Я обернулся, смотрю, сержант медленно оседает на пол. Телогрейка его в клочья, из уголка рта кровь. Я подхватил сержанта и увидел, что чуть поодаль, у столба, лежит одетый в черное, с закатанными рукавами, немец. Это он стрелял. И стрелял в меня. А Ренько, украинец, твоих тогда примерно лет, закрыл меня. Своим телом закрыл. Он еще дышал, когда я склонился над ним и он еле-еле так, почти шепотом сказал:
— Вот так, друг ты мой нерусский, бывает. Всю войну прошел, а здесь… Там, в кармане, фотография и адрес, напиши бабе моей, почему не вернулся ее Ренько.
Я заплакал, мамой клянусь, заплакал. А он мне:
— Не плачь, Кирхан. Живи. За меня живи, за всех, кто не вернется, живи. Твое поколение, оно счастливое…
И умер.
Мы с Ваней вынесли и похоронили тело сержанта Ренько Василия Григорьевича. А потом — Монголия, пустыня Гоби, бои с японцами, с их хваленой Квантунской армией. И все время вместе с Ваней Ивановым.
Братьями стали.
После войны он приезжал ко мне сюда, в тот дом, которого больше нет. Вино пили. За дружбу, за Победу, за друзей павших, за Ренько. И я к нему ездил. Встречали, как самого дорогого гостя. А ты знаешь, что в нашем ауле двадцать семей не чеченских жили? Русские, украинцы, белорусы, дагестанцы, грузины, всех и не перечислишь. И хорошо жили. Дружно. Если у кого праздник, всем аулом гуляли. Кого обидят на стороне, тоже вместе на защиту шли. Не делили, кто чечен, а кто нет. Пока война эта проклятая не грянула. Я тебя не виню, русский, тебе приказали, ты и пошел. Служба. Но только война эта навсегда теперь прорезала в наших душах такую межу, которую не преодолеть. Слава Аллаху, не дожил Иван до этих страшных годов. А мне вот пришлось.
И должен я тебя ненавидеть за то, что собратья твои с моей семьей сделали, и.., не могу. Смотрю на тебя, а вижу Ваню, очень ты на него похож. Того, молодого. Но мне нужны деньги, деньги, чтобы просто выжить. Большего я не прошу. Если бы не это, отпустил бы.
Сумма, которую запросил старик, действительно была ничтожна для сделок подобного характера. И попади его просьба к Буланову, тот, возможно, и смог бы организовать выкуп. Но командир сам оказался в беде.
Сергей написал письмо на имя полковника Яковлева.
Пусть полкан, пославший их на смерть, подсуетится, хотя надежды особой Сергей не питал. Этот Яковлев давно, наверное, в Москве, в своей уютной квартире. Но написал.
И началось ожидание.
Но не знал Антонов, что письмо попадет не по адресу.
То, что произошло неожиданное, Сергей понял, как только в подвал вновь вошел Кирхан.
По его внешнему виду понял.
Старик посмотрел на Сергея как-то виновато, пытаясь спрятать взгляд. В процессе дальнейшего разговора, ставшего для Антонова приговором, чеченец смотрел куда-то в стену. Капитан спросил:
— Что-то не получилось, Кирхан?
— Я не знаю, как тебе сказать.
У Сергея екнуло сердце. Предчувствие нехорошего тупой болью сдавило сердце.
— Говорите, Кирхан.
— Я совершил непоправимую ошибку, старый осел.
Так и есть. Произошло нечто страшное.
— Мне сказали, пусть русский напишет письмо о выкупе. Они передадут куда надо, получат деньги, отдадут мне. Тебя отпустят. Ты написал. Я отнес. Когда старший, Али, прочитал твой письмо, долго смеялся. Я не понимал, почему он смеется. Он спросил: «Так ты хочешь за своего раба всего десять тысяч?» Я ответил: «Да». Он, этот Али, долго смотрел на меня. Смеяться перестал.
«Хорошо, — сказал, — я покупаю русского. Вот тебе деньги». Он дал пачку: «Бери, если тебе больше не надо».
Тут я понял, ЧТО наделал. Но что было делать? Меня проводили до дороги. Я пришел сюда. Вот так.
Невозможно описать состояние Сергея, узнавшего страшную, губительную новость. Он отвернулся от старика.
— Русский? — виновато позвал чеченец. — Они Придут завтра, к вечеру. Сегодня ночью.., уходи.
Сергей резко, вызвав острый приступ боли, повернулся к старику.
— Ты отпускаешь меня? — впервые капитан обратился к Кирхану на «ты».
— Да. Ты же не убивал никого из мирных, и потом, тебя заставили быть здесь. Ты не враг. Если попадешь к тем, у кого я был, тебе не жить. Иди.
— А ты? Тебе ничего не сделают?
Антонов не подумал тогда: куда идти, сколько предстоит пройти и сможет ли он вообще уйти. Он думал о судьбе этого старика чеченца. Тяжело раненного в душу этой проклятой войной, но оставшегося после всего, что он перенес, ЧЕЛОВЕКОМ.
— Ай, что они мне сделают? Отдам деньги, скажу — нет пленный, умер. Пей отвар, я приготовлю одежда, хлеба, сколько смогу. Ночью пойдешь. Я покажу, куда.
Он, сгорбившись, тяжело вздыхая, медленно вышел.
Дверь на этот раз на ключ не закрылась.
Сергей поднялся. Все вокруг поплыло, и он чуть не рухнул на пол, удержавшись за дугу кровати. Боль многократно усилилась. Тошнота вызвала рвотные позывы, но не вырвало. Так и стоял капитан, пересиливая боль и слабость.
Потом были сделаны первые шаги. Адаптировался Сергей быстро, сравнительно быстро. Воля к свободе заставляла организм набирать силы. Вскоре он смог медленно передвигаться по подвалу, и делал это уверенней с каждым шагом. Боль разрывала череп, и ее усиливал бьющий кувалдой проклятый припев:
Увядающая сила, умирать так умирать,
До кончины губы милой я хотел бы целовать…
Все рухнуло в одно мгновение. То ли старик перепутал время, когда его, Антонова, должны были забрать боевики, то ли они решили изменить свои планы, но появились бандиты в этот же вечер.
Сергей стоял возле кровати, когда дверь открылась и подвал наполнился ослепляющим светом нескольких мощных фонарей.
Антонов закрыл рукой глаза и услышал:
— Так вот он какой твой русский, Кирхан? А ты говорил, что сильно контужен, лежит без движения? А, Кирхан? Смотри, как лежит твой раб. Хотя уже мой раб. Эй, ты, свинья, опусти руку!
Пришлось подчиниться. Руку Антон опустил, но глаза открыть не мог.
— Что щуришься? Свет не нравится? Темноту любишь? Будет тебе темнота.
Говоривший обратился к кому-то на своем языке, отдавая, видимо, приказ. Сергей не смог увидеть, как к нему подошли двое. Он почувствовал сильный удар в солнечное сплетение и затем, когда согнулся от перебившей дыхание боли, еще один по затылку. Голова «взорвалась», в глазах вспыхнуло пламя, и он потерял сознание.
Но между ударами капитан Антонов успел услышать голос старика Кирхана:
— По голове не бей. Болит голова у него…
Больше старика Сергей не видел, а теперь никогда и не увидит.
Последним пристанищем в его жизни скорее всего станет эта провонявшая испражнениями, узкая и глубокая яма.
Когда Антонов очнулся в этом каменном колодце, то понял, подсознательно почувствовал, что отсюда ему, российскому офицеру, выхода не будет. Он сидел на камнях и не мог вытянуть ноги. Но тогда, в первый день заточения, это обстоятельство не задело Сергея. Важнее было другое. Он мог прислонить свою пылающую огнем голову к холодным, влажным стенам. Это немного ослабило боль. Хотелось пить, но спросить было не у кого Сергей слышал чужую речь, но им, пленником, пока не интересовались. Он лизал камни, собирая мельчайшие капли проступающей среди них влаги. О пище Антонов и не вспоминал. Есть не хотелось. Одна мысль о еде вызывала приступ тошноты.
Затем наверху послышалось шуршание гальки. Кто-то или проходил мимо, или приближался к яме.
Может он, этот кто-то, нес ему воду?
Над решеткой повисла бородатая физиономия. На едва понятном языке она спросила:
— Эй! Неверный! Слышишь, да? Че молчишь, да?
Проси че хочешь?
— Пить.
— Не слышу.
— Воды, — громче ответил Сергей.
— А-а! Сейчас, подожди, дорогой. Будешь пить.
Антон смотрел наверх, ожидая, что оттуда спустят сосуд с водой, но вместо этого вниз, прямо ему на голову, ударила струя мочи. И неестественный смех наверху, за решеткой:
— Что, русский? Напился, да? Еще хочешь? Говори, да?
— Напился, спасибо, сука, — ответил Сергей.
— Эй! Не слышу.
— Чтоб тебе, козлу горному, в рот дерьма наложили!
— Смелый, да, гяур? Давай, борзей! Себе хуже делаешь! А насчет воды? Смотри, еще захочешь, зови. Приду, ха-ха. Могу не один.
Со смехом физиономия убралась.
Сергей выругался. Будь он сейчас на воле и в порядке, вырвал бы он яйца этому абреку. Перевел бы, скота, в евнухи. Но мгновенную ярость погасила головная боль.
Антонов вытер лицо и прислонил висок к прохладной стене.
Глава 29
На вторые сутки ему сбросили веревку. Сергей, по приказу сверху, обвязался ею. Его подняли и повели в дом.
Там, на кошме, лежали пятеро мужчин. Они курили кальян, и облако дыма от анаши густым туманом стелилось по комнате.
Антонов стоял у дверей. Позади него два рослых араба. То, что они уроженцы Ближнего Востока, было видно по их одежде, отличной от национального одеяния чеченцев.
Четверо из лежащих, казалось, никак не реагировали на появление пленника, смотря своими одурманенными, ничего не соображающими глазами куда-то в вечность.
Но пятый, с безобразным шрамом через всю левую сторону лица, единственным мутным глазом внимательно и злобно смотрел на Сергея.
И от его взгляда веяло опасностью. Что-то этот урод явно задумал. Но что?
— Ответа долго ждать не пришлось.
«Урод», как назвал про себя человека со шрамом Антон, поднялся, медленно подошел к пленнику, ни на секунду не отводя от жертвы горящего безумием взгляда.
Он остановился вплотную перед капитаном. Заговорил, и из его рта ударило неприятным запахом гниющих зубов, лука и чеснока.
Сергей невольно отвернулся.
— Что, свинья, морду воротишь? Отвоевался, сука? Ну как тебе в Чечне, победитель? Хорошо, да? Тварь, мразь.
Мало вас режут, взрывают, стреляют, сжигают? Мало?
Будет больше. Вся проклятая, вонючая Россия будет гореть. Все будет гореть. Пока пепел не останется. И так будет, я тебе говорю, понял, свинья немытая?
Он отвернулся, казалось, закончив беседу с пленным, но тут же резко ударил Антона в лицо, круша зубы.
Капитан упал на кошму.
— Убью, тварь неверная!
Урод будто сошел с ума. Он принялся неистово избивать лежащего. Кованые армейские ботинки врезались в ребра Сергея, с хрустом ломая их. Удары сыпались по всему телу. И Антонов не мог даже прикрыться.
Лежащие неподалеку, мало что понимающие от анаши горцы истерично смеялись.
Видимо, утомившись, урод остановился. Из уголков его обезображенного рта проступала пена. Он что-то приказал арабам. Те, подхватив избитое тело, вытащили его во двор.
В помутневшем сознании Антонова теплилась надежда, что все кончилось и его спустят обратно в яму.
Но самое страшное только начиналось.
Тело капитана бросили поперек стола для разделки продуктов. Из дома следом вышел взбесившийся урод.
Он опять что-то коротко приказал, и Сергея облили водой. Сознание немного прояснилось.
Урод схватил пленника за волосы, поднял его голову и сказал своим вонючим ртом прямо в ухо Сергею:
— Что, падла, думаешь, все кончилось? Да, сука? Не угадал. Для тебя, собака, ад только начинается.
Он бросил голову пленника, разрезал веревку сзади, освободил его правую руку, вытянув ее вдоль стола.
Стволом «ТТ» прижал кисть и дважды выстрелил. На фоне общей боли Сергей почувствовал лишь сильное жжение.
Урод продолжал дьявольскую пытку.
Он сбросил Антонова со стола, выстрелил ему в ногу, целясь в коленный сустав, но пуля прошла выше, пробив навылет мягкие ткани и не задев кость.
Отбросив пистолет в сторону, урод рывком поднял капитана. Лицом к лицу.
— Твоего бога распяли, собака, следуй же за ним, тварь!
Он бросил Антона на деревянную дверь сарая, примыкающего к дому. Сергей не удержался, сполз на землю.
Урод приказал, и арабы подняли его. Обезображенная шрамом физиономия вновь приблизилась.
— Нож! — потребовал бандит.
Уроду подали широкий длинный тесак. Он схватил Антонова за левую руку, прислонил ее к двери и сильным ударом пригвоздил ладонь. Лезвие вошло между костей кисти. Сергея отпустили. Он рухнул вниз, но широкое лезвие удержало тело. Так, полураспятый, он и повис, еще сохраняя остатки сознания.
— Ну что, русский? Как тебе наше гостеприимство?
Понравилось, собака? Так и будешь висеть, пока не сдохнешь.
Сказав это, урод смачно плюнул в лицо пленника.
И приказал другим полукольцом обступившим место пытки и с ухмылками глядящим на происходящее боевикам — Всем, кто проходит мимо, плевать в него, пса смердящего. Поняли?
Гул понимания и одобрения прошелся по немногочисленной толпе.
…Увядающая сила, умирать так умирать,
До кончины губы милой я хотел бы целовать
Сняли его через сутки, по приказу широкомордого Али. Эти сутки он отсутствовал, а когда вернулся и увидел распятого полуживого пленника, пришел в ярость.
Он орал на урода, тыча тому стволом пистолета под подбородок. Главарю банды пришлось не по душе, что кто-то подпортил товар, принадлежащий лично ему.
Капитана Антонова сняли и вернули в яму.
И там он почувствовал, что боль ушла, осталось чужое, изуродованное тело и необычайная ясность ума.
Через неделю, может, раньше, его, Сергея, подняли вновь.
Посреди двора лежал избитый в кровь солдат-контрактник, судя по погонам и возрасту.
Он лежал, связанный по рукам и ногам. А вокруг все те же лица — наемники Али. Сергея подвели к солдату.
Али обратился к капитану:
— Видишь эту собаку? Мы отловили его. Это — контрактник, тварь паскудная. Они делали зачистку и грабили дома. Этот был среди них. На нем кровь наших собратьев. Поэтому он сейчас умрет.
Солдат, услышав слова Али, напрягся. На бритой голове надулись вены, тело задергалось. Он безуспешно пытался освободиться от оков. Это видел Али, но не обратил внимания, продолжая:
— Он хотел заработать деньги и сейчас получит полный расчет. Но ты, капитан, можешь ему помочь умереть быстрой смертью. Держи!
Али передал Сергею пистолет.
— Там один патрон. Убей своего, русский. Ты и его избавишь от мучений, и от ямы избавишься. В сарае есть матрац для тебя. Ну?
При желании, средним пальцем, Антон мог нажать на спусковой крючок, но повернуть ствол в сторону бандита не успел бы, поэтому уронил «ТТ», сделав вид, что не удержал распухшей рукой пистолет.
Али все понял.
— Не хочешь? Ну тогда смотри, что мы делаем с врагами.
Он нагнулся, уперся коленом в спину несчастного, схватил кривыми пальцами за глазницы, рванул голову вверх и, истошно заорав «Аллах Акбар!» — полоснул ножом по туго натянувшейся коже пленника под подбородком.
Горло раскрылось широкой безобразной раной, выталкивая в пыль черную густую кровь.
Палач на этом не закончил. Он продолжал резать окровавленными по локоть руками. Пока не поднял над собой отрезанную голову жертвы.
И все стоящие вокруг и привычно наблюдавшие казнь бандиты издали единый вопль:
— Аллах Акбар!
Али поднялся, держа голову в руке, подошел к Антонову.
— Видел, свинья немытая? Если за тебя не заплатят, то с тобой будет то же самое. В яму его, мразь!
Сергей позже, дня через два, когда его в очередной раз вытащили наверх, видел брошенный в высохший арык обезглавленный труп контрактника, который потом облили бензином и сожгли. А сморщенная, высохшая голова долго еще торчала на одном из колов ограды.
…Умирать так умирать…
И вот наконец сегодня должна решиться и его участь.
Пойдут ли наши на выкуп? Или, что более вероятно, предложат обмен? А может, ни то, ни другое? И он, капитан Антонов, разделит удел несчастного сержанта?
Сколько таких, как он, томятся узниками по всей Чечне?
Всех выкупать — денег не хватит. Не проще ли списать его? Исключить из списков части как без вести пропавшего? Может, Яковлев что-нибудь сделает? Хотя какой ему резон спасать им же самим приговоренного к смерти офицера? И все же, может, произойдет чудо и его вытащат отсюда?
С этой надеждой, последней надеждой, Сергей ждал, когда его поднимут из ямы и объявят приговор.
Около полуночи во дворе послышалось оживление.
Кто-то отдавал распоряжения, кто-то эти распоряжения выполнял, причем в основном бегом. Судя по всему, прибыл Большой Чингиз.
Так оно и оказалось.
Примерно полчаса спустя крышка ямы поднялась, вниз упал конец веревки.
— Привяжись, поднимем.
Сергей обмотался, дернул за веревку. Его подняли.
Во дворе, несмотря на позднее время, общее построение. Широкомордый Али докладывал человеку огромных размеров, в военной, без знаков различия, форме. Урод стоял в строю, на правом фланге.
Командир повернулся в сторону пленника, которого подняли из ямы. Но тут же отвернулся и продолжил монолог, смахивающий на, инструктаж. Обернулся вновь, приказал:
— В дом его.
Сергея втащили в знакомую комнату, бросили на кошму. На руки надели наручники. Капитан лежал, и, как ни странно, его охватило спокойствие. Тревоги и волнения, еще недавно терзавшие его, отошли, как отпустила когда-то боль.
Антон лежал и ждал, что произойдет дальше, только внутри пел голос:
Увядающая сила, умирать так умирать…
И песня не раздражала, как прежде. Видимо, наступил тот момент, когда человек преодолевает невидимый барьер, позади которого остаются боль, унижения, страх перед смертью, и выходит на тот рубеж, где он уже выше и сильнее обстоятельств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
— Вот так, друг ты мой нерусский, бывает. Всю войну прошел, а здесь… Там, в кармане, фотография и адрес, напиши бабе моей, почему не вернулся ее Ренько.
Я заплакал, мамой клянусь, заплакал. А он мне:
— Не плачь, Кирхан. Живи. За меня живи, за всех, кто не вернется, живи. Твое поколение, оно счастливое…
И умер.
Мы с Ваней вынесли и похоронили тело сержанта Ренько Василия Григорьевича. А потом — Монголия, пустыня Гоби, бои с японцами, с их хваленой Квантунской армией. И все время вместе с Ваней Ивановым.
Братьями стали.
После войны он приезжал ко мне сюда, в тот дом, которого больше нет. Вино пили. За дружбу, за Победу, за друзей павших, за Ренько. И я к нему ездил. Встречали, как самого дорогого гостя. А ты знаешь, что в нашем ауле двадцать семей не чеченских жили? Русские, украинцы, белорусы, дагестанцы, грузины, всех и не перечислишь. И хорошо жили. Дружно. Если у кого праздник, всем аулом гуляли. Кого обидят на стороне, тоже вместе на защиту шли. Не делили, кто чечен, а кто нет. Пока война эта проклятая не грянула. Я тебя не виню, русский, тебе приказали, ты и пошел. Служба. Но только война эта навсегда теперь прорезала в наших душах такую межу, которую не преодолеть. Слава Аллаху, не дожил Иван до этих страшных годов. А мне вот пришлось.
И должен я тебя ненавидеть за то, что собратья твои с моей семьей сделали, и.., не могу. Смотрю на тебя, а вижу Ваню, очень ты на него похож. Того, молодого. Но мне нужны деньги, деньги, чтобы просто выжить. Большего я не прошу. Если бы не это, отпустил бы.
Сумма, которую запросил старик, действительно была ничтожна для сделок подобного характера. И попади его просьба к Буланову, тот, возможно, и смог бы организовать выкуп. Но командир сам оказался в беде.
Сергей написал письмо на имя полковника Яковлева.
Пусть полкан, пославший их на смерть, подсуетится, хотя надежды особой Сергей не питал. Этот Яковлев давно, наверное, в Москве, в своей уютной квартире. Но написал.
И началось ожидание.
Но не знал Антонов, что письмо попадет не по адресу.
То, что произошло неожиданное, Сергей понял, как только в подвал вновь вошел Кирхан.
По его внешнему виду понял.
Старик посмотрел на Сергея как-то виновато, пытаясь спрятать взгляд. В процессе дальнейшего разговора, ставшего для Антонова приговором, чеченец смотрел куда-то в стену. Капитан спросил:
— Что-то не получилось, Кирхан?
— Я не знаю, как тебе сказать.
У Сергея екнуло сердце. Предчувствие нехорошего тупой болью сдавило сердце.
— Говорите, Кирхан.
— Я совершил непоправимую ошибку, старый осел.
Так и есть. Произошло нечто страшное.
— Мне сказали, пусть русский напишет письмо о выкупе. Они передадут куда надо, получат деньги, отдадут мне. Тебя отпустят. Ты написал. Я отнес. Когда старший, Али, прочитал твой письмо, долго смеялся. Я не понимал, почему он смеется. Он спросил: «Так ты хочешь за своего раба всего десять тысяч?» Я ответил: «Да». Он, этот Али, долго смотрел на меня. Смеяться перестал.
«Хорошо, — сказал, — я покупаю русского. Вот тебе деньги». Он дал пачку: «Бери, если тебе больше не надо».
Тут я понял, ЧТО наделал. Но что было делать? Меня проводили до дороги. Я пришел сюда. Вот так.
Невозможно описать состояние Сергея, узнавшего страшную, губительную новость. Он отвернулся от старика.
— Русский? — виновато позвал чеченец. — Они Придут завтра, к вечеру. Сегодня ночью.., уходи.
Сергей резко, вызвав острый приступ боли, повернулся к старику.
— Ты отпускаешь меня? — впервые капитан обратился к Кирхану на «ты».
— Да. Ты же не убивал никого из мирных, и потом, тебя заставили быть здесь. Ты не враг. Если попадешь к тем, у кого я был, тебе не жить. Иди.
— А ты? Тебе ничего не сделают?
Антонов не подумал тогда: куда идти, сколько предстоит пройти и сможет ли он вообще уйти. Он думал о судьбе этого старика чеченца. Тяжело раненного в душу этой проклятой войной, но оставшегося после всего, что он перенес, ЧЕЛОВЕКОМ.
— Ай, что они мне сделают? Отдам деньги, скажу — нет пленный, умер. Пей отвар, я приготовлю одежда, хлеба, сколько смогу. Ночью пойдешь. Я покажу, куда.
Он, сгорбившись, тяжело вздыхая, медленно вышел.
Дверь на этот раз на ключ не закрылась.
Сергей поднялся. Все вокруг поплыло, и он чуть не рухнул на пол, удержавшись за дугу кровати. Боль многократно усилилась. Тошнота вызвала рвотные позывы, но не вырвало. Так и стоял капитан, пересиливая боль и слабость.
Потом были сделаны первые шаги. Адаптировался Сергей быстро, сравнительно быстро. Воля к свободе заставляла организм набирать силы. Вскоре он смог медленно передвигаться по подвалу, и делал это уверенней с каждым шагом. Боль разрывала череп, и ее усиливал бьющий кувалдой проклятый припев:
Увядающая сила, умирать так умирать,
До кончины губы милой я хотел бы целовать…
Все рухнуло в одно мгновение. То ли старик перепутал время, когда его, Антонова, должны были забрать боевики, то ли они решили изменить свои планы, но появились бандиты в этот же вечер.
Сергей стоял возле кровати, когда дверь открылась и подвал наполнился ослепляющим светом нескольких мощных фонарей.
Антонов закрыл рукой глаза и услышал:
— Так вот он какой твой русский, Кирхан? А ты говорил, что сильно контужен, лежит без движения? А, Кирхан? Смотри, как лежит твой раб. Хотя уже мой раб. Эй, ты, свинья, опусти руку!
Пришлось подчиниться. Руку Антон опустил, но глаза открыть не мог.
— Что щуришься? Свет не нравится? Темноту любишь? Будет тебе темнота.
Говоривший обратился к кому-то на своем языке, отдавая, видимо, приказ. Сергей не смог увидеть, как к нему подошли двое. Он почувствовал сильный удар в солнечное сплетение и затем, когда согнулся от перебившей дыхание боли, еще один по затылку. Голова «взорвалась», в глазах вспыхнуло пламя, и он потерял сознание.
Но между ударами капитан Антонов успел услышать голос старика Кирхана:
— По голове не бей. Болит голова у него…
Больше старика Сергей не видел, а теперь никогда и не увидит.
Последним пристанищем в его жизни скорее всего станет эта провонявшая испражнениями, узкая и глубокая яма.
Когда Антонов очнулся в этом каменном колодце, то понял, подсознательно почувствовал, что отсюда ему, российскому офицеру, выхода не будет. Он сидел на камнях и не мог вытянуть ноги. Но тогда, в первый день заточения, это обстоятельство не задело Сергея. Важнее было другое. Он мог прислонить свою пылающую огнем голову к холодным, влажным стенам. Это немного ослабило боль. Хотелось пить, но спросить было не у кого Сергей слышал чужую речь, но им, пленником, пока не интересовались. Он лизал камни, собирая мельчайшие капли проступающей среди них влаги. О пище Антонов и не вспоминал. Есть не хотелось. Одна мысль о еде вызывала приступ тошноты.
Затем наверху послышалось шуршание гальки. Кто-то или проходил мимо, или приближался к яме.
Может он, этот кто-то, нес ему воду?
Над решеткой повисла бородатая физиономия. На едва понятном языке она спросила:
— Эй! Неверный! Слышишь, да? Че молчишь, да?
Проси че хочешь?
— Пить.
— Не слышу.
— Воды, — громче ответил Сергей.
— А-а! Сейчас, подожди, дорогой. Будешь пить.
Антон смотрел наверх, ожидая, что оттуда спустят сосуд с водой, но вместо этого вниз, прямо ему на голову, ударила струя мочи. И неестественный смех наверху, за решеткой:
— Что, русский? Напился, да? Еще хочешь? Говори, да?
— Напился, спасибо, сука, — ответил Сергей.
— Эй! Не слышу.
— Чтоб тебе, козлу горному, в рот дерьма наложили!
— Смелый, да, гяур? Давай, борзей! Себе хуже делаешь! А насчет воды? Смотри, еще захочешь, зови. Приду, ха-ха. Могу не один.
Со смехом физиономия убралась.
Сергей выругался. Будь он сейчас на воле и в порядке, вырвал бы он яйца этому абреку. Перевел бы, скота, в евнухи. Но мгновенную ярость погасила головная боль.
Антонов вытер лицо и прислонил висок к прохладной стене.
Глава 29
На вторые сутки ему сбросили веревку. Сергей, по приказу сверху, обвязался ею. Его подняли и повели в дом.
Там, на кошме, лежали пятеро мужчин. Они курили кальян, и облако дыма от анаши густым туманом стелилось по комнате.
Антонов стоял у дверей. Позади него два рослых араба. То, что они уроженцы Ближнего Востока, было видно по их одежде, отличной от национального одеяния чеченцев.
Четверо из лежащих, казалось, никак не реагировали на появление пленника, смотря своими одурманенными, ничего не соображающими глазами куда-то в вечность.
Но пятый, с безобразным шрамом через всю левую сторону лица, единственным мутным глазом внимательно и злобно смотрел на Сергея.
И от его взгляда веяло опасностью. Что-то этот урод явно задумал. Но что?
— Ответа долго ждать не пришлось.
«Урод», как назвал про себя человека со шрамом Антон, поднялся, медленно подошел к пленнику, ни на секунду не отводя от жертвы горящего безумием взгляда.
Он остановился вплотную перед капитаном. Заговорил, и из его рта ударило неприятным запахом гниющих зубов, лука и чеснока.
Сергей невольно отвернулся.
— Что, свинья, морду воротишь? Отвоевался, сука? Ну как тебе в Чечне, победитель? Хорошо, да? Тварь, мразь.
Мало вас режут, взрывают, стреляют, сжигают? Мало?
Будет больше. Вся проклятая, вонючая Россия будет гореть. Все будет гореть. Пока пепел не останется. И так будет, я тебе говорю, понял, свинья немытая?
Он отвернулся, казалось, закончив беседу с пленным, но тут же резко ударил Антона в лицо, круша зубы.
Капитан упал на кошму.
— Убью, тварь неверная!
Урод будто сошел с ума. Он принялся неистово избивать лежащего. Кованые армейские ботинки врезались в ребра Сергея, с хрустом ломая их. Удары сыпались по всему телу. И Антонов не мог даже прикрыться.
Лежащие неподалеку, мало что понимающие от анаши горцы истерично смеялись.
Видимо, утомившись, урод остановился. Из уголков его обезображенного рта проступала пена. Он что-то приказал арабам. Те, подхватив избитое тело, вытащили его во двор.
В помутневшем сознании Антонова теплилась надежда, что все кончилось и его спустят обратно в яму.
Но самое страшное только начиналось.
Тело капитана бросили поперек стола для разделки продуктов. Из дома следом вышел взбесившийся урод.
Он опять что-то коротко приказал, и Сергея облили водой. Сознание немного прояснилось.
Урод схватил пленника за волосы, поднял его голову и сказал своим вонючим ртом прямо в ухо Сергею:
— Что, падла, думаешь, все кончилось? Да, сука? Не угадал. Для тебя, собака, ад только начинается.
Он бросил голову пленника, разрезал веревку сзади, освободил его правую руку, вытянув ее вдоль стола.
Стволом «ТТ» прижал кисть и дважды выстрелил. На фоне общей боли Сергей почувствовал лишь сильное жжение.
Урод продолжал дьявольскую пытку.
Он сбросил Антонова со стола, выстрелил ему в ногу, целясь в коленный сустав, но пуля прошла выше, пробив навылет мягкие ткани и не задев кость.
Отбросив пистолет в сторону, урод рывком поднял капитана. Лицом к лицу.
— Твоего бога распяли, собака, следуй же за ним, тварь!
Он бросил Антона на деревянную дверь сарая, примыкающего к дому. Сергей не удержался, сполз на землю.
Урод приказал, и арабы подняли его. Обезображенная шрамом физиономия вновь приблизилась.
— Нож! — потребовал бандит.
Уроду подали широкий длинный тесак. Он схватил Антонова за левую руку, прислонил ее к двери и сильным ударом пригвоздил ладонь. Лезвие вошло между костей кисти. Сергея отпустили. Он рухнул вниз, но широкое лезвие удержало тело. Так, полураспятый, он и повис, еще сохраняя остатки сознания.
— Ну что, русский? Как тебе наше гостеприимство?
Понравилось, собака? Так и будешь висеть, пока не сдохнешь.
Сказав это, урод смачно плюнул в лицо пленника.
И приказал другим полукольцом обступившим место пытки и с ухмылками глядящим на происходящее боевикам — Всем, кто проходит мимо, плевать в него, пса смердящего. Поняли?
Гул понимания и одобрения прошелся по немногочисленной толпе.
…Увядающая сила, умирать так умирать,
До кончины губы милой я хотел бы целовать
Сняли его через сутки, по приказу широкомордого Али. Эти сутки он отсутствовал, а когда вернулся и увидел распятого полуживого пленника, пришел в ярость.
Он орал на урода, тыча тому стволом пистолета под подбородок. Главарю банды пришлось не по душе, что кто-то подпортил товар, принадлежащий лично ему.
Капитана Антонова сняли и вернули в яму.
И там он почувствовал, что боль ушла, осталось чужое, изуродованное тело и необычайная ясность ума.
Через неделю, может, раньше, его, Сергея, подняли вновь.
Посреди двора лежал избитый в кровь солдат-контрактник, судя по погонам и возрасту.
Он лежал, связанный по рукам и ногам. А вокруг все те же лица — наемники Али. Сергея подвели к солдату.
Али обратился к капитану:
— Видишь эту собаку? Мы отловили его. Это — контрактник, тварь паскудная. Они делали зачистку и грабили дома. Этот был среди них. На нем кровь наших собратьев. Поэтому он сейчас умрет.
Солдат, услышав слова Али, напрягся. На бритой голове надулись вены, тело задергалось. Он безуспешно пытался освободиться от оков. Это видел Али, но не обратил внимания, продолжая:
— Он хотел заработать деньги и сейчас получит полный расчет. Но ты, капитан, можешь ему помочь умереть быстрой смертью. Держи!
Али передал Сергею пистолет.
— Там один патрон. Убей своего, русский. Ты и его избавишь от мучений, и от ямы избавишься. В сарае есть матрац для тебя. Ну?
При желании, средним пальцем, Антон мог нажать на спусковой крючок, но повернуть ствол в сторону бандита не успел бы, поэтому уронил «ТТ», сделав вид, что не удержал распухшей рукой пистолет.
Али все понял.
— Не хочешь? Ну тогда смотри, что мы делаем с врагами.
Он нагнулся, уперся коленом в спину несчастного, схватил кривыми пальцами за глазницы, рванул голову вверх и, истошно заорав «Аллах Акбар!» — полоснул ножом по туго натянувшейся коже пленника под подбородком.
Горло раскрылось широкой безобразной раной, выталкивая в пыль черную густую кровь.
Палач на этом не закончил. Он продолжал резать окровавленными по локоть руками. Пока не поднял над собой отрезанную голову жертвы.
И все стоящие вокруг и привычно наблюдавшие казнь бандиты издали единый вопль:
— Аллах Акбар!
Али поднялся, держа голову в руке, подошел к Антонову.
— Видел, свинья немытая? Если за тебя не заплатят, то с тобой будет то же самое. В яму его, мразь!
Сергей позже, дня через два, когда его в очередной раз вытащили наверх, видел брошенный в высохший арык обезглавленный труп контрактника, который потом облили бензином и сожгли. А сморщенная, высохшая голова долго еще торчала на одном из колов ограды.
…Умирать так умирать…
И вот наконец сегодня должна решиться и его участь.
Пойдут ли наши на выкуп? Или, что более вероятно, предложат обмен? А может, ни то, ни другое? И он, капитан Антонов, разделит удел несчастного сержанта?
Сколько таких, как он, томятся узниками по всей Чечне?
Всех выкупать — денег не хватит. Не проще ли списать его? Исключить из списков части как без вести пропавшего? Может, Яковлев что-нибудь сделает? Хотя какой ему резон спасать им же самим приговоренного к смерти офицера? И все же, может, произойдет чудо и его вытащат отсюда?
С этой надеждой, последней надеждой, Сергей ждал, когда его поднимут из ямы и объявят приговор.
Около полуночи во дворе послышалось оживление.
Кто-то отдавал распоряжения, кто-то эти распоряжения выполнял, причем в основном бегом. Судя по всему, прибыл Большой Чингиз.
Так оно и оказалось.
Примерно полчаса спустя крышка ямы поднялась, вниз упал конец веревки.
— Привяжись, поднимем.
Сергей обмотался, дернул за веревку. Его подняли.
Во дворе, несмотря на позднее время, общее построение. Широкомордый Али докладывал человеку огромных размеров, в военной, без знаков различия, форме. Урод стоял в строю, на правом фланге.
Командир повернулся в сторону пленника, которого подняли из ямы. Но тут же отвернулся и продолжил монолог, смахивающий на, инструктаж. Обернулся вновь, приказал:
— В дом его.
Сергея втащили в знакомую комнату, бросили на кошму. На руки надели наручники. Капитан лежал, и, как ни странно, его охватило спокойствие. Тревоги и волнения, еще недавно терзавшие его, отошли, как отпустила когда-то боль.
Антон лежал и ждал, что произойдет дальше, только внутри пел голос:
Увядающая сила, умирать так умирать…
И песня не раздражала, как прежде. Видимо, наступил тот момент, когда человек преодолевает невидимый барьер, позади которого остаются боль, унижения, страх перед смертью, и выходит на тот рубеж, где он уже выше и сильнее обстоятельств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40