А это…
– Это! – со злостью передразнил Чико. – Они спрятали своих женщин! Они нас до сих пор боятся, Крис! Боятся тебя, меня, Винна, всех нас. Эти тупые трусливые крестьяне наговорили своим женщинам, что мы их изнасилуем!
– Это они после солдат стали такими умными, – заметил О'Райли.
Крестьяне смущенно счищали комья глины со своих лопат и ничего не говорили.
– Не помню, чтобы мы давали повод для таких опасений, – сухо сказал Крис.
– А что же ты так мало захватил? Привез бы еще парочку, – потирая руки, облизнулся Винн.
– Да я бы с удовольствием, только она, – Чико подтолкнул локтем стоявшую рядом с ним девушку, – отказывается говорить, где остальные. И правильно! Вот доберется до них Кальвера, наступят у них веселые деньки.
– Ладно, Чико, приведи сюда остальных, – приказал Крис. – Объясни им, кто мы такие и зачем пришли сюда. Объясни, как ты это умеешь. А Луисита покажет тебе дорогу. Ты покажешь, Луисита?
Девушка кивнула, не поднимая глаз.
– Ну что, поехали, недотрога, – сказал Чико и молодецки взлетел в седло.
Луисита, понурив голову, повернулась к лошади и неловко взялась за край седла.
– Ну почему я не пошел в лес к роднику вместо тебя, Чико? – сокрушенно спросил Винн, подсаживая девушку за спину Малышу. – И как только ты ее выследил?
– А я и не выслеживал, больно мне надо выслеживать таких кусачих! – пренебрежительно отозвался Чико. – Если б она не побежала, как сумасшедшая, я бы и не погнался за ней.
– А знаешь, Малыш, – Винн говорил, не отпуская стремени, – так воюют апачи. Они делают вид, что в панике отступают, и белые пускаются в погоню. А в результате у апачей пополняется коллекция скальпов. Так что осторожнее с ней, Малыш, осторожнее… Береги скальп.
Чалый мерин недовольно переступил задними ногами и подергал крупом. Он не привык, чтобы хозяин возил за спиной девушек. А может быть, и считал, что рановато Малышу брать таких пассажирок. Но Чико похлопал его по шее, и мерин резво понес седоков к лесу.
Как не странно, но случайная встреча Чико и Луиситы благотворно повлияла на сближение команды Криса с местным населением. Народ должен был наконец понять, что ему не стоит опасаться собственных защитников. Из леса в деревню потянулась вереница женщин и коз.
К концу дня большая часть работы была закончена. С приходом стремительных мексиканских сумерек гости переместились в дом Сотеро. Окончание строительства баррикад и возвращение женской части населения решено было отметить, как выразился Гарри, «торжественным ужином». Торжественность выражалась в том, что вместо вяленого мяса и сухарей, которыми до сих пор питались гости, хозяйки, вернувшиеся к очагам, принялись угощать их лучшими блюдами мексиканской кухни.
На углях очага томились глиняные горшки, источая соблазнительные запахи. Рядом с очагом на каменном столике жена Сотеро раскатывала каменной скалкой шарики кукурузного теста. Другая женщина бросала получившиеся плоские кругляши на раскаленную сковороду, переворачивала, а потом складывала в стопку. Не давая им остыть, ковбои хватали лепешки и обмакивали в миску с соусом. Пышущее жаром тесто смешивалось со жгучей пастой, и, проглотив эту огненную смесь, каждый тянулся к стаканчику с пульке, чтобы легкой пеной загасить пожар в желудке. Это была легкая закуска, предлагаемая для возбуждения аппетита.
Отвыкшие от женского внимания, ковбои, в основном Винн, с интересом следили за порхающими вокруг большого деревянного стола пышногрудыми мексиканками, которые с каменными лицами накладывали им еду. Винн попытался растопить лед между мужчинами и женщинами, и у него это неплохо получалось: пара вполне пристойных, хотя и не без пикантности, шуточек долетела до очаровательных ушек с яркими сережками. Красавицы отвечали Винну ослепительно белыми улыбками и посылали в его сторону благосклонные для первого знакомства взгляды.
Чико не без удовольствия заметил среди женщин свою недавнюю пленницу, Луиситу. Неся в руках миску, полную дымящихся бобов, она приближалась к нему. Малыш подставил свою тарелку и с удивлением наблюдал, как туда одна за другой шлепнулись три большие ложки бобов. От такой порции даже великан О'Райли получил бы несварение желудка, не говоря уже о Чико, который был чуть ли не на половину меньше ирландца. Малыш так и не понял, было ли это выражение особой признательности или, наоборот, продолжение утренней дискуссии другими средствами. Винну, сидевшему по соседству с ним, Луисита положила всего четверть ложки.
– Огромное спасибо, сеньорита, за столь вкусный и удивительно сытный ужин, – отпустил ей вслед Винн.
Он уже примерился, как бы поменяться порциями с Чико, но тут к нему подплыла аппетитная сеньора, и его тарелка наполнилась не менее аппетитной горкой риса. Сеньора успела улыбнуться Винну в ответ на его восхищенный взгляд, после чего, качнув бедрами и нацепив на лицо прежнюю каменную маску, пошла к равнодушно ждавшему своей очереди Брику.
Тарелка Брика сверкала девственной чистотой, словно ее не касалась сегодня ни единая крошка еды. Сеньора виновато поцокала языком и наложила Брику египетскую пирамиду риса. Затем повернулась к подносу, где стояли чашки с соусом, и выбрала соус погуще да поострее. А когда хотела полить этим соусом рис на тарелке Брика, ее брови изумленно выгнулись, а рука застыла, как у жены Лота: соус медленно и тягуче капал на пустую, девственно чистую тарелку.
Праздник мексиканской кухни был несколько омрачен, когда в комнату ввалился О'Райли. Его лицо было как всегда угрюмым и не сулило едокам ничего хорошего. Взглядом, полным благородного негодования, он обвел комнату, в которой воцарилась гробовая тишина. Подождав, пока Гарри дожует и со стоном наслаждения проглотит рис, он вышел на середину комнаты, сложил руки на груди и сурово произнес:
– Что? Вкусно?
– Да. А что случилось? – заранее признавая себя виновным, ответил за всех Ли.
Гарри, целиком поглощенный процессом собирания риса, кусочков мяса, соуса и резаной травы на одной ложке, был единственным, кто не заметил обличительного взгляда ирландца.
– Цыпленок и бобы под острым соусом с рисом, очень недурно, – бодро ответил он и, наконец, отправил ложку в рот, при этом глаза его закрылись от удовольствия. – М-м-м… Присоединяйся, дружище.
О'Райли оглядел сидящих за столом с высоты своего роста и упер руки в бока. Все молчали, отставив еду. Видимо, Гарри закрыл глаза не слишком плотно, потому что он перестал жевать и встревоженно повернулся к ирландцу.
– Кстати, из чего они тут делают вот это пюре? – спросил он уже без былого энтузиазма.
– Это? – ирландец поднес чашку к лицу, понюхал. – Это паста из авокадо.
– Я так и думал! – обрадовался Гарри. – Очень, очень недурно.
– А вам известно, чем питаются местные жители с тех пор, как мы сюда приехали? – сухо поинтересовался О'Райли. – Они едят лепешки из кукурузной муки с горсткой вареной фасоли. И все. Очень недурно, да?
– Погоди, погоди, – Гарри протестующе замотал головой, торопливо дожевывая. – Во-первых, я обожаю эти их лепешки, тортильи с начинкой. Дайте мне десяток таких лепешек, и я буду сыт весь день. Во-вторых, что плохого в том, что для гостей они приготовили праздничное угощение? Если бы они всей деревней приехали ко мне в гости, я бы тоже не пожалел последнего цыпленка. И в-третьих, я предлагаю разделить этот торжественный ужин с местной детворой. Пусть и для них будет праздник.
Винн восхищенно аплодировал, Чико подбросил вверх шляпу, и даже Брик улыбнулся. Собрав со стола, они расположились во дворе и принялись раздавать пищу набежавшей детворе. Винн, правда, и из этой ситуации постарался извлечь пользу. Накладывая «рис по-испански» очередному мальчугану, он не забывал спросить, а нет ли у того, случайно, старшей сестры?..
ВИНСЕНТ КРОКЕТ, ЧЕЛОВЕК ПОВЕЛИТЕЛЬ КОЛЬТА
Я знаю только два способа стрельбы: как стреляют белые люди и как стреляют красные люди. И я могу научить вас обоим способам. Все зависит от того, чего вы хотите в тот момент, когда тянетесь к револьверу.
Белые люди стреляют, чтобы спастись. Красные стреляют, чтобы убить.
Отец рассказывал мне, как он подползал к цепям янки во время боя на расстояние не больше сотни Футов, и они палили в его сторону из всех своих мушкетов Мушкет – американское обозначение армейской винтовки.
, да так, что стоял непрерывный гул, и лес за его спиной стонал и трещал от их пуль. А отец, лежа за кустом, спокойно валил одного офицера за другим. Секрет прост – они не видели его. Они стреляли, чтобы отпугнуть врагов. А он не считал их врагами. Он просто поражал не очень подвижные мишени.
Поэтому белым людям нужно много патронов. Ящики патронов. Вагоны, эшелоны патронов. А еще им нужно много пушек и снарядов, потому что пушки стреляют дальше и громче и должны лучше отпугивать врагов. И поэтому белые люди строят заводы, на которых они могут сделать еще больше патронов и снарядов, чтобы уж наверняка запутать всех своих врагов
Правда, пожив в больших городах (а я бывал и в Мемфисе, и в Денвере, не говоря уже о Новом Орлеане), я начал сомневаться в том, что стиль стрельбы белого человека основан только на страхе. Я даже стал подумывать, а не торговцы ли патронами придумали такой стиль? Он плох в военном отношении, но так выгоден в торговом! Я мог бы, наверно, докопаться до истины, если бы остался служить в кавалерии юнионистов.
Но Бог рассудил иначе, и я занялся изучением индейского стиля стрельбы. Так вот, индейцы – люди чрезвычайно экономные. У них в лесах нет ни оружейных заводов Спрингфилда, ни пороховых фабрик Питтсбурга. Поэтому они научились стрелять без промаха.
Когда я прочитал эту вводную часть своей лекции Рохасу и его землякам, они восприняли ее всем сердцем. Ничто так не греет крестьянскую душу, как возможность хоть на чем-нибудь сэкономить.
И уж конечно, они просто сияли от счастья, когда выяснилось, что на первых занятиях в их револьверах не будет патронов.
Они сидели за укрытием, поднимали револьверы, взводили курки, наводили стволы на цели и давили на спуск. Опускали револьверы, поднимали револьверы… и так далее – до тех пор, пока уже не оставалось сил, чтобы просто поднять револьверы.
Если бы у меня был лишний ящик патронов, я бы иначе построил занятия. Потому что на самом-то деле с моими гвардейцами нужно было отрабатывать не хват револьвера и не быстроту прицеливания. Нужно было научить их преодолевать свой естественный страх перед громким выстрелом.
Они боялись собственных жен только потому, что те умели вовремя и громко прикрикнуть на них. Мои ученики могли все делать правильно – наводить ствол в направлении противника, прицеливаться, не закрывая второй глаз. Могли даже плавно давить на спуск. Но я знал, что в самую последнюю секунду внутри каждого начинающего стрелка вдруг вспыхивает мысль: "Ох, сейчас и бабахнет… " И все. Тело деревенеет, плечи подтягиваются к ушам, руки-крюки, глаза не зажмурены, но все равно ничего не видят. И пуля уходит, куда захочет, а вовсе не в точку прицеливания. Отучить от такого страха можно только долгой и шумной практикой.
Но не было у меня лишнего ящика патронов, и я готовил стрелков к их единственному выстрелу, надеясь, что не все они попадают в обморок и кто-то сможет выстрелить еще хотя бы раз.
– А зачем мы каждый раз взводим курок? – наконец-то спросил догадливый Мигель. – Ведь если нажать посильнее на спуск, курок и сам оттянется, а потом щелкнет!
– Щелкнет-то он щелкнет, – согласился я. – Но пуля твоя улетит неизвестно куда. Потому что когда ты давишь на спуск с силой, твоя кисть шевелится, ствол дергается и пользы от такого выстрела примерно столько же, сколько от старого ведра, если по нему ударить палкой.
– Да какая вообще от нас польза, – уныло сказал сосед Мигеля. – Только разозлим Кальверу своей стрельбой.
– А больше от вас ничего и не требуется, – уверенно и твердо сказал я. – Ваша задача – как следует разозлить его, чтобы у него дыхание сперло от злости. Тот, кто злится, не может выиграть в перестрелке.
– Как же так, сеньор Винн? – спросил Мигель. – Вы столько раз стреляли в людей. Неужели вы никогда на них не злились?
– Только в юности, – сказал я. – От злости в глазах темнеет, трудно прицеливаться. И вы, когда будете стрелять, думайте только о том, что надо плавно давить на спуск. А вовсе не о том, какие плохие люди эти бандиты или что-нибудь еще.
Я вовремя остановился. Потому что с языка уже была готова сорваться фраза: «Не думайте о том, что будет, если вы промахнетесь».
Если мы промахнемся, ничего хорошего не будет.
Чем больше я вникал в ситуацию, тем меньше она мне нравилась. Из рассказов крестьян постепенно выяснилось, что у этого Кальверы под ружьем никак не меньше сорока, а то и пятидесяти стрелков. Именно стрелков. Они все вооружены, причем не луком и стрелами. И патронов у них хватает.
Бандиты, в отличие от моих учеников, имели возможность и время пройти долгую и шумную практику. Они давно уже не пугаются грохота собственных выстрелов. Есть звуки и пострашнее, например, вкрадчивый шелест чужих пуль. Но и он не заставит их в панике забиться в укрытие. Каждый из людей Кальверы превосходит всех наших учеников, вместе взятых. Мирный крестьянин даже с оружием в руках остается мирным крестьянином, который с малолетства привык покоряться бандиту. Наивно надеяться, что несколько занятий на огневом рубеже способны переломить привычку, привитую людям годами покорного рабства.
Значит, нам остается рассчитывать только на себя. А наш план, придуманный Крисом, все-таки был основан на блефе. Ничего не имею против блефа за покерным столом, но только в том случае, когда не рискуешь проиграть последнее, что у тебя осталось.
И это еще вопрос – играют ли бандиты в покер? Попадутся ли они на наши уловки? Если дело дойдет до открытого боя, они нас запросто перебьют. Конечно, им придется попотеть, потрудиться и побегать. При этом, я вам обещаю, их потери составят процентов сорок-пятьдесят. Возможно, после этого Кальвера постарается навсегда забыть дорогу к этой ужасной деревне. Мало утешает и то, что над нашими могилами несколько дней будут грустить пышногрудые красавицы.
Я не люблю, когда пышногрудые красавицы грустят. Не для того пришел на этот свет Винсент Крокет, чтобы они грустили. Поэтому открытого, честного и благородного боя с противником не будет.
Если бы Крис предложил мне разработать свой план военных действий, я бы раскрасил лицо сажей, мелом и куриной кровью, воткнул бы за ухо орлиное перо и начертил бы свой план на изнанке шкуры енота: победить заведомо превосходящего противника можно только одним оружием – хитростью. Сойдет и коварство. Не помешает и вероломство. Попадется под руку подлость – прихватим и подлость.
Я бы отодвинул подальше Библию, ушел бы поглубже в лес и на глухой поляне разжег бы костер внутри круга, выложенного костями. Три ночи и три дня горел бы этот костер. Три дня и три ночи я бы кружил вокруг него, распевая песни и притоптывая в танце, прокалывая наконечником стрелы кожу на груди и плечах, пока кровь не перестанет проступать в ранах. Костер будет гореть без дыма, ровным спокойным пламенем, с хрустом пожирая сухие сучья, сложенные внутри круга из костей. А когда к исходу третьего дня он погаснет, меня в этом кругу не будет. Темная лесная сова ночью будет кружить над лагерем Кальверы, и утром в нем проснутся не все. И каждую ночь кто-то будет хрипеть под удавкой или коротко всхлипывать от удара ножом в горло. Кто-то скорчится, схватившись за живот после глотка воды из своей фляжки. А кто-то просто исчезнет на коротком пути от лошадей к костру. Две-три такие ночи, и Кальвера опрометью кинется вон, унося ноги. И еще не одно поколение аборигенов будет пугать детей легендами о злом духе этого леса.
Но для такой войны нужны другие воины. Я не возьму с собой в лес ни Малыша, ни Гарри, ни О'Райли.
Малыш еще совсем не знает жизни, не ценит ее, поэтому он не имеет права отнимать ее у врага. Гарри, напротив, слишком любит жизнь, поэтому не сможет отнять ее у врага. Не спорю, они способны убить, защищая себя или близкого человека. Может быть, они способны убить из мести. Но подкрасться к спящему, толкнуть его, чтобы он проснулся и не закричал во сне, и тут же засадить ему нож между ребер, зажимая мокрый рот ладонью? Это задача не для них.
А что до О'Райли, то он, не сомневаюсь, справится и не с такой работой. Но ирландец слишком высок и массивен, слишком приметная у него фигура для ночной работы в лесу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
– Это! – со злостью передразнил Чико. – Они спрятали своих женщин! Они нас до сих пор боятся, Крис! Боятся тебя, меня, Винна, всех нас. Эти тупые трусливые крестьяне наговорили своим женщинам, что мы их изнасилуем!
– Это они после солдат стали такими умными, – заметил О'Райли.
Крестьяне смущенно счищали комья глины со своих лопат и ничего не говорили.
– Не помню, чтобы мы давали повод для таких опасений, – сухо сказал Крис.
– А что же ты так мало захватил? Привез бы еще парочку, – потирая руки, облизнулся Винн.
– Да я бы с удовольствием, только она, – Чико подтолкнул локтем стоявшую рядом с ним девушку, – отказывается говорить, где остальные. И правильно! Вот доберется до них Кальвера, наступят у них веселые деньки.
– Ладно, Чико, приведи сюда остальных, – приказал Крис. – Объясни им, кто мы такие и зачем пришли сюда. Объясни, как ты это умеешь. А Луисита покажет тебе дорогу. Ты покажешь, Луисита?
Девушка кивнула, не поднимая глаз.
– Ну что, поехали, недотрога, – сказал Чико и молодецки взлетел в седло.
Луисита, понурив голову, повернулась к лошади и неловко взялась за край седла.
– Ну почему я не пошел в лес к роднику вместо тебя, Чико? – сокрушенно спросил Винн, подсаживая девушку за спину Малышу. – И как только ты ее выследил?
– А я и не выслеживал, больно мне надо выслеживать таких кусачих! – пренебрежительно отозвался Чико. – Если б она не побежала, как сумасшедшая, я бы и не погнался за ней.
– А знаешь, Малыш, – Винн говорил, не отпуская стремени, – так воюют апачи. Они делают вид, что в панике отступают, и белые пускаются в погоню. А в результате у апачей пополняется коллекция скальпов. Так что осторожнее с ней, Малыш, осторожнее… Береги скальп.
Чалый мерин недовольно переступил задними ногами и подергал крупом. Он не привык, чтобы хозяин возил за спиной девушек. А может быть, и считал, что рановато Малышу брать таких пассажирок. Но Чико похлопал его по шее, и мерин резво понес седоков к лесу.
Как не странно, но случайная встреча Чико и Луиситы благотворно повлияла на сближение команды Криса с местным населением. Народ должен был наконец понять, что ему не стоит опасаться собственных защитников. Из леса в деревню потянулась вереница женщин и коз.
К концу дня большая часть работы была закончена. С приходом стремительных мексиканских сумерек гости переместились в дом Сотеро. Окончание строительства баррикад и возвращение женской части населения решено было отметить, как выразился Гарри, «торжественным ужином». Торжественность выражалась в том, что вместо вяленого мяса и сухарей, которыми до сих пор питались гости, хозяйки, вернувшиеся к очагам, принялись угощать их лучшими блюдами мексиканской кухни.
На углях очага томились глиняные горшки, источая соблазнительные запахи. Рядом с очагом на каменном столике жена Сотеро раскатывала каменной скалкой шарики кукурузного теста. Другая женщина бросала получившиеся плоские кругляши на раскаленную сковороду, переворачивала, а потом складывала в стопку. Не давая им остыть, ковбои хватали лепешки и обмакивали в миску с соусом. Пышущее жаром тесто смешивалось со жгучей пастой, и, проглотив эту огненную смесь, каждый тянулся к стаканчику с пульке, чтобы легкой пеной загасить пожар в желудке. Это была легкая закуска, предлагаемая для возбуждения аппетита.
Отвыкшие от женского внимания, ковбои, в основном Винн, с интересом следили за порхающими вокруг большого деревянного стола пышногрудыми мексиканками, которые с каменными лицами накладывали им еду. Винн попытался растопить лед между мужчинами и женщинами, и у него это неплохо получалось: пара вполне пристойных, хотя и не без пикантности, шуточек долетела до очаровательных ушек с яркими сережками. Красавицы отвечали Винну ослепительно белыми улыбками и посылали в его сторону благосклонные для первого знакомства взгляды.
Чико не без удовольствия заметил среди женщин свою недавнюю пленницу, Луиситу. Неся в руках миску, полную дымящихся бобов, она приближалась к нему. Малыш подставил свою тарелку и с удивлением наблюдал, как туда одна за другой шлепнулись три большие ложки бобов. От такой порции даже великан О'Райли получил бы несварение желудка, не говоря уже о Чико, который был чуть ли не на половину меньше ирландца. Малыш так и не понял, было ли это выражение особой признательности или, наоборот, продолжение утренней дискуссии другими средствами. Винну, сидевшему по соседству с ним, Луисита положила всего четверть ложки.
– Огромное спасибо, сеньорита, за столь вкусный и удивительно сытный ужин, – отпустил ей вслед Винн.
Он уже примерился, как бы поменяться порциями с Чико, но тут к нему подплыла аппетитная сеньора, и его тарелка наполнилась не менее аппетитной горкой риса. Сеньора успела улыбнуться Винну в ответ на его восхищенный взгляд, после чего, качнув бедрами и нацепив на лицо прежнюю каменную маску, пошла к равнодушно ждавшему своей очереди Брику.
Тарелка Брика сверкала девственной чистотой, словно ее не касалась сегодня ни единая крошка еды. Сеньора виновато поцокала языком и наложила Брику египетскую пирамиду риса. Затем повернулась к подносу, где стояли чашки с соусом, и выбрала соус погуще да поострее. А когда хотела полить этим соусом рис на тарелке Брика, ее брови изумленно выгнулись, а рука застыла, как у жены Лота: соус медленно и тягуче капал на пустую, девственно чистую тарелку.
Праздник мексиканской кухни был несколько омрачен, когда в комнату ввалился О'Райли. Его лицо было как всегда угрюмым и не сулило едокам ничего хорошего. Взглядом, полным благородного негодования, он обвел комнату, в которой воцарилась гробовая тишина. Подождав, пока Гарри дожует и со стоном наслаждения проглотит рис, он вышел на середину комнаты, сложил руки на груди и сурово произнес:
– Что? Вкусно?
– Да. А что случилось? – заранее признавая себя виновным, ответил за всех Ли.
Гарри, целиком поглощенный процессом собирания риса, кусочков мяса, соуса и резаной травы на одной ложке, был единственным, кто не заметил обличительного взгляда ирландца.
– Цыпленок и бобы под острым соусом с рисом, очень недурно, – бодро ответил он и, наконец, отправил ложку в рот, при этом глаза его закрылись от удовольствия. – М-м-м… Присоединяйся, дружище.
О'Райли оглядел сидящих за столом с высоты своего роста и упер руки в бока. Все молчали, отставив еду. Видимо, Гарри закрыл глаза не слишком плотно, потому что он перестал жевать и встревоженно повернулся к ирландцу.
– Кстати, из чего они тут делают вот это пюре? – спросил он уже без былого энтузиазма.
– Это? – ирландец поднес чашку к лицу, понюхал. – Это паста из авокадо.
– Я так и думал! – обрадовался Гарри. – Очень, очень недурно.
– А вам известно, чем питаются местные жители с тех пор, как мы сюда приехали? – сухо поинтересовался О'Райли. – Они едят лепешки из кукурузной муки с горсткой вареной фасоли. И все. Очень недурно, да?
– Погоди, погоди, – Гарри протестующе замотал головой, торопливо дожевывая. – Во-первых, я обожаю эти их лепешки, тортильи с начинкой. Дайте мне десяток таких лепешек, и я буду сыт весь день. Во-вторых, что плохого в том, что для гостей они приготовили праздничное угощение? Если бы они всей деревней приехали ко мне в гости, я бы тоже не пожалел последнего цыпленка. И в-третьих, я предлагаю разделить этот торжественный ужин с местной детворой. Пусть и для них будет праздник.
Винн восхищенно аплодировал, Чико подбросил вверх шляпу, и даже Брик улыбнулся. Собрав со стола, они расположились во дворе и принялись раздавать пищу набежавшей детворе. Винн, правда, и из этой ситуации постарался извлечь пользу. Накладывая «рис по-испански» очередному мальчугану, он не забывал спросить, а нет ли у того, случайно, старшей сестры?..
ВИНСЕНТ КРОКЕТ, ЧЕЛОВЕК ПОВЕЛИТЕЛЬ КОЛЬТА
Я знаю только два способа стрельбы: как стреляют белые люди и как стреляют красные люди. И я могу научить вас обоим способам. Все зависит от того, чего вы хотите в тот момент, когда тянетесь к револьверу.
Белые люди стреляют, чтобы спастись. Красные стреляют, чтобы убить.
Отец рассказывал мне, как он подползал к цепям янки во время боя на расстояние не больше сотни Футов, и они палили в его сторону из всех своих мушкетов Мушкет – американское обозначение армейской винтовки.
, да так, что стоял непрерывный гул, и лес за его спиной стонал и трещал от их пуль. А отец, лежа за кустом, спокойно валил одного офицера за другим. Секрет прост – они не видели его. Они стреляли, чтобы отпугнуть врагов. А он не считал их врагами. Он просто поражал не очень подвижные мишени.
Поэтому белым людям нужно много патронов. Ящики патронов. Вагоны, эшелоны патронов. А еще им нужно много пушек и снарядов, потому что пушки стреляют дальше и громче и должны лучше отпугивать врагов. И поэтому белые люди строят заводы, на которых они могут сделать еще больше патронов и снарядов, чтобы уж наверняка запутать всех своих врагов
Правда, пожив в больших городах (а я бывал и в Мемфисе, и в Денвере, не говоря уже о Новом Орлеане), я начал сомневаться в том, что стиль стрельбы белого человека основан только на страхе. Я даже стал подумывать, а не торговцы ли патронами придумали такой стиль? Он плох в военном отношении, но так выгоден в торговом! Я мог бы, наверно, докопаться до истины, если бы остался служить в кавалерии юнионистов.
Но Бог рассудил иначе, и я занялся изучением индейского стиля стрельбы. Так вот, индейцы – люди чрезвычайно экономные. У них в лесах нет ни оружейных заводов Спрингфилда, ни пороховых фабрик Питтсбурга. Поэтому они научились стрелять без промаха.
Когда я прочитал эту вводную часть своей лекции Рохасу и его землякам, они восприняли ее всем сердцем. Ничто так не греет крестьянскую душу, как возможность хоть на чем-нибудь сэкономить.
И уж конечно, они просто сияли от счастья, когда выяснилось, что на первых занятиях в их револьверах не будет патронов.
Они сидели за укрытием, поднимали револьверы, взводили курки, наводили стволы на цели и давили на спуск. Опускали револьверы, поднимали револьверы… и так далее – до тех пор, пока уже не оставалось сил, чтобы просто поднять револьверы.
Если бы у меня был лишний ящик патронов, я бы иначе построил занятия. Потому что на самом-то деле с моими гвардейцами нужно было отрабатывать не хват револьвера и не быстроту прицеливания. Нужно было научить их преодолевать свой естественный страх перед громким выстрелом.
Они боялись собственных жен только потому, что те умели вовремя и громко прикрикнуть на них. Мои ученики могли все делать правильно – наводить ствол в направлении противника, прицеливаться, не закрывая второй глаз. Могли даже плавно давить на спуск. Но я знал, что в самую последнюю секунду внутри каждого начинающего стрелка вдруг вспыхивает мысль: "Ох, сейчас и бабахнет… " И все. Тело деревенеет, плечи подтягиваются к ушам, руки-крюки, глаза не зажмурены, но все равно ничего не видят. И пуля уходит, куда захочет, а вовсе не в точку прицеливания. Отучить от такого страха можно только долгой и шумной практикой.
Но не было у меня лишнего ящика патронов, и я готовил стрелков к их единственному выстрелу, надеясь, что не все они попадают в обморок и кто-то сможет выстрелить еще хотя бы раз.
– А зачем мы каждый раз взводим курок? – наконец-то спросил догадливый Мигель. – Ведь если нажать посильнее на спуск, курок и сам оттянется, а потом щелкнет!
– Щелкнет-то он щелкнет, – согласился я. – Но пуля твоя улетит неизвестно куда. Потому что когда ты давишь на спуск с силой, твоя кисть шевелится, ствол дергается и пользы от такого выстрела примерно столько же, сколько от старого ведра, если по нему ударить палкой.
– Да какая вообще от нас польза, – уныло сказал сосед Мигеля. – Только разозлим Кальверу своей стрельбой.
– А больше от вас ничего и не требуется, – уверенно и твердо сказал я. – Ваша задача – как следует разозлить его, чтобы у него дыхание сперло от злости. Тот, кто злится, не может выиграть в перестрелке.
– Как же так, сеньор Винн? – спросил Мигель. – Вы столько раз стреляли в людей. Неужели вы никогда на них не злились?
– Только в юности, – сказал я. – От злости в глазах темнеет, трудно прицеливаться. И вы, когда будете стрелять, думайте только о том, что надо плавно давить на спуск. А вовсе не о том, какие плохие люди эти бандиты или что-нибудь еще.
Я вовремя остановился. Потому что с языка уже была готова сорваться фраза: «Не думайте о том, что будет, если вы промахнетесь».
Если мы промахнемся, ничего хорошего не будет.
Чем больше я вникал в ситуацию, тем меньше она мне нравилась. Из рассказов крестьян постепенно выяснилось, что у этого Кальверы под ружьем никак не меньше сорока, а то и пятидесяти стрелков. Именно стрелков. Они все вооружены, причем не луком и стрелами. И патронов у них хватает.
Бандиты, в отличие от моих учеников, имели возможность и время пройти долгую и шумную практику. Они давно уже не пугаются грохота собственных выстрелов. Есть звуки и пострашнее, например, вкрадчивый шелест чужих пуль. Но и он не заставит их в панике забиться в укрытие. Каждый из людей Кальверы превосходит всех наших учеников, вместе взятых. Мирный крестьянин даже с оружием в руках остается мирным крестьянином, который с малолетства привык покоряться бандиту. Наивно надеяться, что несколько занятий на огневом рубеже способны переломить привычку, привитую людям годами покорного рабства.
Значит, нам остается рассчитывать только на себя. А наш план, придуманный Крисом, все-таки был основан на блефе. Ничего не имею против блефа за покерным столом, но только в том случае, когда не рискуешь проиграть последнее, что у тебя осталось.
И это еще вопрос – играют ли бандиты в покер? Попадутся ли они на наши уловки? Если дело дойдет до открытого боя, они нас запросто перебьют. Конечно, им придется попотеть, потрудиться и побегать. При этом, я вам обещаю, их потери составят процентов сорок-пятьдесят. Возможно, после этого Кальвера постарается навсегда забыть дорогу к этой ужасной деревне. Мало утешает и то, что над нашими могилами несколько дней будут грустить пышногрудые красавицы.
Я не люблю, когда пышногрудые красавицы грустят. Не для того пришел на этот свет Винсент Крокет, чтобы они грустили. Поэтому открытого, честного и благородного боя с противником не будет.
Если бы Крис предложил мне разработать свой план военных действий, я бы раскрасил лицо сажей, мелом и куриной кровью, воткнул бы за ухо орлиное перо и начертил бы свой план на изнанке шкуры енота: победить заведомо превосходящего противника можно только одним оружием – хитростью. Сойдет и коварство. Не помешает и вероломство. Попадется под руку подлость – прихватим и подлость.
Я бы отодвинул подальше Библию, ушел бы поглубже в лес и на глухой поляне разжег бы костер внутри круга, выложенного костями. Три ночи и три дня горел бы этот костер. Три дня и три ночи я бы кружил вокруг него, распевая песни и притоптывая в танце, прокалывая наконечником стрелы кожу на груди и плечах, пока кровь не перестанет проступать в ранах. Костер будет гореть без дыма, ровным спокойным пламенем, с хрустом пожирая сухие сучья, сложенные внутри круга из костей. А когда к исходу третьего дня он погаснет, меня в этом кругу не будет. Темная лесная сова ночью будет кружить над лагерем Кальверы, и утром в нем проснутся не все. И каждую ночь кто-то будет хрипеть под удавкой или коротко всхлипывать от удара ножом в горло. Кто-то скорчится, схватившись за живот после глотка воды из своей фляжки. А кто-то просто исчезнет на коротком пути от лошадей к костру. Две-три такие ночи, и Кальвера опрометью кинется вон, унося ноги. И еще не одно поколение аборигенов будет пугать детей легендами о злом духе этого леса.
Но для такой войны нужны другие воины. Я не возьму с собой в лес ни Малыша, ни Гарри, ни О'Райли.
Малыш еще совсем не знает жизни, не ценит ее, поэтому он не имеет права отнимать ее у врага. Гарри, напротив, слишком любит жизнь, поэтому не сможет отнять ее у врага. Не спорю, они способны убить, защищая себя или близкого человека. Может быть, они способны убить из мести. Но подкрасться к спящему, толкнуть его, чтобы он проснулся и не закричал во сне, и тут же засадить ему нож между ребер, зажимая мокрый рот ладонью? Это задача не для них.
А что до О'Райли, то он, не сомневаюсь, справится и не с такой работой. Но ирландец слишком высок и массивен, слишком приметная у него фигура для ночной работы в лесу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27