Как у рабов все просто! Они могут быть с желанной женщиной, их не волнуют условности. За перегородкой была Ольгония, одна из служанок его сестры, теперь он понял это. Это был ее короткий грудной смешок. Она давно жила в доме. Адапе нравились ее рыжие волосы, желто-зеленые глаза под тяжелыми веками и белый рваный шрам на предплечье, который хотелось потрогать.
Там, в темноте, пахнущей инжиром и горчицей, ее ласкает мужчина, кто-то из рабов дома… Адапа не хотел знать, кто. И она отвечает ему.
Он опять ощущал боль в паху, боль в сердце. Со злостью столкнул розы в воду, и цветы поплыли, наполовину погрузившись в темноту. Он испытывал горечь, уже и сам был не рад, что так распустил свои фантазии. Подступили слезы. Адапа зачерпнул в пригоршню воду, омыл лицо. И почему-то стало вдруг спокойно. Он подумал, что и вода, и эти его слезы уйдут в дренажные колодцы.
По всему холму пылали костры. Он шел по пологому склону. Слышал все: приглушенные разговоры воинов, тонкий пунктирный звон в кузнице, ржание коней на выгоне, дыхание Идина, шедшего рядом. Эти звуки не могли заглушить даже крики несчастных хеттов, которых пытали, а затем убили. Перерезали горло четверть часа назад. Их крики все еще стоят в его ушах.
Раньше, ребенком он думал, что привыкнуть к крови невозможно. Но с тех пор он не раз видел, как умирали его воины, как погибал враг. Он привык к крови. И все-таки, жизнь казалась бесконечной, а смерть – чем-то таким, что случается с другими.
– День был длинный и неприятный, господин. Тебе нужно отдохнуть, – сказал Идин.
Авель-Мардук не повернул головы. Он знал, что увидит в глазах Идина. Он не мог обмануть своего друга, так же, как и себя.
– Я не устал, – отвечал он. – Идин, каждый раз, как ты говоришь мне «господин», я чувствую, как ты отдаляешься.
Авель-Мардук остановился, ему все же пришлось посмотреть в глаза спутника. Идин был без шапки. Ветер трепал его волосы. Трещал и гудел костер, искры взметывались и уносились во мрак. Лицо Идина пылало красным золотом, пламя отражалось в глазах и металлических пластинах его тяжелых доспехов.
– Тот хетт, что все время плакал, был совсем мальчишка, – почему-то сказал Идин.
– Да, – Авель-Мардук кивнул. – Какого ответа ты ждешь? Я – воин, а жалость для воина, как чума – смертельна. Я мог бы его пощадить, но он враг. Щадить врага – все равно, что пускать голодную лису на птичий двор.
– Скажи мне честно, тебе не было его жаль? – не унимался Идин.
Авель-Мардук закусил губу, потом кивнул:
– Было. Но этот хетт вышел на поле сражения. Ему просто не повезло.
Идин положил руку на плечо принца.
– Я не говорю, что ты должен был его отпустить. Ты все сделал правильно. Но помни об этом. Никогда не забывай, мой брат.
Авель-Мардук выдержал его взгляд.
– Я помню. Помню все, – прошептал он.
Ему захотелось обнять друга, но он сдержался и сказал только:
– Не думай о плохом. Завтра сражение. Я надеюсь на тебя и твоих лучников. Да поможет нам Мардук.
– Трудно оставаться одному перед сражением.
Вновь взметнулся сноп искр от костра, отразившись в зеркальных глазах Идина.
Авель-Мардуку показалось, что Так было всегда – лагерь, ветер, люди. Некоторые из них встретят последний рассвет.
– Я буду не один.
Он повернулся и быстро зашагал вверх по склону. Идин смотрел ему вслед. Еще секунду он видел плащ принца, наполненный ветром, золотую заколку в его волосах. Потом не стало ничего. Лишь дрожащий морок костров на фоне черного неба.
Авель-Мардук проходил мимо воинов, спящих прямо на земле, завернувшись в конские чепраки. В стороне от костров возвышались пирамиды копий, лежали плетеные и большие кожаные щиты с металлическими бляхами. Кое-где на кострах жарили бараньи туши, слышались голоса и смех, лязг оружия. Авель-Мардук скользил по лагерю взглядом, и сотни глаз провожали командующего.
На валу перекликалась стража. Он любил эти протяжные ночные крики, летящие далеко во влажном воздухе. Это напоминало детство, когда его, семилетнего ребенка, Навуходоносор взял в поход в дикий буйный Элам, несмотря на то, что царица была категорически против. Он усмехнулся. И теперь, он знал, хетты тоже слышат голоса его стражей во мраке ветреной безлунной ночи.
Пусть готовятся к битве. Пусть не забывают, что Вавилон пришел, и Вавилон возьмет свое.
Авель-Мардук подходил к шатру. Воин в богатых доспехах и бронзовом шлеме откинул полог, и принц стремительно вошел в благовонное тепло шатра. Лампы от ветра, ворвавшегося снаружи, слегка качнулись, исказились тени. Сын царя кивнул воинам, сидящим на циновках, и те удалились.
Авель-Мардук стоял на расстоянии и смотрел на нее. Он не думал об этой женщине до последнего мгновения, пока не склонил голову, чтобы войти.
На ней было просторное серое платье, кованый серебряный обруч на голове и серебряные нити седины в жестких волосах. Но она была молода, глаза горели страхом и ненавистью, грудь мерно дышала.
Дочь хеттов сидела на корточках, опершись локтем на низкий самшитовый столик. Когда Авель-Мардук двинулся к ней, она и бровью не повела, лишь глаза с прищуром прошли по нему снизу верх. Он потянул ее за руку, она встала. Женщина была ниже его ростом, и ей пришлось поднять лицо, чтобы смотреть на него. От нее пахло как-то иначе. Она была совсем чужая.
– Ты знаешь, для чего ты здесь? – прошептал он.
Она ответила резким гортанным голосом на своем наречии. Авель-Мардук усмехнулся – это было хеттское ругательство.
Он взял в кулак ее волосы и потянул вниз. Женщина запрокинула голову. Он склонился, поцеловал обнаженную шею, пульсирующую артерию под золотистой кожей, горло, где живет душа.
– Красивая, – сказал он и разжал пальцы.
Женщина молчала. Авель-Мардук помедлил, прислушиваясь к себе, к шуму в ушах, словно ему не хватает воздуха. Рванул на ней платье. Ткань с треском разошлась. Женщина вскрикнула и попыталась отступить на шаг, но он удержал ее. Он взял ее грудь в обе ладони, и ладони наполнились упругой тяжестью. Он сжимал и разжимал пальцы, руки его рвали платье, она рычала и пыталась дотянуться ногтями до его лица.
Принц швырнул ее на низкое ложе. Она упала тяжело, спиной, разметав по подушкам волосы. Он скинул с себя плащ и бросился к ней. Женщина была сильная, несколько раз ей удалось нанести ему ощутимые удары в грудь. Его это только распалило.
Они катались по ложу, принц старался избавиться от одежды. Одной рукой он удержал ее запястья, другую вложил между ног, заставив их раздвинуться. Когда он исступленно вошел в нее, она закричала, выгнулась под ним дугой, грудь ее оказалась прямо у его лица. Он бился яростно, причиняя себе боль, пока не достиг вершины.
Она потеряла сознание. Его рука скользнула к ножу. Он вынул кинжал. Она не почувствовала боли, когда на подушки брызнул алый фонтан. Принц поднялся, испачканный теплой кровью, дрожащий, бросил на ложе кинжал и сказал тихо:
– Тебе, Мардук.
Глава 11. СРАЖЕНИЕ
Перед рассветом раздались глухие барабанные удары. Потом все стихло. Лишь ветер выл в мохнатой фиолетовой выси. И вдруг тишина с треском лопнула. Лагерь поднимался. Через минуту все пришло в движение. И вот уже вавилонская армия, как гигантская змея, поползла в раздвижные ворота.
Принц привел с собой в земли хеттов двадцать тысяч лучников, столько же щитоносцев и копьеносцев, две тысячи боевых колесниц и конницу. Это были силы, способные усмирить народ, ведущий полукочевой образ жизни. Все годы Вавилон был лоялен к Хаттушашу. Вавилон, могучий лев, может мириться с беспорядками, закрывать глаза на бунты в отдельных областях, но мириться с неповиновением – никогда.
Земля дрожала от топота коней и пеших воинов, громыхали колесницы. Лучи восходящего красно-золотого солнца сверкали на узких колесных клинках. У подножия холма войско остановилось.
Стройными шеренгами стояла пехота во главе с командирами – лучники и щитоносцы, задачей которых было защитить в бою воинов от вражеских стрел. Строй пехотинцев был похож на панцирь черепахи – сплошь темные многоугольники щитов. Лес копий над головами.
Лошади, парами впряженные в колесницы, в богато украшенных чепраках, вскидывали головы, беспокойно кося круглыми глазами в кровавых прожилках. В легких двухколесных повозках стояли воин, правящий колесницей, лучник и щитоносец с большим тростниковым щитом из дельты Евфрата.
На склоне холма остановилась конница. Горцы с Кавказа, горбоносые, жилистые, гибкие, рисуясь, специально горячили коней. Кони храпели, поднимались на дыбы. Дикари с хохотом взлетали, подтянув колени, на чепраке с ремнем.
Авель-Мардук смотрел на свое войско. Он доверял им, всем этим людям, которые идут за ним. Сегодня они снова оправдают его доверие. Он был серьезен, но все же, неясная полуулыбка коснулась его губ.
В этой стране все было по-другому. Пустынные равнины, громадные территории, стаи птиц. Небо здесь было совсем прозрачным, очень красивым. Когда вечерний красный диск плавился над профилями курганов, принц думал о картине мира, где он – часть всего сущего, и он до слез, до спазмов в горле любил все это.
Но солнце неожиданно проваливалось под вогнутые края земли, и он снова становился чужаком. Повсюду кружили демоны лилиту – он чувствовал это и снова был готов к обороне.
Авель-Мардук остался доволен своим войском. Он слегка тронул коня, отделился от группы придворных и командиров. Сейчас он не хотел говорить ни о чем. Он был суеверен. Но его воины ждут. Им нужно сказать о победе так, словно она уже одержана. И теперь им остается, лишь делом укрепить слова принца. Он поднял руку. Тысячи глаз смотрели на него, на плюмаж его шлема, мохнатые кисти на подстилке под седлом его коня, они видели, как ветер относит в сторону плеть, висящую не запястье. Авель-Мардук обвел медленным взглядом все войско. Ленты стягов рвались на запад, и в мыслях принц падал на колени перед пантеоном героев.
– Воины великого Вавилона, красы царств, – прозвучал зычный голос в наступившей тишине. – Я призвал вас, мое войско, в третий мой поход, против Тарршана направил я свой путь. Под рукой Вавилона он был послушен, уста его источали добро, но в сердце своем он носил злые мысли, готовил мятеж.
Авель-Мардук на несколько мгновений замолчал, словно давая своим воинам время для более полного осмысления своих слов.
– Я разбил Тарршана на плоскогорьях Тауру-са, прогнал к берегам Галиса, хочу осадить его и воинов его в Хаттушаше, его городе, и закрыть им выходы. На поле сражения они пали без числа, но не хотят покорными предстать пред очи Вавилона; Нас ждет Галис, я поведу вас к его черным водам. Мардук, Иштар, Шамаш, Син, Эа, Ану, Энлиль, Нергал, Набу пойдут перед моим войском и разобьют моего противника – враждебного Навуходоносору хеттского царя и заберут его жизнь!
Воинственный клич вырвался из тысяч глоток, вверх взметнулись копья. Авель-Мардук кивнул и подал знак военачальникам. Войско стало быстро перестраиваться. Отряды шли, утаптывая землю, перемешивая молодую траву с песком, и там, где прошло войско, протянулась широкая дорога, безжизненная и голая, с пыльной вуалью на траве по обе стороны.
Солнце поднималось, ветер усилился. Облака, толпой пришедшие из-за гор, что виднелись далеко позади, побежали по выпуклому небу. От земли исходил томительный запах глины и слежавшейся пыли. Чувствовалась близость реки. Над гулом ветра поднимался еще какой-то гул. Его то относило порывами ветра, то бросало в лицо армии Авель-Мардука.
Река открылась внезапно, с тяжелой волной, изрезанными берегами. По отрядам прокатился вздох. Вдалеке показалось войско хеттов, но оно быстро приближалось. Через несколько минут вавилоняне остановились ввиду войска неприятеля.
Авель-Мардук смотрел на темную ленту – передовые шеренги хеттов. Сердце его билось ровно. Хетты издали победный клич; как рев буйволов он поднялся над равниной.
На плечо принца легла рука, – он повернул голову, – рука Идина. Шлем закрывал часть его лица, глаза смотрели спокойно и серьезно. Авель-Мардуку сейчас нужен был этот взгляд. Молодой Идин напоминал ему отца. Улыбка тронула губы принца.
– Не принято желать удачи перед сражением, – сказал он и стиснул руку Идина. – Береги себя. Насколько возможно.
– Ты тоже, – отозвался Идин.
Принц натянул поводья. Конь горячился, всхрапывал. Он развернул коня, пристально взглянул на своих военачальников. Это были надежные люди, закаленные в битвах, надежные, как земля.
– Мардук ведет наше войско, – проговорил он. – Пусть Тарршан содрогнется. Вавилону нужна ваша слава, воины!
Ему ответили дружными криками. Голоса согрели сердце. Конь волновался, порывался встать на дыбы. Принц повернулся к Идину и сказал одними губами:
– Пора.
Над войском кружил орел. Авель-Мардук услышал свой голос будто со стороны:
– Пора, мои воины. Боги с нами!
Под прикрытием щитов выдвинулись отряды лучников. В войске хеттов началось перестроение. С той и с другой стороны полетели стрелы. Лучники Авель-Мардука дали залп и укрылись за укрепленной цепью щитов.
Хетты ответили тучей стрел. Они с тупым стуком врезались в вавилонские щиты, чиркали по металлическим пластинам. Но основная масса просвистела над головами воинов, достигнув войска, неподвижно стоящего у подножия широкого покатого холма.
Сильный ветер сносил стрелы в сторону, но и тех, что достигали цели, было достаточно, чтобы нанести урон той и другой стороне.
Стрел становилось все больше. Теперь они сыпались без перерыва. Полилась кровь. Воины падали и, незащищенные, оставались недвижимы; дрожало синее оперение, застрявшее в плоти.
Внезапно смертоносный ливень иссяк. На несколько мгновений воцарилась тишина. Армии застыли. В утренней выси тоскливо выл ветер. Небо казалось грязным.
Шеренги вавилонских лучников разомкнулись, и в образовавшийся проход с грохотом вынеслись колесницы. Возницы правили в самую гущу хеттского войска, а лучники, отставив локти, выпускали стрелы. Узкие острые клинки, укрепленные на колесах, издавали странный протяжный звук, сливаясь в мерцающую окружность.
Колесницы штопором ввинчивались в неприятельские отряды, круша все на своем пути, рассекая человеческие тела, нанося противнику серьезный урон.
Пехотные шеренги вновь сомкнулись. Колесниц уже не было видно, – они растворились в море хеттского войска. Воины пошли, потом побежали с вскинутыми копьями, выбирая глазами противника для себя. Расстояние быстро сокращалось. Вавилон и мятежные хетты сошлись в ближнем бою.
Заложив руки за спину, Навуходоносор бродил по залу. Выход на террасу был открыт, теплый воздух наполнял просторный зал до цилиндрических сводов, куда иногда залетают ласточки. В суде он пришел в бешенство, и вот теперь, наедине' с собой, пытался усмирить свой гнев. Царь был мрачен, как грозовая туча.
В этом прекрасном зале с узорами на полу из разноцветных каменных плит, рельефами на стенах, большими скульптурами, привезенными из покоренной Ассирии, он казался разгневанным исполином.
Царь вышел на террасу. Мягкий день взглянул в его глаза, уже не столь зоркие, но по-прежнему красивые. Он стоял на середине террасы, не приближаясь к перилам, в дорогом платье, украшенном бахромой, и смотрел на любимый город. Вид Этеменанки, ровных улиц и кварталов города немного успокоил его. Он глубоко вздохнул.
Итак, заговор удалось раскрыть… Но это отнюдь не успокоило царя, а, наоборот, лишь укрепило его подозрения. Жрецы теперь сильны, как никогда. Отец Набопаласар был лоялен к ним и того же требовал от молодого наследника. Но теперь, по прошествии сорока лет, Навуходоносор понял, что это была ошибка, роковая для царства.
Жрецы играют заметную роль в управлении государством, изменяют течение событий, и в первую очередь потому, что в их руках находятся целые' состояния! Он сам попустительствовал тому, чтобы жрецы процветали и обогащались.
Навуходоносор закрыл глаза. Снова представилась ему судейская палата, большая коллегия, мужи, сидящие по обе стороны его трона. Банат-ина и его сын Нур-терик, знатные вельможи, заговорщики, стоят в центре зала. Он видит их глаза и не находит ответа. Глаза людей умеют лгать.
Его убедили, что люди эти нарушили обязательство служить опорой царской власти, хранить верность правящей династии, предоставили доказательства их преступлений. Навуходоносору этого было достаточно, чтобы принять решение.
Но когда поднялся секретарь и прочел обвинительный приговор, от царя не укрылась одна деталь. Удовлетворение на лице жреца Эсагилы и взгляд, брошенный в его сторону главным служителем храма Ану. Раскрытие заговора лишь развязывало руки жрецам. Они думают, что швырнули ему смертников, как кость голодному льву. И лев будет доволен!
Навуходоносор вернулся в зал. У резных дверей на циновке сидел молодой писец. Царь остановился перед ним, и юноша поднял глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Там, в темноте, пахнущей инжиром и горчицей, ее ласкает мужчина, кто-то из рабов дома… Адапа не хотел знать, кто. И она отвечает ему.
Он опять ощущал боль в паху, боль в сердце. Со злостью столкнул розы в воду, и цветы поплыли, наполовину погрузившись в темноту. Он испытывал горечь, уже и сам был не рад, что так распустил свои фантазии. Подступили слезы. Адапа зачерпнул в пригоршню воду, омыл лицо. И почему-то стало вдруг спокойно. Он подумал, что и вода, и эти его слезы уйдут в дренажные колодцы.
По всему холму пылали костры. Он шел по пологому склону. Слышал все: приглушенные разговоры воинов, тонкий пунктирный звон в кузнице, ржание коней на выгоне, дыхание Идина, шедшего рядом. Эти звуки не могли заглушить даже крики несчастных хеттов, которых пытали, а затем убили. Перерезали горло четверть часа назад. Их крики все еще стоят в его ушах.
Раньше, ребенком он думал, что привыкнуть к крови невозможно. Но с тех пор он не раз видел, как умирали его воины, как погибал враг. Он привык к крови. И все-таки, жизнь казалась бесконечной, а смерть – чем-то таким, что случается с другими.
– День был длинный и неприятный, господин. Тебе нужно отдохнуть, – сказал Идин.
Авель-Мардук не повернул головы. Он знал, что увидит в глазах Идина. Он не мог обмануть своего друга, так же, как и себя.
– Я не устал, – отвечал он. – Идин, каждый раз, как ты говоришь мне «господин», я чувствую, как ты отдаляешься.
Авель-Мардук остановился, ему все же пришлось посмотреть в глаза спутника. Идин был без шапки. Ветер трепал его волосы. Трещал и гудел костер, искры взметывались и уносились во мрак. Лицо Идина пылало красным золотом, пламя отражалось в глазах и металлических пластинах его тяжелых доспехов.
– Тот хетт, что все время плакал, был совсем мальчишка, – почему-то сказал Идин.
– Да, – Авель-Мардук кивнул. – Какого ответа ты ждешь? Я – воин, а жалость для воина, как чума – смертельна. Я мог бы его пощадить, но он враг. Щадить врага – все равно, что пускать голодную лису на птичий двор.
– Скажи мне честно, тебе не было его жаль? – не унимался Идин.
Авель-Мардук закусил губу, потом кивнул:
– Было. Но этот хетт вышел на поле сражения. Ему просто не повезло.
Идин положил руку на плечо принца.
– Я не говорю, что ты должен был его отпустить. Ты все сделал правильно. Но помни об этом. Никогда не забывай, мой брат.
Авель-Мардук выдержал его взгляд.
– Я помню. Помню все, – прошептал он.
Ему захотелось обнять друга, но он сдержался и сказал только:
– Не думай о плохом. Завтра сражение. Я надеюсь на тебя и твоих лучников. Да поможет нам Мардук.
– Трудно оставаться одному перед сражением.
Вновь взметнулся сноп искр от костра, отразившись в зеркальных глазах Идина.
Авель-Мардуку показалось, что Так было всегда – лагерь, ветер, люди. Некоторые из них встретят последний рассвет.
– Я буду не один.
Он повернулся и быстро зашагал вверх по склону. Идин смотрел ему вслед. Еще секунду он видел плащ принца, наполненный ветром, золотую заколку в его волосах. Потом не стало ничего. Лишь дрожащий морок костров на фоне черного неба.
Авель-Мардук проходил мимо воинов, спящих прямо на земле, завернувшись в конские чепраки. В стороне от костров возвышались пирамиды копий, лежали плетеные и большие кожаные щиты с металлическими бляхами. Кое-где на кострах жарили бараньи туши, слышались голоса и смех, лязг оружия. Авель-Мардук скользил по лагерю взглядом, и сотни глаз провожали командующего.
На валу перекликалась стража. Он любил эти протяжные ночные крики, летящие далеко во влажном воздухе. Это напоминало детство, когда его, семилетнего ребенка, Навуходоносор взял в поход в дикий буйный Элам, несмотря на то, что царица была категорически против. Он усмехнулся. И теперь, он знал, хетты тоже слышат голоса его стражей во мраке ветреной безлунной ночи.
Пусть готовятся к битве. Пусть не забывают, что Вавилон пришел, и Вавилон возьмет свое.
Авель-Мардук подходил к шатру. Воин в богатых доспехах и бронзовом шлеме откинул полог, и принц стремительно вошел в благовонное тепло шатра. Лампы от ветра, ворвавшегося снаружи, слегка качнулись, исказились тени. Сын царя кивнул воинам, сидящим на циновках, и те удалились.
Авель-Мардук стоял на расстоянии и смотрел на нее. Он не думал об этой женщине до последнего мгновения, пока не склонил голову, чтобы войти.
На ней было просторное серое платье, кованый серебряный обруч на голове и серебряные нити седины в жестких волосах. Но она была молода, глаза горели страхом и ненавистью, грудь мерно дышала.
Дочь хеттов сидела на корточках, опершись локтем на низкий самшитовый столик. Когда Авель-Мардук двинулся к ней, она и бровью не повела, лишь глаза с прищуром прошли по нему снизу верх. Он потянул ее за руку, она встала. Женщина была ниже его ростом, и ей пришлось поднять лицо, чтобы смотреть на него. От нее пахло как-то иначе. Она была совсем чужая.
– Ты знаешь, для чего ты здесь? – прошептал он.
Она ответила резким гортанным голосом на своем наречии. Авель-Мардук усмехнулся – это было хеттское ругательство.
Он взял в кулак ее волосы и потянул вниз. Женщина запрокинула голову. Он склонился, поцеловал обнаженную шею, пульсирующую артерию под золотистой кожей, горло, где живет душа.
– Красивая, – сказал он и разжал пальцы.
Женщина молчала. Авель-Мардук помедлил, прислушиваясь к себе, к шуму в ушах, словно ему не хватает воздуха. Рванул на ней платье. Ткань с треском разошлась. Женщина вскрикнула и попыталась отступить на шаг, но он удержал ее. Он взял ее грудь в обе ладони, и ладони наполнились упругой тяжестью. Он сжимал и разжимал пальцы, руки его рвали платье, она рычала и пыталась дотянуться ногтями до его лица.
Принц швырнул ее на низкое ложе. Она упала тяжело, спиной, разметав по подушкам волосы. Он скинул с себя плащ и бросился к ней. Женщина была сильная, несколько раз ей удалось нанести ему ощутимые удары в грудь. Его это только распалило.
Они катались по ложу, принц старался избавиться от одежды. Одной рукой он удержал ее запястья, другую вложил между ног, заставив их раздвинуться. Когда он исступленно вошел в нее, она закричала, выгнулась под ним дугой, грудь ее оказалась прямо у его лица. Он бился яростно, причиняя себе боль, пока не достиг вершины.
Она потеряла сознание. Его рука скользнула к ножу. Он вынул кинжал. Она не почувствовала боли, когда на подушки брызнул алый фонтан. Принц поднялся, испачканный теплой кровью, дрожащий, бросил на ложе кинжал и сказал тихо:
– Тебе, Мардук.
Глава 11. СРАЖЕНИЕ
Перед рассветом раздались глухие барабанные удары. Потом все стихло. Лишь ветер выл в мохнатой фиолетовой выси. И вдруг тишина с треском лопнула. Лагерь поднимался. Через минуту все пришло в движение. И вот уже вавилонская армия, как гигантская змея, поползла в раздвижные ворота.
Принц привел с собой в земли хеттов двадцать тысяч лучников, столько же щитоносцев и копьеносцев, две тысячи боевых колесниц и конницу. Это были силы, способные усмирить народ, ведущий полукочевой образ жизни. Все годы Вавилон был лоялен к Хаттушашу. Вавилон, могучий лев, может мириться с беспорядками, закрывать глаза на бунты в отдельных областях, но мириться с неповиновением – никогда.
Земля дрожала от топота коней и пеших воинов, громыхали колесницы. Лучи восходящего красно-золотого солнца сверкали на узких колесных клинках. У подножия холма войско остановилось.
Стройными шеренгами стояла пехота во главе с командирами – лучники и щитоносцы, задачей которых было защитить в бою воинов от вражеских стрел. Строй пехотинцев был похож на панцирь черепахи – сплошь темные многоугольники щитов. Лес копий над головами.
Лошади, парами впряженные в колесницы, в богато украшенных чепраках, вскидывали головы, беспокойно кося круглыми глазами в кровавых прожилках. В легких двухколесных повозках стояли воин, правящий колесницей, лучник и щитоносец с большим тростниковым щитом из дельты Евфрата.
На склоне холма остановилась конница. Горцы с Кавказа, горбоносые, жилистые, гибкие, рисуясь, специально горячили коней. Кони храпели, поднимались на дыбы. Дикари с хохотом взлетали, подтянув колени, на чепраке с ремнем.
Авель-Мардук смотрел на свое войско. Он доверял им, всем этим людям, которые идут за ним. Сегодня они снова оправдают его доверие. Он был серьезен, но все же, неясная полуулыбка коснулась его губ.
В этой стране все было по-другому. Пустынные равнины, громадные территории, стаи птиц. Небо здесь было совсем прозрачным, очень красивым. Когда вечерний красный диск плавился над профилями курганов, принц думал о картине мира, где он – часть всего сущего, и он до слез, до спазмов в горле любил все это.
Но солнце неожиданно проваливалось под вогнутые края земли, и он снова становился чужаком. Повсюду кружили демоны лилиту – он чувствовал это и снова был готов к обороне.
Авель-Мардук остался доволен своим войском. Он слегка тронул коня, отделился от группы придворных и командиров. Сейчас он не хотел говорить ни о чем. Он был суеверен. Но его воины ждут. Им нужно сказать о победе так, словно она уже одержана. И теперь им остается, лишь делом укрепить слова принца. Он поднял руку. Тысячи глаз смотрели на него, на плюмаж его шлема, мохнатые кисти на подстилке под седлом его коня, они видели, как ветер относит в сторону плеть, висящую не запястье. Авель-Мардук обвел медленным взглядом все войско. Ленты стягов рвались на запад, и в мыслях принц падал на колени перед пантеоном героев.
– Воины великого Вавилона, красы царств, – прозвучал зычный голос в наступившей тишине. – Я призвал вас, мое войско, в третий мой поход, против Тарршана направил я свой путь. Под рукой Вавилона он был послушен, уста его источали добро, но в сердце своем он носил злые мысли, готовил мятеж.
Авель-Мардук на несколько мгновений замолчал, словно давая своим воинам время для более полного осмысления своих слов.
– Я разбил Тарршана на плоскогорьях Тауру-са, прогнал к берегам Галиса, хочу осадить его и воинов его в Хаттушаше, его городе, и закрыть им выходы. На поле сражения они пали без числа, но не хотят покорными предстать пред очи Вавилона; Нас ждет Галис, я поведу вас к его черным водам. Мардук, Иштар, Шамаш, Син, Эа, Ану, Энлиль, Нергал, Набу пойдут перед моим войском и разобьют моего противника – враждебного Навуходоносору хеттского царя и заберут его жизнь!
Воинственный клич вырвался из тысяч глоток, вверх взметнулись копья. Авель-Мардук кивнул и подал знак военачальникам. Войско стало быстро перестраиваться. Отряды шли, утаптывая землю, перемешивая молодую траву с песком, и там, где прошло войско, протянулась широкая дорога, безжизненная и голая, с пыльной вуалью на траве по обе стороны.
Солнце поднималось, ветер усилился. Облака, толпой пришедшие из-за гор, что виднелись далеко позади, побежали по выпуклому небу. От земли исходил томительный запах глины и слежавшейся пыли. Чувствовалась близость реки. Над гулом ветра поднимался еще какой-то гул. Его то относило порывами ветра, то бросало в лицо армии Авель-Мардука.
Река открылась внезапно, с тяжелой волной, изрезанными берегами. По отрядам прокатился вздох. Вдалеке показалось войско хеттов, но оно быстро приближалось. Через несколько минут вавилоняне остановились ввиду войска неприятеля.
Авель-Мардук смотрел на темную ленту – передовые шеренги хеттов. Сердце его билось ровно. Хетты издали победный клич; как рев буйволов он поднялся над равниной.
На плечо принца легла рука, – он повернул голову, – рука Идина. Шлем закрывал часть его лица, глаза смотрели спокойно и серьезно. Авель-Мардуку сейчас нужен был этот взгляд. Молодой Идин напоминал ему отца. Улыбка тронула губы принца.
– Не принято желать удачи перед сражением, – сказал он и стиснул руку Идина. – Береги себя. Насколько возможно.
– Ты тоже, – отозвался Идин.
Принц натянул поводья. Конь горячился, всхрапывал. Он развернул коня, пристально взглянул на своих военачальников. Это были надежные люди, закаленные в битвах, надежные, как земля.
– Мардук ведет наше войско, – проговорил он. – Пусть Тарршан содрогнется. Вавилону нужна ваша слава, воины!
Ему ответили дружными криками. Голоса согрели сердце. Конь волновался, порывался встать на дыбы. Принц повернулся к Идину и сказал одними губами:
– Пора.
Над войском кружил орел. Авель-Мардук услышал свой голос будто со стороны:
– Пора, мои воины. Боги с нами!
Под прикрытием щитов выдвинулись отряды лучников. В войске хеттов началось перестроение. С той и с другой стороны полетели стрелы. Лучники Авель-Мардука дали залп и укрылись за укрепленной цепью щитов.
Хетты ответили тучей стрел. Они с тупым стуком врезались в вавилонские щиты, чиркали по металлическим пластинам. Но основная масса просвистела над головами воинов, достигнув войска, неподвижно стоящего у подножия широкого покатого холма.
Сильный ветер сносил стрелы в сторону, но и тех, что достигали цели, было достаточно, чтобы нанести урон той и другой стороне.
Стрел становилось все больше. Теперь они сыпались без перерыва. Полилась кровь. Воины падали и, незащищенные, оставались недвижимы; дрожало синее оперение, застрявшее в плоти.
Внезапно смертоносный ливень иссяк. На несколько мгновений воцарилась тишина. Армии застыли. В утренней выси тоскливо выл ветер. Небо казалось грязным.
Шеренги вавилонских лучников разомкнулись, и в образовавшийся проход с грохотом вынеслись колесницы. Возницы правили в самую гущу хеттского войска, а лучники, отставив локти, выпускали стрелы. Узкие острые клинки, укрепленные на колесах, издавали странный протяжный звук, сливаясь в мерцающую окружность.
Колесницы штопором ввинчивались в неприятельские отряды, круша все на своем пути, рассекая человеческие тела, нанося противнику серьезный урон.
Пехотные шеренги вновь сомкнулись. Колесниц уже не было видно, – они растворились в море хеттского войска. Воины пошли, потом побежали с вскинутыми копьями, выбирая глазами противника для себя. Расстояние быстро сокращалось. Вавилон и мятежные хетты сошлись в ближнем бою.
Заложив руки за спину, Навуходоносор бродил по залу. Выход на террасу был открыт, теплый воздух наполнял просторный зал до цилиндрических сводов, куда иногда залетают ласточки. В суде он пришел в бешенство, и вот теперь, наедине' с собой, пытался усмирить свой гнев. Царь был мрачен, как грозовая туча.
В этом прекрасном зале с узорами на полу из разноцветных каменных плит, рельефами на стенах, большими скульптурами, привезенными из покоренной Ассирии, он казался разгневанным исполином.
Царь вышел на террасу. Мягкий день взглянул в его глаза, уже не столь зоркие, но по-прежнему красивые. Он стоял на середине террасы, не приближаясь к перилам, в дорогом платье, украшенном бахромой, и смотрел на любимый город. Вид Этеменанки, ровных улиц и кварталов города немного успокоил его. Он глубоко вздохнул.
Итак, заговор удалось раскрыть… Но это отнюдь не успокоило царя, а, наоборот, лишь укрепило его подозрения. Жрецы теперь сильны, как никогда. Отец Набопаласар был лоялен к ним и того же требовал от молодого наследника. Но теперь, по прошествии сорока лет, Навуходоносор понял, что это была ошибка, роковая для царства.
Жрецы играют заметную роль в управлении государством, изменяют течение событий, и в первую очередь потому, что в их руках находятся целые' состояния! Он сам попустительствовал тому, чтобы жрецы процветали и обогащались.
Навуходоносор закрыл глаза. Снова представилась ему судейская палата, большая коллегия, мужи, сидящие по обе стороны его трона. Банат-ина и его сын Нур-терик, знатные вельможи, заговорщики, стоят в центре зала. Он видит их глаза и не находит ответа. Глаза людей умеют лгать.
Его убедили, что люди эти нарушили обязательство служить опорой царской власти, хранить верность правящей династии, предоставили доказательства их преступлений. Навуходоносору этого было достаточно, чтобы принять решение.
Но когда поднялся секретарь и прочел обвинительный приговор, от царя не укрылась одна деталь. Удовлетворение на лице жреца Эсагилы и взгляд, брошенный в его сторону главным служителем храма Ану. Раскрытие заговора лишь развязывало руки жрецам. Они думают, что швырнули ему смертников, как кость голодному льву. И лев будет доволен!
Навуходоносор вернулся в зал. У резных дверей на циновке сидел молодой писец. Царь остановился перед ним, и юноша поднял глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27