В то время, когда названный Коппо так неистовствовал, являются вдруг мастера и рабочие, прекратившие работу, и, приветствуя Коппо, просят у него денег, хотя они и видели, что он разгневан. Коппо бросается на них, как змея, и говорит им: «Вы приветствуете меня, а мне хотелось бы лучше быть в доме дьявола. Вы просите у меня денег за то, что вы мне устроили, а я хотел бы лучше, чтобы все это тотчас же рухнуло и упало на меня».
Рабочие переглянулись и с изумлением сказали один другому: «Чего же ему нужно?»
А затем, обращаясь к Коппо, проговорили: «Коппо, если вам что-нибудь не нравится в работе, очень жаль. Если мы можем сделать что-нибудь, что устранит огорчение, которое вы испытываете, то скажите нам, и мы охотно сделаем это».
Коппо ответил им: «Ах! Уходите вы сегодня с богом во имя дьявола. Я хотел бы лучше никогда не родиться на свет, когда я только подумаю, что у этих нахалок, у этих распутниц, у этих негодяек хватает дерзости бежать в Капитолий, так как они хотят вернуть свои украшения. Что сделают с ними римляне? Коппо, Коппо, стоящий здесь, не может успокоиться. Если бы я только мог, я их приказал бы сжечь всех, чтобы те, кто останутся в живых, всегда помнили бы об этом. Ступайте вон и оставьте меня в покое!»
Рабочие ушли, боясь, как бы не было хуже, говоря друг другу: «Какой черт с ним? Он говорит что-то о римлянах: может быть, о римских весах?»
А другой прибавил: «Он рассказывает не весть что о распутницах: уж не согрешила ли его жена?»
Тогда третий рабочий заметил: «А мне показалось, что он сказал, про Кап-ми-дольо; вероятно у него голова болит».
На что четвертый сказал: «А мне так показалось, что он жалуется на то, что пролил кувшин масла».
«Что бы там ни было, – сказали затем все, – а нам нужны наши деньги, а там пусть себе у него будет, что угодно».
Итак, они решили не ходить к Коппо больше в тот день, а вернуться к нему в воскресенье утром. Коппо же продолжал оставаться охваченным боевым пылом, который остыл у него только на следующее утро. И когда рабочие пришли вторично, он выдал им то, что им причиталось, говоря, что накануне вечером у него были свои печали.
Умный это был человек, хотя и пришла ему в голову странная фантазия; но если взвесить все, так фантазия эта проистекала из справедливого и доблестного рвения.
Новелла 67

Мессер Валоре де Буондельмонти побежден и остается осмеянным благодаря слову, сказанному ему ребенком в бытность его в Романье
Многие уже видели и слышали мессера Валоре и знают, насколько он был дурным и лукавым человеком. Мало было вещей, в которых он не разбирался и о которых судил бы с видом почти глупца. Однажды, когда он, явившись вечером в какую-то синьорию в Романье, распространялся о чем-то в присутствии синьоров и знатных людей, вошел (потому ли что Валоре хотели испытать или так вышло само собой) мальчик в возрасте около четырнадцати лет и, подойдя к мессеру Валоре, стал смотреть ему в лицо и сказал: «Вы большой насмешник».
Оттолкнув его рукой от себя, мессер Валоре сказал ему: «Ну-ка, читай».
Тот остался, и мессер Валоре, чтобы развлечь присутствующих, спросил: «Какой по-вашему из существующих камней самый драгоценный?»
Один сказал: балас, другой – рубин, третий – каландринский гелиотроп; кто называл один камень, кто – другой.
Мессер Валоре отвечал: «Ничего вы в этом не понимаете. Самый драгоценный из существующих камней – тот, что идет на жернова. Если бы его можно было вставить в оправу и носить в кольце, то он превзошел бы всякий другой камень.
Тогда мальчик дернул мессера Валоре за платье и сказал: «Чего бы вы больше хотели и что дороже – балас или жернов?»
Мессер Валоре посмотрел на него, отстранил от себя его руку и сказал: <Ступай домой, писун».
Тот остался. Присутствующие стали смеяться как по поводу камня для жернова, так и по поводу слов мальчика. Мессер Валоре сказал тогда: «Вы смеетесь? Я скажу вам только, что по-моему в маленьком камне обретается большая сила, чем в целом жернове, сила, какую я не нашел ни в драгоценных камнях, ни в словах, ни в травах; однажды я убедился в этом. Вы знаете, что, как говорят, бог сообщил силу этим трем вещам. Послушайте теперь, как это произошло, и вы сами признаете. На смоковницу мою забрался однажды юноша и причинил мне ущерб, сорвав с нее фиги. Я стал испытывать тогда силу слова и сказал юноше: „Сойди с дерева и уходи". Наконец, я стал угрожать, как мог; в ответ на мои слова он не двигался с места. Видя, что слова не помогают, я принялся рвать траву, и наделав из нее пучков, стал бросать их; иногда я попадал ими в него. Это было настолько необыкновенно, что он не сошел с дерева. Видя, что и трава не помогает, я взялся за камни и начал бросать ими в него, приговаривая: „Сходи". Когда он увидел, однако, что, бросив первый каменья, я берусь за второй, он тотчас же слез со смоковницы на землю и ушел с богом. Этого не сделали бы никогда никакие рубины, никакие баласы, сколько бы их ни было».
Все присутствующие, позабавившись рассказом, признали, что мессер Валоре прав и говорит правду. Мальчик же посмотрел с лукавым видом на мессера Валоре и сказал: «Этот синьор, ей богу, большой любитель камней и у него их, вероятно, целая сумка», и он засунул ему руку в бывшую на нем охотничью сумку.
Мессер Валоре обернулся и сказал: «Ступай к черту! Что за дьявол этот ребенок? Уж не антихрист ли он?»
Мальчик отвечал. «Я не знаю, что такое антихрист. Но если бы я мог сделать то, что могут синьоры Романьи, го, ей-богу, я надавал бы вам столько этих камней, имеющих такую большую силу, что, уезжая в Тоскану, вы увезли бы их огромный запас».
Совсем почти смущенный, мессер Валоре, услышав эти слова мальчика, сказал, обращаясь к присутствующим: «Тот, кто в малые годы бывает умен, становится обыкновенно полоумным, когда подрастет».
Услышав это, мальчик сказал: «В таком случае, синьор, вы должны были быть, ей-богу, умным ребенком».
Пожав плечами мессер Валоре ответил на это: «Я сдаюсь».
И, словно совершенно растерявшись, прибавил: «Я никогда еще не встречал человека, который бы обыграл меня; а теперь ребенок победил меня и привел в тупик».
О том, какое удовольствие получили присутствующие от происшедшего, не стоит и спрашивать. И чем больше они смеялись, тем больше бледнел мессер Валоре. В конце концов, он спросил: «Кто этот мальчик?»
Ему ответили, что он сын придворного забавника, звавшегося либо Бергамино, либо Берголино. Мессер Валоре произнес тогда: «Он так изощрил надо мной свое остроумие, что я слова не мог сказать, чтобы он тотчас же меня не срезал».
Кто-то из присутствующих предложил: «Мессер Валоре, возьмите его с собой в Тоскану».
Мессер Валоре ответил на это: «Не то, чтобы взять его с собой в Тоскану; я убежал бы оттуда, если бы он находился там. Оставайтесь с богом. Будет с вас и его; ведь если и другие жители Романьи из той же породы, что и этот мальчик, то никого из них никогда не проведешь».
И, таким образом, вернулся во Флоренцию смущенным и осмеянным мальчиком тот, кто до того осмеивал всех других.
Новелла 68

Гвидо Кавальканти, выдающийся человек и философ, побежден хитростью ребенка
Предыдущая новелла приводит мне на память нижеследующую, которая представляется мне в таком виде.
Однажды известный флорентийский гражданин, носивший имя Гвидо де Кавальканти, играл в шахматы; какой-то мальчик, игравший с другими, в мяч или волчок, как это обычно бывает, неоднократно с шумом подбегал к Гвидо, как они делают это в большинстве случаев. И вот мальчик этот, которого толкнул один из его товарищей, толкнул, в свою очередь, упомянутого Гвидо. Тот, как это бывает, может быть потому, что положение его в игре ухудшилось, поднялся в бешенстве и, ударив мальчика, сказал: «Ступай играть в другое место».
После этого он снова сел и продолжал играть в шахматы.
Мальчик же, рассерженный, со слезами на глазах, покачивая головой, сделал круг и отошел на очень небольшое расстояние, говоря про себя; «Я тебе за это отплачу». Подобрав лежавший неподалеку подковный гвоздь, он вместе с другими своими товарищами возвращается снова к тому месту, где упомянутый Гвидо играл в шахматы. Взяв в руку камень, он подошел к Гвидо сзади, к стенке или лавке, и, держа над ней руку с камнем, время от времени ударяя им по ней. Начав с редких и тихих ударов, он затем постепенно учащал и усиливал их, пока Гвидо, обернувшись, не сказал: «Ты хочешь получить еще? Ступай домой; так тебе же будет лучше. Во что ты ударяешь там этим камнем?»
– «Я хочу выпрямить этот гвоздь». Гвидо возвращается снова к шахматам и принимается играть.
Ударяя своим камнем, мальчик постепенно приблизился к краю платья или плаща Гвидо, который лежал на скамье, спустившись со спины Гвидо. Поднеся затем одной рукой упомянутый гвоздь, он стал вколачивать его в названный край платья, все усиливая удары, с тем, чтобы прибить его покрепче и заставить Гвидо подняться. Как мальчик думал, так и случилось. Упомянутый Гвидо, которому надоел шум, вдруг подымается в бешенстве; мальчик убегает, а Гвидо оказывается прибитым за полу к скамье. Почувствовав это, он останавливается смущенный, и угрожая рукой в сторону убегавшего мальчика, говорит: «Ступай с богом! ты только что уже получил от меня».
Когда он захотел высвободиться, то увидел, что не сможет этого сделать, не лишась части своего плаща, и ему пришлось оставаться в плену, пока не принесли клещи.
Какой тонкой оказалась хитрость мальчика! Ведь над тем, кому, пожалуй, не было равного во Флоренции, посмеялся ребенок, лишив его возможности двигаться, и обманул его.
Новелла 70

Торелло, сын маэстро Дино, со своим сыном принимаются резать двух свиней, доставленных из его владений; но в конце концов, когда они собираются нанести свиньям удар, те убегают и бросаются в колодец
Жил в нашем городе один дельный и толковый человек, звавшийся Торелло, сын маэстро Дино, и было ему доставлено из его владений в Волоньяно на праздник пасхи две свиньи, величиной чуть ли не с осла. Когда пришлось искать человека, который зарезал бы их, обделал и засолил, то Торелло сообразил, что дело это не обойдется без большого расхода, и сказал своему сыну: «Отчего бы не зарезать нам этих свиней самим и не обделать их? У нас есть слуга. Мы сбережем таким образом деньги, которые достались бы тому, кто обделал бы их, а я полагаю, что сделаем мы это так же хорошо, как они».
И прибавил, обращаясь к сыну: «Что ты скажешь?»
Сын ответил: «Я скажу, что мы можем это сделать». – «Ладно. Возьмем две холстины, в которые завертывают свиней, хорошо отточим нож, и повалим одну из них на землю. Я заколю ее, – прибавил Торелло, – а вы будете держать, чтобы она не убежала».
Сын и слуга сказали, что сделают это. Торелло, который страдал подагрой и был слаб на ноги, приготовляется, надевает передник, наклоняется и велит наклониться своим помощникам, чтобы схватить свинью за ноги, и они валят ее на землю. Когда она лежала на земле, Торелло, опоясавшись ремнем с ножом, взял его в руки и, стоя на коленях без штанов, за спиной свиньи, собрался уже было нанести ей удар, а сын пошел в это время за горшком для крови; но едва только нож на унцию вошел в тело свиньи, как она начала верещать. Другая свинья, находившаяся под лестницей, услышав верещание первой, выбегает и бросается Торелло между ног. Когда раненая почувствовала, что товарищ ее явился на выручку, она делает бешенный прыжок и опрокидывает Торелло на землю. В эту минуту является сын, и Торелло говорит ему:
«Ты, это все ты виноват, потому что пойдешь и не возвращаешься».
– «Нет, ты».
– «Нет, ты».
Во время этого препирательства вырвавшаяся из их лап свинья бежит в коридор, а другая за ней следом, и обе начинают взбегать по лестнице. Поднявшийся Торелло и сын его говорят: «Ой, плохо мы сделали!»
Они бросаются за свиньями на лестницу, залитую повсюду бившейся ключом кровью. Достигнув залы, они начинают гоняться за свиньями и туда, и сюда. Раненая свинья толкает при этом полку со стаканами и горшками, так что немногие из них уцелели.
В конце концов, она устремляется к колодцу, устроенному в зале, и бросается в него, а другая свинья вслед за ней.
Когда Торелло видит это, он ударяет себя руками по бедрам, говоря: «Ай, какое это для нас разорение!» – подбегает к краю колодца и смотрит в него.
– «Что нам теперь делать, что сказать?»
В конце концов, обратившись к своему слуге, он попросил его Христом-богом спуститься в колодец, захватив с собой хорошо отточенный нож и толстую веревку, и постараться живыми или мертвыми связать свиней; а он с сыном станут тянуть веревку, которой слуга свяжет свиней. Дурак слуга захотел услужить Торелло и, взяв нужный снаряд, обвязался колодезной веревкой и спустился вниз. Когда он очутился на дне, раненая свинья схватила его за ногу, и сколько схватила, столько и отхватила. Почувствовав боль от укуса, слуга стал кричать: «Помогите, ой, ой!» – и таким громким голосом, что явились соседи, которые и увидели случившуюся беду. Узнав, как дело было, они говорят Торелло: «Ей-богу, ты не плохо выгадал. Когда ты добудешь обратно этих свиней, оповести нас. Хуже-то всего то, что они убьют того доброго человека, который находится внизу».
Кое-кто подходит к краю колодца и спрашивает: «Ты жив?»
А тот отвечает: «Ах, боже мой! Тащите веревку, а я ухвачусь за нее, чтобы выйти отсюда».
В эту минуту свинья опять схватывает слугу клыками, и он кричит вверх: «Ой! Тащите, потому что если вы не потащите, я умру».
Наконец вытянули веревку, словно черпали воду, и вот несчастный очутился перед людьми с поврежденной, совершенно разодранной ногой, с лечением которой пришлось потом промучиться несколько месяцев. Слуга стал громко жаловаться: «Ой, Торелло! На какое дело ты меня побудил! Я никогда больше не стану человеком!»
Торелло ответил ему: «Успокойся! Я позову лечить тебя маэстро Банко, который мне большой друг. А как же быть со свиньями?»
Слуга отвечал: «Это уж как вы помыслите; ведь вы хотите лишить работы мясников».
В конце концов, Торелло отправился к двум мясникам, чтобы просить у них совета и помощи. Те сказали, что они хотят по одному флорину за каждую свинью, чтобы вытащить ее из колодца. Увидев, что ему плохо приходится, Торелло сказал: «Ну, ладно».
Они спросили его, хочет ли он заколоть свиней, потому что заколоть их нужно внизу. Торелло ответил: «Да. Делайте скорее и делайте как хотите».
Тогда один из мясников вооружился так, как если бы шел на бой, и, спустившись вниз с ножом острым и тонким как шпилька, в короткое время, с большим, однако, трудом, заколол свиней и, привязав сперва одну, а затем другую к колодезной веревке, помог вытащить наружу. За обделку туши ему было затем уплачено сколько приходилось, что составило опять-таки еще флорин. А воду в колодце, ставшую красной от крови человеческой и свиной, пришлось в ближайшее же время очистить, колодец вымыть больше восьми раз, и все это стоило хороших три флорина. Крови от свиней не получилось, мясо их было совершенно синим и избитым, и стало гораздо более низкого качества. И вот сколько сберег на этом деле почтенный человек: свиньи стоили ему, пожалуй, десять флоринов, да сам он истратил затем еще столько же, не считая насмешек, которые в дальнейшем пошли отсюда.
Рассказанная новелла была уже написана одним юношей гораздо подробнее, потому что он излагает, как свиньи наперебой как попало ринулись на кухню, сокрушая все на своем пути; вот как там было дело. А это было не так, потому что эта подробность относительно кухни случилась с одним дворянином из Черки, около Торелло, который, чувствуя себя более молодым и быстроногим, захотел попытаться убить свою свинью; а свинья, раненная им подобно этой, выскользнула у него из рук и, сбежав с лестницы и все перемазав своей кровью, убежала на кухню и там набедокурила, опрокинув все, что там было. Эти свиньи напомнили мне еще одну новеллу, которую хочется присоединить к этим. Потерпите немного. Я скоро ее расскажу.
Новелла 71

Один августинский монах поучает в Генуе с церковной кафедры в великом посту генуэзцев о том, что они должны воевать надлежащим образом
Немного лет тому назад, находясь в Генуе в великом посту и посещая, по обычаю, по утрам церковь, я очутился как-то у св. Лоренцо, в час, когда там говорил проповедь один августинский монах. В эту пору между генуэзцами и венецианцами шла война, и как раз в те дни венецианцы одержали значительную победу над генуэзцами. Так вот, приблизившись и напрягая слух, чтобы уловить кое-что из слов проповедника, я услышал такие святые речи и добрые примеры. Он говорил: «Я – генуэзец, и если бы я не сказал вам того, что у меня на душе, то мне казалось бы, что я очень заблуждаюсь. Так не почтите за зло, что я вам скажу правду. Вы уподобляетесь ослам. Природа осла такова. Когда их много вместе, то, если ударишь палкой одного, все разбегаются, причем один бежит в одну, другой – в другую сторону;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53