— Идем прежним курсом. — Голос его смягчился. — Мне очень жаль, друзья.
И голос, и лицо, и осанка Ханно как-то поблекли.
— Этого-то я и боялся. Прошу вас, поразмыслите хорошенько.
— У меня были на размышление целые века, — ответил Ду Шань.
— Чтобы возжелать возвращения Земли прежних дней, хочешь ты сказать, — обернулась к нему Юкико. — Земли, которой на самом деле никогда и не было. Нет, ты не имеешь права отказать человечеству в такой возможности познания, отказать в возможности приблизиться к единству со Вселенной. Это самый обыкновенный эгоизм. А ведь ты не эгоистичен, дорогой!
Он упрямо, как буйвол, покачал головой.
— Человечество долго дожидалось контакта, на самом деле не очень-то им и интересуясь, — подал голос Патульсий. — Может и еще подождать. Наш первый долг — перед будущими детьми, а их мы можем завести лишь на Финиции.
— Вот они-то как раз могли бы и подождать! — настаивала Свобода. — То, что мы узнаем от инопланетян, помощь, какую они нам окажут, — все это сделает наше будущее более надежным, когда мы наконец доберемся до дома.
— А предоставившаяся возможность, быть может, просто уникальна, — подхватил Ханно. — Повторяю, инопланетяне на Третьей скорей всего немногочисленны и прибыли совсем недавно. Иначе Паутина у Солнца обнаружила бы их след, или их космический корабль прибыл бы туда. Разве что… Но мы просто ничего не знаем. Так ли уж обязательно они поселятся на Третьей? Если мы не примем их приглашения — а ведь они даже не знают, получим ли мы его, — останутся ли они или двинутся в путь? И так ли уж непременно полетят к Солнцу?
— Так ли уж непременно они будут у Третьей, когда мы прибудем? — эхом отозвалась Макендел. — А если и будут, так ли уж непременно мы сумеем общаться? Нет, это далекий, опасный крюк на пути к цели ради эфемерных надежд. Быть может, результат будет великолепен, а быть может, обернется мыльным пузырем. Давайте сперва займемся настоящим делом.
— Запланированным для нас компьютерами и правителями Земли, — насмешливо бросил Ханно и повернулся к Страннику. — Неужели ты, Перегрино, не хотел бы сделать нечто, выбивающееся из схемы, сломать эти чертовы замыслы нынешнего мира?
Тот вздохнул:
— Сильный аргумент. Да, мне хочется отправиться к Третьей, так хочется, что аж муторно. И когда-нибудь я надеюсь это желание осуществить. Но раньше и прежде всего вольная жизнь среди вольной природы… Ну не могу я так поступить с Коринной и Алият! Просто не могу, — умоляющим тоном закончил он.
— Ты настоящий рыцарь, — выдохнула Алият.
— Ладно, Ханно, Свобода, — печально улыбнулась Юкико, — нам троим от этого ничуть не хуже, чем вчера, ведь правда? А фактически даже лучше. Теперь перед нами замаячила новая мечта.
— На будущее, — пробормотала Свобода и подняла голову. — Я не сержусь на вас, друзья мои. Я тоже устала от машин и мечтаю о свежем воздухе. Быть по сему.
Напряжение начало спадать. На лицах замелькали улыбки.
— Нет, — сказал вдруг Ханно.
Все оцепенело уставились на него. Ханно встал.
— Вы даже представить себе не можете, как мне жаль, — твердо заявил он. — Но, как я полагаю, наши нужды и наш долг изменились. Они велят нам идти к Третьей. До сего момента наше предприятие было жестом отчаяния. Мы делали вид, что это не так, но правды изменить не могли. Шансы, что мы бесславно погибнем, вроде древних скандинавов в Гренландии, или впадем в монотонное уныние, вроде полинезийцев в Тихом океане, были примерно равны.
— Ты сам это предложил, — неуверенно упрекнул Патульсий.
— Потому что тоже впал в отчаяние. Мы все впали в отчаяние. Но, по крайней мере, мы не сдались. Мы могли, вопреки судьбе, постепенно населить планету людьми, которые не склоняют головы и идут только вперед. Что нам было терять? И вот сегодня мы открыли, что — Вселенную. Я капитан. И я поведу корабль к Иным.
Ду Шань первым вскочил на ноги.
— Не посмеешь! — взревел он.
— Посмею. «Пифеос» подчиняется мне. Я прикажу лечь на новый курс немедленно. Чем раньше это будет сделано, тем раньше…
— Нет, вопреки нашей воле ты не можешь! — перебил его
Странник.
— Ты будешь не прав, — с мольбой сказала Юкико.
Свобода взирала на Ханно чуть ли не с ужасом.
— Ты, ты сам не ведаешь, что говоришь, — запинаясь, пробормотала она.
— Значит, ты не хочешь, чтобы я так поступал? — откликнулся он.
— Так — нет! — она стиснула зубы.
— Я это предвидел. И все-таки я намерен отдать этот приказ. После вы еще благодарить меня будете.
— Боже мой, — возвысила она голос не то по-русски, не то по-польски. — «Пифеос», ведь ты не послушаешься одного человека, правда?
— Он капитан, — отвечал корабль. — Я обязан подчиниться.
— Во что бы то ни стало? — вскричал Патульсий. — Невероятно!
— Такова программа.
— Ты нам не говорил, — прошептала Макендел.
— Я не предполагал, что подобная необходимость возник нет, — не очень уверенно ответил Ханно. — Я принял эту меру на случай экстренной необходимости и счел за лучшее держать ее в секрете.
— Иисусе Христе! — завопила Алият. — И это экстренная необходимость?! Ты сам ее породил!
— Да, — сказал Странник. Кожа его блестела от пота. Мы не собираемся торговаться с диктатором и не собираемся пресмыкаться перед ним. Не получится. — Он поднял глаза, будто надеялся увидеть в воздухе еще одно лицо. — «Пифеос», теперь он один против семерых.
— Это не довод, — ответствовал корабль.
— И никогда не было доводом — ни на море, ни в любом другом путешествии; — подхватил Ханно. — И не могло быть доводом, если люди собирались вернуться живыми.
— А что, если капитан… как там? Недееспособен? — воззвал к кораблю Странник. — Безумен?
Потратил ли корабль несколько миллисекунд на просмотр своей биопсихологической базы данных, прежде чем пришел к заключению?
— Психическое расстройство невозможно ни для кого из вас без серьезной травмы, — заявил он. — Таковых не отмечено. Ду Шань зарычал и двинулся в обход стола.
— Значит, будет отмечено! Мертвые капитаны приказов не отдают!
Свобода кинулась ему наперерез.
— Теперь ты помешался! — простонала она, не давая ему оттолкнуть себя. — Да помогите же мне! Только драки нам не хватало!
Странник присоединился к ней. Они вдвоем ухватили Ду Шаня за руки, и он остановился. Тяжелое дыхание рвалось из его груди.
— Вот видишь, Ханно, что ты едва не натворил, — вкрадчиво, не обращая внимания на струящиеся по щекам слезы, проговорила Алият. — Твой приказ уничтожит нас. Ты не сможешь его отдать.
— Смогу и отдам, — финикиец пошел к двери, но на пороге обернулся к остальным и замер — неподвижно, но не теряя бдительности. Голос его смягчился. — Как только решение будет принято, вы не станете распускать нюни. Я знаю вас чересчур хорошо, чтобы предполагать подобное. И не станете пытаться применить ко мне силу. Вы понимаете, что нельзя терять одну восьмую собственной силы, одну четвертую праотцев грядущего. К тому же я один из вас умею быть командиром. Не просто лидером, а командиром — на кораблях и в битвах, в караванах и экспедициях к незнаемому. Я был им вновь и вновь на протяжении тысячелетий. Без меня ваше выживание на Финиции или где бы то ни было станет более чем сомнительным.
Его тон стал почти ласковым:
— О нет, я не сверхчеловек. Каждый из вас одарен своим особенным талантом, и нам нужны все они до единого. Мой ум и моя душа, как всегда, открыты для ваших мыслей, советов и желаний — да-да, и для желаний. Но кто-то ведь должен принять на себя ответственность за окончательное решение. Так было от века. Ответственность берет на себя капитан. У нас впереди еще дюжина лет пути, и Бог весть что ждет нас в конце. Так не делайте же эти годы более трудными для себя, чем необходимо.
С тем он и ушел.
Оставшиеся семеро стояли молча, не в силах шелохнуться. Наконец Странник, следуя примеру Свободы, отпустил Ду Шаня и монотонным голосом сказал:
— Насчет этого он прав. Выбора у нас нет.
— Процедура смены курса начнется через час, — объявил «Пифеос». — В целях экономии топлива и минимизации нежелательных радиальных ускорений она начнется с перехода на свободный полет. Пожалуйста, приготовьтесь к невесомости, которая продлится около шести часов.
— Вот… оно… и есть, — задыхаясь, выговорила Алият.
Ханно вернулся. Они понимали, что он уходил на мостик отчасти для того, чтобы взглянуть на дисплеи, будто это имело какое-то значение, но главным образом — чтобы показать, кто тут главный.
— Пора приниматься за дело, — сказал он. — У меня тут распечатки штатного расписания… Сделанного не воротишь. Мы отправляемся в путь. — Он блекло улыбнулся. — Кое-кому это даже по вкусу.
— Быть может, и так, — откликнулась Свобода. — Собака ты, вот кто! Законченный сукин сын. И взяла Странника под руку.
22
Коленопреклоненной Алият явился Христос. Окружающее Его сияние оказалось вовсе не таким, как она думала: она представляла себе нимб ослепительным, как полдень в пустыне, а он наполнил сумрачные своды пустынного храма голубоватыми отсветами и прощальным закатным золотом. Алият даже показалось, что она вот-вот расслышит колокольцы возвращающегося домой каравана. Каменный пол под ногами и окружающие стены источали ласковое тепло. И лицо Его вовсе не было изможденным и суровым. На Западе (она вроде бы так слышала) Его изображали именно таким — человеком, бродившим по дорогам, делившим с другими глоток вина и крошку меда, сажавшим детишек себе на колени. Склонившись к ней, Он улыбнулся и белым рукавом осушил сбегавшие по ее щекам слезы.
Снова выпрямившись, Он заговорил — ах, как нежен был Его голос!
— Ты несла свое бдение, хотя адский пламень бушевал вокруг тебя, и потому Я расслышал молитву, которую ты не осмелилась произнести. Да будет возвращено время, тобой утраченное, и последующий конец благословен более, чем начало. —
Он вознес отмеченные шрамами руки ввысь. — Благословенны плачущие, ибо утешатся.
И Он исчез.
Юный Барикай спрыгнул с возвышения и подхватил ее на руки.
— Возлюбленная! — ликовал он, пока она не прервала его горячие речи, прильнув губами к губам.
Они вместе вышли из храма. Тадмор мирно дремал в свете полной луны, посеребрившей шпили башен звездным инеем и бросившей на камни мостовой узорное покрывало теней. На улице их ждал конь, хвост и грива которого струились потоками лунного серебра. Барикай вскочил в седло и склонился к Алият. Приняв его руку, она взмыла наверх и припала к его груди.
Цокот копыт недолго нарушал ночную тишь; вскоре конь воспарил в воздух и понесся вскачь дорогами ветра. Воздушные струи нашептывали им колыбельную, ласковое сияние звезд на фоне лилового бархата небес окутало их теплой шалью. Распущенные волосы Алият стлались по ветру, укрыв ее и Барикая, будто плащом. Она упивалась его запахом, силой его объятий, жаром его ненасытных губ.
— Куда мы? — спросила она.
— Домой! — зазвенел его смех. — Но не сразу! Они торопились вперед и вперед, огибая мир навстречу утру. Замок Барикая сиял на вершине горы. Конь остановился в украшенном мозаикой и цветами дворе, посреди которого звенел пляшущими струями фонтан, но Алият едва окинула их небрежным взором. Позже она припомнила, что не знает даже, бестелесными ли духами были встретившие господина и госпожу слуги или людьми из плоти и крови. Когда хозяева желали, они обеспечивали пиршества, музыку, зрелища; в остальное время Алият и Барикай жили друг для друга. Они не знали устали, пока не погружались, не разнимая объятий, в полусон, и пробуждение было радостным. Счастье обретало все более спокойный оттенок; любовь утомляла их все сильнее, и наконец, когда Барикай сказал:
— А теперь поехали домой! — сердце запело новым блаженством.
Конь доставил их домой на утренней заре. Домашние только-только пробудились, и прибытия их никто не заметил. Будто вовсе ничего не случилось, будто они никуда не уезжали. Ману сперва отнесся к ее пылким объятиям не без удивления, потом принял их с мальчишеским достоинством. Малыш Хайрам посчитал, что так и надо.
Алият упивалась обыденностью происходящего весь остаток дня и весь вечер — минуту за минутой, в каждой роли и в каждой комнате, за всякой работой и беседой, в вопросах и решениях, во всем, чем владела она и что владело ею. И когда наконец при свете лампы она с Барикаем добралась до постели,
Алият была готова к его словам:
— Я думаю, тебе лучше уснуть, уснуть по-настоящему, нынче ночью и впредь.
— Обнимай меня, пока я не усну, — попросила она.
Он послушался, осыпав ее поцелуями.
— Не возвращайся слишком быстро, — однажды проронил он у самой ее щеки. — Это было бы неразумно.
— Я знаю… — и тут ее понесло прочь от него.
Открыв глаза после пребывания вне времени, она обнаружила, что плачет. Быть может, идея была не так уж и хороша. Быть может, не стоит возвращаться туда вообще никогда. Ну же, старушка, подбодрила она себя, положи этому конец. Ты же обещала Коринне помочь с гобеленом, который она затеяла.
Отсоединившись, она покинула кабинку, где лежала, но задержалась еще на некоторое время в камере снов, и не без повода; все-таки очень здравая привычка — носить в сумочке косметику. Иногда сеансы сильно задевают за живое. Ничего, она давным-давно выучилась скрывать следы боли.
По коридору шла Свобода.
— Салют, — сказала Алият и уж хотела было пройти мимо, но Свобода ухватила ее за рукав.
— Будь добра, погоди секундочку, — попросила она.
— Ага, разумеется, — Алият отвела взгляд, но Свобода не восприняла намек.
— Не отвергай моих слов, я должна это сказать. Тебе не следует бывать там так часто.
— Все мне это твердят, — дрожащим от ярости голосом отозвалась Алият. — Почему бы и тебе не присоединиться к общему хору? Я прекрасно знаю, что делаю.
— Ну, я не могу указывать тебе, но…
— Но ты боишься, что я свернусь в клубок и однажды не смогу развернуться. — Алият резко втянула воздух ноздрями. Внезапно ею овладело желание выговориться. — Послушай, дорогая. Тебе в прошлом наверняка случалось бывать в ситуациях, когда хотелось спрятаться от самой себя.
— Случалось.
Свобода слегка побледнела.
— A y меня на душе лежит куда более тяжкий груз, чем у тебя. Поверь мне, я очень хорошо знаю, что к чему. А укрываться от душевных мук в шкатулке снов куда лучше, чем в выпивке, наркотиках или… — Алият усмехнулась. — Или закрыть глаза и вспоминать старую добрую Англию.
— Разве это не то же самое?
— Ну, не совсем. И все-таки… Послушай. Сегодня случилось нечто такое, что я была в жутком бешенстве, и если бы не нашла убежища в личном мирке, то вопила бы, рвала бы и метала и вообще закатила бы истерику. Как это сказалось бы на моральном духе экипажа?
— А что стряслось?
— Ханно. Что ж еще? Мы с ним случайно встретились, он загнал меня в угол, и, ну, ты себе представляешь. Издавал те же невнятные звуки, что и ты минуту назад, насчет меня и шкатулки снов. Пытался сказать, весьма окольным образом… А, неважно!
Свобода выжала из себя усмешку.
— Дай-ка угадаю! Он намекал, что ты являешь собой угрозу для взаимоотношений на борту корабля.
— Ага, и еще хотел составить со мной пару. Еще бы ему не. хотеть! Он не возлежал ни с кем уже с полгода, разве не так? Я ему сказала, чем он должен заняться вместо этого, и ушла. Но внутри я вся бурлила, как вулкан.
— Ты просто принимаешь все слишком близко к сердцу. Уж тебе-то пора бы знать, что стресс…
— Да уж пожалуй, — отозвалась Алият, слегка удивляясь легкости, с какой ее покидают гнев и чувство утраты. — Слушай, я вовсе не страдаю маниакальной привязанностью к снам, честное слово. Каждому время от времени приходится к ним прибегать. Почему бы тебе как-нибудь не разделить мой сон со мной? Мне бы этого хотелось. Интерактивный сон таит куда больше возможностей, чем сон, в котором компьютер накачивает тебе в мозги то, чего тебе, по его разумению, хочется.
— Верно, — кивнула Свобода, — но… Она умолкла, не договорив.
— Но ты боишься, что я могу узнать нечто такое, что ты предпочла бы утаить от меня. В этом-то и дело, верно? — Алият пожала плечами. — Я вовсе не обижаюсь. Только не надо меня поучать, ладно?
— А почему ты отвергла притязания Ханно? — торопливо спросила Свобода. — Они вполне естественны. Тебе незачем проклинать его за это.
— После того, как он с нами поступил? — Алият ринулась в контратаку. — А ты что, до сих пор питаешь к нему слабость?
— Я знаю, что не должна. — Свобода отвела взгляд. — On se veut…
— Что?
— Ничего, пустяк. Вспомнилось случайно.
— Из-за него.
Свобода открыто встретила прозвучавший в словах Алият вызов. Наверное, подумала Алият, она хочет относиться ко мне по-дружески, чувствует себя обязанной так поступать…
— Да. Хотя это не играет большой роли. Просто строки, как-то раз попавшиеся мне на глаза. Это было… дай вспомнить… в конце двадцатого века, несколько лет спустя после того, как мы всемером скрылись, а Патульсий все еще держался за свою маскировку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
И голос, и лицо, и осанка Ханно как-то поблекли.
— Этого-то я и боялся. Прошу вас, поразмыслите хорошенько.
— У меня были на размышление целые века, — ответил Ду Шань.
— Чтобы возжелать возвращения Земли прежних дней, хочешь ты сказать, — обернулась к нему Юкико. — Земли, которой на самом деле никогда и не было. Нет, ты не имеешь права отказать человечеству в такой возможности познания, отказать в возможности приблизиться к единству со Вселенной. Это самый обыкновенный эгоизм. А ведь ты не эгоистичен, дорогой!
Он упрямо, как буйвол, покачал головой.
— Человечество долго дожидалось контакта, на самом деле не очень-то им и интересуясь, — подал голос Патульсий. — Может и еще подождать. Наш первый долг — перед будущими детьми, а их мы можем завести лишь на Финиции.
— Вот они-то как раз могли бы и подождать! — настаивала Свобода. — То, что мы узнаем от инопланетян, помощь, какую они нам окажут, — все это сделает наше будущее более надежным, когда мы наконец доберемся до дома.
— А предоставившаяся возможность, быть может, просто уникальна, — подхватил Ханно. — Повторяю, инопланетяне на Третьей скорей всего немногочисленны и прибыли совсем недавно. Иначе Паутина у Солнца обнаружила бы их след, или их космический корабль прибыл бы туда. Разве что… Но мы просто ничего не знаем. Так ли уж обязательно они поселятся на Третьей? Если мы не примем их приглашения — а ведь они даже не знают, получим ли мы его, — останутся ли они или двинутся в путь? И так ли уж непременно полетят к Солнцу?
— Так ли уж непременно они будут у Третьей, когда мы прибудем? — эхом отозвалась Макендел. — А если и будут, так ли уж непременно мы сумеем общаться? Нет, это далекий, опасный крюк на пути к цели ради эфемерных надежд. Быть может, результат будет великолепен, а быть может, обернется мыльным пузырем. Давайте сперва займемся настоящим делом.
— Запланированным для нас компьютерами и правителями Земли, — насмешливо бросил Ханно и повернулся к Страннику. — Неужели ты, Перегрино, не хотел бы сделать нечто, выбивающееся из схемы, сломать эти чертовы замыслы нынешнего мира?
Тот вздохнул:
— Сильный аргумент. Да, мне хочется отправиться к Третьей, так хочется, что аж муторно. И когда-нибудь я надеюсь это желание осуществить. Но раньше и прежде всего вольная жизнь среди вольной природы… Ну не могу я так поступить с Коринной и Алият! Просто не могу, — умоляющим тоном закончил он.
— Ты настоящий рыцарь, — выдохнула Алият.
— Ладно, Ханно, Свобода, — печально улыбнулась Юкико, — нам троим от этого ничуть не хуже, чем вчера, ведь правда? А фактически даже лучше. Теперь перед нами замаячила новая мечта.
— На будущее, — пробормотала Свобода и подняла голову. — Я не сержусь на вас, друзья мои. Я тоже устала от машин и мечтаю о свежем воздухе. Быть по сему.
Напряжение начало спадать. На лицах замелькали улыбки.
— Нет, — сказал вдруг Ханно.
Все оцепенело уставились на него. Ханно встал.
— Вы даже представить себе не можете, как мне жаль, — твердо заявил он. — Но, как я полагаю, наши нужды и наш долг изменились. Они велят нам идти к Третьей. До сего момента наше предприятие было жестом отчаяния. Мы делали вид, что это не так, но правды изменить не могли. Шансы, что мы бесславно погибнем, вроде древних скандинавов в Гренландии, или впадем в монотонное уныние, вроде полинезийцев в Тихом океане, были примерно равны.
— Ты сам это предложил, — неуверенно упрекнул Патульсий.
— Потому что тоже впал в отчаяние. Мы все впали в отчаяние. Но, по крайней мере, мы не сдались. Мы могли, вопреки судьбе, постепенно населить планету людьми, которые не склоняют головы и идут только вперед. Что нам было терять? И вот сегодня мы открыли, что — Вселенную. Я капитан. И я поведу корабль к Иным.
Ду Шань первым вскочил на ноги.
— Не посмеешь! — взревел он.
— Посмею. «Пифеос» подчиняется мне. Я прикажу лечь на новый курс немедленно. Чем раньше это будет сделано, тем раньше…
— Нет, вопреки нашей воле ты не можешь! — перебил его
Странник.
— Ты будешь не прав, — с мольбой сказала Юкико.
Свобода взирала на Ханно чуть ли не с ужасом.
— Ты, ты сам не ведаешь, что говоришь, — запинаясь, пробормотала она.
— Значит, ты не хочешь, чтобы я так поступал? — откликнулся он.
— Так — нет! — она стиснула зубы.
— Я это предвидел. И все-таки я намерен отдать этот приказ. После вы еще благодарить меня будете.
— Боже мой, — возвысила она голос не то по-русски, не то по-польски. — «Пифеос», ведь ты не послушаешься одного человека, правда?
— Он капитан, — отвечал корабль. — Я обязан подчиниться.
— Во что бы то ни стало? — вскричал Патульсий. — Невероятно!
— Такова программа.
— Ты нам не говорил, — прошептала Макендел.
— Я не предполагал, что подобная необходимость возник нет, — не очень уверенно ответил Ханно. — Я принял эту меру на случай экстренной необходимости и счел за лучшее держать ее в секрете.
— Иисусе Христе! — завопила Алият. — И это экстренная необходимость?! Ты сам ее породил!
— Да, — сказал Странник. Кожа его блестела от пота. Мы не собираемся торговаться с диктатором и не собираемся пресмыкаться перед ним. Не получится. — Он поднял глаза, будто надеялся увидеть в воздухе еще одно лицо. — «Пифеос», теперь он один против семерых.
— Это не довод, — ответствовал корабль.
— И никогда не было доводом — ни на море, ни в любом другом путешествии; — подхватил Ханно. — И не могло быть доводом, если люди собирались вернуться живыми.
— А что, если капитан… как там? Недееспособен? — воззвал к кораблю Странник. — Безумен?
Потратил ли корабль несколько миллисекунд на просмотр своей биопсихологической базы данных, прежде чем пришел к заключению?
— Психическое расстройство невозможно ни для кого из вас без серьезной травмы, — заявил он. — Таковых не отмечено. Ду Шань зарычал и двинулся в обход стола.
— Значит, будет отмечено! Мертвые капитаны приказов не отдают!
Свобода кинулась ему наперерез.
— Теперь ты помешался! — простонала она, не давая ему оттолкнуть себя. — Да помогите же мне! Только драки нам не хватало!
Странник присоединился к ней. Они вдвоем ухватили Ду Шаня за руки, и он остановился. Тяжелое дыхание рвалось из его груди.
— Вот видишь, Ханно, что ты едва не натворил, — вкрадчиво, не обращая внимания на струящиеся по щекам слезы, проговорила Алият. — Твой приказ уничтожит нас. Ты не сможешь его отдать.
— Смогу и отдам, — финикиец пошел к двери, но на пороге обернулся к остальным и замер — неподвижно, но не теряя бдительности. Голос его смягчился. — Как только решение будет принято, вы не станете распускать нюни. Я знаю вас чересчур хорошо, чтобы предполагать подобное. И не станете пытаться применить ко мне силу. Вы понимаете, что нельзя терять одну восьмую собственной силы, одну четвертую праотцев грядущего. К тому же я один из вас умею быть командиром. Не просто лидером, а командиром — на кораблях и в битвах, в караванах и экспедициях к незнаемому. Я был им вновь и вновь на протяжении тысячелетий. Без меня ваше выживание на Финиции или где бы то ни было станет более чем сомнительным.
Его тон стал почти ласковым:
— О нет, я не сверхчеловек. Каждый из вас одарен своим особенным талантом, и нам нужны все они до единого. Мой ум и моя душа, как всегда, открыты для ваших мыслей, советов и желаний — да-да, и для желаний. Но кто-то ведь должен принять на себя ответственность за окончательное решение. Так было от века. Ответственность берет на себя капитан. У нас впереди еще дюжина лет пути, и Бог весть что ждет нас в конце. Так не делайте же эти годы более трудными для себя, чем необходимо.
С тем он и ушел.
Оставшиеся семеро стояли молча, не в силах шелохнуться. Наконец Странник, следуя примеру Свободы, отпустил Ду Шаня и монотонным голосом сказал:
— Насчет этого он прав. Выбора у нас нет.
— Процедура смены курса начнется через час, — объявил «Пифеос». — В целях экономии топлива и минимизации нежелательных радиальных ускорений она начнется с перехода на свободный полет. Пожалуйста, приготовьтесь к невесомости, которая продлится около шести часов.
— Вот… оно… и есть, — задыхаясь, выговорила Алият.
Ханно вернулся. Они понимали, что он уходил на мостик отчасти для того, чтобы взглянуть на дисплеи, будто это имело какое-то значение, но главным образом — чтобы показать, кто тут главный.
— Пора приниматься за дело, — сказал он. — У меня тут распечатки штатного расписания… Сделанного не воротишь. Мы отправляемся в путь. — Он блекло улыбнулся. — Кое-кому это даже по вкусу.
— Быть может, и так, — откликнулась Свобода. — Собака ты, вот кто! Законченный сукин сын. И взяла Странника под руку.
22
Коленопреклоненной Алият явился Христос. Окружающее Его сияние оказалось вовсе не таким, как она думала: она представляла себе нимб ослепительным, как полдень в пустыне, а он наполнил сумрачные своды пустынного храма голубоватыми отсветами и прощальным закатным золотом. Алият даже показалось, что она вот-вот расслышит колокольцы возвращающегося домой каравана. Каменный пол под ногами и окружающие стены источали ласковое тепло. И лицо Его вовсе не было изможденным и суровым. На Западе (она вроде бы так слышала) Его изображали именно таким — человеком, бродившим по дорогам, делившим с другими глоток вина и крошку меда, сажавшим детишек себе на колени. Склонившись к ней, Он улыбнулся и белым рукавом осушил сбегавшие по ее щекам слезы.
Снова выпрямившись, Он заговорил — ах, как нежен был Его голос!
— Ты несла свое бдение, хотя адский пламень бушевал вокруг тебя, и потому Я расслышал молитву, которую ты не осмелилась произнести. Да будет возвращено время, тобой утраченное, и последующий конец благословен более, чем начало. —
Он вознес отмеченные шрамами руки ввысь. — Благословенны плачущие, ибо утешатся.
И Он исчез.
Юный Барикай спрыгнул с возвышения и подхватил ее на руки.
— Возлюбленная! — ликовал он, пока она не прервала его горячие речи, прильнув губами к губам.
Они вместе вышли из храма. Тадмор мирно дремал в свете полной луны, посеребрившей шпили башен звездным инеем и бросившей на камни мостовой узорное покрывало теней. На улице их ждал конь, хвост и грива которого струились потоками лунного серебра. Барикай вскочил в седло и склонился к Алият. Приняв его руку, она взмыла наверх и припала к его груди.
Цокот копыт недолго нарушал ночную тишь; вскоре конь воспарил в воздух и понесся вскачь дорогами ветра. Воздушные струи нашептывали им колыбельную, ласковое сияние звезд на фоне лилового бархата небес окутало их теплой шалью. Распущенные волосы Алият стлались по ветру, укрыв ее и Барикая, будто плащом. Она упивалась его запахом, силой его объятий, жаром его ненасытных губ.
— Куда мы? — спросила она.
— Домой! — зазвенел его смех. — Но не сразу! Они торопились вперед и вперед, огибая мир навстречу утру. Замок Барикая сиял на вершине горы. Конь остановился в украшенном мозаикой и цветами дворе, посреди которого звенел пляшущими струями фонтан, но Алият едва окинула их небрежным взором. Позже она припомнила, что не знает даже, бестелесными ли духами были встретившие господина и госпожу слуги или людьми из плоти и крови. Когда хозяева желали, они обеспечивали пиршества, музыку, зрелища; в остальное время Алият и Барикай жили друг для друга. Они не знали устали, пока не погружались, не разнимая объятий, в полусон, и пробуждение было радостным. Счастье обретало все более спокойный оттенок; любовь утомляла их все сильнее, и наконец, когда Барикай сказал:
— А теперь поехали домой! — сердце запело новым блаженством.
Конь доставил их домой на утренней заре. Домашние только-только пробудились, и прибытия их никто не заметил. Будто вовсе ничего не случилось, будто они никуда не уезжали. Ману сперва отнесся к ее пылким объятиям не без удивления, потом принял их с мальчишеским достоинством. Малыш Хайрам посчитал, что так и надо.
Алият упивалась обыденностью происходящего весь остаток дня и весь вечер — минуту за минутой, в каждой роли и в каждой комнате, за всякой работой и беседой, в вопросах и решениях, во всем, чем владела она и что владело ею. И когда наконец при свете лампы она с Барикаем добралась до постели,
Алият была готова к его словам:
— Я думаю, тебе лучше уснуть, уснуть по-настоящему, нынче ночью и впредь.
— Обнимай меня, пока я не усну, — попросила она.
Он послушался, осыпав ее поцелуями.
— Не возвращайся слишком быстро, — однажды проронил он у самой ее щеки. — Это было бы неразумно.
— Я знаю… — и тут ее понесло прочь от него.
Открыв глаза после пребывания вне времени, она обнаружила, что плачет. Быть может, идея была не так уж и хороша. Быть может, не стоит возвращаться туда вообще никогда. Ну же, старушка, подбодрила она себя, положи этому конец. Ты же обещала Коринне помочь с гобеленом, который она затеяла.
Отсоединившись, она покинула кабинку, где лежала, но задержалась еще на некоторое время в камере снов, и не без повода; все-таки очень здравая привычка — носить в сумочке косметику. Иногда сеансы сильно задевают за живое. Ничего, она давным-давно выучилась скрывать следы боли.
По коридору шла Свобода.
— Салют, — сказала Алият и уж хотела было пройти мимо, но Свобода ухватила ее за рукав.
— Будь добра, погоди секундочку, — попросила она.
— Ага, разумеется, — Алият отвела взгляд, но Свобода не восприняла намек.
— Не отвергай моих слов, я должна это сказать. Тебе не следует бывать там так часто.
— Все мне это твердят, — дрожащим от ярости голосом отозвалась Алият. — Почему бы и тебе не присоединиться к общему хору? Я прекрасно знаю, что делаю.
— Ну, я не могу указывать тебе, но…
— Но ты боишься, что я свернусь в клубок и однажды не смогу развернуться. — Алият резко втянула воздух ноздрями. Внезапно ею овладело желание выговориться. — Послушай, дорогая. Тебе в прошлом наверняка случалось бывать в ситуациях, когда хотелось спрятаться от самой себя.
— Случалось.
Свобода слегка побледнела.
— A y меня на душе лежит куда более тяжкий груз, чем у тебя. Поверь мне, я очень хорошо знаю, что к чему. А укрываться от душевных мук в шкатулке снов куда лучше, чем в выпивке, наркотиках или… — Алият усмехнулась. — Или закрыть глаза и вспоминать старую добрую Англию.
— Разве это не то же самое?
— Ну, не совсем. И все-таки… Послушай. Сегодня случилось нечто такое, что я была в жутком бешенстве, и если бы не нашла убежища в личном мирке, то вопила бы, рвала бы и метала и вообще закатила бы истерику. Как это сказалось бы на моральном духе экипажа?
— А что стряслось?
— Ханно. Что ж еще? Мы с ним случайно встретились, он загнал меня в угол, и, ну, ты себе представляешь. Издавал те же невнятные звуки, что и ты минуту назад, насчет меня и шкатулки снов. Пытался сказать, весьма окольным образом… А, неважно!
Свобода выжала из себя усмешку.
— Дай-ка угадаю! Он намекал, что ты являешь собой угрозу для взаимоотношений на борту корабля.
— Ага, и еще хотел составить со мной пару. Еще бы ему не. хотеть! Он не возлежал ни с кем уже с полгода, разве не так? Я ему сказала, чем он должен заняться вместо этого, и ушла. Но внутри я вся бурлила, как вулкан.
— Ты просто принимаешь все слишком близко к сердцу. Уж тебе-то пора бы знать, что стресс…
— Да уж пожалуй, — отозвалась Алият, слегка удивляясь легкости, с какой ее покидают гнев и чувство утраты. — Слушай, я вовсе не страдаю маниакальной привязанностью к снам, честное слово. Каждому время от времени приходится к ним прибегать. Почему бы тебе как-нибудь не разделить мой сон со мной? Мне бы этого хотелось. Интерактивный сон таит куда больше возможностей, чем сон, в котором компьютер накачивает тебе в мозги то, чего тебе, по его разумению, хочется.
— Верно, — кивнула Свобода, — но… Она умолкла, не договорив.
— Но ты боишься, что я могу узнать нечто такое, что ты предпочла бы утаить от меня. В этом-то и дело, верно? — Алият пожала плечами. — Я вовсе не обижаюсь. Только не надо меня поучать, ладно?
— А почему ты отвергла притязания Ханно? — торопливо спросила Свобода. — Они вполне естественны. Тебе незачем проклинать его за это.
— После того, как он с нами поступил? — Алият ринулась в контратаку. — А ты что, до сих пор питаешь к нему слабость?
— Я знаю, что не должна. — Свобода отвела взгляд. — On se veut…
— Что?
— Ничего, пустяк. Вспомнилось случайно.
— Из-за него.
Свобода открыто встретила прозвучавший в словах Алият вызов. Наверное, подумала Алият, она хочет относиться ко мне по-дружески, чувствует себя обязанной так поступать…
— Да. Хотя это не играет большой роли. Просто строки, как-то раз попавшиеся мне на глаза. Это было… дай вспомнить… в конце двадцатого века, несколько лет спустя после того, как мы всемером скрылись, а Патульсий все еще держался за свою маскировку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75