Женюсь, но детей не будет. И мы возьмем девочку из детдома...
-- Ну ты трепло!
-- Игорек тоже будет в группе до конца, до самого развала. Он не поседеет. Рыжие плохо седеют...
-- А Санька?
-- Он уйдет от нас через год. Станет известным солистом. Как Малинин. А потом пропадет после ангины голос, и он засядет за письменный стол.
-- Композитором, что ли, станет?
-- Нет. Писателем. Детективщиком. И там здорово пригодится его ментовский опыт жизни.
-- Остался Андрюха, -- напомнил Эразм.
-- Андрюха?.. Ну, тут все предельно просто! Он продержится еще год после ухода Саньки. Потом свалит в политику, станет депутатом Госдумы от какого-то блока и будет через день светиться по экрану с шибко умными речами. Он отрастит купеческий живот и пересадит волосы с груди на лысину...
-- А этот... Альберт?
-- А что Альберт?.. Он -- не наш. Выступил, заработал свою долю от
первого приза, -- и все. Так и будет играть в кабаке, пока не
умрет от цирроза печени...
Вышедший из дома Андрей с хрустом потянулся в пояснице. Утром, со сна, он всегда выглядел лет на десять старше, чем днем. То ли от слишком густой щетины, то ли от мешков на подглазьях.
-- Зачем вы приз во двор вытащили? -- попрекнул он. -- Куры же загадят...
-- На солнце красиво, -- ответил Эразм. -- Интересно, за сколько его можно толкнуть?
-- Лимонов пять, не меньше, -- решил Виталий. -- А где Игорек?
-- Спит, -- обернувшись к двери, объявил Андрей. -- Как сурок...
-- Весь в меня, -- с удовольствием произнес Виталий. -- С кем поведешься, от того и наберешься.
-- А вот и Ромео!.. Только без Джульетты! -- повернулся к калитке Эразм.
Под ее уже привычный, уже родной писк во двор ввалился Санька. На нем слишком необычно для Перевального сидел новехонький темно-синий костюмчик, а в ботинках отражалось небо.
-- Ты что, по воздуху летел? -- посмотрел Эразм на ботинки, а
потом на густую пыль, плотно, по-мучному усеявшую землю у калитки.
-- Я на такси. Из Приморска. Мы с Машей того... Короче, вечером
чтоб все были у нас на теплоходе. Там будет это...
-- Ну ты шустряк! -- подкинула новость Эразма со скамьи.
Оставшийся на ее левой части Виталий в строгом соответствии с законами физики перевалился и с хрохотом упал на бетонный пол. Скамья торопливо накрыла его сверху.
-- Эразм, ты впал в маразм! -- с усилием сбросил он с себя деревянное чудовище.
-- Давай руку, -- протянул ему свою Санька. -- Нет, сегодня точно необычный день. Впервые в жизни слышу, чтобы ты так орал...
-- А гастроли? -- нахмурился Андрей. -- Вечером же вся толпа уезжает поездом на гастроли. Первый пункт -- Москва. Забыл, что ли?
-- Неужели ты не понял? -- повернулся к Андрею Эразм. -- Не врубился? Человек женится, а ты про какие-то вшивые гастроли!
-- Серьезно? -- густо покраснел Андрей. -- Да-а-а... Свадьба -- это тяжелый случай...
-- Практически клинический, -- поправил Эразм.
Под кудахтанье отлетающих от ее ног кур, из летней кухоньки выплыла на своих судах-галошах хозяйка и с грустным лицом объявила:
-- Завтрак, товарищи москвичи, готов!
-- Давай его сюда, мамаша, под навес! -- потребовал Эразм. -- Будем его пополам со свежим воздухом есть. В Москве такого кайфа уже не будет. Там от смога комары и мухи уже давно сдохли. Деревья пожелтели среди лета. Только мы, людишки неразумные, все ползаем...
-- Я -- пас, -- поднял руки ладонями к парням Санька. -- Такси...
-- Да подождет твое такси! -- гаркнул Эразм. -- Холостяком хоть
в последний раз с нами пожуй...
-- Такси, -- уже мягче, уже сдаваясь, произнес Санька.
-- Подождет! -- схватил его за руку Эразм. -- Их, козлов, воспитывать надо! А то оборзели вконец! Сколько им "бабок" за проезд ни давай, все мало!
-- Ну, может, хоть сказать ему, что я чуть подзадержусь? -- попросил Санька. -- Отпускать неохота. Больно у него "мотор" классный. Со стереомузыкой... Даже мобильный телефон в салоне есть...
-- Я ж говорил, что они нас обдирают, как липку! -- упрямо тащил Саньку к столу Эразм. -- Со своих кровных он, что ли, "мобилу" купил? С твоих денег! С денег таких пеньков, как ты! Подождет! Не упреет!
-- Ну, ладно, -- сдался Санька, но рукав пиджака из пальцев Эразма выдернул.
Хоть утром и не положено, но группа "Мышьяк" все-таки пила коньяк. По случаю прощания с великим и незабвенным Перевальным и ее хозяйкой. Впрочем, Санька только пригубил. Судя по активности при переворачивании рюмок в горло, его норму приплюсовал к своей Эразм. Все разговоры вертелись вокруг панка, порвавшего грамоту, и предстоящих гастролей. Игорек, оказывается, уже прибросил свой возможный доход от турне и "приобрел" на него "жигули" восьмой модели, новую бас-гитару "Штейнбергер" и путевку на две недели во Флориду с обязательным посещением Диснейленда. Почему именно во Флориду, а не на Канары или в Таиланд, он не объяснял. Пока он вслух мечтал, чавкая свежим помидором, Санька обменялся с Андреем загадочными взглядами. Только они вдвоем знали, что договор на гастроли грабительский, и на копейки, которые достанутся после них группе, вряд ли хватит на одни-единственные "жигули" пятой модели.
Скрип тормозов за забором оборвал розовые мечты Игорька. Все повернулись в одну сторону, к стене дома, как будто могли видеть сквозь нее.
-- Твой таксист, что ли, психанул и уехал? -- предположил Виталий.
-- А как это он так смог? -- не согласился Эразм. -- Сначала тормознул, а потом уже поехал?
Во двор влетела Маша. У нее было такое лицо, словно Приморск только что на ее глазах накрыло вулканической лавой.
-- Что случилось?! -- вскочил Санька, и отлетевшая табуретка закувыркалась по кустам помидоров, сбивая их и окрашиваясь в красный цвет.
-- Свадьбы не будет, -- сквозь слезы еле смогла произнести она.
-- Почему?! -- вскрикнул он.
-- У нас там... там... у набережной... теплоход горит...
-- Ничего себе! -- восхитился Эразм. -- Крутое видео! Дым -- черный?
-- Ага... Ка-ак смола, -- смахнула слезинку Маша. -- Там пожарных... пожарных...
-- А отец? Что с ним? -- торопливо спросил Санька.
Он только вчера познакомился с этим суровым на вид, но поразительно не суровым в разговоре человеком, и почему-то сразу ощутил его отцом. Во всяком случае, он хотел бы, чтобы у него был именно такой отец. Своего настоящего, погибшего в шахте, он совсем не помнил, а в лице Машиного отца, в его загорелой коже, морщинистом лбу, изъеденных оспой щеках жило что-то родное, шахтерское. Не хватало только угольной туши на ресницах и отхаркивающего кашля.
-- Отец там, на берегу. Он руководит борьбой за живучесть с
берега. Ходовой мостик задымлен, -- торопливо объяснила Маша.
-- А что горит-то? -- уже успокаиваясь, спросил он.
-- Каюта на второй палубе.
-- По правому борту?
-- По правому, -- удивленно ответила Маша. -- Так ты видел?
-- Ничего я не видел!.. А номер каюты помнишь?
-- Откуда?!. Там это... пятый и шестой иллюминаторы от трапа, от верха трапа... если считать...
-- Определи номер! -- потребовал Санька.
-- А зачем? -- растерялась она.
-- Не можешь?.. Ну, где эта каюта находится в коридоре? Ближе к корме или посередине?
-- Посередине... Точно -- посередине...
-- Ну и сволочь! -- с криком бросился к калитке Санька.
Он распахнул ее так быстро, что она даже не пискнула. В проулке стоял светло-бежевый "Опель-Вектра", как минимум, десятилетней выдержки, но в довольно приличном состоянии. На капоте даже блеснула молния фирменного значка. Обычно шустрые мальчишки отвинчивали их на второй день после пригона иномарки в родной двор.
-- Дай телефон! -- потребовал Санька от плотного мужичка, цепко держащегося обеими руками за руль.
-- За отдельную плату, -- спокойно ответил он и руки не отцепил.
При таком сервисе через год мужичок будет раскатывать уже на "Мерседесе", а не на "Опеле". Если, конечно, этот "Опель" не угонят.
-- Хватит? -- протянул Санька полста тыщ одной бумажкой.
-- Смотря сколько разговаривать будешь, -- все-таки забрал он купюру. -- Плата абонентская...
"Эрикссон", -- прочел Санька на бережно врученном ему черном брикете. Последний раз он держал телефон этой марки в зале Дворца культуры. Было прохладно и страшно. Во втором ряду спал вечным сном человек Букахи, а рядом с Санькой пыталась доказать Буйносу прописные истины Нина.
-- Это ты? -- спросил он ожившую трубку.
-- Кто звонит? -- сухо поинтересовалась Нина.
-- Это я, Санька. Дай мне телефон Буйноса.
-- Он до сих пор в палате реанимации. Его нельзя тревожить.
-- Мне срочно нужно. Дай. Дело касается его лично.
Носком ботинка Санька пнул камешек, лежавший у дороги, и пыль тут же с яростью набросилась на ботинок. Из зеркального он за мгновение стал мутно-серым.
-- Спасибо, -- все-таки получил он заветные цифры и, не жалея чужой телефон, вбил их пальцем в черный корпус.
Трубку снял охранник Буйноса. Вряд ли это был мужик с морщинистым лбом, но человеку всегда нужно хоть как-то представлять телефонного собеседника, и Санька, представив, что перед ним старый знакомый, попросил его дать трубку Буйносу.
-- Он спит, -- мрачно ответил охранник.
Морщинистый лоб, стоящий перед глазами Саньки, тут же исчез. Охранник превратился в нечто туманное и злое. Как пары соляной кислоты.
-- Дай трубку! -- потребовал он. -- Скажи, что звонит Александр Башлыков.
-- Ну и что?..
-- Звонит старший лейтенант милиции Башлыков! Понял?! Срочно дай трубку!
-- Ну, я не знаю, -- поплыл мужик. -- Ща-ас спра-ашу...
-- Что тебе нужно от меня? -- заставил Саньку вздрогнуть знакомый голос.
Для спящего человека Буйнос довольно быстро снял трубку. И голос у него был слишком чистым, без сонной хрипотцы.
-- Зачем ты приказал убить Прокудина? -- еле сдержал ярость Санька.
-- Ты что, пьян?
-- Только не говори мне, что ты не знаешь, кто такой Прокудин!
-- Я не знаю, кто такой Прокудин, -- зевнул Буйнос.
-- Ты сжег его заживо в каюте на теплоходе! -- выкрикнул Санька.
Все, кто были во дворе, уже вышли в проулок и стояли с напряженными лицами. Только Эразм без остановки жевал, словно рот жил отдельной от него жизнью. Из всех лиц Санька отыскал самое важное, вобрал в себя долгим трехсекундным взглядом испуганные Машины глаза, отвернулся и уставился на крупный серый сучок на доске забора.
-- Ты слышишь меня? -- спросил он у сучка.
-- Конечно, слышу, -- выдохнул Буйнос. -- Чего ты гонишь волну?
-- Зачем ты приказал его уничтожить? Око за око? Зуб за зуб?
-- Теплоход, Сашенька, старенький. Проводка гнилая. Запросто могла замкнуть, -- четко, будто по-писаному, произнес он.
-- Замкнуло именно в каюте Прокудина?
-- Ты не забыл, что вечером отъезд в Москву?
-- Мы никуда не едем!
Серый округлый сучок упрямо сверлил Саньку своим единственным коричневым глазом. Из самой середины. И в самую сердцевину души.
-- Мы никуда не едем! Группа отказывается от участия в гастролях!
-- Ты чокнулся! -- выкрикнул от калитки Эразм. -- Анрюха, чего он несет?! Какое право он имеет говорить от имени группы?!
-- Это несерьезно, -- опять выдохнул воздух Буйнос, а Саньке почудилось, что в раскаленном воздухе проулка завоняло больничной палатой. -- Мне пришлось надавить на членов жюри, чтобы они дали тебе первое место, а ты устраиваешь истерику.
-- У победы много отцов, поражение -- круглая сирота, -- отпарировал Санька.
-- Можешь не верить мне. Но если бы не мой звонок, первое место отдали бы Джиоеву. Спроси Нину... И потом ты не имеешь права отказываться от гастрольного турне. По контракту...
-- Извини, Володя, -- впервые назвал его по имени Санька, -- но я слишком хорошо изучил условия контракта. Да, все попавшие в десятку лучших обязаны на кабальных условиях, почти даром отпахать на тебя два месца в изматывающем турне. Но... Там есть один пунктик, даже не пунктик, а сноска. Вид приманки. И ты ее знаешь. Там написано, что конкурсант, занявший первое место и получивший гран-при, имеет право отказаться от гастрольного турне. Ты рассчитывал на то, что именно это может успокоить соискателей, вселить в них надежду. Так вот, победили мы! И мы согласно условий контракта отказываемся от участия в гастролях!
-- Тебе так дорог этот Прокудин? -- с холодным безразличием спросил Буйнос. -- Он мало наделал гадостей тебе и твоей группе?
-- Он -- человек. Плохой, но человек...
-- А ты знаешь, что этим утром к берегу прибило труп одного приморского мальчишки. Его дразнили Ковбоем. Он тоже, кстати, был человеком...
Санька швырнул трубку на заднее сиденье "Опеля". Она подпрыгнула лягушкой и нырнула на половичок на днище салона.
-- Ну ты! Потише! -- вскрикнул водитель. -- Вещь не казенная! С тебя еще пятьдесят тысяч. Больно долго говорил...
-- На! -- сунул Санька, не глядя, купюру.
Водитель обалдело посмотрел на стольник и с ловкостью фокусника вмолотил его в нарукавный карман синей джинсовой рубашки.
-- Ты хоть понимаешь, что ты наделал?! -- черной птицей подлетел Эразм.
Его руки были по-царски отставлены в стороны. В левой вместо державы лежал кусок черного хлеба, в правой вместо скипетра -- пучок сельдерея.
-- Ты понимаешь, что мы почти что стали королями эстрады, а ты...
-- Мы -- не короли, -- посмотрел Санька на пучок сельдерея. -- Мы -шуты.
-- Я не согласен, -- встал на строну Эразма Виталий. -- Первое место -- это прекрасно, но турне по стране -- это шанс прославиться, стать поистине известными.
-- Санька прав, -- почесав щетину, объявил Андрей.
-- Нет, не прав! -- взвился Игорек. -- Он всегда слишком много на себя берет! Я не хочу выступать с ним в одной группе!
Маша зажала уши и бросилась в глубь двора. Хозяйка остановила ее, прижала к груди и запричитала что-то свое, бабье.
Мир раскололся. Прямо на глазах. Санька сел в пыльную сухую траву у забора, сел прямо в новехоньком костюмчике и тоже зажал уши ладонями. И сразу стало легко. Так легко ему уже давно не было.
ПОЧТИ ПОСЛЕСЛОВИЕ или МАЛЕНЬКАЯ ДЕТАЛЬ,
КОТОРУЮ ЧУТЬ НЕ ЗАБЫЛИ ВПОПЫХАХ УСТРОИТЕЛИ ШОУ
-- Успокоились? -- обвел начальственным взглядом всех сидящих за пустым столом Андрей. -- Все успокоились?
-- Да если бы я... -- начал Эразм и получил пинок по ноге от Виталия. -- Ты чего?! Больно же!
-- Значит, успокоились, -- решил Андрей и повернулся к Саньке. -- Ты помнишь, что говорил тот предсказатель в самолете про горох?
-- Помню.
Наверное, следовало сказать Андрею, что предсказатель и сгоревший на теплоходе Прокудин -- одно и то же лицо, но Санька не сказал. С каждой минутой слова почему-то играли все меньшую роль в жизни. Что их обесценивало, он не мог понять.
-- Так вот смотри, -- достал Андрей из-под стола поллитровую банку и высыпал из нее на стол сухой желтый горох.
-- Ты чего? -- вытянул лицо Эразм. -- Крыша поехала?
-- Предсказатель напророчил, что наша группа рассыплется как горох и уже никогда не соберется вместе после Приморска... Собирайте!
Он первым стал сгребать в ладонь твердые колкие шарики. Игорек присоединился к нему. Потом над столом появилась ладонь Виталия. За ней -Санькина. Эразм смотрел на исчезающие со стола горошины поверх очков, и глаза у него были круглее стекол, съехавших на кончик носа.
-- А ты? -- спросил его Андрей.
-- А что я? -- подумал Эразм и все-таки взял на ладонь одну-единственную оставшуюся на столу горошину.
-- Все, мужики! Ссыпаем обратно в банку!
Все по очереди выполнили ритуал. Банку обеими руками держала на весу Маша. У нее было лицо именинницы. Последней в банку упала горошина Эразма. В отличие от своих округлых собратьев она была половинкой, и к тому же зеленой.
Андрей бережно подхватил банку из Машиных рук, воздел ее над головой, будто золотой кубок, и провозгласил:
-- И пусть кто-нибудь еще скажет, что мы можем распасться как горох! Группа не развалится никогда!
-- Разве так бывает? -- не поверил Игорек и покраснел.
-- Бывает! -- упрямо не опускал банку Андрей.
-- Ни-ко-гда, -- по слогам тихо произнес Санька и ощутил, что слова снова начинали приобретать смысл.
Все начиналось сначала.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46