— Абсолютно уверен. А если вы боитесь, Алият, то зачем позволили нам вытащить себя из койки?
— Я была не в себе, — сверкнула она глазами, — не соображала, что творю, едва ли вообще что-либо соображала. Просто хотела выиграть время.
— И я был того же мнения, — обратился Странник ко всем сразу. — Держал рот на замке, как и она, но сегодня мы должны быть совершенно откровенны.
Подобное заявление из уст друга потрясло Ханно, как гром среди ясного неба.
— А? — воскликнул он. — Мы что же, должны сами им в руки сдаться? Зачем?!
— Хотя бы затем, что я слышал мнение Джианотти на сей счет, — угрюмо отозвался индеец. — Как только мир узнает о принципиальной возможности бессмертия, его можно будет достигнуть лет за десять — двадцать. Молекулярная биология уже дозрела для этого. Имеем ли мы право прятать знание? Сколько еще миллионов или миллиардов жизней обрекаем мы на бессмысленную смерть?
Различив в его голосе нотки сомнения, Ханно ринулся в контратаку:
— Как-то ты не очень в этом уверен, а?
— Не уверен, — поморщился Странник, как от боли. — Я должен был высказать сомнение, но… Выживет ли Земля? — Он широким жестом обвел жизнерадостный пейзаж. — Сколько понадобится времени, чтобы загнать этот край под бетонный панцирь или превратить его в сточную канаву? Люди и так сидят друг у друга на головах. Даже не представляю, можно ли избежать и смертности, и вымирания. Мы рискуем только приблизить окончательную развязку.
— Если для продолжения рода дети будут не нужны, можно прибегнуть к контролю над рождаемостью! — возразила Макендел.
— А многие ли на это пойдут? — с вызовом спросила Свобода. — Да и это… средство не сразу дойдет до всех. Я предвижу бунты, революции, террор…
— Неужели это неизбежно? — вставил Ду Шань. — Люди будут знать, чего опасаться, пока это не произошло, и подготовятся. Я бы не хотел уезжать из этих краев.
— И бросать детей на произвол судьбы, — подхватила Асагао.
— А что станет с «Единством»? — вставила Макендел и повернулась к Алият. — Ты сама знаешь, как много оно для тебя значит. Подумай же обо всем обществе, о своих братьях и сестрах.
Прежде чем ответить, сирийка пару секунд молча покусывала губу.
— Мы его потеряли так и так, Коринна. Если мы объявимся на публике, то уже никогда не будем для наших людей прежними. Да и времени у нас на них не останется. А весь мир будет глазеть…. Нет, для «Единства» есть лишь один-единственный способ выжить, сохранить хоть какое-то подобие прежних отношений — чтобы мы исчезли. Если оно отвечает нашим надеждам, то уже вполне окрепло и найдет новых лидеров. А если нет — выходит, идея была не столь уж и хороша.
— Значит, теперь ты хочешь спрятаться, раз это вполне безопасно?
— Этого я не говорила. Э-э, я не жду особых проблем с законниками. Наверно, даже Ханно после уплаты всех штрафов сможет заработать вдвое больше лекциями, книгами, фильмами и прочими поступлениями… Это ведь величайшее событие всех времен и народов, чуть ли не второе пришествие! Нам наверняка вынесут все прямо на блюдечке!
— Все, кроме покоя, — в голосе Асагао прорезалась тревога. — Нет, боюсь… Ду Шань, муж мой, боюсь, у нас уже никогда не будет духовной свободы. Давай пристроим детей по-хорошему, а потом уйдем от дел, отступим в тень, отыщем спокойствие и добродетель.
— Я не хочу терять эту землю, — возразил Ду Шань.
— Алият права, тебя с нее сгонят, — предупредил Ханно. — Или возьмут под охрану. Вы жили затворниками и не знаете, сколько на свете разнообразнейших убийц — шизики, фанатики, полоумные завистники, просто сопляки, убивающие знаменитостей, чтобы прославиться. Пока бессмертие не станет повсеместным, нам не один десяток лет круглосуточно будет нужен целый взвод телохранителей. Нет, уж лучше давайте я вам покажу новые деревенские пейзажи. — Он повернулся к Алият. — Тебе, моя дорогая, такая жизнь может показаться привлекательной — богачи, сливки общества, слава, развлечения. Быть может, тебе будет даже наплевать на опасности и необходимость в телохранителях, — он хмыкнул, — если они молоды, симпатичны и мужественны, а? Но вдумайся поглубже, будь добра: много ли тебе оставят настоящей свободы, много ли у тебя будет реальных возможностей?
— Вы говорили о поисках смысла и цели бытия в своем «Единстве», — кротко обратилась Свобода к Алият и Макендел одновременно. — А разве мы не можем заняться этим вместе, всемером? Разве мы не можем тихо, тайком работать на благо, разве не лучше это, чем закружиться в сверкании прожекторов и шквале звуков?
Руки Алият бессильно лежали на столе. Макендел успокоительно взяла ее руку в свои ладони.
— Разумеется, если кто-то из нас хочет пойти и открыться, остальные не могут этому помешать, — сказал Ханно. — Мы можем лишь просить об отсрочке, чтобы успеть получше спрятаться. Лично я именно так и намерен поступить; однако ни я, ни присоединившиеся ко мне не оставим никаких указаний, где нас искать. Хотя бы потому, что я не хочу болтаться на виду у всех, когда эта страна превратится в Народную Республику Америку.
— Я не считаю, что это так уж неизбежно, — возразила Макендел. — Быть может, этот период истории уже позади.
— Не исключено. Я не догматик.
— В результате чего всякий, пожелавший раскрыться, тут же столкнется с проблемой, — заметил Странник. — Ты скопил доказательства своего бессмертия, но вот как нам-то доказать, что мы не лжецы и не безумцы?
— Я полагаю, мы можем привести достаточно косвенных доказательств, чтобы власти захотели подождать и посмотреть, — как бы издалека повела Макендел.
Ханно кивнул и признался:
— Кроме того, в этом случае Сэм Джианотти, о котором я вам рассказывал, вне всякого сомнения, почувствовал бы себя освобожденным от обета молчания, а он человек уважаемый.
— А если мы просто исчезнем — не решит ли он заговорить? — заинтересовалась Свобода.
— Нет, в этом случае ему нечем будет подкрепить свое невероятное заявление, а он достаточно умен, чтобы не лезть напропалую. Сердце этого несчастного и весьма достойного человека будет разбито, но он с головой уйдет в исследования. Постараюсь организовать непрерывное финансирование лабораторий института Руфуса — главным образом ради Сэма.
— Вы в самом деле хотите ликвидировать свои компании? — спросила Макендел. — Вы потеряете… что? Сотни миллионов долларов?
— Я порядком скопил, и в состоянии заработать куда больше, — уверил ее Ханно. — Свертывание деятельности будет проведено по возможности плавно, но не в ущерб скорости. Томек умрет и, согласно завещанию, будет кремирован за рубежом. Роберт Колдуэлл… м-м, с этим случится нечто аналогичное, потому что, к несчастью, он немного наследил. Джо Левин получит предложение поработать на иностранную фирму… Да уж, до конца года мне придется изрядно похлопотать, но у меня на подхвате ряд заранее продуманных путей отступления, и по-моему, удастся придать всему вполне естественный вид. Белые нитки неизбежно останутся, но в обычной жизни их тоже хватает, и как только следователи обнаружат, что они никуда не ведут, то оставят их болтаться дальше. Полицейские, знаете ли, на недостаток занятости не жалуются. Счастливчиками их не назовешь.
— Но с такими деньгами можно столько всего сделать! — с мольбой в голосе сказала Коринна. — Да-да, при вашем могуществе вы — мы — могли бы воспользоваться нашей славой и влиянием, несмотря ни на какие минусы своего положения.
— У вас складывается впечатление, что наше желание остаться в неизвестности пробуждено эгоистическими мотивами? — спросила Свобода.
— Ну-у… Значит, вы хотите скрыться?
— Да. И не только сама. Я хочу, чтобы скрылись мы все. Я боюсь людей.
Странник кивнул. Свобода улыбнулась ему — тепло, но безрадостно, и сказала, обращаясь только к нему:
— Ты не совсем понял. Ты думаешь о разрушении природы и окружающей среды. А я думаю о человечестве. За тысячу лет я повидала революции, войны, распад и разруху. Мы, русские, научились больше всего бояться анархии — уж лучше терпеть тиранию. Ханно, ты заблуждаешься, отождествляя народные республики и другие сильные режимы с извечным злом. Наверно, свобода приятна — но хаос куда хуже. Раскрыв свой секрет, мы выпустим джинна из бутылки. Религия, политика, экономика — кстати, как бессмертные управятся с экономикой? — миллионы противоречивых стремлений и страхов, из-за которых по всему миру разыграются войны. Сможет ли выстоять цивилизация? Уцелеет ли хотя бы планета?
— Мухаммед пришел из безвестности, — шепнула Алият.
— И многие другие пророки, революционеры и завоеватели, — подхватила Свобода. — С самыми благородными намерениями. Но кто мог предвидеть, что демократические идеи во Франции приведут к режиму директории, Наполеону и многолетней войне? Кто мог предсказать, что Маркс и Ленин породят Сталина — да и Гитлера заодно? Мировой вулкан уже содрогается и курится. Подкиньте в него этот новый предмет, мысль о котором никому не приходила в голову, и мне останется лишь надеяться, что тирания предотвратит окончательный взрыв — вот только не представляю, возможен ли такой режим.
— Недостатка в желающих утвердить его не будет, — проворчал до крайности помрачневший Ханно. — Самое малое, свою заявку сделает каждый продажный политик и жирный кот на Западе, каждый тоталитарный диктатор за рубежом, каждый военный царек, прозябающий ныне в безвестности — как же, такая возможность выскочить и добиться безграничной власти на веки вечные! Да, смерть отнимает у нас любимых, в конце концов и нас самих — но еще она избавляет нас от человеческих отбросов. Осмелимся ли мы переменить установившийся порядок? Друзья мои, вечная юность отнюдь не делает нас ровней богам, а уж претендовать на лавры Господа мы не можем и подавно!..
16
Почти полная луна заливала землю ледяным светом и кутала ее в уютные тени. Воздух был недвижен, но час за часом дыхание осени стекало с горных склонов в долину. Где-то в ночи раскатился утробный хохот вылетевшей на охоту совы. Окна разбросанных на многие мили домиков сияли теплой желтизной. Казалось, до них не ближе, чем до звезд.
Ханно и Свобода уехали на приволье подальше от поселка, чтобы пройтись в одиночестве — об этом попросила Свобода.
— Завтра вечером всему, что казалось нашим, придет конец, — говорила она. — Можем же мы похитить последние часы мира и покоя? Этот просторный, уединенный край очень похож на мою родину.
Теперь же тишину нарушал лишь шорох шагов по проселку. Наконец Ханно прервал затянувшееся молчание.
— Ты говорила о мире и покое, — голос его среди простора казался совсем слабым. — Дорогая, мы снова их обретем. Да, поначалу нам придется пройти через всяческие передряги, словом, натерпеться, но после… Полагаю, новое место придется по вкусу всем семерым.
— Я просто уверена, что оно очаровательно и беспокойный мир не доберется туда. Мы будем от него в безопасности, сколько пожелаем.
— Но только не навсегда, не забывай об этом. Правда, это не поможет. Мы лишь выигрываем еще один смертный век, как и множество раз до этого. А затем придется начинать с чистого листа под новыми масками.
— Знаю. Но лишь до тех пор, пока ученые сами не откроют механизм бессмертия. Наверно, уже скоро. Тогда-то и мы сможем выйти из тени.
— Когда-то тогда-то, — без энтузиазма, скептически подхватил он.
— Но я думала не о том, — продолжала Свобода. — Сейчас надо подумать о себе. О нас семерых. Мы так несхожи! А еще… трое мужчин, четыре женщины.
— Как-нибудь устроимся.
— На все времена? И уже никогда ничего не переменится?
— Ну-у… — с явной неохотой протянул он. — Конечно, никто из нас ничем не связан с остальными. Каждый может свободно уехать, как только пожелает. Надеюсь, мы будем поддерживать связь и готовы протянуть руку помощи. Разве мы не пытаемся уберечь свободу для всех и каждого?
— Нет, мне кажется, этого мало, — угрюмо возразила она. — Должно же быть еще что-то важное. Не знаю, что именно, но должно. Что-то, кроме выживания, иначе зачем было жить? Будущее готовит нам потрясающие сюрпризы.
— Оно никогда без них не обходилось, — ответил он с высоты своих трех тысячелетий.
— На сей раз грядущее куда удивительней, чем раньше. — Свобода подняла взгляд к небесам. Лунный свет не в силах был затмить сияющих звезд: золотисто-красного Арктура, голубовато-белого Альтаира, Полярной, путеводной звезды мореплавателей, Веги, возле которой недавно обнаружили планеты… — И в Одиссее, и в Гамлете, и в Анне Карениной мы узнаем себя самих. Но человек завтрашнего дня — поймет ли он их, поймет ли нас? Постигнем ли мы своих детей?
Свобода ухватила его за левую руку, и Ханно накрыл ее кисть правой ладонью, чтобы хоть чем-то согреть посреди бескрайней ночи.
Они уже немного говорили об этом прежде. Однажды, во время дневной передышки в долгом пути с востока, она помогла ему представить, что может случиться…
Глава 19
ТУЛЕ
1
Второе, машинное «я» Ханно вырвалось из темных бездн и вернулось к нему. И вместе с ним внезапно вернулось человеческое зрение, он вновь увидел мир — но какой!
Тучи громоздились горами, пещеры их подножий были полны ночной мглы и молний. Склоны, сотрясаемые ветрами крепче тысячи ураганов, бурлили и клубились, переливаясь диковинными кирпичными и охряными оттенками. Их ослепительно белые грозовые пики сияли в свете солнца на фоне величественной синевы.
Робот с каждой секундой поднимался выше и выше, атмосфера разрежалась, а связь с человеком крепла, пока не достигла полной устойчивости. Ханно ощущал ускорение собственным хребтом, ракетный двигатель уподобился его крови и мышцам. Это он, лично он, полыхал огнем, ревел и выкрикивал проклятья швырявшему его шторму, одолевая чудовищную гравитацию планеты. Цвет неба становился все насыщеннее — через пурпурный к черному, появились звезды. Сейчас он видел их взором, открытым для всех цветовых оттенков, от радиоволн до гамма-частот; радиация усиливалась. Он, лично он, на запах и на вкус исследовал изменяющийся химсостав атмосферы, постепенно угасающий до абсолютно пресного вакуума. Звуки тоже угасали; когда включился ионный двигатель, рокот показался негромким мурлыканьем, занимавшим в сознании куда меньше места, чем поток математических формул, при помощи которых робот прокладывал обратный путь к исторгнувшему его кораблю.
Но в то же самое время Ханно оставался и парящим в безмолвии человеком, наделенным собственным зрением. Со стационарной орбиты невозможно оглядеть Юпитер от горизонта до горизонта, не повернув головы хотя бы малость. Сейчас король планет наполовину таился в ночи. По границам поясов и зон вились замысловатые узоры, создавая обманчивое впечатление мертвенного покоя. Очень обманчивое. Ханно знал это по опыту — он же побывал там.
Побывал — в определенном смысле. Из нижних слоев атмосферы наладить пристойную связь просто невозможно, так что напрямую познакомиться с планетой-океаном ему не удастся, и придется удовольствоваться реконструкцией и воспроизведением того, что робот испытал своими электронными чувствами — или приказать перекачать данные прямо в мозг; но это будет уже не исследование, а всего-навсего позаимствованная у машины память.
На Земле удивлялись, с какой стати он пускается во все тяжкие, подвергает свою жизнь опасности ради столь малозначительных научных результатов. Ханно уклонился от спора, просто сказав, что так уж ему захотелось. Приняв соответствующие предосторожности — ибо неправильное обращение с факельным двигателем может натворить больше бед, чем древние войны, — власти отпустили его. В конце концов, он самый старый человек на свете; вполне понятно, что его обуревают первобытные инстинкты.
Он ни разу не слышал слов «пробный полет».
Робот приближался. Ханно разорвал связь и отключился от нейроиндуктивного блока. Маневр захода на посадку для человеческого интеллекта скучен, утомителен и запутан. Расчет движущихся масс дается легко, но необходимо еще согласование фаз, чтобы не потревожить пляску электромагнитных полей вокруг корабля. А стоит им отказать лишь на секунду, и окружающая радиация прикончит жизнь, рожденную еще на заре железного века.
Как всегда, на мгновение он ощутил себя ослепшим и оглохшим; восприятие робота куда шире, чем дано любому существу из плоти и крови. А взаимодействие с компьютером, пусть и весьма мимолетное, только усиливает эффект. Лишившись связи с компьютером, Ханно чувствовал себя поглупевшим.
Но чувство потери померкло; он снова был человеком по имени Ханно, а значит, играл отведенную человеку уникальную роль. Теперь на Земле это дано понять очень немногим. Они думают, что понимают, и по-своему они правы, но они не умеют мыслить, как Ханно.
Он занялся приготовлениями к новой фазе полета, и когда корабль доложил, что все в порядке, был уже готов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
— Я была не в себе, — сверкнула она глазами, — не соображала, что творю, едва ли вообще что-либо соображала. Просто хотела выиграть время.
— И я был того же мнения, — обратился Странник ко всем сразу. — Держал рот на замке, как и она, но сегодня мы должны быть совершенно откровенны.
Подобное заявление из уст друга потрясло Ханно, как гром среди ясного неба.
— А? — воскликнул он. — Мы что же, должны сами им в руки сдаться? Зачем?!
— Хотя бы затем, что я слышал мнение Джианотти на сей счет, — угрюмо отозвался индеец. — Как только мир узнает о принципиальной возможности бессмертия, его можно будет достигнуть лет за десять — двадцать. Молекулярная биология уже дозрела для этого. Имеем ли мы право прятать знание? Сколько еще миллионов или миллиардов жизней обрекаем мы на бессмысленную смерть?
Различив в его голосе нотки сомнения, Ханно ринулся в контратаку:
— Как-то ты не очень в этом уверен, а?
— Не уверен, — поморщился Странник, как от боли. — Я должен был высказать сомнение, но… Выживет ли Земля? — Он широким жестом обвел жизнерадостный пейзаж. — Сколько понадобится времени, чтобы загнать этот край под бетонный панцирь или превратить его в сточную канаву? Люди и так сидят друг у друга на головах. Даже не представляю, можно ли избежать и смертности, и вымирания. Мы рискуем только приблизить окончательную развязку.
— Если для продолжения рода дети будут не нужны, можно прибегнуть к контролю над рождаемостью! — возразила Макендел.
— А многие ли на это пойдут? — с вызовом спросила Свобода. — Да и это… средство не сразу дойдет до всех. Я предвижу бунты, революции, террор…
— Неужели это неизбежно? — вставил Ду Шань. — Люди будут знать, чего опасаться, пока это не произошло, и подготовятся. Я бы не хотел уезжать из этих краев.
— И бросать детей на произвол судьбы, — подхватила Асагао.
— А что станет с «Единством»? — вставила Макендел и повернулась к Алият. — Ты сама знаешь, как много оно для тебя значит. Подумай же обо всем обществе, о своих братьях и сестрах.
Прежде чем ответить, сирийка пару секунд молча покусывала губу.
— Мы его потеряли так и так, Коринна. Если мы объявимся на публике, то уже никогда не будем для наших людей прежними. Да и времени у нас на них не останется. А весь мир будет глазеть…. Нет, для «Единства» есть лишь один-единственный способ выжить, сохранить хоть какое-то подобие прежних отношений — чтобы мы исчезли. Если оно отвечает нашим надеждам, то уже вполне окрепло и найдет новых лидеров. А если нет — выходит, идея была не столь уж и хороша.
— Значит, теперь ты хочешь спрятаться, раз это вполне безопасно?
— Этого я не говорила. Э-э, я не жду особых проблем с законниками. Наверно, даже Ханно после уплаты всех штрафов сможет заработать вдвое больше лекциями, книгами, фильмами и прочими поступлениями… Это ведь величайшее событие всех времен и народов, чуть ли не второе пришествие! Нам наверняка вынесут все прямо на блюдечке!
— Все, кроме покоя, — в голосе Асагао прорезалась тревога. — Нет, боюсь… Ду Шань, муж мой, боюсь, у нас уже никогда не будет духовной свободы. Давай пристроим детей по-хорошему, а потом уйдем от дел, отступим в тень, отыщем спокойствие и добродетель.
— Я не хочу терять эту землю, — возразил Ду Шань.
— Алият права, тебя с нее сгонят, — предупредил Ханно. — Или возьмут под охрану. Вы жили затворниками и не знаете, сколько на свете разнообразнейших убийц — шизики, фанатики, полоумные завистники, просто сопляки, убивающие знаменитостей, чтобы прославиться. Пока бессмертие не станет повсеместным, нам не один десяток лет круглосуточно будет нужен целый взвод телохранителей. Нет, уж лучше давайте я вам покажу новые деревенские пейзажи. — Он повернулся к Алият. — Тебе, моя дорогая, такая жизнь может показаться привлекательной — богачи, сливки общества, слава, развлечения. Быть может, тебе будет даже наплевать на опасности и необходимость в телохранителях, — он хмыкнул, — если они молоды, симпатичны и мужественны, а? Но вдумайся поглубже, будь добра: много ли тебе оставят настоящей свободы, много ли у тебя будет реальных возможностей?
— Вы говорили о поисках смысла и цели бытия в своем «Единстве», — кротко обратилась Свобода к Алият и Макендел одновременно. — А разве мы не можем заняться этим вместе, всемером? Разве мы не можем тихо, тайком работать на благо, разве не лучше это, чем закружиться в сверкании прожекторов и шквале звуков?
Руки Алият бессильно лежали на столе. Макендел успокоительно взяла ее руку в свои ладони.
— Разумеется, если кто-то из нас хочет пойти и открыться, остальные не могут этому помешать, — сказал Ханно. — Мы можем лишь просить об отсрочке, чтобы успеть получше спрятаться. Лично я именно так и намерен поступить; однако ни я, ни присоединившиеся ко мне не оставим никаких указаний, где нас искать. Хотя бы потому, что я не хочу болтаться на виду у всех, когда эта страна превратится в Народную Республику Америку.
— Я не считаю, что это так уж неизбежно, — возразила Макендел. — Быть может, этот период истории уже позади.
— Не исключено. Я не догматик.
— В результате чего всякий, пожелавший раскрыться, тут же столкнется с проблемой, — заметил Странник. — Ты скопил доказательства своего бессмертия, но вот как нам-то доказать, что мы не лжецы и не безумцы?
— Я полагаю, мы можем привести достаточно косвенных доказательств, чтобы власти захотели подождать и посмотреть, — как бы издалека повела Макендел.
Ханно кивнул и признался:
— Кроме того, в этом случае Сэм Джианотти, о котором я вам рассказывал, вне всякого сомнения, почувствовал бы себя освобожденным от обета молчания, а он человек уважаемый.
— А если мы просто исчезнем — не решит ли он заговорить? — заинтересовалась Свобода.
— Нет, в этом случае ему нечем будет подкрепить свое невероятное заявление, а он достаточно умен, чтобы не лезть напропалую. Сердце этого несчастного и весьма достойного человека будет разбито, но он с головой уйдет в исследования. Постараюсь организовать непрерывное финансирование лабораторий института Руфуса — главным образом ради Сэма.
— Вы в самом деле хотите ликвидировать свои компании? — спросила Макендел. — Вы потеряете… что? Сотни миллионов долларов?
— Я порядком скопил, и в состоянии заработать куда больше, — уверил ее Ханно. — Свертывание деятельности будет проведено по возможности плавно, но не в ущерб скорости. Томек умрет и, согласно завещанию, будет кремирован за рубежом. Роберт Колдуэлл… м-м, с этим случится нечто аналогичное, потому что, к несчастью, он немного наследил. Джо Левин получит предложение поработать на иностранную фирму… Да уж, до конца года мне придется изрядно похлопотать, но у меня на подхвате ряд заранее продуманных путей отступления, и по-моему, удастся придать всему вполне естественный вид. Белые нитки неизбежно останутся, но в обычной жизни их тоже хватает, и как только следователи обнаружат, что они никуда не ведут, то оставят их болтаться дальше. Полицейские, знаете ли, на недостаток занятости не жалуются. Счастливчиками их не назовешь.
— Но с такими деньгами можно столько всего сделать! — с мольбой в голосе сказала Коринна. — Да-да, при вашем могуществе вы — мы — могли бы воспользоваться нашей славой и влиянием, несмотря ни на какие минусы своего положения.
— У вас складывается впечатление, что наше желание остаться в неизвестности пробуждено эгоистическими мотивами? — спросила Свобода.
— Ну-у… Значит, вы хотите скрыться?
— Да. И не только сама. Я хочу, чтобы скрылись мы все. Я боюсь людей.
Странник кивнул. Свобода улыбнулась ему — тепло, но безрадостно, и сказала, обращаясь только к нему:
— Ты не совсем понял. Ты думаешь о разрушении природы и окружающей среды. А я думаю о человечестве. За тысячу лет я повидала революции, войны, распад и разруху. Мы, русские, научились больше всего бояться анархии — уж лучше терпеть тиранию. Ханно, ты заблуждаешься, отождествляя народные республики и другие сильные режимы с извечным злом. Наверно, свобода приятна — но хаос куда хуже. Раскрыв свой секрет, мы выпустим джинна из бутылки. Религия, политика, экономика — кстати, как бессмертные управятся с экономикой? — миллионы противоречивых стремлений и страхов, из-за которых по всему миру разыграются войны. Сможет ли выстоять цивилизация? Уцелеет ли хотя бы планета?
— Мухаммед пришел из безвестности, — шепнула Алият.
— И многие другие пророки, революционеры и завоеватели, — подхватила Свобода. — С самыми благородными намерениями. Но кто мог предвидеть, что демократические идеи во Франции приведут к режиму директории, Наполеону и многолетней войне? Кто мог предсказать, что Маркс и Ленин породят Сталина — да и Гитлера заодно? Мировой вулкан уже содрогается и курится. Подкиньте в него этот новый предмет, мысль о котором никому не приходила в голову, и мне останется лишь надеяться, что тирания предотвратит окончательный взрыв — вот только не представляю, возможен ли такой режим.
— Недостатка в желающих утвердить его не будет, — проворчал до крайности помрачневший Ханно. — Самое малое, свою заявку сделает каждый продажный политик и жирный кот на Западе, каждый тоталитарный диктатор за рубежом, каждый военный царек, прозябающий ныне в безвестности — как же, такая возможность выскочить и добиться безграничной власти на веки вечные! Да, смерть отнимает у нас любимых, в конце концов и нас самих — но еще она избавляет нас от человеческих отбросов. Осмелимся ли мы переменить установившийся порядок? Друзья мои, вечная юность отнюдь не делает нас ровней богам, а уж претендовать на лавры Господа мы не можем и подавно!..
16
Почти полная луна заливала землю ледяным светом и кутала ее в уютные тени. Воздух был недвижен, но час за часом дыхание осени стекало с горных склонов в долину. Где-то в ночи раскатился утробный хохот вылетевшей на охоту совы. Окна разбросанных на многие мили домиков сияли теплой желтизной. Казалось, до них не ближе, чем до звезд.
Ханно и Свобода уехали на приволье подальше от поселка, чтобы пройтись в одиночестве — об этом попросила Свобода.
— Завтра вечером всему, что казалось нашим, придет конец, — говорила она. — Можем же мы похитить последние часы мира и покоя? Этот просторный, уединенный край очень похож на мою родину.
Теперь же тишину нарушал лишь шорох шагов по проселку. Наконец Ханно прервал затянувшееся молчание.
— Ты говорила о мире и покое, — голос его среди простора казался совсем слабым. — Дорогая, мы снова их обретем. Да, поначалу нам придется пройти через всяческие передряги, словом, натерпеться, но после… Полагаю, новое место придется по вкусу всем семерым.
— Я просто уверена, что оно очаровательно и беспокойный мир не доберется туда. Мы будем от него в безопасности, сколько пожелаем.
— Но только не навсегда, не забывай об этом. Правда, это не поможет. Мы лишь выигрываем еще один смертный век, как и множество раз до этого. А затем придется начинать с чистого листа под новыми масками.
— Знаю. Но лишь до тех пор, пока ученые сами не откроют механизм бессмертия. Наверно, уже скоро. Тогда-то и мы сможем выйти из тени.
— Когда-то тогда-то, — без энтузиазма, скептически подхватил он.
— Но я думала не о том, — продолжала Свобода. — Сейчас надо подумать о себе. О нас семерых. Мы так несхожи! А еще… трое мужчин, четыре женщины.
— Как-нибудь устроимся.
— На все времена? И уже никогда ничего не переменится?
— Ну-у… — с явной неохотой протянул он. — Конечно, никто из нас ничем не связан с остальными. Каждый может свободно уехать, как только пожелает. Надеюсь, мы будем поддерживать связь и готовы протянуть руку помощи. Разве мы не пытаемся уберечь свободу для всех и каждого?
— Нет, мне кажется, этого мало, — угрюмо возразила она. — Должно же быть еще что-то важное. Не знаю, что именно, но должно. Что-то, кроме выживания, иначе зачем было жить? Будущее готовит нам потрясающие сюрпризы.
— Оно никогда без них не обходилось, — ответил он с высоты своих трех тысячелетий.
— На сей раз грядущее куда удивительней, чем раньше. — Свобода подняла взгляд к небесам. Лунный свет не в силах был затмить сияющих звезд: золотисто-красного Арктура, голубовато-белого Альтаира, Полярной, путеводной звезды мореплавателей, Веги, возле которой недавно обнаружили планеты… — И в Одиссее, и в Гамлете, и в Анне Карениной мы узнаем себя самих. Но человек завтрашнего дня — поймет ли он их, поймет ли нас? Постигнем ли мы своих детей?
Свобода ухватила его за левую руку, и Ханно накрыл ее кисть правой ладонью, чтобы хоть чем-то согреть посреди бескрайней ночи.
Они уже немного говорили об этом прежде. Однажды, во время дневной передышки в долгом пути с востока, она помогла ему представить, что может случиться…
Глава 19
ТУЛЕ
1
Второе, машинное «я» Ханно вырвалось из темных бездн и вернулось к нему. И вместе с ним внезапно вернулось человеческое зрение, он вновь увидел мир — но какой!
Тучи громоздились горами, пещеры их подножий были полны ночной мглы и молний. Склоны, сотрясаемые ветрами крепче тысячи ураганов, бурлили и клубились, переливаясь диковинными кирпичными и охряными оттенками. Их ослепительно белые грозовые пики сияли в свете солнца на фоне величественной синевы.
Робот с каждой секундой поднимался выше и выше, атмосфера разрежалась, а связь с человеком крепла, пока не достигла полной устойчивости. Ханно ощущал ускорение собственным хребтом, ракетный двигатель уподобился его крови и мышцам. Это он, лично он, полыхал огнем, ревел и выкрикивал проклятья швырявшему его шторму, одолевая чудовищную гравитацию планеты. Цвет неба становился все насыщеннее — через пурпурный к черному, появились звезды. Сейчас он видел их взором, открытым для всех цветовых оттенков, от радиоволн до гамма-частот; радиация усиливалась. Он, лично он, на запах и на вкус исследовал изменяющийся химсостав атмосферы, постепенно угасающий до абсолютно пресного вакуума. Звуки тоже угасали; когда включился ионный двигатель, рокот показался негромким мурлыканьем, занимавшим в сознании куда меньше места, чем поток математических формул, при помощи которых робот прокладывал обратный путь к исторгнувшему его кораблю.
Но в то же самое время Ханно оставался и парящим в безмолвии человеком, наделенным собственным зрением. Со стационарной орбиты невозможно оглядеть Юпитер от горизонта до горизонта, не повернув головы хотя бы малость. Сейчас король планет наполовину таился в ночи. По границам поясов и зон вились замысловатые узоры, создавая обманчивое впечатление мертвенного покоя. Очень обманчивое. Ханно знал это по опыту — он же побывал там.
Побывал — в определенном смысле. Из нижних слоев атмосферы наладить пристойную связь просто невозможно, так что напрямую познакомиться с планетой-океаном ему не удастся, и придется удовольствоваться реконструкцией и воспроизведением того, что робот испытал своими электронными чувствами — или приказать перекачать данные прямо в мозг; но это будет уже не исследование, а всего-навсего позаимствованная у машины память.
На Земле удивлялись, с какой стати он пускается во все тяжкие, подвергает свою жизнь опасности ради столь малозначительных научных результатов. Ханно уклонился от спора, просто сказав, что так уж ему захотелось. Приняв соответствующие предосторожности — ибо неправильное обращение с факельным двигателем может натворить больше бед, чем древние войны, — власти отпустили его. В конце концов, он самый старый человек на свете; вполне понятно, что его обуревают первобытные инстинкты.
Он ни разу не слышал слов «пробный полет».
Робот приближался. Ханно разорвал связь и отключился от нейроиндуктивного блока. Маневр захода на посадку для человеческого интеллекта скучен, утомителен и запутан. Расчет движущихся масс дается легко, но необходимо еще согласование фаз, чтобы не потревожить пляску электромагнитных полей вокруг корабля. А стоит им отказать лишь на секунду, и окружающая радиация прикончит жизнь, рожденную еще на заре железного века.
Как всегда, на мгновение он ощутил себя ослепшим и оглохшим; восприятие робота куда шире, чем дано любому существу из плоти и крови. А взаимодействие с компьютером, пусть и весьма мимолетное, только усиливает эффект. Лишившись связи с компьютером, Ханно чувствовал себя поглупевшим.
Но чувство потери померкло; он снова был человеком по имени Ханно, а значит, играл отведенную человеку уникальную роль. Теперь на Земле это дано понять очень немногим. Они думают, что понимают, и по-своему они правы, но они не умеют мыслить, как Ханно.
Он занялся приготовлениями к новой фазе полета, и когда корабль доложил, что все в порядке, был уже готов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75