В комнату вдруг ворвалось мычание тромбона – кто-то изо всех сил дул в него, прогоняя воздух сквозь раструб.– Точно хряка режут, – заметил Джемми.– Свинью, – поправил его Энди.– Хряк – лучше.– Смотри, услышит она тебя, – предостерег Эндрью.– Хряк, – сказал Сэм.– Хряк, – сказал Джемми.– Хряк, – сказал Йэн. Все смотрели на Энди.– Хряк, – сказал Энди.– Хряк, хряк, хряк, – проскандировали все вместе, тихо, но достаточно четко. – Хряк, хряк, хряк.– Ух, до чего здорово, – сказал Сэм. – Вот какие мы смелые.– Нехорошо это, – сказал Энди, все рассмеялись и проскандировали еще раз.Гиллон лежал в постели и слушал. Каждое произнесенное ими слово проникало в залу, точно лестница была вытяжной трубой. Надо будет их предупредить. Он радовался за мальчиков и завидовал им – лежат в своих постелях и обмениваются впечатлениями о жизни. У него никогда такого не было. Нет этого и сейчас. Мальчики больше к нему не прислушиваются – все она да она. Сам виноват. Выпустил из рук вожжи, сдался без борьбы. Деньгами теперь распоряжается Эндрью. Да и как тут возразишь? Он умеет дешево купить. Это Эндрью ездил в Киркэлди за линолеумом и потом продавал его в поселке; он договаривался с нужными людьми у заводских ворот, спорил с ними, добиваясь выгодной сделки, а все потому, что Гиллон не умеет вести дела с такими людьми. Он сам слышал – и на шахте и по дороге домой, – как люди у него за спиной говорили: «Да уж, теперь это Джон Томсон», – так называли в Питманго мужа, который под каблуком у своей жены.«Вот жалость-то, а ведь это он уложил на лопатки Энди Бегга». – Они всегда вспоминали об этом «к вящему его унижению. – „Кто бы мог поверить, что так будет?!“Гиллон свесил ноги с кровати и по привычке принялся натягивать свою шахтерскую робу, но почти тотчас сбросил ее и достал воскресную черную пару. Из черного костюм давно уже стал сивым, а спина пиджака – он сейчас отчетливо увидел это ори ярком свете – блестела: еще бы, сколько тысяч часов провел он в этом пиджаке, прижавшись спиной к деревянной скамье часовни. Костюм явно отслужил свой срок. На брюках материя поредела так, что просвечивала. насквозь.Дело ведь не в том, думал Гиллон, что он слишком много уступил жене, а она забрала чересчур много власти, – тут совсем не то. Просто у нее настолько больше желаний и настолько они сильнее, что на весах она перетягивает. Ведь когда видишь, что человеку очень чего-то хочется, трудно ему этого не отдать. И это вовсе не значит, что ты сдался, – просто поступил разумно и облегчил себе жизнь.Гиллон поднялся наверх, в комнату мальчиков. Он всего во второй раз заходил туда, что показывало, как мало между ними сохранилось общего. Они удивились, увидев отца.– Пора бы и вставать, – сказал Гиллон. – Через полчаса начнется парад.– Мы не идем на парад, папа, – сказал Сэм. – Будем отдыхать до игр.– Но сегодня же День освобождения углекопов, – сказал Гиллон и, обведя взглядом комнату, посмотрел на остальных сыновей. – Вы не идете на парад?!– Лучше отдохнуть, папа. Чего ходить на этот «пурад», – сказал Джем. – Да еще когда такой плохой оркестр.– Так-то оно так, но вы, видно, не понимаете. Это же День освобождения углекопов.Нет, они не понимали.– Послушайте, – сказал им отец. – Я не из этих краев, но я знаю, что здесь было, и такого забыть нельзя – это же ясно.– Все это прошло и быльем поросло, папа, – сказал Энди.Гиллон повернулся и пошел к лестнице. Раз им это не ясно, значит, он не сумел их воспитать.– Завтракать! – крикнула снизу мать.Гиллон посмотрел на нее невидящими глазами, вышел на улицу и, как только мог быстрее, зашагал в конец поселка. Селкёрк был, конечно, еще в постели, но Гиллон заставил его подняться.– Я хочу, чтобы вы пошли со мной и рассказали моим мальчикам, почему они должны принять участие в марше в День освобождения углекопов. Получите за это полбутылки «Гленливета».– За такое вознаграждение я б заставил даже мистера Брозкока маршировать, – сказал библиотекарь и начал одеваться. Когда они добрались до Тошманговской террасы, он был весь красный, запыхавшийся, зато окончательно проснулся.– Это мистер Селкёрк, о котором я тебе говорил, – сказал Гиллон.– В жизни бы не догадалась, – парировала Мэгги.– Где у нас «Гленливет»? Мистер Селкёрк не отказался бы выпить.– И об этом я в жизни бы не догадалась. Не рановато-ли только – ведь «пурад» даже еще и не начинался?– Тащите на стол бутылку, – сказал мистер Селкёрк.– Ваш супруг любезно предложил мне выпить.И она поставила бутылку на стол.
Выбраться из комнаты у них не было ни малейшей возможности, так как они лежали на тюфяках вдоль стены, что напротив двери.– Значит, вам не угодно выйти на улицу в День освобождения углекопов, так? Вы не желаете приподнять свои задницы и сделать несколько шагов в память о тех, кто ушел из жизни до вас, я правильно понял? – Когда мистер Селкёрк решал сыграть голосом, в нем появлялся такой металл, что его слушателей дрожь пробирала до костей. – Вы желаете дать отдых своим бедным изношенным телам, чтобы лучше отличиться на играх? Прыг-скок-подскок и в награду – голубая ленточка?!. Что ж, браво, спортсмены, «ура» молодым Камеронам! Нет, нет, не вставайте, я этого не могу допустить. Дайте отдохнуть вашим натруженным ногам и не вспоминайте о тех, благодаря кому вы сейчас все имеете, о тех, кто умер в шахте не от ядовитых газов или взрывов, а от голода, во время смены… «Не серчайте, ребята, я чуток присяду» – и ни один не встал больше, все умерли от голода, с киркой в руке… То, что я вам сейчас рассказал, происходило не в старину, это происходило с людьми, которые и сейчас еще заживо гниют в Сыром ряду, в каморках, где вместо пола грязное месиво, где шныряют крысы, – с людьми, которые, проработав шестьдесят лет под землей, так ослабли, что не в состоянии даже выйти в отхожее место и делают все прямо тут, на полу… Но я не собираюсь говорить о них. Я расскажу вам о вашем родиче, лихие спортсмены, о вашем собственном деде, которого, когда ему было полгода, мать носила с собой под землю в корзине для угля, и он лежал по четырнадцать часов в грязи и сырости, пока его мать по лестницам таскала наверх стофунтовые корзины с углем; если все это сложить, то к концу дня она проделывала такой путь, как если бы совершила подъем на самую высокую гору в Шотландии, и спина у нее разламывалась от этих чертовых стофунтовых корзин. Он сделал большой глоток виски.– На завтрак у ваших дедов была вода, на обед тоже вода и ломоть хлеба, из-за которого дрались крысы, ну а потом, конечно, наступал ужин, ужин… Да, ради такого пиршества стоило надсаживаться – кругляки с ложкой овсяной каши, если повезет…Хотите знать, откуда я это знаю? Из книженций, из архивов, из бумаг знаменитой Королевской комиссии по изучению применения детского труда в шахтах. Там имена всей вашей родни. И Драмы, и Менгисы, и Хоупы, и Пики. Всё славные древние имена рабов… И знаете, какую любопытнейшую вещь обнаружила комиссия, когда прибыла в Питманго? Детишки на ногах еле держались, точно у них и костей в теле не было, а если и были, то все погнутые. И по каким-то непонятным причинам все дети были невежественные и подавленные… Именно – подавленные. «Дети выглядят подавленными; надо, чтобы они лучше знали Библию и понимали ценность тяжелого физического труда»… Это они получили сполна – еще бы: компания с вниманием отнеслась к выводам комиссии. Открыли школу, где детей обучали Библии и, естественно, их завалили работой. Ну как, вы готовы к играм, джентльмены?Стакан его был пуст, но у него всегда лежала в кармане бутылочка, и он плеснул из нее немного.– А цепи – может, вам интересно будет узнать и насчет цепей: как ваша прабабка и ваш прадед были накрепко прикованы друг к другу, так что, когда они тащили салазки с углем к лестнице, которая вела из шахты наверх, они должны были тянуть их вместе. Вы, конечно, понимаете, что это делалось для их же блага… А когда они тянули недостаточно быстро, для чего, вы думаете, применялись цепи – по закону, не как-нибудь? Могу поклясться, что догадались. Этими цепями по лицу их, молодые люди, по лицу, так что собственные братья потом не могли их узнать. Это же были рабы – вот что интересно, потому как в этом поселке, за исключением вашего папаши, все из рабов. Странная штука, до чего же быстро люди все забывают. А ведь в ваших жилах течет кровь рабов, этого нельзя забывать, – таких же, как рабы, которых привозили из Африки; ваших предков продавали на шахту, их продавали вместе с шахтой, и дети их по закону обязаны были работать в шахте и умереть в шахте… Но особенно вам, наверное, интересно будет узнать, как умерла ваша прабабка. Когда вашего прадеда разнесло на куски обрушившейся скалой, ваша прабабка осталась с пятью детишками, которых надо было кормить. И хозяева помогли ей в этом. Они разрешили ей спуститься в шахту, и она рубила уголь, подтаскивала его к шахтному колодцу и поднимала на поверхность, на несколько сот футов вверх, – словом, навалили на нее уйму всяких обязанностей, но работала она медленно, а потому и платили ей меньше. Сэр Гилберт Тошманго положил ей восемь пенсов за шестнадцать часов работы, дорогие мои спортсмены, шестнадцать часов работы в день. Вот я и говорю: «Выпьем за сэра Гилберта в День освобождения углекопов!». Но вернемся к нашей теме… Одна картофелина в дань, молодые люди, и вся гнилая вода, какая есть в шахте, а вечером – петушиный крик с капустой. Вы не знаете, что это такое? Ничего, еще узнаете, если я хорошо разбираюсь в наших хозяевах. Это такой куриный суп, только без курицы и без капусты. Трава с пустоши, приправленная камнем для запаха, юные спортсмены, – вот это что… Так что лежите в кроватках, мальчики, и отдыхайте, набирайтесь сил для игр и веселья. А пока вы будете отдыхать, мне б хотелось, чтобы вы поразмыслили о том, какую жизнь прожила ваша прабабка. Она ведь была женщина, а потому ее ставили на работу в самые сырые места; а когда лодыжки у нее распухли и стали толщиной с бедро, ее послали работать туда, где шел газ. Работала она там без света, потому как, даже если зажечь свечу, свеча коптила и угасала, и дышала она самым что ни на есть смрадом, какой только испускают минералы… Когда ее нашли, она лежала ничком в грязи – думала, может, на полу глотнет свежего воздуха. Но не это было самым примечательным: весь забой был утыкан гниющими рыбьими головами, так как уголь она рубила при их фосфорическом свете.Селкёрк помолчал, давая мальчишкам время осознать то, что он сказал. А они уже все поняли: урок не прошел даром, но мистер Селкёрк этого не знал или не желал знать.– Они тоже не маршировали, юные мои спортсмены, они вообще никогда не маршировали. А если мимо проходил хозяин, они срывали шапку с головы и улыбались, пока не сводило скулы… Я скажу вам одну вещь, которой научило меня время. Плохо жить там, где нельзя улыбаться, но это ад, если ты живешь там, где надо улыбаться всегда.Ребята начали подниматься со своих матрасов и одеваться, стараясь так повернуться, чтобы не смотреть мистеру Селкёрку в лицо.А мистер Селкёрк со стаканом в руке, держась за стенку, двинулся вниз. Он был без сил – слишком много энергии потребовал от него этот разговор. На кухне он увидел бутылку, стоявшую на буфете, наполнил свой стакан, а бутылку сунул в карман пальто.– Я слышала, что вы говорили, – оказала Мэгги, входя в комнату. Ему стало неловко от того, что она видела, как он сунул бутылку в карман, хотя эта бутылка и была ему обещана. – Урок, выходит, такой: выживает тот, кто крепче, – оказала она. – Кстати, младенец, которого мать таскала в забой с ядовитыми испарениями, был мой отец.– Урок, выходит, такой, – передразнил ее библиотекарь, и в голосе его зазвучал металл, как и там, наверху: – Если бы вы все объединились и держались вместе, то выжили бы и не самые крепкие.– Хоть и нелегко было, но ничего, выкарабкивались, – заметила Мэгги.Селкёрк резко повернулся к ней.– Ага, выкарабкивались. А сколько братьев и сестер вашего отца умерли, не успев встать на ноги?Мэгги медлила с ответом.– Четверо из пятерых, – победоносно изрек мистер Селкёрк. – Я это знаю по питманговекому реестру. Не многовато ли, оказал бы я, заплачено за то, чтоб научится выжить. Благодарствуйте за угощение, миссис Драм. – И он с треском поставил стакан на буфет.Ребята в воскресных черных костюмах гуськом сошли по лестнице. Они были тихие, присмиревшие.– На завтрак горячие булочки, – объявила мать, но ни у кого из них душа не лежала к еде. Они думали о своей прабабушке, которая глубоко под землей рубила уголь в отравленном забое при свете гниющих рыбьих голов. Мистер Селкёрк отнял у них всю радость дня. 15 Все было как всегда – Сэм это сразу увидел, и, однако же, он был доволен, что явился на парад. Надо показывать, что ты существуешь, – иначе с тобой считаться не будут. Оркестр питманговских углекопов выстроился в верхней части Спортивного поля; вот Уотти Чизхолм, 80-летний углекоп, все еще рубивший уголь, опустил свою перевязанную лентами кирку, и «пурад» начался. Пять или шесть сотен углекопов и их сыновья, а также несколько женщин и девушек, мелькавших то тут, то там, – все, кто еще помнил своих матерей или свое детство, – двинулись вперед под грохот барабана: трубачи берегли легкие до тех пор, пока кортеж не доберется до Нижнего поселка.Это был день скрытого вызова – день, когда углекопы давали почувствовать свое единство, но делали это без нажима и не очень надеялись, что это им что-то принесет. И все же угроза, что в один прекрасный день они могут слиться в единую массу, чувствовалась всегда. Во главе шествия колыхалось несколько черных полотнищ в память о незабываемых, страшных днях на питманговских шахтах. ЧЕРНЫЙ ВТОРНИК 1884 ГОДА!Мы никогда не забудем тебя.36 хороших людей ушли из жизни. Другие полотнища, другие лозунги, и над всем – еле уловимая традиционная атмосфера вызова. Сэму больше всего понравилось полотнище с надписью: «Держись вместе!», но он решил не предлагать своих услуг, чтобы нести его, боясь перетрудить ноги. Слова на плакате были предельно ясны: Держись вместеЖиви вместеУмри вместеПобеди вместе Кое-кто из старых углекопов надел цилиндр – для «достоинства»: в Шотландии уже много лет как не носили их. Сразу за оркестром везли двухтонную бадью с отборным и тщательно вымытым углем – ее преподнесут леди Джейн Тошманго в Брамби-Холле; по издавна установившемуся обычаю так принято было платить за пользование парком, пожалованным леди Джейн углекопам для отдыха, а также за пользование колодцами и насосами.С годами церемония усовершенствовалась. Хозяевам вручат уголь, и хозяева милостиво примут его, а потом с лужайки перед Брамби-Холлом стянут парусину, и из-под нее появятся стогаллоновые бочки лучшего шотландского эля, украшенные лентами, и горы коробок со сластями для работающих на шахте девчонок, и зазвучит на лужайке песня углекопов: Ура, ребята, лорду Пиманго,Пускай у нас он здравствует вовеки!..Но в День освобожденья все доброДавайте поровну разделим, человеки!.. Перевод Г. Русакова.
Из бочек вытащат затычки, вставят краны, брызнет эль, и вот уже открылся праздник. Мистер Селкёрк говорил, что тут его начинает тошнить: если раньше в воздухе и попахивало вызовом, то теперь – все, конец. Роб-Рой, естественно, не появлялся. В конечном счете верх всегда одерживал лейрд: мужики любят пиво.После первого торжественного тоста бочки грузили на специально приготовленную вагонетку и тащили ее вверх, на пустошь, чтобы углекопы не располагались на лужайке, а пировали там, где им положено. Иные еще на лужайке начинали сбрасывать с себя пиджаки и снимать галстуки.– Теперь ты сам видел, что она приняла уголь, – сказал Сэм Йэну. – Видел собственными глазами. Это, милый мой, все равно, что подписать контракт.Йэн молчал. Если ты вообще никому не веришь, как можно верить собственным глазам?– Нет, тут все ясно. Нельзя же взять уголь и отобрать потом пустошь. Это уж, дорогой мой, закон. О, господи! – вдруг перебил сам себя Сэм. – Смотри-ка!Даже отсюда, с Тропы углекопов, с расстояния в четверть мили, заметно было что-то неладное. По давно сложившейся традиции, как и в церкви, верхняки устраивались все вместе в одной части пустоши, а низовики – в другой. Позже они будут вместе состязаться в играх, но сидеть, есть и беседовать вместе не будут. Мэгги Камерон расположилась в той части пустоши, где обычно сидели верхняки, и подле нее, футов на пятьдесят вокруг, – ни души: никто не расстелил одеяла, не поставил корзины с ленчем. Это уже был плевок при всех. Она сидела совсем одна среди зеленого островка, и зелень эта казалась зеленой раной на застеленном одеялами склоне пустоши.– Расстелитесь вокруг, – приказала сыновьям Мэгги.– Не волнуйся, все они будут тут, возле нас, еще до конца дня, – сказал Сэм. – Победители побеждают во всем.Она не поняла, о чем это он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Выбраться из комнаты у них не было ни малейшей возможности, так как они лежали на тюфяках вдоль стены, что напротив двери.– Значит, вам не угодно выйти на улицу в День освобождения углекопов, так? Вы не желаете приподнять свои задницы и сделать несколько шагов в память о тех, кто ушел из жизни до вас, я правильно понял? – Когда мистер Селкёрк решал сыграть голосом, в нем появлялся такой металл, что его слушателей дрожь пробирала до костей. – Вы желаете дать отдых своим бедным изношенным телам, чтобы лучше отличиться на играх? Прыг-скок-подскок и в награду – голубая ленточка?!. Что ж, браво, спортсмены, «ура» молодым Камеронам! Нет, нет, не вставайте, я этого не могу допустить. Дайте отдохнуть вашим натруженным ногам и не вспоминайте о тех, благодаря кому вы сейчас все имеете, о тех, кто умер в шахте не от ядовитых газов или взрывов, а от голода, во время смены… «Не серчайте, ребята, я чуток присяду» – и ни один не встал больше, все умерли от голода, с киркой в руке… То, что я вам сейчас рассказал, происходило не в старину, это происходило с людьми, которые и сейчас еще заживо гниют в Сыром ряду, в каморках, где вместо пола грязное месиво, где шныряют крысы, – с людьми, которые, проработав шестьдесят лет под землей, так ослабли, что не в состоянии даже выйти в отхожее место и делают все прямо тут, на полу… Но я не собираюсь говорить о них. Я расскажу вам о вашем родиче, лихие спортсмены, о вашем собственном деде, которого, когда ему было полгода, мать носила с собой под землю в корзине для угля, и он лежал по четырнадцать часов в грязи и сырости, пока его мать по лестницам таскала наверх стофунтовые корзины с углем; если все это сложить, то к концу дня она проделывала такой путь, как если бы совершила подъем на самую высокую гору в Шотландии, и спина у нее разламывалась от этих чертовых стофунтовых корзин. Он сделал большой глоток виски.– На завтрак у ваших дедов была вода, на обед тоже вода и ломоть хлеба, из-за которого дрались крысы, ну а потом, конечно, наступал ужин, ужин… Да, ради такого пиршества стоило надсаживаться – кругляки с ложкой овсяной каши, если повезет…Хотите знать, откуда я это знаю? Из книженций, из архивов, из бумаг знаменитой Королевской комиссии по изучению применения детского труда в шахтах. Там имена всей вашей родни. И Драмы, и Менгисы, и Хоупы, и Пики. Всё славные древние имена рабов… И знаете, какую любопытнейшую вещь обнаружила комиссия, когда прибыла в Питманго? Детишки на ногах еле держались, точно у них и костей в теле не было, а если и были, то все погнутые. И по каким-то непонятным причинам все дети были невежественные и подавленные… Именно – подавленные. «Дети выглядят подавленными; надо, чтобы они лучше знали Библию и понимали ценность тяжелого физического труда»… Это они получили сполна – еще бы: компания с вниманием отнеслась к выводам комиссии. Открыли школу, где детей обучали Библии и, естественно, их завалили работой. Ну как, вы готовы к играм, джентльмены?Стакан его был пуст, но у него всегда лежала в кармане бутылочка, и он плеснул из нее немного.– А цепи – может, вам интересно будет узнать и насчет цепей: как ваша прабабка и ваш прадед были накрепко прикованы друг к другу, так что, когда они тащили салазки с углем к лестнице, которая вела из шахты наверх, они должны были тянуть их вместе. Вы, конечно, понимаете, что это делалось для их же блага… А когда они тянули недостаточно быстро, для чего, вы думаете, применялись цепи – по закону, не как-нибудь? Могу поклясться, что догадались. Этими цепями по лицу их, молодые люди, по лицу, так что собственные братья потом не могли их узнать. Это же были рабы – вот что интересно, потому как в этом поселке, за исключением вашего папаши, все из рабов. Странная штука, до чего же быстро люди все забывают. А ведь в ваших жилах течет кровь рабов, этого нельзя забывать, – таких же, как рабы, которых привозили из Африки; ваших предков продавали на шахту, их продавали вместе с шахтой, и дети их по закону обязаны были работать в шахте и умереть в шахте… Но особенно вам, наверное, интересно будет узнать, как умерла ваша прабабка. Когда вашего прадеда разнесло на куски обрушившейся скалой, ваша прабабка осталась с пятью детишками, которых надо было кормить. И хозяева помогли ей в этом. Они разрешили ей спуститься в шахту, и она рубила уголь, подтаскивала его к шахтному колодцу и поднимала на поверхность, на несколько сот футов вверх, – словом, навалили на нее уйму всяких обязанностей, но работала она медленно, а потому и платили ей меньше. Сэр Гилберт Тошманго положил ей восемь пенсов за шестнадцать часов работы, дорогие мои спортсмены, шестнадцать часов работы в день. Вот я и говорю: «Выпьем за сэра Гилберта в День освобождения углекопов!». Но вернемся к нашей теме… Одна картофелина в дань, молодые люди, и вся гнилая вода, какая есть в шахте, а вечером – петушиный крик с капустой. Вы не знаете, что это такое? Ничего, еще узнаете, если я хорошо разбираюсь в наших хозяевах. Это такой куриный суп, только без курицы и без капусты. Трава с пустоши, приправленная камнем для запаха, юные спортсмены, – вот это что… Так что лежите в кроватках, мальчики, и отдыхайте, набирайтесь сил для игр и веселья. А пока вы будете отдыхать, мне б хотелось, чтобы вы поразмыслили о том, какую жизнь прожила ваша прабабка. Она ведь была женщина, а потому ее ставили на работу в самые сырые места; а когда лодыжки у нее распухли и стали толщиной с бедро, ее послали работать туда, где шел газ. Работала она там без света, потому как, даже если зажечь свечу, свеча коптила и угасала, и дышала она самым что ни на есть смрадом, какой только испускают минералы… Когда ее нашли, она лежала ничком в грязи – думала, может, на полу глотнет свежего воздуха. Но не это было самым примечательным: весь забой был утыкан гниющими рыбьими головами, так как уголь она рубила при их фосфорическом свете.Селкёрк помолчал, давая мальчишкам время осознать то, что он сказал. А они уже все поняли: урок не прошел даром, но мистер Селкёрк этого не знал или не желал знать.– Они тоже не маршировали, юные мои спортсмены, они вообще никогда не маршировали. А если мимо проходил хозяин, они срывали шапку с головы и улыбались, пока не сводило скулы… Я скажу вам одну вещь, которой научило меня время. Плохо жить там, где нельзя улыбаться, но это ад, если ты живешь там, где надо улыбаться всегда.Ребята начали подниматься со своих матрасов и одеваться, стараясь так повернуться, чтобы не смотреть мистеру Селкёрку в лицо.А мистер Селкёрк со стаканом в руке, держась за стенку, двинулся вниз. Он был без сил – слишком много энергии потребовал от него этот разговор. На кухне он увидел бутылку, стоявшую на буфете, наполнил свой стакан, а бутылку сунул в карман пальто.– Я слышала, что вы говорили, – оказала Мэгги, входя в комнату. Ему стало неловко от того, что она видела, как он сунул бутылку в карман, хотя эта бутылка и была ему обещана. – Урок, выходит, такой: выживает тот, кто крепче, – оказала она. – Кстати, младенец, которого мать таскала в забой с ядовитыми испарениями, был мой отец.– Урок, выходит, такой, – передразнил ее библиотекарь, и в голосе его зазвучал металл, как и там, наверху: – Если бы вы все объединились и держались вместе, то выжили бы и не самые крепкие.– Хоть и нелегко было, но ничего, выкарабкивались, – заметила Мэгги.Селкёрк резко повернулся к ней.– Ага, выкарабкивались. А сколько братьев и сестер вашего отца умерли, не успев встать на ноги?Мэгги медлила с ответом.– Четверо из пятерых, – победоносно изрек мистер Селкёрк. – Я это знаю по питманговекому реестру. Не многовато ли, оказал бы я, заплачено за то, чтоб научится выжить. Благодарствуйте за угощение, миссис Драм. – И он с треском поставил стакан на буфет.Ребята в воскресных черных костюмах гуськом сошли по лестнице. Они были тихие, присмиревшие.– На завтрак горячие булочки, – объявила мать, но ни у кого из них душа не лежала к еде. Они думали о своей прабабушке, которая глубоко под землей рубила уголь в отравленном забое при свете гниющих рыбьих голов. Мистер Селкёрк отнял у них всю радость дня. 15 Все было как всегда – Сэм это сразу увидел, и, однако же, он был доволен, что явился на парад. Надо показывать, что ты существуешь, – иначе с тобой считаться не будут. Оркестр питманговских углекопов выстроился в верхней части Спортивного поля; вот Уотти Чизхолм, 80-летний углекоп, все еще рубивший уголь, опустил свою перевязанную лентами кирку, и «пурад» начался. Пять или шесть сотен углекопов и их сыновья, а также несколько женщин и девушек, мелькавших то тут, то там, – все, кто еще помнил своих матерей или свое детство, – двинулись вперед под грохот барабана: трубачи берегли легкие до тех пор, пока кортеж не доберется до Нижнего поселка.Это был день скрытого вызова – день, когда углекопы давали почувствовать свое единство, но делали это без нажима и не очень надеялись, что это им что-то принесет. И все же угроза, что в один прекрасный день они могут слиться в единую массу, чувствовалась всегда. Во главе шествия колыхалось несколько черных полотнищ в память о незабываемых, страшных днях на питманговских шахтах. ЧЕРНЫЙ ВТОРНИК 1884 ГОДА!Мы никогда не забудем тебя.36 хороших людей ушли из жизни. Другие полотнища, другие лозунги, и над всем – еле уловимая традиционная атмосфера вызова. Сэму больше всего понравилось полотнище с надписью: «Держись вместе!», но он решил не предлагать своих услуг, чтобы нести его, боясь перетрудить ноги. Слова на плакате были предельно ясны: Держись вместеЖиви вместеУмри вместеПобеди вместе Кое-кто из старых углекопов надел цилиндр – для «достоинства»: в Шотландии уже много лет как не носили их. Сразу за оркестром везли двухтонную бадью с отборным и тщательно вымытым углем – ее преподнесут леди Джейн Тошманго в Брамби-Холле; по издавна установившемуся обычаю так принято было платить за пользование парком, пожалованным леди Джейн углекопам для отдыха, а также за пользование колодцами и насосами.С годами церемония усовершенствовалась. Хозяевам вручат уголь, и хозяева милостиво примут его, а потом с лужайки перед Брамби-Холлом стянут парусину, и из-под нее появятся стогаллоновые бочки лучшего шотландского эля, украшенные лентами, и горы коробок со сластями для работающих на шахте девчонок, и зазвучит на лужайке песня углекопов: Ура, ребята, лорду Пиманго,Пускай у нас он здравствует вовеки!..Но в День освобожденья все доброДавайте поровну разделим, человеки!.. Перевод Г. Русакова.
Из бочек вытащат затычки, вставят краны, брызнет эль, и вот уже открылся праздник. Мистер Селкёрк говорил, что тут его начинает тошнить: если раньше в воздухе и попахивало вызовом, то теперь – все, конец. Роб-Рой, естественно, не появлялся. В конечном счете верх всегда одерживал лейрд: мужики любят пиво.После первого торжественного тоста бочки грузили на специально приготовленную вагонетку и тащили ее вверх, на пустошь, чтобы углекопы не располагались на лужайке, а пировали там, где им положено. Иные еще на лужайке начинали сбрасывать с себя пиджаки и снимать галстуки.– Теперь ты сам видел, что она приняла уголь, – сказал Сэм Йэну. – Видел собственными глазами. Это, милый мой, все равно, что подписать контракт.Йэн молчал. Если ты вообще никому не веришь, как можно верить собственным глазам?– Нет, тут все ясно. Нельзя же взять уголь и отобрать потом пустошь. Это уж, дорогой мой, закон. О, господи! – вдруг перебил сам себя Сэм. – Смотри-ка!Даже отсюда, с Тропы углекопов, с расстояния в четверть мили, заметно было что-то неладное. По давно сложившейся традиции, как и в церкви, верхняки устраивались все вместе в одной части пустоши, а низовики – в другой. Позже они будут вместе состязаться в играх, но сидеть, есть и беседовать вместе не будут. Мэгги Камерон расположилась в той части пустоши, где обычно сидели верхняки, и подле нее, футов на пятьдесят вокруг, – ни души: никто не расстелил одеяла, не поставил корзины с ленчем. Это уже был плевок при всех. Она сидела совсем одна среди зеленого островка, и зелень эта казалась зеленой раной на застеленном одеялами склоне пустоши.– Расстелитесь вокруг, – приказала сыновьям Мэгги.– Не волнуйся, все они будут тут, возле нас, еще до конца дня, – сказал Сэм. – Победители побеждают во всем.Она не поняла, о чем это он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56