– Угу, конечно. Заходите же. – Ее смущало то, что у нее такие красные руки и влажные пряди волос свисают вдоль лица, и она;на минутку выскочила в заднюю комнату, чтобы зашпилить волосы. Когда она вернулась, он все еще стоял у порога, и вдруг она с ужасом поняла – ее обуял такой страх, что она не могла шагу сделать, – что, если он переступит порог, это и будет их первый гость. А он никак не подходил для этой роли – коренастый, светловолосый; правда, у него было что-то в руках. Нет, это принесет несчастье семье, может, даже серьезное – какую-то беду: увечье, смерть.– Придется вам помочь мне перейти через порог, – сказал он. – Я сам не могу.Он протянул к ней руки, и ей ничего не оставалось, как подойти к этому человеку и помочь ему. Она чувствовала себя глубоко несчастной: ведь она не только пригласила беду к себе в дом, но еще сама и втянула эту беду. Руки у Сары опустились, и он, не ожидая этого, пошатнулся, пришлось ей подхватить его и прижать к себе, так что она сама едва не упала, и какое-то томительное мгновение они стояли так, обнявшись, не в силах оторваться друг от друга, ощущая всем телом другое тело, пока она не пришла в себя – и не почувствовала, что твердо стоит на ногах.– А у калек все-таки есть какое-то преимущество, – сказал он. Он передвигался достаточно хорошо с помощью двух палок, но, когда сел, Сара увидела, что над сапогами у него две деревяшки, а настоящих ног нет, и тут поняла, что это Сэнди Боун, только он стал старше и изменился со времени того несчастного случая. Но он хоть пришел с подарком, с бутылкой хорошего виски.– Ваша семья нам уже дарила такую, – сказала Сара.– То была благодарность за одну ногу, а теперь – за другую. Не откроете?Она откупорила виски и щедро налила ему в стакан.– А вы со мной не выпьете?Она не знала, пристойно это или нет, но пошла, взяла себе чашку и налила в нее виски. Он чокнулся с ней.– Да благословит господь этот дом, – сказал Боун, и Сара вдруг заскулила, как собака, которую бьют. Он обомлел от удивления. И протянул к ней руки. Ему хотелось обнять ее, прижать к себе, как дитя. Она не знала, стоит ли говорить ему – зачем отягощать ему душу, зачем внушать мысли, что он принес им беду? – и все же сказала.– Вы первый, кто перешагнул через наш порог, – сказала Сара и отвернулась; когда же он вместо того, чтобы ужаснуться или хотя бы выразить сожаление, вдруг расхохотался так же неожиданно, как она заскулила, она даже обиделась.– Да как же, черт возьми, я мог перешагнуть через ваш порог, когда у меня и ног-то нет?Это звучало жутковато, но логично: конечно же, первый гость должен ногами перешагнуть через порог, и Сара тоже рассмеялась – сначала от облегчения, а потом оттого, что смеялся он, и вскоре оба уже хохотали неизвестно над чем, безудержно, как бывает, когда смех перестает быть просто смехом и перерастает во что-то другое. Наконец они успокоились.– О, господи, я так не смеялся с тех пор, как… сам не знаю, с каких пор. Да, наверно, никогда так не смеялся, – сказал Сэнди Боун и чокнулся с ней. – А ну, до дна шахты! Это вовсе не значит, что я когда-нибудь еще туда спущусь. – При этом он отнюдь не взывал к ее сочувствию.– Когда же вы вышли из больницы?– Давно уже. Года два тому назад. А то, пожалуй, и больше. Но я, понимаете, не хотел возвращаться домой, пока не освоюсь с этими штуками. Не хотел я, чтоб еще и это осложняло мне жизнь.– Да, конечно.Она начала ощущать действие выпитого виски, и это ей нравилось. Ей вдруг стало трудно смотреть ему в глаза – она боялась их, боялась чего-то, таившегося в этой ясной голубизне. В его глазах не было ни боли, ни стыда – того, что она видела в глазах других изуродованных, выброшенных из жизни молодых мужчин и парнишек, словно так получилось по их вине.– Я, конечно, человек покалеченный, но не калека.И Сара снова расхохоталась. Смех этот озадачил его, но ей трудно было объяснить, почему она засмеялась.– Видите ли, просто это очень похоже на то, что говорит моя мама: мы рубим уголь, но мы не углекопы.Он не понял, но не стал уточнять. Он окинул взглядом комнату, и Саре приятно было, что в доме такой порядок.– Мне говорили, ваша мама – недотепа, подумать только!Она недоуменно посмотрела на него. Он решил, что это из-за слова.– Понимаете: грязнуля.– Я поняла.– Вы же пришлые, так что можете и не разуметь этого слова.– Пришлые? Да я родилась здесь. Ходила здесь в школу.– Угу. Я иной раз видел, как вы шли из школы домой. У вас были такие длинные косы.– Ох…– Вы были самая красивая.Она затрясла головой.– Ну, хорошо, самая милая. Так правильней будет. Эми Хоуп была самая красивая в те времена. А сейчас она в Данфермлине – торгует собой на улице.– Нет.– Это правда.– Ох!..– Она и ко мне приставала. Да только потом признала меня.В голове у Сары все шло кругом, все было как во сне – немножко из-за выпитого виски, а главным образом из-за разговора с этим человеком. Она встала и засуетилась чтобы привести себя в чувство.– А потом, конечно, со стыда убежала без оглядки.Он громко фыркнул.– Да вы не знаете Эми Хоуп, – сказал он. – Ничего подобного. Она сказала, что любого парня из Питманго ублажит бесплатно.Сара вспыхнула и хотела было выбежать из комнаты. Но тотчас спохватилась: нельзя же бросить его одного в кресле – она ведь не знала, сможет он оттуда выбраться без чужой помощи или нет. И она вернулась к своей стирке.– О, господи, – услышала она. – Вы уж меня извините. Какой же я болван. Просто я почувствовал себя, вернее, чувствую, как дома. Понимаете?– Да.– Я забылся. Вы меня простите?Она выжала рабочую фуфайку Джемми, и ей вдруг стало жаль этого парня. Ему никогда уже больше не понадобится такая фуфайка. А для Сары представление о мужчине было неразрывно связано с работой в шахте.– Я вас прощаю.Но ни тот, ни другая не знали, как вновь завязать разговор. Он еще плеснул ей виски.– Недотепа! – повторил он. – Ну, и вруны же! Да я мог бы есть с этого пола. Это самый чистый дом на всей Тошманговской террасе.– Только не тогда, когда мужчины приходят из шахты.– Ох, а что же в таком случае называется чистотой?Она увидела, как лицо его, такое цветущее и веселое, помрачнело. Не надо было ей затрагивать эту тему.– А вы скучаете по шахте? – спросила Сара.– О, да!Он насупился, и она решила: пусть еще выпьет. Время перешло на вторую половину дня, и в дом проникли косые лучи солнца, покрыв тусклой позолотой все, что попадалось на их пути, – дурманящая пора, особенно если ты сидишь в кресле и свет падает на тебя.– Нравилось мне это: доберешься до «Колледжа» весь потный, усталый, но, понимаете, чувствуешь, что поработал, и поработал как следует, выпьешь доброго пивка, а там тебя ждет баня и чай, и весь вечер впереди, делай что хочешь, ох, и нравилось мне все это. Нравилось, понимаете, даже там, внизу: рубишь уголь, откалываешь кусок за куском, зарываешься в него все глубже и глубже и откатываешь, откатываешь бадью за бадьей. Хорошие там люди внизу работают – это мне тоже нравилось.Солнце освещало его ссутуленные, покатые плечи – широкие плечи углекопа, подумала Сара, – и его волосы, такие светлые, а сейчас на солнце даже красноватые, так что, если вдруг повернуться и посмотреть, можно подумать, что голова у него в огне.– А теперь что вы станете делать?Опасно было задавать такой вопрос этому человеку, но, сама не зная почему, она почувствовала, что должна это выяснить.– Хочу работать на шахтном подъемнике и буду там работать. Я сейчас учусь для этого, беру уроки. Понимаете, хочу стать тем, кто опускает людей, в шахту и поднимает на поверхность уголь и людей. А теперь помогите-ка мне встать.Она порадовалась за него. Помогая ему подняться с кресла, она заметила, какие сильные у него руки и кисти, и тут вспомнила, что говорили люди, когда произошло с ним несчастье, а тогда говорили, что только человек бычьей силы мог остаться после такого в живых.– А потом собираюсь жениться.– Вот как!– И женюсь.– Уверена, что женитесь.И она снова порадовалась за него. Сколько было в Нижнем поселке калек с печальными глазами, отживших, еще не успев начать жить, людей, на которых поставили крест, хотя им еще и двадцати не исполнилось.– Ну, так вот. А вы выйдете за меня замуж?– О, да.Слова эти вылетели сами собой. Раз – и все. Она поднесла руку ко рту, потрясенная тем, что натворила. Но назад пути не было. К тому же это была правда – она знала это, и он знал. И уже не имело значения, что по лицу ее текли слезы и что ее трясло в истерике, важно было то, что она знала и он знал, и оба понимали, что уже знали это, когда он опустился в кресло и они оба хохотали.– Тогда, может, ты поцелуешь меня?Она так быстро отпрянула, что он во второй раз чуть не упал.– О, нет.– Почему? Ты же выходишь за меня замуж.Она отошла подальше от него, чтобы он не мог ее достать.– Не знаю. Это совсем другое. – Еще бы не другое, когда ты одна в доме, и с тобой мужчина, первый гость, перешагнувший порог, и этот странный угасающий свет дня. – Для этого я вас еще недостаточно знаю.Он так долго молчал, что она испугалась, уж не обидела ли его, или, может, он вдруг передумал – так же внезапно, как раньше предложил ей выйти замуж.– Оно понятно, – сказал Сэнди.А он, оказывается, мог сам встать: он поднялся с кресла, пересек комнату, опираясь на палки – «горбыли», как он их называл, и подошел к порогу. Саре вдруг захотелось, чтобы он поскорее ушел. Она просто не в состоянии была вынести его присутствие еще хотя бы минуту – слишком это было для нее большим испытанием, слишком трудно было во всем разобраться. А потом ей хотелось, чтобы он ушел до того, как вернется мать с пакетами из Обираловки.– Ну… спасибо вам, – сказала Сара.– Спасибо и тебе.Она повесила фуфайку у огня и вышла на улицу выплеснуть воду.– За виски, – сказала Сара.– Ах, да, виски. Это ерунда.Сара слегка покраснела, но он не заметил этого.– И за то, что вы сделали мне предложение.– Ах, это. Да, это важно.Ну, а теперь уходи, говорили ее глаза, но он словно не видел их призыва. Ему хотелось унести с собой что-то более весомое, точно она должна была дать ему каравай хлеба, а не обещание своей души и тела.– Когда можно будет поговорить с твоим отцом?– С отцом? У нас надо говорить с матерью.– Нет, нет. В таких случаях всегда опрашивают у отца.– А-а, я не знала. Скоро.– Как скоро?– Скоро.Он вдруг протянул руки и схватил ее, прижал обе ее руки к телу и поцеловал в губы так, что они начали у нее гореть.– Мы же с тобой давно знаем друг друга, – сказал он и рассмеялся. И на этот раз сумел с помощью своих палок сам перебраться через порог, тем более что ему не мешала бутылка с виски, вышел на улицу и направился к своему дому, стоявшему в том конце, где жили все остальные Боуны. Он не обернулся – только разок взмахнул палкой, и она поняла.– Долго он тут был? – опросила ее мать.Сара потеряла всякое представление о времени. Она попыталась это определить по тому, как солнце светило в окно.– Кто? – наконец спросила она.– Да этот мужчина.– Мой муж?Мать впилась ей в плечо.– Ты это что?– Что значит – «что»?– «Мой муж»! – передразнила мать.– Разве я так сказала?Мать кивнула.– Наверно, я просто оговорилась.Мать внимательно посмотрела на нее.– Угу, должно быть, оговорилась, потому как запомни вот что. Мы к себе в семью безногих уродов не возьмем. Мы отдадим тебя такому, который может работать и денежки откладывать.– Угу, маманя.
Немного спустя все они, конечно, узнали, кто первый перешагнул их порог, кто был их первым гостем: Сару выдала бутылка на комоде и то, что ют нее пахло виски, – и очень огорчились. Раз приходил блондин – жди беды, по крайней мере в ближайший год.– Он, конечно, славный малый, но как могла ты его впустить? – спросил Эндрью. Сара только улыбнулась – Ты могла поговорить с ним на крыльце.– Он просто вошел – и все.– Похоже, что тебя это не очень огорчает?– Нет.– И это все, что ты можешь сказать? «Нет» и все? – воскликнул Джем. – Конечно, свод обрушится не на твою башку.– Да как же он мог перешагнуть наш порог, когда у него ног нет?И это сработало – так же как сработало с ней. Над ними уже не висела угроза беды – доказательство было настолько простое и непреложное, что они даже рассмеялись. И тут же решили покончить с этой ерундистикой насчет первого гостя. Сэм сбегал на Спортивное поле и вернулся с чернявым Вилли Стюартом – Красавчиком Вилли, приземистым широкоплечим малым, которого все жители в Питманго, обладавшие не слишком привередливым вкусом, считали самым красивым парнем в округе. Сэм предложил ему зайти в дом выпить, а Сара, к удивлению всей семьи, поцеловала его. 12 Йэн услышал это первым, каким-то образом так получалось, что «простачок» Йэн всегда первым слышал дурные вести. Он перехватил Сэма, когда тот шел со Спортивного поля после того, как команда Питманго накостыляла команде из Кингласси.– Ну, как сыграли? – хотя он уже все знал.– Разгромили в пух и прах, – сказал Сэм. – Они удирали с поля так, что только пятки сверкали.– Ага, неплохо, потому что это, может, в последний раз, – сказал Йэн. Сказал как бы между прочим, очень спокойно.Сэм все-таки клюнул на удочку.– Что это значит?– А сколько ты мне дашь, если я скажу тебе что-то такое, что очень для тебя важно?– Ничего не дам. Ты ведь все равно рано или поздно выболтаешь.Однако вечером Сэм взял брата за руку и утянул за собой из дома.– Ну, ладно, так в чем же дело – выкладывай! – И он бросил трехпенсовик на булыжник.– Я, конечно, могу нагнуться, но не за этим. – Сэм швырнул еще пенни. – Тут требуется еще одна такая монетка.– А если будет такая? – Сэм показал ему кулак.– Не поможет.Сэм бросил на булыжник второе пенни. Йэн набрал побольше воздуха в легкие.– Спортивное поле будут огораживать. – Ему, казалось, доставляло удовольствие сообщать эту новость. – Его закрывают, отбирают у нас.– Не имеют права, – сказал Сэм. – Это наше поле.– И все равно отберут, – оказал Йэн. Сэм всмотрелся в узкое лицо Йэна.– Ты врешь! – крикнул он. – Признайся, что врешь. – Он протянул руку и схватил Йэна за куртку. – Скажи мне, что ты вонючий врун.Йэн не шелохнулся – не попытался ни высвободиться, ни удрать.– Вонючий врун! – выкрикнул Сэм.По всей улице захлопали двери. Из одного дома вышел хозяин с увесистой сучковатой палкой в руке.– Поосторожней в выражениях, ясно? – сказал он и тут же опустил палку. – Это Сэм Камерон! – крикнул он кому-то в дом. – Можешь себе представить? А я-то думал, что он приличный малый.Сэму стало стыдно, но он не выпустил Йэна.– Ну, хорошо, откуда ты это узнал?– В конторе Брозкока. Пришло письмо мистеру Брозкоку от юриста леди Джейн.В таком случае этому, пожалуй, можно поверить. Брозкок нанимал шахтерских парнишек убирать свой кабинет, и ему в голову не приходило, что такой парнишка умеет читать, хоть он и учился в школе компании.Так вот, принялся рассказывать Йэн: пустошь хотят огородить и посреди нее заложат новую шахту. Там, где сейчас стоят крикетные ворота, будет отвал, а там, где поле для регби, будет дробильня. Надшахтный сарай поставят на футбольном поле, где Сэм покрыл себя такой славой, а склад для хранения только что вырубленного угля будет там, где метают кольца. Сэм выпустил брата.– Знаешь, где тут прокол? – Он вдруг повеселел. – Земля-то ведь общинная, а по английским законам общинную землю нельзя отбирать у народа, этого не может сделать даже великая леди Джейн Тошманго, или графиня Файфская, или как она там, черт бы ее побрал, себя величает.Йэн пожал плечами.– Нечего пожимать плечами. Она сдает в аренду эту землю, а мы арендуем ее и платим за это – каждый год в День освобождения углекопов наваливаем задаром бадью с углем. Так что ничего она поделать не сможет.Йэн снова пожал плечами: он ничему не верил. Сэм улыбался: он верил в закон.Правда, после этого иной раз ночью, лежа в постели, Сэм вспоминал про поле и начинал волноваться. Не мог он поручиться, что Брозкок и Питманговокая угледобывающая и железорудная компания не попытаются что-то тут предпринять. Тогда он решал, что надо пойти повидать мистера Селкёрка – порасспросить его насчет законов, однако утром, когда он при солнечном свете шагал по сочной зеленой траве к себе на шахту, самая мысль о том, что эту пустошь могут у них отнять, казалась ему нелепой. К тому же Сэм терпеть не мог Селкёрка, эту опухшую красную рожу, за то, что он забивал его отцу голову всякими идеями – «красными идеями», от которых тот лишь терял покой и чувствовал себя несчастным; не мог он простить Селкёрку и того, что он своей трепотней сумел незаметно оторвать от них Роб-Роя. Да нет, ничего они тут не сделают, как ничего не могут сделать с Камеронами, хотя их фамилия и стоит в «черном описке» компании – для устрашения рабочих и их семей. Странно как-то она ведет себя, эта компания: Камероны значатся в «черном списке», а зарабатывают куда больше денег, чем во все предыдущие годы. Угольщики теперь всегда стояли вдоль причалов Сент-Эндрюса – и в таком количестве, что Мэгги Камерон уже не посылала своих детей на Горную пустошь, чтобы вести Камеронов счет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56