Он мягко улыбнулся и наклонившись еще раз поцеловал ее
заплаканные глаза: - Ты же не хочешь чтобы я стал предателем,
правда?
Маркитантка в ужасе замотала головой.
- И обещай мне, что сбережешь наше счастье и радость.
И глотая слезы Маркитантка кивнула, закусив до крови губы
чтобы не зайтись в истошном беспомощном крике, видя, как в
утреннем тумане тает, исчезая навсегда, его родной силуэт. И
когда в этой пелене уже совсем ничего нельзя было разобрать,
она уселась на козлы и тронула фургон, унося под сердцем трепет
новой жизни и свою вечную боль и печаль.
P.S. Потаскуха-жизнь редко когда останавливается на полдороги.
Маркитантка, поглощенная своим горем, не слышала свиста шального ядра
неизвестно откуда залетевшего в эти края. И через мгновение лишь бешено
несущиеся перепуганные лошади с оборванными постромками, да горящее
колесо катящаяся вслед за ними напоминали о вместительном маркитантском
фургоне только что ехавшем по дороге.

37. Сокольничий

Ночь близилась к концу и скоро ему предстоит последнее
серьезное испытание. Но он не боится его. Не боится ни толпы
злорадных зевак, ни сотен липких любопытных взглядов, ни
холодных и равнодушных рук палача. Сокольничий твердо знал, что
выдержит все до конца, до того последнего момента, когда, ярко
сверкнув на утреннем солнце, на повидавшую виды плаху опустится
остро отточенный топор. Возможно перед смертью он вскрикнет,
может быть даже заплачет, но, ни за что на свете, не попросит
пощады и прощения. Вот уж дудки!
А ведь как все было прекрасно всего лишь три месяца назад!
Он, молодой и красивый, полный честолюбивых замыслов и
мечтаний, впервые въезжал в королевский замок. По традиции все
мужчины из их семьи служили сокольничими короля и вот теперь
пришло и его время. Он мечтал о интригах и приключениях,
схватках и подвигах, но первая же встреча с королевской семьей
перевернула все его планы. И с той поры его единственным
желанием стало быть всегда рядом со старшей из дочерей Короля,
быть ей другом и советчиком, надежной опорой и пристанищем,
защищающей от любых напастей. Хотя какие уж тут напасти, в
королевском-то замке? И все дни напролет Сокольничий проводил в
покоях старшей Принцессы, ловя мимолетные случайные взгляды и
загадочные улыбки, с радостью выполняя даже самые мелкие ее
поручения. Но когда прошло первое опьянение любви и он,
наконец-то, смог трезво оценить положение, лишь безграничная
досада заполнила его душу. Ну надо же было так дешево попасться
на крючок! И растолкав плотную толпу поклонников, окружавших
Принцессу, он покинул замок. Как не странно, уход его не
остался незамеченным и уже на следующее утро Сокольничий
получил приказ сопровождать Принцессу, дотоле не жаловавшую эту
забаву, на королевскую охоту. Он и сейчас отчетливо помнил все,
что случилось на этой злосчастной охоте.
Трудно сказать определенно - действительно ли все это
произошло случайно или же Принцесса воистину была самой
искусной обольстительницей, но в тот момент, когда ее лошадь
неожиданно испугалась и понесла, кроме Сокольничего рядом не
было никого. Только он мог помочь Принцессе. И, нещадно погоняя
своего испытанного скакуна, он, словно метко пущенная стрела,
помчался вслед за Принцессой. Сокольничий настиг ее у самого
обрыва и, сумев-таки в самый последний момент остановить ее
лошадь, сам не удержался в седле и рухнул вниз.
Упругие ветки орешника смягчили удар и спасли ему жизнь,
но он этого не помнил. Смешно конечно, но то время когда он,
весь в гипсе и бинтах, лежал в королевском замке стало самым
счастливым в его жизни. Принцесса сама ухаживала за ним и, хотя
она не обмолвилась ни одним словом о своих чувствах, все было и
так ясно. Ее глаза, полные тревоги и заботы, ее нежные руки,
бережно меняющие повязки, ее осторожная, боящаяся потревожить
его сон походка выдали Принцессу с головой. А когда, разгадав
ее, Сокольничий, путаясь от волнения в словах, открылся ей,
Принцесса счастливо улыбнулась и, ни сказав ни слова порывисто
прижалась к нему.
Но радужные картинки грядущего счастья, которые он рисовал
в своем воображении, разбились как хрупкое стекло, когда
Сокольничий пришел к Королю просить руки его старшей дочери.
Принцесса лишь рассмеялась в ответ на вопрос отца о ее
отношении к этому дерзкому юноше. Сокольничий твердо знал, что
он не безразличен Принцессе, но не мог объяснить почему она так
поступила. И оскорбленный в своих мечтах и любви, он не нашел
ничего лучшего, как дать Принцессе пощечину. Она удивленно
ахнула, откинувшись назад, чудесные глаза наполнились слезами и
задрожали губы, но он уже не видел этого, борясь со
стражниками, повисшими у него на руках. Теперь его ждет палач,
а душу переполняет неожиданно острое желание жить. Но жить,
забыв о чести, которая стоит гораздо дороже жизни, а уж тем
более жизни без Принцессы, увы, невозможно.
В этот миг за спиной заскрипели засовы и Сокольничий
удивленно обернулся: еще же рано! Но вместо стражников в его
темницу вошла Принцесса, которую он безошибочно узнал, несмотря
на огромный черный капюшон, скрывающий лицо.
- Вы?!!
Принцесса долго молчала глядя на него, а потом как-то
глухо произнесла.
- Отец помилует тебя если ты попросишь прощения.
- Вам-то что до этого?
- Не говори так! - в голосе ее слышались живая боль и
страдание. Она осторожно, словно боясь обжечься, коснулась
рукой его лица.- Попроси пощады!
- В нашем роду никто никогда не просил пощады и не мне
нарушать эту традицию.
- Никто и никогда не смел поднять руки на дочерей Короля!
- А может быть Вы заслужили этого?
Принцесса как будто не слышала вопроса.
- Если ты не хочешь умереть, то должен смириться!
- Значит я хочу умереть.
- Но я не хочу этого! - она в отчаянии закричала, но,
спохватившись, прикрыла рот рукой.
- Как это ни странно, но я тоже не очень этого хочу, но
нужно уметь отвечать за свои поступки. Мне - за данную Вам
пощечину, а Вам... - он умолк с болью и нежностью глядя ей в
глаза. - Вам... Зачем Вы пришли сюда? Вам мало того, что меня
сегодня казнят, Вам захотелось еще раз взглянуть на дело рук
своих? Но у меня тоже есть гордость, и хотя я по прежнему люблю
Вас, Принцесса, я никогда не попрошу пощады. А теперь -
уходите! - и он отвернулся к зарешеченному окну, в котором уже
гасли последние ночные звезды.
Утром, когда толпа зевак, захлестнувшая площадь, диким
ревом встретила его восхождение на эшафот, Сокольничий был
собран и спокоен. Даже не взглянув на королевскую ложу, на
сгрудившихся у эшафота придворных, он подошел к монаху и,
трижды поцеловав крест, опустился на колени и положил голову на
пла-ху. Было ужасно страшно и очень хотелось плакать, но он
крепко зажмурился и судорожно сжал зубы.
Палач поплевал на руки, взял топор, и глубоко вздохнул,
занося его вверх в безбрежное небо. Время остановилось. "Ну...
Не может же он так долго держать топор на весу!"
- Руби же! - не выдержав, закричал Сокольничий.
Тяжеленный остро отточенный топор со свистом опустился
вниз, и мощный удар потряс эшафот. Сокольничий еще несколько
секунд был неподвижен, а потом осторожно поднял голову и,
открыв глаза, недоуменно взглянул на блестящее лезвие, глубоко
вонзившееся в помост рядом с плахой. Толпа бешено ревела, и
этот шум заглушил слова палача. Сзади подскочили стражники, и
он услышал, как с грохотом рухнули вниз кандалы, и, еще ничего
не понимая, ошарашено огляделся по сторонам.
Он увидел беснующихся горожан, недовольного Короля и его
дочерей, радостно хлопающих в ладоши. Сокольничий не успел
удивиться тому, что Принцессы нет в ложе, как услышал
восхищенные возгласы горожан. Толпа, окружавшая эшафот
расступилась, и к нему через всю площадь бежала заплаканная
Принцесса. И, осознав, что отныне они теперь всегда будут
вместе, он легко спрыгнул с эшафота и, подхватив ее на руки,
крепко прижал к сердцу.

38. Штурман

Моторы гудели ровно и мощно, их монотонный рокот
успокаивал, вселяя надежду на то, что сегодня они не подведут и
все пройдет успешно. Кроме их самолета в воздухе не было
никого, маршрут известен до тонкостей, до цели еще больше часа
лета и, потому, спокойно можно откинуться на спинку кресла и,
ослабив ремни, предаться размышлениям.
В который раз они летят на бомбежку этого чертова форта,
будь он трижды проклят, и все бестолку! Сколько ребят потеряли,
тонны взрывчатки сбросили, а он стоит себе как ни в чем не
бывало. Да еще эти, умники из разведки: "Для того чтобы
уничтожить форт достаточно всего одной бомбы". Ага, достаточно,
только попасть надо в цель размером с деревенский колодец, и ни
на сантиметр в сторону, а точно в скважину! Да тут и на
полигоне-то замаешься, не-то что в бою, когда по тебе со всех
сторон зенитки с земли шпарят, да еще какая-нибудь сволочь на
хвосте висит. Крутишься, как уж на сковородке, какой колодец,
просто бы в форт не промахнуться! Ну да ладно, он-то чай не из
последних мастеров будет, не таких прикладывали, не зря же его
считают лучшим штурманом в полку. Так что глядишь, может быть и
повезет. Вот, вот, везение это главное, что ему сейчас позарез
необходимо. И не только в бою. Который уж день нет писем.
Сказанул, день! А третью неделю не хочешь? Двадцать два дня,
черт, уже четвертая неделя пошла, а она все не пишет. Неужели
же что-то случилось? А вдруг ... Нет, тогда бы уже давно
сообщили, с чем-чем, а с этим они никогда не тянут. Ну, ладно,
почта сейчас плохо работает, письма долго идут. Хотя, причем
здесь почта? Между ними всего ничего - каких-то жалких
пятьдесят километров. Если бы не летал каждый день на бомбежки,
давно бы уже смотался проведать.
Вот ведь чудеса какие бывают, кто бы ему сказал еще год
назад, что он будет так убиваться из-за какой-то сестрички из
госпиталя? В лицо бы рассмеялся, а теперь, теперь только в
сторону того госпиталя и смотришь, орел-орденоносец. Только и
думаешь: "Жива ли? Все ли в порядке? Где она? С кем?". Вот-вот.
Именно этот поганый вопросик и не дает тебе жить спокойно. Где
уж ей устоять, когда кругом столько мужиков вертится.
Кто-нибудь да обязательно приглянется и плакало тогда ваше
счастье, товарищ лучший штурман. Только она вас и вспомнит. Да
нет, вспомнит, не сможет она забыть. Думаешь? А что ж сейчас
забыла? Или ты ее письма сам от себя скрываешь, а может цензура
их конфискует, а? Молчи уж лучше. Да нет же, не сможет забыть,
так не лгут! Значит случилось что-то, раз не пишет. Всяко
бывает, война все-таки. Может машину с письмами разбомбило, или
в реке утонула. Совсем с ума сошел, какие тут, к черту, реки?
Ну не могла ведь она не соскучиться?! Вот он, на что уж
кремень-мужик, а стоит лишь закрыть глаза и отвлечься от суеты,
как будто из какого-то густого тумана ясно вырисовывалось ее
лицо. Она смеялась, лукаво улыбаясь, забавно щурилась показывая
язык и легко встряхивала пышной копной волос, поправляя
прическу. И он, как ребенок по матери, тосковал по ее нежным,
ласковым прикосновениям, мимолетным взглядам, по возможности
просто уткнуться в ее густые волосы и, беспорядочно
перескакивая с одного на другое, рассказывать обо всем, что
волнует и тревожит. А выговорившись, ощутить в себе новые силы
для того, чтобы выжить и выслушивать такие же рассказы своих
друзей. Он и не знал никогда, что можно так соскучиться, думал
врут все в книжках, когда о таком пишут. И вот она, милая,
взбалмошная девчонка, перевернула все его представления о
жизни. И ведь самое главное, она ...
- Внимание, подлетаем. Всем приготовиться! - голос в
шлемофоне был собран и тверд.
Штурман вздрогнул от неожиданности и прильнул к прицелу.
Началась работа.
- Пять минут до цели. Высота... Скорость... Ветер ... -
доклады шли непрерывно и привычно ведя расчеты он, тем не
менее, никак не мог отключиться от своих невеселых мыслей. В
море цифр, захлестнувших его, то и дело всплывало ее лицо,
безнадежно разрушая все формулы и выкладки. Штурман лихорадочно
загонял ее образ в самый дальний угол души и вновь оказывался
один на один с хаосом цифр, оставленным ею.
- Вижу цель! Внимание штурману, если хотим унести ноги,
то у нас только один заход, потом они очухаются и ... Не
маленький, сам понимаешь.
- Давай, командир, пошли.
Самолет заложил крутой вираж и с воем, в глубоком пике,
понесся вниз, к злосчастному форту. Запоздало заголосили
зенитки, разорвав небо своими снарядами, но они уже проскочили
самую опасную зону и теперь нужно лишь было прицелиться
поточнее. Штурман слился с прице-лом, теперь они были одним
механизмом, и аккуратно вращая ручки он тщательно наводил свой
смертоносный груз точно в цель.
"Так, еще немножко и ... Сейчас..." - рука привычно легла
на ручку сброса. И вдруг вместо вражеских батарей он увидел ее
лицо, заполнившее собой весь прицел, увидел огромные тоскующие
глаза и влажные, манящие губы. Штурман ошарашено мотнул головой
и нажал на сброс: "Пошла! Уходим, командир!".
Самолет вышел из пике и уже начал вновь набирать высоту,
когда внизу полыхнуло и хвостовой стрелок доложил: "Промазали,
...!".
- Заходим еще раз! - закричал Штурман, проклиная себя и
ее последними словами, - Давай, командир, давай!
- Сейчас, только развернусь. - В голосе командира не
было ни тени эмоций.
Натужно ревя моторами самолет начал разворот, когда в
бомбовой отсек попал пущенный им вдогонку зенитный снаряд. Они
погибли почти мгновенно, так и не успев понять, что же
случилось. последнее, что запомнил в своей жизни Штурман, было
лицо любимой с перекрестием прицела точно на переносице.

39. Геолог

Он очень хорошо умел обманывать сам себя. Такая уж у него
была странная особенность. И когда бывало совсем плохо и больно
он уверял себя, что все идет как положено, все в норме, нужно
лишь чуть-чуть потерпеть и тогда все будет о'кей. Самое
удивительное, что так обычно и случалось. Стиснув зубы и
напрягаясь изо всех сил он выбирался целым и невредимым из
самых невероятных передряг.
Вот и сейчас, лежа на холодном снегу и тяжело дыша, Геолог
находил все новые и новые аргументы, чтобы встать и идти
вперед. Но предательская усталость заливала руки и ноги
свинцом, делая их неправдоподобно тяжелыми, а мороз настойчиво
уговаривал сладко уснуть не думая ни о чем. И если уж быть до
конца честным, то он понимал, что на этот раз видимо уже не
выкарабкаться. До поселка еще, минимум, километров тридцать, а
с разбитой ногой, да не евши четвертые сутки он навряд ли их
одолеет. Но то, что уже осталось позади требовало, чтобы он не
сдавался вот так, без борьбы и Геолог вновь и вновь твердил
себе, что он должен встать и идти, пока его окончательно не
доконал этот собачий холод. Но сегодня ничего не помогало и,
даже заплакав от бессилия, он применил последний, запрещенный
прием. Он вспомнил о Ней, о девушке которую любил и от которой
ушел. О той которая, к сожалению, не любила его. Геолог уже
давным-давно пообещал себе не вспоминать о ней и, уехав из
Города и шатаясь по тайге с поисковыми партиями, твердо держал
данное слово. Он вообще никогда не нарушал своих обещаний. Но
сейчас было необходимо сделать это и он с трудом отодвинул уже
успевший заржаветь засов, и осторожно отворил самый сокровенный
тайник своей души.
Воспоминания захлестнули его, он слишком долго не тревожил
их покой и все плохое и болезненное давно уже ушло в глубину,
как опускается вниз осадок, оставляя сверху прекрасное, чуть
горьковатое хмельное вино. И пользуясь растерянностью
охватившей разум и сладкой мучительной болью заполнившей все
кругом, Геолог заставил себя поверить в то, что сейчас, именно
в эту минуту, он нужен Ей, Она ищет его и ждет помощи. А
поверив, он встал и тяжело хромая двинулся вперед. Он шел до
тех пор, пока были силы, шел не думая ни о чем, ни о Ней, ни о
себе, ни о тепле и пище. Была лишь боль, которую нужно было
одолеть и направление, с которого нельзя было сбиться.
Но наступил момент, когда боль пересилила, и Геолог рухнул
лицом в глубокий снег. Холодное прикосновение вырвало его из
этой непрекращающейся битвы с болью и он как-то совсем
равнодушно понял, что это конец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30