туффенцамер широко осклабился:
— Вы оценили все совершенно правильно. Как догадались?
— Ну, например, вы что-то добавили Пильцу в еду. На такое можно решиться лишь…
— Ах вот что… Иногда его терзают ужасные фантомные боли. Тогда он принимает морфий, хоть и без охоты, поскольку испытывает от него безумную усталость. Когда сегодня утром он заявил, что ему нужно уехать еще до полудня, я и запустил руку в его несессер. Я считаю, что ему лучше поговорить с вами.
— Почему он сбежал из Гейдельберга? Рассказывал он вам что-нибудь?
— Кто-то потребовал его к телефону, а когда Коль… — Тойер с трудом сообразил, кого он имел в виду, — передал ему трубку, там отключились. Что его так ужаснуло, он не объясняет. Что-то есть, о чем он умалчивает, но при этом ничего криминального. Я полагаю, что Конрад за свои многочисленные сроки отсидки и неоднократную смену документов просто стал параноиком. Но что-то серьезное все же там есть, ведь недаром вы здесь…
За стеклом на оконный карниз сел дрозд.
— Мне надо с ним просто поговорить. Я расследую убийство девочки, но он не под подозрением… Мне сказали, что он боится своих бывших соратников, которых предал после смены режима. Возможно ли это?
Туффенцамер покачал головой:
— Об этом мне ничего не известно. Думаю, их и так бы всех переловили. Кроме того… — он лукаво погладил свое брюшко под линялой джинсовой рубашкой, — мы состарились. С этим, полагаю, никто не станет спорить. Кофе? Шюмли?
Тойер кивнул.
Дверь отворилась. Появился Пильц, еще не проснувшийся окончательно. Ему потребовалась пара секунд, чтобы узнать полицейского.
— Я хочу поговорить с вами, — сказал Тойер. — Больше ничего. Если вам угрожают, мы вас защитим. Полиция не всегда такова, какой вы ее знаете…
Пильц явно пытался что-то сообразить. Туффенцамер выжидал, облокотившись на старинный комод, и добродушно взирал на происходящее.
— Почему я столько проспал? — обратился к нему Пильц. — Боли исчезли, я не чувствую рук. Ты мне что-нибудь подмешал?
— Пару капелек, — почти как терапевт ответил хозяин, — а то ты сразу убегаешь.
— Они ведь гонятся за мной! — воскликнул Пильц и показал правой культей на Тойера. — Они заодно с теми, тогдашними. Те мне позвонили, и вот коп уже здесь!
— Успокойтесь, вы слишком раздражены, — попытался возразить Тойер. — Кто это «те»?
Пильц повернулся и бросился наутек.
— Стойте! — крикнул Тойер. — Мы только поговорим, и все!
Но входная дверь уже захлопнулась. Сыщик выскочил на лестницу и успел увидеть, как Пильц оступился и, страшно кувыркаясь, покатился вниз по ступенькам.
Неотложка увезла потерявшего сознание калеку. Тойер ухитрился придумать правдоподобную версию случившегося. Туффенцамер, при всем искреннем потрясении, которое он, вероятно, испытывал, восхитился этой ложью и превосходно подыграл ей. Его показания тоже прозвучали убедительно: мол, бедняга пошел за сигаретами и споткнулся, так как находился под действием морфия.
— Когда он придет в сознание, меня тут уже не будет, — сказал Тойер и с благодарностью принял чашку швейцарского кофе шюмли, пена на котором выглядела почти как в рекламе. — И все-таки ваша затея с морфием была не слишком удачной…
Туффенцамера волновало совсем другое.
— Вы уедете, а я-то останусь тут…
— Он явно боится полиции, — возразил Тойер. — К моему удивлению. Он не расскажет ничего такого, что может навлечь на вас неприятности. Ему кажется, что его преследуют, и подозревает нас, полицию, а также кого-то еще. При всем том он вне подозрений как по первому, так и по второму делу.
Туффенцамер склонился к нему с благожелательной улыбкой:
— Он рассказал мне, что погибла дочка Коля. Вы имеете в виду это дело? Убийство? А какое же второе?
Тойеру сделалось как-то нехорошо.
— Сожалею, но этого я не могу вам сообщить. Тайна следствия… — Внезапно его пронзило подозрение. — Отравитель! Тоже подсыпал мне чего-то в кофе?
Туффенцамер испуганно потряс головой:
— Нет-нет, что вы! Просто в чашке много кофейной гущи. Я всегда так варю шюмли!
Сыщик кивнул, не испытывая особого облегчения. Снова на него обрушилось слишком много информации. Ему требовалось побыть одному.
Уже на пороге он задал последний вопрос:
— С тех бурных лет у него остались какие-либо враги, пускай даже такие мирные теперь, как вы говорите? Дан, то есть Коль, сказал мне, что тогда Шустер был довольно отчаянным…
— Самым большим его врагом… — Туффенцамер вновь обрел способность смеяться; Тойер заподозрил, что о благотворности действия транквилизаторов он судит по собственному опыту. — Самым большим его врагом был пастор из церкви Святого Духа. По фамилии Денцлингер. Ведь Конрад чуть не увел у него дочку Сару. Она уже стала учиться владеть оружием. Но потом бросила Конни. Он и сегодня еще вспоминает об этом, когда напьется. Впрочем, по его словам, эта вражда тоже потом сошла на нет.
Зазвонил телефон. Туффенцамер исчез в прихожей, но тут же вернулся:
— Забавно. Сейчас кто-то позвонил и спросил Конрада…
— Вы сообщили, что он в больнице?
Туффенцамер гордо покачал головой:
— Я ответил, что его тут нет. И что если звонивший господин не хочет назвать свое имя, я могу передать трубку комиссару Тойеру. Тогда он отсоединился.
Полицейский недовольно поморщился:
— Великолепно. Теперь он знает, что Пильц в Базеле, а еще что я гоняюсь за ним.
Несмотря на тяжелую травму друга и невеселые темы их беседы, лишь теперь Туффенцамер, как показалось сыщику, по-настоящему расстроился.
После напрасных попыток упорядочить свои мысли Тойер махнул на все рукой и бесцельно бродил по городу, дав волю своим фантазиям.
Он топал по узким улочкам в поисках банкомата, так как Швейцария, словно желая сделать ему приятное, еще сохраняла собственную валюту. От этого гаупткомиссар чувствовал себя настоящим путешественником.
Местной истории он абсолютно не знал и все-таки был заворожен старинным городом. Базель показался ему на этот раз умным и своенравным, по-романски легким и даже в чем-то восточным. Разумеется, впечатление было совершенно ложным, но это не имело значения.
На набережной Рейна он купил открытку для своего друга Фабрицио, которого постыднейшим образом задвинул на край сознания. Помнил он только улицу и городок Кастаньетто, затерявшийся в холмах возле Турина. (А разве в Базеле нет чего-то пьемонтского? Разве нет?) Там они были с Хорнунг, не отягощенная раздорами пара, даже питавшая еще какие-то надежды на совместное будущее. И вот теперь он открыл новую главу своей жизни. Какой она получится? Трудно сказать, но он твердо знал, что Ильдирим он…
Тойер замер на месте.
Он стоял на какой-то улочке Старого города; если бы она не поднималась так круто в гору, можно было бы подумать, что ты в Гейдельберге.
Беспорядочный лабиринт улиц, о Гейдельберг, нет, Базель, да, да, что случилось? А случилось то, что в этот момент он был уверен в одном. Больше ни в чем, но в одном он был уверен, и это было очень-очень важно: он точно знал, что любит Ильдирим.
Ее глаза,
густую гриву волос,
грубую речь,
спину,
нос,
подколенные ямки и страдающее от шума ухо.
У него задрожали колени. Захотелось сесть. Он невероятно испугался, когда мысленно произнес это слово. Любовь.
Сесть было негде. Он зашагал дальше в гору, держа открытку словно веер; задел плечом американского старичка, нечаянно толкнул ребенка. Направо, налево, прямо… найти кафе или что-то в этом роде… Рванул на себя тяжелую дверь… Даже когда все перевернулось с ног на голову, можно существовать, более или менее… вот только из карманов все вывалится, но разве нельзя отказаться от карманов?… Из-за стойки бара к нему шагнул высокий мужчина:
— Вам плохо?
— Возможно ли, чтобы мигрень и любовь вызывали в мозгу схожие процессы? — не здороваясь, спросил немецкий гость. — Как вы считаете? И где я нахожусь?
— Вы пришли к нам в «Тойфельхоф».
— Ого-го! — воскликнул сыщик.
После этого он узнал, что «Тойфельхоф» — старинный отель, несколько веков не менявший своего названия, что помимо изысканного убранства номеров, превосходного ресторана, винного погребка, галереи, театра он держит и этот бар, который, к счастью для международной репутации Тойера, в это время еще пустовал.
Полицейский проявил себя знатоком и заказал пять децилитров тичинского красного; про него он прочел в детективе «Царство умалишенных», который подарил ему когда-то Лейдиг. Да, вахмистр Штудер, описанный Глаузером, который умер так рано… каким образом он выяснил, что «Бриссаго»… Тут сыщик взглянул на правую половинку винной карты, где стояли цены, и ему тоже захотелось умереть.
Комиссар молча пил вино, раздраженный неоправданной тратой и охваченный недугом под названием…
— Любовь, — задумчиво проговорил бармен, полируя бокал-тюльпан, — вероятно, обладает сходством не только с мигренью, но даже с эпилепсией.
— Любовь, — отозвался Тойер, — честно признаться, это последнее, чего я мог вообще ожидать от жизни…
Небо прояснилось, тонкий снежный покров заблестел под выглянувшим солнцем. Да, каким светлым может быть мир! Полицейский залюбовался маленьким солнечным лучиком, пробившимся к нему, вернее, к бокалу с красным вином, который он воспринимал уже почти как часть своей руки.
Лучик зажег вино, оно ожило — заискрилось, засияло. Могучий сыщик пережил чудо евхаристии в миниатюре, да и вообще — ни эпилепсия, ни мигрень, напав однажды на человека, не покидают его полностью уже никогда. Если бармен прав, а он производит впечатление умного и образованного человека, то, возможно, любовь остается тоже.
Барный пророк смахнул метелкой со стойки несколько крошек; весенняя, еще сонная муха летала между пустыми столиками. Старший гаупткомиссар Иоганнес Тойер ощутил, как по его телу растеклось легкое опьянение, и с редким для него блаженством подумал, что жить на свете все-таки хорошо.
Dear Fabrizio,
it's too long I didn't write to you. How are you? How is the woman you had last time, which woman do you have this time, I hope you have the same woman. I love like love another woman. We must see.
Your friend Johannes.
Дорогой Фабрицио,
уже слишком давно, как я тебе не писал. Как ты? Как та женщина, которой ты располагал тогда, какой женщиной ты располагаешь теперь, надеюсь той же. Я влюблен увлечен влюблен в другую женщину. Надо повидать.
Твой друг Иоганнес.
Потом, уже в отеле, все разъяснилось. После того как Тойер принял душ, немного поплакал, посмеялся и, спустившись вниз, плотно закусил, ему удалось отыскать в привезенной с собой книге Сару Денцлингер.
Он нашел ее. Она перешла на нелегальное положение в 1974 году. Больше о ней ничего не было слышно. В сухих выражениях описывалось, как были раздавлены ее родители своей потерей, — не единственные родители в те годы. Роня подчеркнула и этот отрывок.
Авторы предполагали, что она погибла где-то в арабских странах. Во время исчезновения ей было семнадцать лет. Значит, Пильц не взял ее с собой?
10
Они проговорили всю ночь. За это время шум в ушах Ильдирим настолько усилился, что один раз она по ошибке даже подошла к телефону, подумав, что он зазвонил.
Девочка выложила все начистоту. У Ильдирим никогда не хватало на нее времени, и это было справедливо.
Поначалу Тойер и она боролись как львы за Бабетту, но потом она все-таки оказалась заброшенным ребенком у двух работающих родителей.
Тоже справедливо.
Да, она любит Бахар — в ту ночь она не говорила «мама», — но иногда замечает, что они все-таки недостаточно знают друг друга. И это справедливо, крыть тут было нечем.
— Ты меня, например, никогда не спрашивала про мой любимый цвет, — сказала Бабетта и помахала рукой, отгоняя от себя сигаретный дым.
Приемная мать испытала облегчение оттого, что девочка сделала это не демонстративно.
— Ну, и какой твой любимый цвет? — устало спросила она.
— Розовый.
— И как это я тебя не спросила раньше?
Какое-то время они обе молчали.
— Сколько ты прогуляла?
— Только вчерашние уроки, сегодня у нас все равно нет занятий — педагогический день… Я подумала, что завтра, после свободного дня, у меня, возможно, забудут спросить про причину пропуска…
Ильдирим прикидывала, что бы такое могло затмить печальные картины, возникшие в ее сознании: упущенный шанс — Бабетта одна — Бабетта на неправильном пути. Она сама — постаревшая, с горькими складками на лице.
— Слушай, малышка, — она потянулась, почти расслабившись от усталости, — у тебя свои секреты, у меня свои.
— Если это секреты, тогда ты, наверное, ими со мной не поделишься, — последовал лукавый ответ.
— Нет-нет, одним поделюсь. Его не знает даже Тойер.
— Да?
— У меня довольно много денег.
Бабетта молчала. Слова произвели впечатление.
— Потому что я вкалывала еще во время учебы, да ты знаешь об этом. Я живу экономно до сих пор. Теперь я неплохо зарабатываю и никогда не трачу все до конца. Да, еще я как-то раз выиграла в лотерею пять тысяч.
— Неужели?
— Угу, некоторое время назад. Мне и самой в это трудно поверить. Разумная Бахар всем хорошо распорядилась. Ведь никогда не знаешь: может, возникнет нужда. Нужда и вправду возникла. У тебя в самом деле все нормально в школе, или ты мне тоже наврала?
— В школе? Да, конечно, все правда, отметки и вообще…
— Когда каникулы?
— Через неделю…
— Значит, ты пропустишь семь дней, ну и наплевать. Для разнообразия мы наврем с тобой вместе. Итак, у тебя опоясывающий лишай, всем будет тебя жалко. Так куда мы съездим?
— С Тойером вместе?
— Нет, мы с тобой вдвоем. Куда тебе хочется? Может, в Турцию? Навестим в Измире моих родителей?
— Вообще-то Турция меня не очень интересует, — тут же заупрямилась Бабетта.
— Ладно, пускай, — неохотно согласилась Ильдирим. — Но Греция тоже исключается. Туда я не хочу.
— Вот одна страна интересовала меня всегда, — глаза девочки засияли, — туда мне очень хочется…
Что это за страна? США? Тогда уж лучше Греция. Франция? Италия?
— Дания.
На стене темнело пятно. Ильдирим уставилась на него и смотрела, пока оно не стало шевелиться.
— В Данию хочешь? Зимой? Почему в Данию?
— Слушай, если я вернусь из нашей поездки загорелая, кто мне поверит насчет лишая?
Приемная мать, схватившаяся, как за спасательный круг, за педагогику приключений, взглянула на часы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Хариольф Туффенцамер жил в Шпаленринге, в старинном, узком и высоком алеманнском доме. Корпулентному полицейскому пришлось изрядно попыхтеть, пока он добрался до седьмого этажа. Туффенцамер стоял в дверях своей квартиры, пожилой господин со все еще длинными седыми локонами, просто и аккуратно одетый, — симпатичный.
— Господин Тойер? Заходите.
К удивлению комиссара, хозяин пригласил его отобедать — жареными колбасками с картофелем и капустой и темным пивом к ним. Тойер сделал вывод, что и среди поколения шестьдесят восьмого года попадаются приличные люди.
— Стол накрыт на троих? — Лишь теперь он это заметил.
— Да, к нам присоединится мой приятель по тем годам. Он очень устал и сейчас пока еще отдыхает.
Тойер поел с аппетитом, а пиво пригубил с осторожностью — чтобы сохранить ясную голову. Его тарелка почти опустела, когда он задал первый вопрос:
— Кажется, вы совсем не удивились тому, что я хочу с вами поговорить.
— Верно, — кивнул Туффенцамер. — Меня уже слегка информировали.
Тойер удивленно вытаращил глаза:
— Кто? Друг из прежних лет? Пильц. — Это был уже не вопрос.
Туффенцамер снова кивнул:
— Он тут. Пока еще спит. Честно признаться, я подмешал ему кое-что за завтраком. Иначе он, пожалуй, опять бы слинял. Вы тут не ради него?
Гаупткомиссар растерянно огляделся. Обстановка в квартире была скорее спартанской. Мебель немногочисленная, но зато красивая, старинная. Он не обнаружил ничего, к чему мог бы придраться, чтобы компенсировать внутреннюю неуверенность.
— Вообще-то нет. Мне просто хочется больше узнать про то время. В целом. Но так, разумеется, еще лучше.
Хозяин был великодушен — не дал почувствовать Тойеру, что ждал от него большего. Между тем полицейский страшно досадовал, ведь ему не сразу пришла в голову такая мысль. Чего боялся Пильц? Отчего мог удрать, если бы встретил его?… Надо сосредоточиться на главном и не отвлекаться.
Как стало ясно еще во время телефонного разговора, Туффенцамер охотно делился воспоминаниями. Слушая его, можно было подумать, что все было не так уж и страшно. Ясное дело: те, которые потом расстреливали других, все преувеличили. В целом же — идеализм плюс чуточку юношеского легкомыслия.
Тойер пытался понять, что он собой представляет, — не получалось. Этот человек как-то не подпускал к себе близко, оставался непроницаемым.
— У меня снова встают перед глазами тогдашние бурные годы, особенно теперь, когда тут объявился Конрад…
— Как я погляжу, у вас нет никаких проблем с вашим прошлым. И сейчас вы, когда появляется возможность, охотно крутите руль. Точно?
Туффенцамер широко осклабился:
— Вы оценили все совершенно правильно. Как догадались?
— Ну, например, вы что-то добавили Пильцу в еду. На такое можно решиться лишь…
— Ах вот что… Иногда его терзают ужасные фантомные боли. Тогда он принимает морфий, хоть и без охоты, поскольку испытывает от него безумную усталость. Когда сегодня утром он заявил, что ему нужно уехать еще до полудня, я и запустил руку в его несессер. Я считаю, что ему лучше поговорить с вами.
— Почему он сбежал из Гейдельберга? Рассказывал он вам что-нибудь?
— Кто-то потребовал его к телефону, а когда Коль… — Тойер с трудом сообразил, кого он имел в виду, — передал ему трубку, там отключились. Что его так ужаснуло, он не объясняет. Что-то есть, о чем он умалчивает, но при этом ничего криминального. Я полагаю, что Конрад за свои многочисленные сроки отсидки и неоднократную смену документов просто стал параноиком. Но что-то серьезное все же там есть, ведь недаром вы здесь…
За стеклом на оконный карниз сел дрозд.
— Мне надо с ним просто поговорить. Я расследую убийство девочки, но он не под подозрением… Мне сказали, что он боится своих бывших соратников, которых предал после смены режима. Возможно ли это?
Туффенцамер покачал головой:
— Об этом мне ничего не известно. Думаю, их и так бы всех переловили. Кроме того… — он лукаво погладил свое брюшко под линялой джинсовой рубашкой, — мы состарились. С этим, полагаю, никто не станет спорить. Кофе? Шюмли?
Тойер кивнул.
Дверь отворилась. Появился Пильц, еще не проснувшийся окончательно. Ему потребовалась пара секунд, чтобы узнать полицейского.
— Я хочу поговорить с вами, — сказал Тойер. — Больше ничего. Если вам угрожают, мы вас защитим. Полиция не всегда такова, какой вы ее знаете…
Пильц явно пытался что-то сообразить. Туффенцамер выжидал, облокотившись на старинный комод, и добродушно взирал на происходящее.
— Почему я столько проспал? — обратился к нему Пильц. — Боли исчезли, я не чувствую рук. Ты мне что-нибудь подмешал?
— Пару капелек, — почти как терапевт ответил хозяин, — а то ты сразу убегаешь.
— Они ведь гонятся за мной! — воскликнул Пильц и показал правой культей на Тойера. — Они заодно с теми, тогдашними. Те мне позвонили, и вот коп уже здесь!
— Успокойтесь, вы слишком раздражены, — попытался возразить Тойер. — Кто это «те»?
Пильц повернулся и бросился наутек.
— Стойте! — крикнул Тойер. — Мы только поговорим, и все!
Но входная дверь уже захлопнулась. Сыщик выскочил на лестницу и успел увидеть, как Пильц оступился и, страшно кувыркаясь, покатился вниз по ступенькам.
Неотложка увезла потерявшего сознание калеку. Тойер ухитрился придумать правдоподобную версию случившегося. Туффенцамер, при всем искреннем потрясении, которое он, вероятно, испытывал, восхитился этой ложью и превосходно подыграл ей. Его показания тоже прозвучали убедительно: мол, бедняга пошел за сигаретами и споткнулся, так как находился под действием морфия.
— Когда он придет в сознание, меня тут уже не будет, — сказал Тойер и с благодарностью принял чашку швейцарского кофе шюмли, пена на котором выглядела почти как в рекламе. — И все-таки ваша затея с морфием была не слишком удачной…
Туффенцамера волновало совсем другое.
— Вы уедете, а я-то останусь тут…
— Он явно боится полиции, — возразил Тойер. — К моему удивлению. Он не расскажет ничего такого, что может навлечь на вас неприятности. Ему кажется, что его преследуют, и подозревает нас, полицию, а также кого-то еще. При всем том он вне подозрений как по первому, так и по второму делу.
Туффенцамер склонился к нему с благожелательной улыбкой:
— Он рассказал мне, что погибла дочка Коля. Вы имеете в виду это дело? Убийство? А какое же второе?
Тойеру сделалось как-то нехорошо.
— Сожалею, но этого я не могу вам сообщить. Тайна следствия… — Внезапно его пронзило подозрение. — Отравитель! Тоже подсыпал мне чего-то в кофе?
Туффенцамер испуганно потряс головой:
— Нет-нет, что вы! Просто в чашке много кофейной гущи. Я всегда так варю шюмли!
Сыщик кивнул, не испытывая особого облегчения. Снова на него обрушилось слишком много информации. Ему требовалось побыть одному.
Уже на пороге он задал последний вопрос:
— С тех бурных лет у него остались какие-либо враги, пускай даже такие мирные теперь, как вы говорите? Дан, то есть Коль, сказал мне, что тогда Шустер был довольно отчаянным…
— Самым большим его врагом… — Туффенцамер вновь обрел способность смеяться; Тойер заподозрил, что о благотворности действия транквилизаторов он судит по собственному опыту. — Самым большим его врагом был пастор из церкви Святого Духа. По фамилии Денцлингер. Ведь Конрад чуть не увел у него дочку Сару. Она уже стала учиться владеть оружием. Но потом бросила Конни. Он и сегодня еще вспоминает об этом, когда напьется. Впрочем, по его словам, эта вражда тоже потом сошла на нет.
Зазвонил телефон. Туффенцамер исчез в прихожей, но тут же вернулся:
— Забавно. Сейчас кто-то позвонил и спросил Конрада…
— Вы сообщили, что он в больнице?
Туффенцамер гордо покачал головой:
— Я ответил, что его тут нет. И что если звонивший господин не хочет назвать свое имя, я могу передать трубку комиссару Тойеру. Тогда он отсоединился.
Полицейский недовольно поморщился:
— Великолепно. Теперь он знает, что Пильц в Базеле, а еще что я гоняюсь за ним.
Несмотря на тяжелую травму друга и невеселые темы их беседы, лишь теперь Туффенцамер, как показалось сыщику, по-настоящему расстроился.
После напрасных попыток упорядочить свои мысли Тойер махнул на все рукой и бесцельно бродил по городу, дав волю своим фантазиям.
Он топал по узким улочкам в поисках банкомата, так как Швейцария, словно желая сделать ему приятное, еще сохраняла собственную валюту. От этого гаупткомиссар чувствовал себя настоящим путешественником.
Местной истории он абсолютно не знал и все-таки был заворожен старинным городом. Базель показался ему на этот раз умным и своенравным, по-романски легким и даже в чем-то восточным. Разумеется, впечатление было совершенно ложным, но это не имело значения.
На набережной Рейна он купил открытку для своего друга Фабрицио, которого постыднейшим образом задвинул на край сознания. Помнил он только улицу и городок Кастаньетто, затерявшийся в холмах возле Турина. (А разве в Базеле нет чего-то пьемонтского? Разве нет?) Там они были с Хорнунг, не отягощенная раздорами пара, даже питавшая еще какие-то надежды на совместное будущее. И вот теперь он открыл новую главу своей жизни. Какой она получится? Трудно сказать, но он твердо знал, что Ильдирим он…
Тойер замер на месте.
Он стоял на какой-то улочке Старого города; если бы она не поднималась так круто в гору, можно было бы подумать, что ты в Гейдельберге.
Беспорядочный лабиринт улиц, о Гейдельберг, нет, Базель, да, да, что случилось? А случилось то, что в этот момент он был уверен в одном. Больше ни в чем, но в одном он был уверен, и это было очень-очень важно: он точно знал, что любит Ильдирим.
Ее глаза,
густую гриву волос,
грубую речь,
спину,
нос,
подколенные ямки и страдающее от шума ухо.
У него задрожали колени. Захотелось сесть. Он невероятно испугался, когда мысленно произнес это слово. Любовь.
Сесть было негде. Он зашагал дальше в гору, держа открытку словно веер; задел плечом американского старичка, нечаянно толкнул ребенка. Направо, налево, прямо… найти кафе или что-то в этом роде… Рванул на себя тяжелую дверь… Даже когда все перевернулось с ног на голову, можно существовать, более или менее… вот только из карманов все вывалится, но разве нельзя отказаться от карманов?… Из-за стойки бара к нему шагнул высокий мужчина:
— Вам плохо?
— Возможно ли, чтобы мигрень и любовь вызывали в мозгу схожие процессы? — не здороваясь, спросил немецкий гость. — Как вы считаете? И где я нахожусь?
— Вы пришли к нам в «Тойфельхоф».
— Ого-го! — воскликнул сыщик.
После этого он узнал, что «Тойфельхоф» — старинный отель, несколько веков не менявший своего названия, что помимо изысканного убранства номеров, превосходного ресторана, винного погребка, галереи, театра он держит и этот бар, который, к счастью для международной репутации Тойера, в это время еще пустовал.
Полицейский проявил себя знатоком и заказал пять децилитров тичинского красного; про него он прочел в детективе «Царство умалишенных», который подарил ему когда-то Лейдиг. Да, вахмистр Штудер, описанный Глаузером, который умер так рано… каким образом он выяснил, что «Бриссаго»… Тут сыщик взглянул на правую половинку винной карты, где стояли цены, и ему тоже захотелось умереть.
Комиссар молча пил вино, раздраженный неоправданной тратой и охваченный недугом под названием…
— Любовь, — задумчиво проговорил бармен, полируя бокал-тюльпан, — вероятно, обладает сходством не только с мигренью, но даже с эпилепсией.
— Любовь, — отозвался Тойер, — честно признаться, это последнее, чего я мог вообще ожидать от жизни…
Небо прояснилось, тонкий снежный покров заблестел под выглянувшим солнцем. Да, каким светлым может быть мир! Полицейский залюбовался маленьким солнечным лучиком, пробившимся к нему, вернее, к бокалу с красным вином, который он воспринимал уже почти как часть своей руки.
Лучик зажег вино, оно ожило — заискрилось, засияло. Могучий сыщик пережил чудо евхаристии в миниатюре, да и вообще — ни эпилепсия, ни мигрень, напав однажды на человека, не покидают его полностью уже никогда. Если бармен прав, а он производит впечатление умного и образованного человека, то, возможно, любовь остается тоже.
Барный пророк смахнул метелкой со стойки несколько крошек; весенняя, еще сонная муха летала между пустыми столиками. Старший гаупткомиссар Иоганнес Тойер ощутил, как по его телу растеклось легкое опьянение, и с редким для него блаженством подумал, что жить на свете все-таки хорошо.
Dear Fabrizio,
it's too long I didn't write to you. How are you? How is the woman you had last time, which woman do you have this time, I hope you have the same woman. I love like love another woman. We must see.
Your friend Johannes.
Дорогой Фабрицио,
уже слишком давно, как я тебе не писал. Как ты? Как та женщина, которой ты располагал тогда, какой женщиной ты располагаешь теперь, надеюсь той же. Я влюблен увлечен влюблен в другую женщину. Надо повидать.
Твой друг Иоганнес.
Потом, уже в отеле, все разъяснилось. После того как Тойер принял душ, немного поплакал, посмеялся и, спустившись вниз, плотно закусил, ему удалось отыскать в привезенной с собой книге Сару Денцлингер.
Он нашел ее. Она перешла на нелегальное положение в 1974 году. Больше о ней ничего не было слышно. В сухих выражениях описывалось, как были раздавлены ее родители своей потерей, — не единственные родители в те годы. Роня подчеркнула и этот отрывок.
Авторы предполагали, что она погибла где-то в арабских странах. Во время исчезновения ей было семнадцать лет. Значит, Пильц не взял ее с собой?
10
Они проговорили всю ночь. За это время шум в ушах Ильдирим настолько усилился, что один раз она по ошибке даже подошла к телефону, подумав, что он зазвонил.
Девочка выложила все начистоту. У Ильдирим никогда не хватало на нее времени, и это было справедливо.
Поначалу Тойер и она боролись как львы за Бабетту, но потом она все-таки оказалась заброшенным ребенком у двух работающих родителей.
Тоже справедливо.
Да, она любит Бахар — в ту ночь она не говорила «мама», — но иногда замечает, что они все-таки недостаточно знают друг друга. И это справедливо, крыть тут было нечем.
— Ты меня, например, никогда не спрашивала про мой любимый цвет, — сказала Бабетта и помахала рукой, отгоняя от себя сигаретный дым.
Приемная мать испытала облегчение оттого, что девочка сделала это не демонстративно.
— Ну, и какой твой любимый цвет? — устало спросила она.
— Розовый.
— И как это я тебя не спросила раньше?
Какое-то время они обе молчали.
— Сколько ты прогуляла?
— Только вчерашние уроки, сегодня у нас все равно нет занятий — педагогический день… Я подумала, что завтра, после свободного дня, у меня, возможно, забудут спросить про причину пропуска…
Ильдирим прикидывала, что бы такое могло затмить печальные картины, возникшие в ее сознании: упущенный шанс — Бабетта одна — Бабетта на неправильном пути. Она сама — постаревшая, с горькими складками на лице.
— Слушай, малышка, — она потянулась, почти расслабившись от усталости, — у тебя свои секреты, у меня свои.
— Если это секреты, тогда ты, наверное, ими со мной не поделишься, — последовал лукавый ответ.
— Нет-нет, одним поделюсь. Его не знает даже Тойер.
— Да?
— У меня довольно много денег.
Бабетта молчала. Слова произвели впечатление.
— Потому что я вкалывала еще во время учебы, да ты знаешь об этом. Я живу экономно до сих пор. Теперь я неплохо зарабатываю и никогда не трачу все до конца. Да, еще я как-то раз выиграла в лотерею пять тысяч.
— Неужели?
— Угу, некоторое время назад. Мне и самой в это трудно поверить. Разумная Бахар всем хорошо распорядилась. Ведь никогда не знаешь: может, возникнет нужда. Нужда и вправду возникла. У тебя в самом деле все нормально в школе, или ты мне тоже наврала?
— В школе? Да, конечно, все правда, отметки и вообще…
— Когда каникулы?
— Через неделю…
— Значит, ты пропустишь семь дней, ну и наплевать. Для разнообразия мы наврем с тобой вместе. Итак, у тебя опоясывающий лишай, всем будет тебя жалко. Так куда мы съездим?
— С Тойером вместе?
— Нет, мы с тобой вдвоем. Куда тебе хочется? Может, в Турцию? Навестим в Измире моих родителей?
— Вообще-то Турция меня не очень интересует, — тут же заупрямилась Бабетта.
— Ладно, пускай, — неохотно согласилась Ильдирим. — Но Греция тоже исключается. Туда я не хочу.
— Вот одна страна интересовала меня всегда, — глаза девочки засияли, — туда мне очень хочется…
Что это за страна? США? Тогда уж лучше Греция. Франция? Италия?
— Дания.
На стене темнело пятно. Ильдирим уставилась на него и смотрела, пока оно не стало шевелиться.
— В Данию хочешь? Зимой? Почему в Данию?
— Слушай, если я вернусь из нашей поездки загорелая, кто мне поверит насчет лишая?
Приемная мать, схватившаяся, как за спасательный круг, за педагогику приключений, взглянула на часы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23