Он умер достойно?
— Как настоящий мужчина, о великий Танджо. Не то что этот Галата.
— Не называй мне имена тех, кто принимал участие в жеребьевке. Я должен подумать. А что девушка? Где она?
— Она горюет. Айя говорит, что девушка беспрестанно повторяет, что жизнь теперь для нее ничто, и она хочет умереть.
Аттила насупился.
— Мне не нужна плачущая и скулящая жена. Может, завтра она придет в себя. Подождем.
Поднимаясь по ступенькам, Аттила споткнулся. Оперся о стену рукой.
— А может, это предупреждение богов? Может, я недостаточно хорошо служу им? Мудрый человек знает, что его обязанность — постоянно ублажать богов. Если он не будет выказывать им знаков внимания, они отвернутся от него.
Шум в обеденном зале разом стих. Когда Аттила поднялся на последнюю ступеньку, его встретила полная тишина. Ему, однако, не пришлось гадать, почему его воины разом онемели: Микка начал рассказывать одну из своих историй.
— Много сотен лет тому назад, когда Саргон был королем Вавилона и весь мир лежал у его ног, жил там бедный портной, маленькая мастерская которого находилась у городских ворот. У бедняги было трое сыновей и все они голодали, потому что отец по бедности не мог купить им достаточно еды. Когда пришел его смертный час, этот бедный человек, который проработал всю жизнь, получив так мало взамен, понял, что принадлежат ему только три вещи, которые он мог оставить сыновьям: игла, нитка и кусок воска. Вызвал он старшего сына и предложил ему выбрать…
Это надо прекратить, подумал Аттила. Незачем моим воинам слушать эти байки для женщин.
Когда занавески отдернулись и Аттила появился на возвышении, у лестницы, ведущей в обеденный зал, Микка оборвал свой рассказ на полуслове. Аттила вскинул в приветствии руку и воины тут же вскочили на ноги с криками: «О великий вождь, пусть боги направят твои стопы в Рим! О, Аттила, вечной тебе жизни!»
Аттила спустился на три ступеньки, вновь поднял руку, на этот раз призывая к тишине.
— Вы видели, как умерли сегодня два человека, отказавшихся выполнить мой приказ. Я помиловал остальных. И теперь, полагаю, в наших рядах не осталось ослушников. И когда мои армии двинутся на врага, я жду от вас абсолютного повиновения.
Сидящие за столиками возбужденно загудели. Светловолосые немцы с севера, ширококостные воины с востока соединили свои голоса, славящие вождя, объединившего всех варваров. Мечи взлетели в воздух, когда он спустился вниз и прошествовал к своему столу.
— Веди нас на Рим! — кричали воины. — На Рим! На Рим! На Рим! Наши мечи жаждут крови сынов Цезаря! Наши стрелы плачут по тиранам! Веди нас на тех, кто смеет звать нас варварами!
Аттила сел. Поднял обе руки, призывая воинов последовать его примеру. Они с готовностью повиновались, поскольку хотели и есть, и пить. Аттила удовлетворенно оглядел зал. Кровавый урок принес требуемый результат. В глазах воинов он видел лишь желание поскорее вступить в бой, готовность исполнить любой его приказ. Именно этого он и добивался. Мои люди, думал он, лучшие воины мира. Они сокрушат легионы и пройдут маршем по площадям Рима.
Многое в тот вечер ласкало его взгляд. Столы ломились от награбленных сокровищ и явств: драгоценные чаши, золотые и серебряные блюда, пряности Востока, деликатесы с севера. Круглые колонны были забраны богатыми шелками. Деревянные стены обеденного зала украшали боевые трофеи: гобелены, полированные серебряные зеркала, короны и скипетры поверженных королей, мечи полководцев, посмевших вывести войска против гуннов. Аттилу всегда охватывала гордость, когда он смотрел на плоды своих побед.
Стол и стул Аттилы не отличались от остальных, но стояли на небольшом возвышении. Садясь, он заметил, что рядом со столом поставлен второй стул. Настроение его разом упало: он сам приказал поставить стул для Сванхильды. Теперь он пустовал.
— Я должен помириться с ней, — твердо сказал себе Аттила. — Это будет нелегко, но мужества ей не занимать и у нее твердый характер. Утром я поговорю с ней.
Вкушению пищи в тот день должна была предшествовать особая церемония. Аттила кивнул Онегезию, делившему столик у возвышения с Миккой, почетным гостем. Онегезий встал.
— Линисентий! — громко крикнул он.
Один из восьми помилованных монархов поднялся из-за своего столика и подошел к ступенькам возвышения, на котором сидел Аттила. Владыка гуннов взял со стола простую деревянную чашу: он не признавал ни золота, ни серебра. Виночерпий наполнил ее добрым вином, доставленным из местности, называемой Токай. Аттила пригубил вино и виночерпий передал чашу коленопреклоненному Линисентию. Тот выпил вино и вскинул глаза на Аттилу.
— О могучий император, который вскорости будет править землей, водой и небом над нами! О любимец богов, тебя я благодарю за дарованную мне сегодня жизнь. Тебе я присягаю в верности, и готов по первому твоему слову вести моих людей в бой с общим врагом.
Все восемь помилованных по очереди вызывались к столику Аттилы и приносили клятву верности. То были гордые люди, многие годы правящие своими странами, но все они склонили голову перед варваром с Востока, заставившим их признать его право повелевать. Слишком наглядный получили они урок.
С окончанием церемонии настал тот миг, которого так ждали воины. Длинной чередой вошли в обеденный зал слуги с огромными блюдами жареного мяса. Говядина, баранина, утки и куры, дымящееся жаркое. Сидящие за столами, за исключением одного человека, не отрывали взгляда от мяса. Лишь Аттилу передергивало при мысли о том, сколько еды поглощается ежедневно за такими обедами. Сам он ел мало. Вот и теперь ограничился парой кусочков тушеной баранины. Деревянная чаша осталась пустой. Все чувствовали необычное настроение вождя, но это не помешало им набросится на еду. Громко переговариваясь, они отправляли в рот огромные куски мяса, руками разрывали куриц и уток, не забывая, однако, поглядывать на одинокую фигуру за столиком на возвышении. И когда Аттила поднял руку, в зале мгновенно воцарилась тишина.
Он отодвинул деревянную чашу, показывая тем самым, что время для еды и питья истекло. Стул, на котором сидел Микка, уже опустел, что вызвало у Аттилы волну негодования. Он презирает нас, подумал вождь. Потому и ушел столь быстро.
Взгляды присутствующих скрестились на нем. Аттила заставил себя забыть о неблаговидном поступке Микке. Медленно огляделся.
— Где еще вершить суд, как не в окружении моих славных воинов, — изрек он. — Все вы знаете, что Улдин Булгарский, сбежавший несколько месяцев тому назад к нашим врагам, схвачен и брошен в темницу. Я склонен разобраться с ним немедленно, — он глянул на Онегезия. — Пусть его приведут.
Из владений гуннов, захвативших огромную территорию между Черным морем и Рейном, бежали часто. Людям не нравилось правление варваров и они искали свободы за пределами их империи. Аттилу это задевало и он включал пункт о принудительном возвращении беглецов во все договоры с южными соседями. Тех, кого-таки возвращали, ждала мучительная казнь. Их распинали на площадях в лагерях гуннов или на перекрестках людных дорог. Наибольшую ненависть испытывал Аттила к Улдину Булгарскому, а потому его поимка расценивалась им как личный триумф.
Ожидая, пока приведут пленника, Аттила нетерпеливо ерзал на стуле. Наконец-то, думал он. Сейчас он предстанет передо мной, Улдин Гордый, Улдин Несравненный, Улдин Смутьян. Теперь мы посмотрим, как он поведет себя перед лицом смерти, принц беспорядка, доставивший нам столько хлопот.
Два охранника ввели мужчину со связанными за спиной руками, в длинной расшитой тунике и шароварах. Молодого, высокого, недюжинной силы. Его взгляд пренебрежительно обещал лыбящихся воинов и остановился на человеке, сидящем на возвышении.
— Улдин Булгарский, — Аттила выдержал паузу. — Ты нас презираешь. Называешь варварами.
Пленник ответил четко и громко.
— Да, о Аттила. Я о вас невысокого мнения. Я называл вас варварами во весь голос, чтобы мои слова услышали все.
— У тебя хватило наглости написать мне об этом. Правда, писал ты из Константинополя, в полной уверенности, что Византия будет тебе надежной защитой. Ты, похоже, не знал, какие у меня длинные руки. Теперь, наверное, ты сожалеешь, что отправил мне это письмо.
— Не сожалею, о Аттила.
— Ты хочешь сказать, что написал бы то же самое даже зная, что тебя поймают и привезут сюда?
— Совершенно верно.
— Похоже, — Аттила оглядел своих воинов, — этот гордый молодой человек ни во что не ставит свою жизнь, — он наклонился вперед, сверля взглядом непокорного пленника. — Ты умрешь утром, о Улдин Булгарский. Римляне, которых ты так превозносишь в сравнении с моим народом, придумали отличный способ избавляться от своих врагов и преступников. На рассвете тебя распнут на площади, той самой, где сегодня вечером два человека лишились голов. Я распоряжусь провести мои войска мимо креста. Пусть все увидят, какой конец ожидает предателей.
Пленник молчал. Вероятно, осознание того, что его ждет, на какое-то мгновение лишило его мужества. Когда же он заговорил, в голосе его не чувствовалось страха.
— Смерть на кресте — наказание для преступников. Я — король.
— В моих глазах ты преступник. Худший из преступников. Ты отказался повиноваться моим законам.
— Если на меня распространяются законы гуннов, — воскликнул Улдин, — тогда я требую, чтобы ты позволил мне сразиться за свою жизнь. Закон дает мне такое право. Я говорю про закон Сангари.
— Это справедливо, — раздался из зала чей-то голос. — Пусть он поборется за свою жизнь.
— Но он должен бороться с тем, кого мы выставим против него, — добавил второй голос, — вооруженным любым оружием, имея при себе лишь кинжал.
Идею встретили с восторгом. В воздух взлетели обглоданные кости, послышались требования тот час же устроить поединок. Кто-то выкрикнул имя соперника молодому королю, разом поддержанное остальными.
— Ивар! Вот кто нам нужен. Ивар Бритон! Пошлите за ним. Пусть он займется этим македонцем, что требует своего права умереть по закону Сангари.
Такой поворот событий не понравился Аттиле. Он бы предпочел, чтобы Улдин умер медленной смертью, и марширующие мимо солдаты увидели бы, как он корчится на кресте. Но он понимал, что не след идти против воли своих людей, особенно, когда речь шла о законе, пережившем столетия.
— Ивара Бритона здесь нет, — объявил Аттила. — Он сопровождает Всегда-одетого и, возможно, не вернется до завтрашнего дня. У него не будет времени для поединка с этим выскочкой, вспомнившего наш древний закон, — воины уже сгрудились вокруг Улдина, некоторые еще жевали, другие выкрикивали имена других кандидатов. — Кто готов сразиться с этим человеком по закону Сангари?
Добровольцев не нашлось. Собравшиеся всматривались короля булгар, отдавая себе отчет, что справиться с таким могучим и опытным воином, пусть и вооруженным одним кинжалом, будет непросто.
Улдин, испугавшись, что его лишат умереть в бою, по закону Сангари, оглядел толпу. Никто не решался выступить вперед.
— Так вы все меня боитесь? — голос Улдина сочился презрением. — Вы не решаетесь вступить со мной в бой, хотя вооружен я буду лишь детским ножичком? Где же ваша храбрость? Или гунны предпочитают нападать скопом, и им не хватает духа схватиться с противником один на один, как принято в цивилизованном мире?
Смуглые лица гуннов перекосило от негодования, но каждый, тем не менее, ждал, пока вперед выступит кто-то другой. Улдин был на голову выше любого, и его рука, сжимающая кинжал, могла нанести смертельный удар.
— Причина в том, что я высок и строен, а вы низкорослы и кривоноги? — Улдин намеренно оскорблял толпу, желая смерти в бою, а не кресте. — Вы боитесь, несмотря на все преимущества, что дает вам закон? Тогда предлагаю вам следующее. Я готов сразиться с двумя сразу, на тех же условиях. Двое из вас, вооруженные до зубов, и я один, с кинжалом. Смелее, о храбрые воины Востока! Или мое предложение недостаточно справедливо? Я прошу для себя слишком многого? Выберете двоих, развяжите мне руки, и сразимся на глазах у великого Аттилы.
Из двери, ведущей на кухню, появился чернокожий здоровяк, с белым колпаком на голове, с длинным металлическим прутом, служившим при приготовлении обеда вертелом, в руках. То был Черный Сайлес, главный повар. Остановился он позади пленника и выразительно помахал прутом, показывая, с какой радостью он опустил его на голову гордого короля булгар.
Аттиле же хотелось как можно скорее покончить с этой неприятной историей. Что станут говорить о храбрости гуннов, если поединок не состоится? Лучше дать Улдину умереть незамедлительно, до того как выясниться, что желающих сразиться с ним нет.
Аттила встретился взглядом с Черным Сайлесом, поднял указательный палец лежащей на столе руки. Черный Сайлес воспринял этот жест как команду. Взметнул прут к потолку и с размаху опустил его на голову молодого короля.
На мгновение высокий пленник так и остался стоять, хотя звук удара ясно указывал на то, что череп треснул. А затем бездыханное тело рухнуло на пол.
Вот тут воины пришли в движение, выхватив кинжалы, бросились к лежащему Улдину Булгарскому, у головы которого растекалась лужа крови. Каждый считал своим долгом воткнуть кинжал в несопротивляющуюся плоть. Как стая диких собак, терзали они тело. И вскоре то, что осталось на полу, уже мало напоминало человека.
Аттила дал знак слугам, торопливо выскочившим из кухни, где они раздували угли и поворачивали вертела.
— Убрать эту падаль, — приказал он. — Палачу будет поменьше работы. Не придется убивать этого непокорного пса.
Как уже говорилось, Микка Мидеский покинул обеденный зал в самом начале пиршества. И направился к одному из самых больших шатров, что разбитых на равнине за воротами. С такими размерами, высотой в пятнадцать футов и шириной в тридцать, он мог принадлежать только очень важной особе. Стены шатра были обиты толстым войлоком, отчего летом внутри сохранялась прохлада, а зимой — тепло. Купец откинул полог.
— Может, смиренный торговец войти в дом достопочтенного и влиятельного Беренда, сына Шама?
Ширококостный мужчина, сидящий за горой золы, накапливавшейся всю зиму, кивнул, но не встал: гунны предпочитали не пользоваться ногами.
— Входи, о почтенный Микка, — воскликнул он.
В шатре уже собрались гости, с полдюжины мужчин в круглых войлочных шапочках с красными кистями, спадающими на бровь. Женщины сидели у самой стены. Под потолком висели припасы: лук, сушеная рыба, мешки с мукой, копченое мясо. Увидев, кто пришел, женщины радостно заулыбались, предвкушая приятный вечер в компании прекрасного рассказчика. На их круглых, бронзовых лицах засверкали черные глаза.
Мужчина, сидевший справа от Беренда, поднялся, уступая почетное место последнему гостю. Микка уселся, скрестив ноги, и стал похож да большого журавля-альбиноса, по ошибке залетевшего в воронью стаю.
По тогдашним обычаям разговор начинался с того самого места, где он прервался появлением нового гостя, а тот какое-то время скромно молчал, вникая в суть беседы, Точно так же поступил Микка и в немалой степени изумился, поскольку обсуждали гости отнюдь не двойную казнь этого вечера. Их занимала другая, куда более важная проблема: какие меры необходимо предпринять, дабы сохранить Рим как центр мировой торговли после того, как город будет предан огню, а жители — мечу. Лишь один из гостей был как и Беренд гунном, низкорослый, с круглым, желтокожим лицом и глубоко заваленными глазами. Остальные принадлежали к разным народам, и у всех имелись веские причины покинуть родные края и присоединиться к Аттиле. Воинов среди них не было. Рядом с Берендом сидели ростовщики, купцы, торговцы, превыше всего ставящие собственную прибыль.
Они пытались найти способ сохранить те золотые потоки, что стекались в Рим со всех концов империи, и после того, как власть перешла бы в руки Аттилы.
От таких разговоров Микке стало не по себе, хотя внешне он ничем не выдал своих чувств. «Новых доказательств не требуется, — сказал он себе. — У них нет и тени сомнения, что армии Аттилы двинутся на Рим. Они так уверены в себе, что ничего не скрывают от меня, римского гражданина». Вспомнив гигантские военные лагеря, что он видел на равнинах, Микка подумал, а сможет ли Аэций собрать войско, которое выдержит чудовищный напор гуннов. По мнению подавляющего большинства римлян, Микка и себя относил к их числу, Аэций был энергичным лидером, опытным военноначальником, но ему недоставало таланта великих полководцев прошлого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
— Как настоящий мужчина, о великий Танджо. Не то что этот Галата.
— Не называй мне имена тех, кто принимал участие в жеребьевке. Я должен подумать. А что девушка? Где она?
— Она горюет. Айя говорит, что девушка беспрестанно повторяет, что жизнь теперь для нее ничто, и она хочет умереть.
Аттила насупился.
— Мне не нужна плачущая и скулящая жена. Может, завтра она придет в себя. Подождем.
Поднимаясь по ступенькам, Аттила споткнулся. Оперся о стену рукой.
— А может, это предупреждение богов? Может, я недостаточно хорошо служу им? Мудрый человек знает, что его обязанность — постоянно ублажать богов. Если он не будет выказывать им знаков внимания, они отвернутся от него.
Шум в обеденном зале разом стих. Когда Аттила поднялся на последнюю ступеньку, его встретила полная тишина. Ему, однако, не пришлось гадать, почему его воины разом онемели: Микка начал рассказывать одну из своих историй.
— Много сотен лет тому назад, когда Саргон был королем Вавилона и весь мир лежал у его ног, жил там бедный портной, маленькая мастерская которого находилась у городских ворот. У бедняги было трое сыновей и все они голодали, потому что отец по бедности не мог купить им достаточно еды. Когда пришел его смертный час, этот бедный человек, который проработал всю жизнь, получив так мало взамен, понял, что принадлежат ему только три вещи, которые он мог оставить сыновьям: игла, нитка и кусок воска. Вызвал он старшего сына и предложил ему выбрать…
Это надо прекратить, подумал Аттила. Незачем моим воинам слушать эти байки для женщин.
Когда занавески отдернулись и Аттила появился на возвышении, у лестницы, ведущей в обеденный зал, Микка оборвал свой рассказ на полуслове. Аттила вскинул в приветствии руку и воины тут же вскочили на ноги с криками: «О великий вождь, пусть боги направят твои стопы в Рим! О, Аттила, вечной тебе жизни!»
Аттила спустился на три ступеньки, вновь поднял руку, на этот раз призывая к тишине.
— Вы видели, как умерли сегодня два человека, отказавшихся выполнить мой приказ. Я помиловал остальных. И теперь, полагаю, в наших рядах не осталось ослушников. И когда мои армии двинутся на врага, я жду от вас абсолютного повиновения.
Сидящие за столиками возбужденно загудели. Светловолосые немцы с севера, ширококостные воины с востока соединили свои голоса, славящие вождя, объединившего всех варваров. Мечи взлетели в воздух, когда он спустился вниз и прошествовал к своему столу.
— Веди нас на Рим! — кричали воины. — На Рим! На Рим! На Рим! Наши мечи жаждут крови сынов Цезаря! Наши стрелы плачут по тиранам! Веди нас на тех, кто смеет звать нас варварами!
Аттила сел. Поднял обе руки, призывая воинов последовать его примеру. Они с готовностью повиновались, поскольку хотели и есть, и пить. Аттила удовлетворенно оглядел зал. Кровавый урок принес требуемый результат. В глазах воинов он видел лишь желание поскорее вступить в бой, готовность исполнить любой его приказ. Именно этого он и добивался. Мои люди, думал он, лучшие воины мира. Они сокрушат легионы и пройдут маршем по площадям Рима.
Многое в тот вечер ласкало его взгляд. Столы ломились от награбленных сокровищ и явств: драгоценные чаши, золотые и серебряные блюда, пряности Востока, деликатесы с севера. Круглые колонны были забраны богатыми шелками. Деревянные стены обеденного зала украшали боевые трофеи: гобелены, полированные серебряные зеркала, короны и скипетры поверженных королей, мечи полководцев, посмевших вывести войска против гуннов. Аттилу всегда охватывала гордость, когда он смотрел на плоды своих побед.
Стол и стул Аттилы не отличались от остальных, но стояли на небольшом возвышении. Садясь, он заметил, что рядом со столом поставлен второй стул. Настроение его разом упало: он сам приказал поставить стул для Сванхильды. Теперь он пустовал.
— Я должен помириться с ней, — твердо сказал себе Аттила. — Это будет нелегко, но мужества ей не занимать и у нее твердый характер. Утром я поговорю с ней.
Вкушению пищи в тот день должна была предшествовать особая церемония. Аттила кивнул Онегезию, делившему столик у возвышения с Миккой, почетным гостем. Онегезий встал.
— Линисентий! — громко крикнул он.
Один из восьми помилованных монархов поднялся из-за своего столика и подошел к ступенькам возвышения, на котором сидел Аттила. Владыка гуннов взял со стола простую деревянную чашу: он не признавал ни золота, ни серебра. Виночерпий наполнил ее добрым вином, доставленным из местности, называемой Токай. Аттила пригубил вино и виночерпий передал чашу коленопреклоненному Линисентию. Тот выпил вино и вскинул глаза на Аттилу.
— О могучий император, который вскорости будет править землей, водой и небом над нами! О любимец богов, тебя я благодарю за дарованную мне сегодня жизнь. Тебе я присягаю в верности, и готов по первому твоему слову вести моих людей в бой с общим врагом.
Все восемь помилованных по очереди вызывались к столику Аттилы и приносили клятву верности. То были гордые люди, многие годы правящие своими странами, но все они склонили голову перед варваром с Востока, заставившим их признать его право повелевать. Слишком наглядный получили они урок.
С окончанием церемонии настал тот миг, которого так ждали воины. Длинной чередой вошли в обеденный зал слуги с огромными блюдами жареного мяса. Говядина, баранина, утки и куры, дымящееся жаркое. Сидящие за столами, за исключением одного человека, не отрывали взгляда от мяса. Лишь Аттилу передергивало при мысли о том, сколько еды поглощается ежедневно за такими обедами. Сам он ел мало. Вот и теперь ограничился парой кусочков тушеной баранины. Деревянная чаша осталась пустой. Все чувствовали необычное настроение вождя, но это не помешало им набросится на еду. Громко переговариваясь, они отправляли в рот огромные куски мяса, руками разрывали куриц и уток, не забывая, однако, поглядывать на одинокую фигуру за столиком на возвышении. И когда Аттила поднял руку, в зале мгновенно воцарилась тишина.
Он отодвинул деревянную чашу, показывая тем самым, что время для еды и питья истекло. Стул, на котором сидел Микка, уже опустел, что вызвало у Аттилы волну негодования. Он презирает нас, подумал вождь. Потому и ушел столь быстро.
Взгляды присутствующих скрестились на нем. Аттила заставил себя забыть о неблаговидном поступке Микке. Медленно огляделся.
— Где еще вершить суд, как не в окружении моих славных воинов, — изрек он. — Все вы знаете, что Улдин Булгарский, сбежавший несколько месяцев тому назад к нашим врагам, схвачен и брошен в темницу. Я склонен разобраться с ним немедленно, — он глянул на Онегезия. — Пусть его приведут.
Из владений гуннов, захвативших огромную территорию между Черным морем и Рейном, бежали часто. Людям не нравилось правление варваров и они искали свободы за пределами их империи. Аттилу это задевало и он включал пункт о принудительном возвращении беглецов во все договоры с южными соседями. Тех, кого-таки возвращали, ждала мучительная казнь. Их распинали на площадях в лагерях гуннов или на перекрестках людных дорог. Наибольшую ненависть испытывал Аттила к Улдину Булгарскому, а потому его поимка расценивалась им как личный триумф.
Ожидая, пока приведут пленника, Аттила нетерпеливо ерзал на стуле. Наконец-то, думал он. Сейчас он предстанет передо мной, Улдин Гордый, Улдин Несравненный, Улдин Смутьян. Теперь мы посмотрим, как он поведет себя перед лицом смерти, принц беспорядка, доставивший нам столько хлопот.
Два охранника ввели мужчину со связанными за спиной руками, в длинной расшитой тунике и шароварах. Молодого, высокого, недюжинной силы. Его взгляд пренебрежительно обещал лыбящихся воинов и остановился на человеке, сидящем на возвышении.
— Улдин Булгарский, — Аттила выдержал паузу. — Ты нас презираешь. Называешь варварами.
Пленник ответил четко и громко.
— Да, о Аттила. Я о вас невысокого мнения. Я называл вас варварами во весь голос, чтобы мои слова услышали все.
— У тебя хватило наглости написать мне об этом. Правда, писал ты из Константинополя, в полной уверенности, что Византия будет тебе надежной защитой. Ты, похоже, не знал, какие у меня длинные руки. Теперь, наверное, ты сожалеешь, что отправил мне это письмо.
— Не сожалею, о Аттила.
— Ты хочешь сказать, что написал бы то же самое даже зная, что тебя поймают и привезут сюда?
— Совершенно верно.
— Похоже, — Аттила оглядел своих воинов, — этот гордый молодой человек ни во что не ставит свою жизнь, — он наклонился вперед, сверля взглядом непокорного пленника. — Ты умрешь утром, о Улдин Булгарский. Римляне, которых ты так превозносишь в сравнении с моим народом, придумали отличный способ избавляться от своих врагов и преступников. На рассвете тебя распнут на площади, той самой, где сегодня вечером два человека лишились голов. Я распоряжусь провести мои войска мимо креста. Пусть все увидят, какой конец ожидает предателей.
Пленник молчал. Вероятно, осознание того, что его ждет, на какое-то мгновение лишило его мужества. Когда же он заговорил, в голосе его не чувствовалось страха.
— Смерть на кресте — наказание для преступников. Я — король.
— В моих глазах ты преступник. Худший из преступников. Ты отказался повиноваться моим законам.
— Если на меня распространяются законы гуннов, — воскликнул Улдин, — тогда я требую, чтобы ты позволил мне сразиться за свою жизнь. Закон дает мне такое право. Я говорю про закон Сангари.
— Это справедливо, — раздался из зала чей-то голос. — Пусть он поборется за свою жизнь.
— Но он должен бороться с тем, кого мы выставим против него, — добавил второй голос, — вооруженным любым оружием, имея при себе лишь кинжал.
Идею встретили с восторгом. В воздух взлетели обглоданные кости, послышались требования тот час же устроить поединок. Кто-то выкрикнул имя соперника молодому королю, разом поддержанное остальными.
— Ивар! Вот кто нам нужен. Ивар Бритон! Пошлите за ним. Пусть он займется этим македонцем, что требует своего права умереть по закону Сангари.
Такой поворот событий не понравился Аттиле. Он бы предпочел, чтобы Улдин умер медленной смертью, и марширующие мимо солдаты увидели бы, как он корчится на кресте. Но он понимал, что не след идти против воли своих людей, особенно, когда речь шла о законе, пережившем столетия.
— Ивара Бритона здесь нет, — объявил Аттила. — Он сопровождает Всегда-одетого и, возможно, не вернется до завтрашнего дня. У него не будет времени для поединка с этим выскочкой, вспомнившего наш древний закон, — воины уже сгрудились вокруг Улдина, некоторые еще жевали, другие выкрикивали имена других кандидатов. — Кто готов сразиться с этим человеком по закону Сангари?
Добровольцев не нашлось. Собравшиеся всматривались короля булгар, отдавая себе отчет, что справиться с таким могучим и опытным воином, пусть и вооруженным одним кинжалом, будет непросто.
Улдин, испугавшись, что его лишат умереть в бою, по закону Сангари, оглядел толпу. Никто не решался выступить вперед.
— Так вы все меня боитесь? — голос Улдина сочился презрением. — Вы не решаетесь вступить со мной в бой, хотя вооружен я буду лишь детским ножичком? Где же ваша храбрость? Или гунны предпочитают нападать скопом, и им не хватает духа схватиться с противником один на один, как принято в цивилизованном мире?
Смуглые лица гуннов перекосило от негодования, но каждый, тем не менее, ждал, пока вперед выступит кто-то другой. Улдин был на голову выше любого, и его рука, сжимающая кинжал, могла нанести смертельный удар.
— Причина в том, что я высок и строен, а вы низкорослы и кривоноги? — Улдин намеренно оскорблял толпу, желая смерти в бою, а не кресте. — Вы боитесь, несмотря на все преимущества, что дает вам закон? Тогда предлагаю вам следующее. Я готов сразиться с двумя сразу, на тех же условиях. Двое из вас, вооруженные до зубов, и я один, с кинжалом. Смелее, о храбрые воины Востока! Или мое предложение недостаточно справедливо? Я прошу для себя слишком многого? Выберете двоих, развяжите мне руки, и сразимся на глазах у великого Аттилы.
Из двери, ведущей на кухню, появился чернокожий здоровяк, с белым колпаком на голове, с длинным металлическим прутом, служившим при приготовлении обеда вертелом, в руках. То был Черный Сайлес, главный повар. Остановился он позади пленника и выразительно помахал прутом, показывая, с какой радостью он опустил его на голову гордого короля булгар.
Аттиле же хотелось как можно скорее покончить с этой неприятной историей. Что станут говорить о храбрости гуннов, если поединок не состоится? Лучше дать Улдину умереть незамедлительно, до того как выясниться, что желающих сразиться с ним нет.
Аттила встретился взглядом с Черным Сайлесом, поднял указательный палец лежащей на столе руки. Черный Сайлес воспринял этот жест как команду. Взметнул прут к потолку и с размаху опустил его на голову молодого короля.
На мгновение высокий пленник так и остался стоять, хотя звук удара ясно указывал на то, что череп треснул. А затем бездыханное тело рухнуло на пол.
Вот тут воины пришли в движение, выхватив кинжалы, бросились к лежащему Улдину Булгарскому, у головы которого растекалась лужа крови. Каждый считал своим долгом воткнуть кинжал в несопротивляющуюся плоть. Как стая диких собак, терзали они тело. И вскоре то, что осталось на полу, уже мало напоминало человека.
Аттила дал знак слугам, торопливо выскочившим из кухни, где они раздували угли и поворачивали вертела.
— Убрать эту падаль, — приказал он. — Палачу будет поменьше работы. Не придется убивать этого непокорного пса.
Как уже говорилось, Микка Мидеский покинул обеденный зал в самом начале пиршества. И направился к одному из самых больших шатров, что разбитых на равнине за воротами. С такими размерами, высотой в пятнадцать футов и шириной в тридцать, он мог принадлежать только очень важной особе. Стены шатра были обиты толстым войлоком, отчего летом внутри сохранялась прохлада, а зимой — тепло. Купец откинул полог.
— Может, смиренный торговец войти в дом достопочтенного и влиятельного Беренда, сына Шама?
Ширококостный мужчина, сидящий за горой золы, накапливавшейся всю зиму, кивнул, но не встал: гунны предпочитали не пользоваться ногами.
— Входи, о почтенный Микка, — воскликнул он.
В шатре уже собрались гости, с полдюжины мужчин в круглых войлочных шапочках с красными кистями, спадающими на бровь. Женщины сидели у самой стены. Под потолком висели припасы: лук, сушеная рыба, мешки с мукой, копченое мясо. Увидев, кто пришел, женщины радостно заулыбались, предвкушая приятный вечер в компании прекрасного рассказчика. На их круглых, бронзовых лицах засверкали черные глаза.
Мужчина, сидевший справа от Беренда, поднялся, уступая почетное место последнему гостю. Микка уселся, скрестив ноги, и стал похож да большого журавля-альбиноса, по ошибке залетевшего в воронью стаю.
По тогдашним обычаям разговор начинался с того самого места, где он прервался появлением нового гостя, а тот какое-то время скромно молчал, вникая в суть беседы, Точно так же поступил Микка и в немалой степени изумился, поскольку обсуждали гости отнюдь не двойную казнь этого вечера. Их занимала другая, куда более важная проблема: какие меры необходимо предпринять, дабы сохранить Рим как центр мировой торговли после того, как город будет предан огню, а жители — мечу. Лишь один из гостей был как и Беренд гунном, низкорослый, с круглым, желтокожим лицом и глубоко заваленными глазами. Остальные принадлежали к разным народам, и у всех имелись веские причины покинуть родные края и присоединиться к Аттиле. Воинов среди них не было. Рядом с Берендом сидели ростовщики, купцы, торговцы, превыше всего ставящие собственную прибыль.
Они пытались найти способ сохранить те золотые потоки, что стекались в Рим со всех концов империи, и после того, как власть перешла бы в руки Аттилы.
От таких разговоров Микке стало не по себе, хотя внешне он ничем не выдал своих чувств. «Новых доказательств не требуется, — сказал он себе. — У них нет и тени сомнения, что армии Аттилы двинутся на Рим. Они так уверены в себе, что ничего не скрывают от меня, римского гражданина». Вспомнив гигантские военные лагеря, что он видел на равнинах, Микка подумал, а сможет ли Аэций собрать войско, которое выдержит чудовищный напор гуннов. По мнению подавляющего большинства римлян, Микка и себя относил к их числу, Аэций был энергичным лидером, опытным военноначальником, но ему недоставало таланта великих полководцев прошлого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45