Он почувствовал, что почва начинает уходить у него из-под ног.– И шампанское тоже, когда заказывают, говорят, какую бутылку. И еще, кажется, какого года. И какого цвета.– Ясно.Теперь почва окончательно ушла у него из-под ног. Это была лишь детская мечта. Да как могло ему прийти в голову подвергать ее такому унижению – просто стыд!– А меню ты сумеешь по-французски прочесть?– Нет, конечно, но, господи, это же Шотландия.– А все меню пишутся по-французски.Самое обидное, что никогда ему не сидеть на одной из этих застекленных террас и не пить там чай, принесенный девушкой, – он это понял, как понял и многое другое в то утро. Все это не для него.– Пошли назад, – сказал Гиллон, и она сказала «да» тем же тоном, каким ранее соглашалась идти с ним в Шиковый город. Они пересекли участок, где когда-то стоял большой особняк, и вошли в квартал старых облупившихся домов, где лужайки были нестриженые, а живые изгороди вымахали выше человеческого роста. Это было грустное место, и в тени здесь даже веяло холодом. Так задворками они прошли вдоль Ловатт-стрит и очутились у калитки за домом Бела Геддеса.– Почему ты заворачиваешь сюда? – спросил он ее.– Потому что мы здесь живем.– Я здесь не живу.– Раз я живу, значит, и ты живешь.– А что мы будем делать?– То, что делают все люди, как обвенчаются.Он продолжал топтаться у калитки.– При нем – когда он в доме?– Да.Она пошла по дорожке к заднему входу в дом, но он не последовал за ней.– Нет, я не хочу, – сказал Гиллон. – И тебе я тоже не велю туда идти.Мэгги так посмотрела на него, что он вынужден был опустить глаза на гравий дорожки.– А теперь, будь любезен, выслушай меня. Я – миссис Гиллон Камерон, а ты – мистер Гиллон Камерон, мы с тобой муж и жена по законам Шотландии и перед лицом господа бога, и мы имеем право жить в одной комнате и спать в одной постели, и я намерена осуществить и то и другое. – Она взяла его за руку. – Так что пошли со мной, мы теперь здесь живем. – Он отнял у нее руку, но покорно пошел следом. У крыльца он услышал, как что-то звякнуло, и, посмотрев себе под ноги, увидел, что оловянное колечко подпрыгнуло на белом гравии дорожки и покатилось в траву, росшую по краям. «Кольцо так и пролежит здесь до самой моей смерти», – подумал Гиллон, и ему самому стало чудно от этой мысли.Родней Бел Геддес сидел за своей конторкой и что-то писал в большой книге.– Поздравляю, – сказал он. И привстал, чего прежде никогда не делал. – Вас тоже поздравляю, Камерон.Гиллон понятия не имел, что он знает его фамилию. А Бел Геддес протянул Гиллону руку и пожал ее тем особым рукопожатием, каким обмениваются мужчины, когда нечто необычное происходит с одним из них.– Вы-то откуда узнали? – спросила Мэгги.– Откуда я узнал? Это же Стратнейрн, мисс Драм, то есть миссис Камерон. Всего одна улица, миссис Камерон, возможно, вы это заметили. Все, что случается в одном ее конце, сразу становится известным в другом, а что случается в другом, сразу становится известным в этом – словом, ничто не проходит незамеченным. «Слыхали про вашу мисс Драм? – сказали мне. – Вышла замуж за парня в юбочке по имени Камерон».– Ключ, мистер Бел Геддес, – сказала Мэгги.– Ах да, конечно, ключ.И он положил ей на ладонь большой, тускло поблескивавший медный ключ, и Гиллон в этот момент окончательно понял, что каковы бы ни были пути, предначертанные ему судьбой, тот, на который он вступал сейчас, самый важный. И он подумал о море, о безбрежных водных просторах, о своей жизни в лодке среди ветра и волн, под дождем и под солнцем, а тут был ключ, и вверх уходила лестница, терявшаяся в темноте, и подле него стояла Мэгги, держа в руке ключ, и он понимал, что выбора у него нет. 8 Как бы он хотел, чтобы из окна комнаты не видно было моря, но весь проем заполняла его синева, а также синева неба, до того сверкавшего на солнце, – явление в Стратнейрне крайне редкое, – что когда он отвернулся от этой слепящей яркости, то увидел лишь силуэт Мэгги, сидевшей в изножье кровати.– По-моему, негоже нам тут оставаться, – сказал Гиллон. – Наверное, все уже знают. Все, кто сейчас в столовой, уже знают.– Значит, что же, в день свадьбы я должна быть одна – ты считаешь это правильным?Он опустился на единственный в комнате стул, поставив его как можно дальше от постели, и принялся с таким сосредоточенным видом крутить в руках шляпу, точно это было самое важное на свете занятие. Он сам понимал, что выглядит глупо. Когда через некоторое время он взглянул на Мэгги, она как раз перешагивала через сброшенное на пол зеленое платье, и он снова быстро отвернулся к окну и к синеве за ним. Жаль, что на улице еще не стемнело, – так было бы естественнее. А то в комнате уж слишком светло.– Ну, вот, – сказала Мэгги, – теперь, если хочешь, можешь смотреть. Должен же ты увидеть, что тебе досталось.– Ох, Мэгги!Но он не смотрел на нее. Слово «досталось» звенело в мозгу. Все было странно: она – эта женщина из плоти и крови – спокойно сидит тут на краю кровати, а он словно бы где-то далеко и совсем не в одной комнате с ней. Он встал, но ему казалось, что он все еще сидит на стуле и смотрит в окно. Ему хотелось уйти и остаться, чтобы эта комната стала и его комнатой, не только комнатой Мэгги, а мозг все время сверлила мысль, что он совершает безумный шаг, последствия которого трудно предугадать.– Ну, хорошо, – сказал он, – что же я должен делать? – Он собрал все свое мужество, чтобы произнести эти слова, но сейчас был рад, что произнес их.– Любить меня.Он почувствовал слабость в коленях. Вот так однажды он вылез из воды после того, как чуть не утонул, – ноги были слабые и неповоротливо тяжелые.– А как это?– Ну, этому, Гиллон, я тебя научить не могу, – сказала Мэгги. – Это вещь естественная – все ею занимаются.Он не мог заставить себя оторвать глаза от шляпы.– Если это так естественно, почему же я не знаю?– Знаешь.– Нет, не знаю.– Не верю я тебе, Гиллон. Иди сюда.– Но это правда.– Ты же был в армии!– Но я никогда не слушал разговоров. Я поворачивался и уходил, как только они начинались. Не нравилось мне это. По их словам, – как бы это сказать – все выглядело таким грязным. Они даже прозвали меня Святой Гиллон.Это тоже потребовало не меньше мужества, чем все остальное. Ему казалось, что если он сумеет проследить за передвижением суденышек, выходивших из гавани Рыбачьего города, и увидит, как они поднимают паруса и забрасывают в море сети, то обретет свое место в жизни и подчинит себе ход событий в комнате. Но Мэгги уже стояла рядом с ним. Она была в капоте, и, даже не поворачивая головы, он увидел ее смуглую ногу и бедро. Он ведь уже оставался с ней наедине у себя в хижине, но там все было иначе, а сейчас они находились в приличной комнате, в обыкновенной обстановке, где стояла обыкновенная кровать, и перед ним была она – обыкновенная женщина в капоте.– Гиллон! – Это звучало как приказ. – Положи шляпу.Он уронил ее на пол.– Знаешь ты такое слово «трахнуть»?– Да, у нас в армии все так говорили.– Ну, так скажи его.Он сказал, уткнувшись лицом в стекло, почти касаясь его губами.– Ну вот, что тут страшного? Я его сказала, и, как видишь, ничего не случилось, а теперь ты его сказал, и тоже ничего не случилось. Ты что, после этого стал мерзким, грязным?Он начал успокаиваться.– А все значения такого слова, как «спать», ты знаешь?Нет, он не знал.– Спать – это уже другое, это когда люди вроде нас с тобой – словом, когда муж с женой ложатся в постель. «Любятся» – говорят у нас в Питманго, это вроде точнее.– Да. – Ему понравилось это «любятся».– «Спать» – оно приятно, сладко, вот и все.– Ты-то откуда знаешь?– Девушки в шахтерских поселках рано или поздно все узнают.Он увидел пальцы ее ног, худенькие смуглые пальчики, которыми она подкидывала подол капота, они то выглядывали из-под мягкой ткани, то игриво касались пола, и сам не зная почему, быть может, потому, что в этом было что-то интимное и в то же время безобидное, он почувствовал, что вид их возбуждает его.– Слова-то я знаю, – произнес он наконец, – только не знаю еще, как это делается.Она молчала.– Да и потом – кровать скрипеть будет.И тут она расхохоталась – смеялась она не очень громко и не над ним (он это понимал), а над тем, в каком положении он очутился, они оба очутились, и над тем, что он сказал.– Так, значит, Гиллон, ты все знаешь.– Ничего я не знаю.– Тогда садись рядом со мной на кровать. – Это был приказ, она взяла его за руку и повела за собой через комнату к кровати прежде, чем он сумел найти способ увильнуть. Они сели на кровать, держась за руки (его рука, холодная и влажная, лежала в ее сухих теплых шершавых ладонях), и вдруг из головы его исчезли все мысли, кроме одной – что капот ее даже не застегнут, что он может его снять, что под ним – лишь белье, и, хотя теперь она была его женой, все это выглядело крайне непристойно. Она заметила, что он смотрит на нее, и, поймав на себе ее взгляд, он покраснел.– Знаешь, почему ты все время краснеешь?Он отодвинулся от нее. Ему не нравится, когда говорят о нем, и он ей так и сказал: ему от этого становится неловко, не по себе.– Не знаешь?– Нет.– Ты столько об этом думаешь, что тебе кажется, будто всему миру это известно.– Ох!– А ведь так и есть. Ты хуже Роднея, и даже хуже мистера Дрисдейла.– Ох! – Это уже было полной нелепицей. – Ведь он же за всеми юбками бегает.– И ты бы на его месте стал бегать.– Ох!Она снова взяла его за руку, и на этот раз он руки не отнял.– Понимаешь, Гиллон, ты – романтик. Ты знаешь такое слово?– Угу, знаю.– Ты столько думал об этом дне, ты так мечтал о нем, что сейчас, когда он наступил, ты и растерялся.– Ох, ну и наговорила же ты всякой…словом, ерунды. – Однако он сразу понял, что она права, а уразумев, что она права, уже не чувствовал обиды.– Но это у тебя пройдет, Гиллон, можешь мне поверить. Я и раньше таких видала – этакий застенчивый сосунок, точно ангелочек сидит в церкви за молитвой, а потом, как пойдет в шахту, выберет себе девчонку и из ангелочка мигом превратится в скачущего козла. В этакого шелудивого потаскуна.– Что, что?– Ну, так называют сластён, тех, кто только и думает, как бы ущипнуть девчонку за задницу.– Ох!– И ты будешь таким.Глупости это, подумал он: человек, который не осмеливается погладить по руке женщину, и вдруг ударится во все тяжкие, станет завзятым бабником, – глупости, и тем не менее он усмехнулся.– А все потому, что в глазах у тебя прыгают чертики, Гиллон, и тут уж ничего не попишешь. Это всякому видно. А сейчас мы вот что сделаем. Я разденусь и лягу в нашу постель.Кровь застучала у него в висках, точно он греб против ветра.– А когда я лягу, ты тоже разденешься и придешь ко мне. – Снова приказ, но так оно было лучше. – А потом уж естество нам подскажет, что нужно делать.– Ясно.– Господь поможет нам.– Ясно.– Потому что все должно быть естественно. Ведь в старину никто наших предков не учил, никаких книжек у них по этой части не было.– Нет, ясное дело.– Они просто… знали.
Он лежал и смотрел в потолок, чувствуя тепло ее тела, и слегка дрожал, хотя не так сильно, как опасался. Для начала и этого достаточно, думал он, – лежать вот так рядом и следить за тем, как солнечные лучи, отражаясь от далекого моря, скользят узором по потолку. Пока еще тайна не приоткрылась, подумал он. Пусть так и будет – не спеша. Когда же наконец, осмелев, он повернул голову и посмотрел на Мэгги, оказалось, что она спала. У него мелькнула мысль встать с постели. То, что Мэгги уснула, было, конечно, оскорбительно для него – для мужчины, для завзятого бабника, но он не встал, а продолжал лежать и наблюдать за ней, как в тот вечер, когда они ловили лососей, вдыхая ее запах, как тогда, когда он вдыхал его вместе с запахом лососей, зная, что она тут, рядом, зная все о ней.И ему становилось ясно – с каждой минутой чуточку яснее, – что требовалось от него теперь, в нем пробуждалась некая сила, властно заявлявшая о себе и заглушавшая все остальное. Он был как лосось, а она – его цель. Всю жизнь – теперь он это знал – он стремился к этой минуте, и он должен дойти до цели, потому что так надо и потому что таков закон естества. И он вошел в нее.Она не произнесла ни слова – лишь через какое-то время сказала ему в ухо:– Говорила же я тебе… Разве я тебе не говорила?Он все знал, и такое у него было чувство, что знал всегда. Удивляла его только сила вспыхнувшей страсти и то, что такое маленькое существо способно разделить с ним эту страсть и не сломаться. Он, правда, не знал, чувствовала ли она то же, что и он, и не мог заставить себя спросить ее об этом. Надеялся, что чувствовала.Через какое-то время они отодвинулись друг от друга и теперь лежали в постели, глядя вверх, пытаясь понять значение того, что между ними произошло.– Не думаю, чтобы у кого-нибудь еще было так, как у нас, иначе мы бы, уж конечно, об этом слыхали, – наконец произнес Гиллон.Ей это понравилось – чего ж тут удивительного? Все девчонки, работавшие на шахте, любили этим заниматься, и она не видела причины, почему бы ей это могло не понравиться, раз пришла ее пора. А впрочем, какая разница – понравилось ей или не понравилось: так уж устроен мир, и главное теперь побыстрее создать семью. А то, что этому сопутствовало какое-то странное животное наслаждение, – просто кусок масла в овсяной каше.И все-таки, если подумать о том, чем они только что занимались, вспомнить о тех шалых словах, которые ей хотелось сказать Гиллону на ухо, о ненасытной алчности тела, требовавшего еще и еще, – это выглядело как-то глупо. «Если бог не нашел другого способа, чтобы род человеческий продолжался на земле, – подумала Мэгги, – то до чего же неразвитое у него воображение».Гиллон перекатился на бок. «А бог-то – он мудрый!» – подумал он и заснул. * * * Она разбудила его только днем.– Гиллон?!Он открыл глаза, но не пошевельнулся.– Я хочу, чтобы ты мне кое-что обещал.– Да?– Когда мы уедем отсюда и явимся к нам туда, я хочу, чтобы ты был в шляпе.– И все?– Все.Это было до того нелепо, что он даже расхохотался. Просто удивительно, подумал он, до чего он свободно себя чувствует в постели.– А если я обещаю тебе быть в шляпе, ты мне тоже должна кое-что обещать.– Ох, нет.– Ох, да. Обещание за обещание. – Он протянул руку и, хотя она попыталась откатиться к своему краю постели, все-таки схватил ее.– Это вредно. Я знаю. Чересчур уж.– Это естественно. Естество само мне подсказывает, а разве оно может ошибаться? Господь знает, что правильно. Господь всегда прав.– Господь – он иной раз круглый дурак, – заявила Мэгги, хоть и решила, что раз уж положено этим заниматься, то надо заниматься и выполнять свою миссию как можно лучше.Когда он снова проснулся, уже начинало вечереть – об этом свидетельствовал сероватый свет за окном; Мэгги была одета, и четыре горячих пирожка с мясом дымились на стуле у кровати.– Давай скорей! Два с половиной пирожка тебе, а полтора мне. Одевайся и ешь. Нам пора.– Пора?– Я заказала билеты на вечерний поезд, чтобы не терять лишнего дня.Он выскочил из постели, не очень соображая, где находится. Он стоял перед ней голый и ел пирожок. Только сейчас он почувствовал, как он голоден.– Ох, ну и хороши! – сказал Гиллон и направился в другой конец комнаты, где на стуле лежал его твидовый костюм; по дороге он заметил свое отражение в оконном стекле. – Боже милостивый, да я, видно, с ума сошел! – воскликнул он и попытался прикрыться мясным пирожком.– Ну, какая разница – в постели ты или нет.– Есть разница, есть, – сказал Гиллон.Он повернулся к ней спиной, положил пирожок и как можно быстрее оделся. Все его вещи были сложены в картонке, в которой они принесли из магазина костюм, а вещи Мэгги – в саквояже.– Что случилось с твоим чемоданом? – спросил Гиллон.– Ничего с ним не случилось – в Питманго все такое.Она улыбнулась ему, но он ей не поверил.– А нет тут какого-нибудь черного хода? – спросил Гиллон. – Он ведь сидит там, внизу.– Именно потому-то я и хочу выйти через парадную дверь.Хозяин, сидевший за своей конторкой, по-мужски подмигнул Гиллону, но так, чтобы видела Мэгги. И Мэгги подмигнула ему в ответ.– Охота, значит, все-таки получилась неплохая, – заметил Бел Геддес.– Я выловила отменного самца.Гиллон понятия не имел, о чем они говорят.– Да, кстати, – сказала она. – Насчет вашего угля.– Моего угля?Она eмy выложила все, не стесняясь, по-питманговски:– Они же тебе не уголь продают, Джок, Презрительная кличка, означающая «Крот».

тебе продают черный сланец, а дерут с тебя, как за кеннелевый. Золы – вагон, а жару – чуточку.Она кивнула Гиллону, тот подхватил картонку и саквояж, и они вышли в палисадник, прошли через него, миновали калитку и двинулись по Ловатт-стрит.На вокзале она оставила его на платформе, сама же пошла в кассу, а потом дала телеграмму отцу. Это была первая телеграмма, которую в Питманго получил углекоп. И когда она прибыла, Тома Драма вызвали из шахты. «Заарканила гэла и везу домой». Пять слов – и ничего больше. 9 Не успели они сесть в поезд и выехать из Стратнейрна, как показался залив – очень глубокий, судя по синеве;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56