Услышав это, синьор сказал в ответ: «Амброджино, я думаю, ей-богу, что ты самый мудрый человек в Милане. Ступай, живи в свое удовольствие и трать деньги свободно; я поддерживаю тебя в твоем желании и хочу, чтобы ты насладился тем, что имеешь, раньше, чем этого захочется мне. Ты увидишь это в будущем», и он отпустил его.
Амброджино ушел, откланявшись как подобало, и вернулся к себе домой. Здесь ему показалось, что утро у него вышло удачным, и он надумал принести форель в дар синьору. Позвав толкового слугу, он положил рыбу, которую уже начали приготовлять, чтобы сварить, на большое белое блюдо, покрыл ее белой салфеткой и сказал слуге:. «Ступай к синьору мессеру Бернабо и скажи ему:,Ваш слуга Амброджино подносит вам эту форель, потому что она более приличествует вашей милости, нежели моему скромному состоянию, и что бы он ни говорил мне нынче утром, мне гораздо дороже то, что он берет у меня, чем то, что у меня остается "».
Слуга передал синьору подарок вместе с наказом. Синьор ответил на это: «Скажи Амброджино, что нынче утром я хорошо понял его положение, теперь же я еще лучше понял его душевные достоинства. Ступай и скажи ему от меня, что он поступил хорошо». Посланный так и передал Амброджино.
На следующий день после угощения посольства (как часто бывает, что кому синьоры хотят сделать зло, они делают его сверх меры, а кому хотят сделать добро, делают его без удержу), когда французские послы после Обеда уехали, мессер Бернабо, поняв состояние Амброджино, назначил его тотчас же своим служащим с жалованьем большим или таким же, как то, какое получают другие, и послал за ним. Невозможно пересказать те благодарности, какие выразил Амброджино синьору, когда он услышал об оказанием ему благодеянии. Синьор часто посылал его как подеста то в одно место, то в другое, и в течение всей своей, долгой ли, короткой ли, жизни он не только не тратил того, что у него было своего, но даже откладывал остававшееся от того, что давал ему синьор. И, таким образом, благодаря попавшей ему в руки форели он прожил остаток своей жизни богато и зажиточно, и так и умер.
Из этой новеллы, действительно, можно видеть, что, судя по поведению синьоров и коммун (в особенности нынешних, которые путем всяких тягот только и стараются, что овладеть имуществом своих подданных), Амброджино поступил мудро, стараясь проесть свои деньги раньше, чем проест их другой. Но я, писатель, принадлежу к числу тех, кто считает, что расходы на пищу относятся к самым прискорбным; так обычно и бывает. Но, раз уж мир дошел до того, что всему приходит конец, я полагаю, что пища и питье относятся к тем вещам, которые государю отнять всего труднее.
Известно, на что они накидываются прежде всего: если посмотреть на земельное имущество, то взор их все время направлен на то, чтобы овладеть им; если взглянуть на движимость, то ее в первую очередь таскают полицейские служители и судебные приставы; если обратиться к красивым платьям, которые носят мужчины или женщины, то их либо закладывают, либо продают ради уплаты долгов; только имуществом нищих нельзя никогда овладеть. А потому Амброджино поступил мудро, ибо много было таких, которые благодаря скупости накопили множество богатств, но никогда и часа не наслаждались ими; наступала война, и большую часть своего добра им приходилось отдавать злодеям-солдатам; солдаты пользовались им широко, а у хозяев не хватало смелости удовлетворить свою душу хотя бы маленьким кусочком.
Потому и говорится: кто собирает для себя, разбрасывает для других. А бывает и хуже – когда то, что скупой часто воздерживался тратить, но что на самом деле следовало тратить разумно, проматывает и швыряет кто-нибудь другой, к великому огорчению и печали скупца. Однако я не утверждаю, что нужно быть мотом: во всяком деле похвальнее держаться среднего пути.
Новелла 189

Лоренцо Манчини из Флоренции, желая наладить брак и не будучи в состоянии добиться согласия сторон насчет приданого, устраивает его особым способом
Мне следует теперь обратиться к новелле об одном нашем согражданине, который, намереваясь наладить брак в семьях двух своих друзей, из которых один требовал большого приданого, а другой не мог его дать, устроил, в конце концов, так, что сблизил стороны, бывшие далекими одна от другой и они породнились. Это был человек приятный и забавный и звался он Лоренцо Манчини. Будучи большим другом и приятелем Бьяджо ди Фечино Ридольфи и задумав найти названному Бьяджо жену, он решил, что, так как у закадычного его друга Арриго да Рикасоли есть красавица-дочь на выданье, ему следует приложить все силы и все старанье к тому, чтобы девушка стала женой Бьяджо. И вот, он отправился однажды к Бьяджо и стал говорить ему все, что подобает говорить в таких случаях, расхваливая, насколько было должно, товар, чтобы довести дело до необходимого конца. Бьяджо с удовольствием согласился породниться с Арриго, но выразил желание получить в приданое тысячу флоринов, никак не меньше. Когда Лоренцо услышал слово «тысяча флоринов», он слегка смутился, но при этой первой схватке все же не выпустил из рук ни щита, ни копья и, уходя, сказал: «Хорошо». Он отправился к своему другу да Рикасоли и сказал, что он надумал отдать девушку за Бьяджо ди Фечино, и спросил при этом, угодно ли будет Рикасоли вступить с Бьяджо в переговоры.
Арриго ответил согласием. Тогда Лоренцо продолжал: «Что же ты хочешь дать ему?»
Друг его ответил: «Прими, дорогой Лоренцо, в соображение, что я живу, как ты видишь, на мои доходы. Мне будет очень трудно пойти выше пятисот флоринов».
Тогда Лоренцо ответил: «Когда человек находит что-нибудь, что ему нравится, то приходится постараться».
Арриго сказал на это-«То, что невозможно, тверже камня».
Лоренцо отвечал: «Ты сделаешь так, как хотят твои друзья», и ушел.
Через несколько времени он встретился с Бьяджо и сказал ему, что думает завершить дело, если только тот уступит насчет размеров приданого, которые представляются ему слишком большими. Но Бьяджо продолжал настаивать на тысяче флоринов и не хотел ничего уступать. Тогда Лоренцо отправился к своему другу да Рикасоли с тем, чтобы попытаться какими-нибудь доводами убедить его повысить размеры приданого. Но это никак не удавалось, и в итоге Лоренцо пришлось промучиться целый месяц, причем он никак не мог заставить своих друзей, одного – пойти на сумму меньше тысячи, другого – прибавить что-либо к пятистам. Наконец, почти отчаявшись, он придумал новый способ устроить дело: «Что за черт, – сказал про себя он, – один из этих людей словно из порфира, а другой из алмаза. Дело будет вернее, если я изловчусь сперва породнить их. Самое худшее, что может случиться потом, это – если они нарушат затем родство. Ну, и пусть нарушают».
И он пошел к Бьяджо и сказал ему: «Дело сделано»; а затем отправился к своему другу да Рикасоли и сказал ему то же самое. – «Где же вы хотите встретиться сегодня?»
Согласились на том, чтобы собраться у св. Марии над воротами, чтобы с каждой стороны было немного народу и чтобы Лоренцо держал речь от имени всех присутствующих. Так и сделали. Лоренцо выразил большую радость и в начале, и в середине, и в конце своей речи. Говорил он кругом да около и не коснулся вовсе ни приданого, ни его размеров, а только: «Бог да пошлет вам счастье».
Когда люди стали расходиться, Бьяджо сказал Лоренцо: «Но ты ничего не сказал насчет приданого»
Лоренцо ответил ему: «Ты воображаешь, что я нотариус. Отныне вы родичи и, конечно, столкуетесь».
Бьяджо слова эти не очень понравились, и он ушел недовольный тем более, что Лоренцо сослался на то, будто у него есть в этот день еще дело. Бьяджо вечером не поужинал, а ночью не поспал как следует, и едва мог дождаться утра, чтобы повидаться с Лоренцо. Когда же утро настало и он явился к Лоренцо, то он указал ему на то, что он не выяснил накануне вопроса о приданом. Лоренцо ответил ему на это: «Дорогой мой Бьяджо, я никогда еще так не трудился, как когда роднил вас теперь; ведь ты настаивал на тысяче флоринов и никак не хотел уступить, а другая сторона настаивала на пятистах и не хотела ничего прибавить. У меня же было желание породнить вас, и так я и сделал. Если с приданым ничего нельзя поделать, то вы теперь родственники и уладите это дело лучше других».
Бьяджо возразил на это: «Ты шутишь?»
Лоренцо ответил: «Я говорю правду».
На что Бьяджо сказал ему: «Если ты говоришь правду, то сдержи обещание, так как что касается меня, я не собираюсь делать этого».
Лоренцо ответил ему тогда: «Если ты этого не сделаешь, свет не провалится, но позор падет на тебя, а не на меня. Делай, как знаешь. Я только породнил вас».
Весть об этом дошла до ушей другой стороны, которая до сих пор не поднимала вопроса о приданом. Арриго спросил Лоренцо при встрече: «Как наши дела?»
Лоренцо отвечал: «Дела идут как будто к гражданскому иску. Поступайте, как знаете».
В конце концов, обе стороны согласились, чтобы избегнуть позора и чтобы не ссориться с Лоренцо. И приданое обошлось Арриго да Рикасоли в общем, если перевести его на золото, в пятьсот флоринов, как это установил Лоренцо.
Никогда ни один маклер не устроил бы этого брака; только благодаря особенной хитрости Лоренцо совершилось то, что не совершилось бы никогда, если бы дело шло по всем правилам. Поэтому иногда полезно доверять друзьям и преступать границы закона, потому что нарушение их часто устраивает дело, которое не устроилось бы никогда, если следовать установленному порядку.
Новелла 192

Названный Бонамико добивается при помощи искусной выдумки того, что некая женщина, которая пряла и не давала ему спать, перестает прясть, а он спит столько, сколько ему хочется
Бонамико, о котором говорилось выше, став сам себе хозяином, любил и поспать и встать, когда ему хотелось, между тем, как в ту пору, когда он был в ученье у другого мастера, ему приходилось заниматься своим ремеслом иначе, чем когда он стал на свои ноги. У него был свой дом, а рядом с ним, за тонкой кирпичной стеной, жил его сосед, шерстобит, обладавший некоторым достатком, имя или прозвище которого было Каподока, человек весьма странный и придурковатый (он-то и проделывал над Бонамико необыкновенные шутки в мастерской Андреа ди Вери). У Каподоки была жена, которая по зимам подымалась каждую ночь до рассвета и пряла шерсть около того места, где стояла постель Бонамико, так что их разделяла, как было сказано, лишь тонкая кирпичная стенка. Между тем Бонамико не ложился спать от ужина и до рассвета, а потому и укладывался только под утро, и, следовательно, кисть отправлялась на покой тогда, когда прялка начинала работать. Ввиду того, что очаг, в котором жена Каподоки варила пищу, находился у названной стены, Бонамико придумал необыкновенную хитрость, а именно: зная, что добрая женщина во время стряпни ставит горшок у самой стены, он просверлил буравом отверстие в этой стене, как раз над самым горшком, и заткнул его затем кусочком кирпича так, чтобы женщина этого не заметила. Когда он предполагал или видел, что жена Каподски ставит свой горшок на огонь, то брал приготовленную им тоненькую трубочку из камыша и насыпал в нее соли, а когда он слышал, чго женщины у очага нет, то вводил трубочку в отверстие в стене до самого края горшка и дул в нее, пока в горшок не попадало столько соли, сколько ему хотелось.
И вот однажды, когда он так посолил содержимое горшка, что его почти невозможно было есть, а Каподока вернулся к обеду, то шерстобит на первый раз сильно накричал на жену и кончил тем, что решил показать ей где раки зимуют, если она опять сделает такую же глупость. Тогда Бонамико, которому все было слышно, исполняя то, что задумал, посолил похлебку во второй раз еще больше, чем в первый. Когда муж соседки вернулся к обеду, уселся за стол и ему была подана чашка с похлебкой, то первый же глоток оказался таким соленым, что ему пришлось выплюнуть его. А выплюнув, он тотчас же принялся колотить свою жену, приговаривая: «Ты либо с ума сошла, либо пьяна, что так солишь и портишь пищу, а я, вернувшись из мастерской усталый, не могу есть, как это делают другие».
Жена стала ему возражать, а он, избивая ее, так разъярился, что шум был слышен на весь квартал, Бонамико же, как ближайший сосед, пришел к ним и, войдя в дом, спросил их: «Что это за новости?»
Каподока ответил ему: «Черт возьми! Какие там новости! Эта злая женщина лишает меня пищи, и можно подумать, что здесь находятся солеварни Вольтерры, потому что она положила столько соли в похлебку, которую сварила, что я уже два утра не могу прикоснуться к горячему. Можно подумать, что у меня большие запасы вина, а ведь у меня его совсем мало и стоило оно мне восемь флоринов за контью и даже дороже».
– «Может быть, ты заставляешь ее так долго работать по ночам, что она, как человек невыспавшийся, не понимает, что делает, когда ставит похлебку на огонь?» – спросил его Бонамико.
Прекратив шум, Каподока после долгих увещаний сказал жене: «Ладно, я увижу, дьявол ли ты. Говорю тебе в присутствии Бонамико: смотри, чтобы завтра утром ты у меня не смела класть соли!»
Жена обещала сделать это. На этот раз Бонамико предоставил похлебке остаться не посоленной. Когда муж вернулся к обеду и попробовал это безвкуснее блюдо, то начал ворчать, говоря: «Вот как идет у меня дело. Эта похлебка еще хуже вчерашней. Ступай, подай мне соли, чтобы на тебя чемер напал! Ах, ты грязная, противная свинья! Будь проклят час, когда ты вошла сюда в дом. Я насилу удерживаюсь, чтобы не швырнуть тебе все это в лицо!»
Женщина ответила ему: «Я делаю то, что ты мне велишь; я не знаю, как мне с тобою быть; ты сказал, чтобы я совсем не клала туда соли, я так и сделала».
Муж говорит ей: «Я хотел сказать, чтобы ты положила ее немножко».
А жена отвечает: «А если бы я положила в нее соли, ты бы отколотил меня, как вчера. Я совсем не могу понять тебя! С сегодняшнего дня записывай мне то, что я по-твоему должна делать; я буду справляться там насчет того, как мне поступать».
– «Смотрите-ка, – сказал на это муж, – и ей еще не стыдно! Я насилу удерживаюсь, чтобы не дать тебе здоровенную оплеуху!»
Жена надулась и чтобы не повторилось то, что случилось накануне, сочла за лучшее промолчать. Каподока, поев сколько мог, сказал ей: «Теперь я больше не стану говорить тебе ни соли, ни не соли; ты должна знать меня; когда я увижу, что пища не но мне, то уж буду знать, что мне делать».
Жена пожала плечами, а муж ушел в мастерскую. Бонамико, который слышал каждое слово, на следующее утро поместился на обычном месте с солью и трубочкой. Это был четверг, а по таким дням редко кто не покупает хоть немного мяса, проработав всю неделю, как этот Каподока. В ночь со среды на четверг Бонамико плохо спалось из-за шума прялки и, как только на рассвете шум этот умолк, – потому что женщина собралась мочить мясо и, взяв горшок, стала щипать ножом лучину, чтобы развести огонь, – Бонамико приготовился с солью и трубочкой в руках и, улучив минуту, насолил похлебку так, что если во второй раз он насыпал соли больше, чем в первый, то в третий всыпал туда еще в три раза больше. И он сделал это по двум причинам после девяти часов: во-первых, потому, что женщина до самых девяти часов только и делала, что пробовала похлебку, кладя в нее соли в меру и приговаривая: – «Теперь я погляжу, побывает ли сегодняшним утром враг божий в этом горшке?» Вторая причина состояла в том, что каждое утро, когда в соседней церкви звонили к возношению даров, женщина бегала поклониться им и запирала дверь, так что к этому часу проба была окончена и он мог отлично насолить похлебку.
Когда он все это проделал и настал час обеда, Каподока вернулся домой и уселся за стол. Был подан обед и как только он принялся есть, то начал так шуметь, кричать и колотить жену, что сбежался весь квартал, причем каждый говорил свое. Каподока же так разозлился на жену, что совсем вышел из себя. Но вот явился Бонамико и, подойдя к нему, успокоил его, говоря: «Я уже много раз толковал тебе, что эта ночная работа, которую ты заставляешь делать жену, и есть причина всего этого зла. Подобная же история случилась однажды с одним моим приятелем, и если бы он не отказался от работы по ночам, то никогда не мог бы есть ничего такого, что бы ему нравилось. Пресвятая Мария! Неужели у тебя такая нужда, что ты не можешь обойтись без ночной работы?»
Трудно было умерить бешенство Каподоки, готового убить свою жену. Наконец, он пригрозил ей при всех соседях, что, если только она когда-либо поднимется ночью для работы, он сыграет с ней такую шутку, что она уснет навеки. Жена из страха больше года не работала по ночам, и Бонамико мог спать, сколько ему заблагорассудится. Но четырнадцать месяцев спустя, когда история эта почти совсем забылась, женщина вновь начала прясть по ночам, а Бонамико, который не сжег трубки, повторил свою проделку;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53