А тлетворные болота, окружавшие Литтл-Мадди-Ривер – реку Грязнушку, – давно, в самом начале двадцатого века, осушены и застроены.
Мишн-Флэтс отрезан от города со всех сторон – где скоростными шоссейными дорогами, где заводами, где рекой. Поэтому район как бы ни к какой части города не примыкает – забрести в него случайно нельзя.
Вот и существует этот городской «остров» особняком, скрытно, словно лишь для того, чтобы быть живым воплощением страхов – особенно среди белого населения города.
Мы с Келли подъехали к восточному концу Мишн-Флэтс незадолго до полудня. За рулем сидел я.
– Хочешь немного тут осмотреться? – спросил Келли.
Я согласно кивнул. Келли стал указывать путь.
Мы поехали по Франклин-стрит. Вдоль этой широкой улицы стояли точно такие же кирпичные дома, как в других районах города – скажем, в Бек-Бее или в Саут-Энде.
Но по мере того как мы ехали дальше в северном направлении, плотная стена домов стала редеть. Тут и там между обшарпанными домами виднелись превращенные в помойки пустыри на месте снесенных строений, сгоревшие или необитаемые здания. Даже руины трех-четырехэтажных домов. Ни одного приличного магазина. Только продуктовые и скобяные лавчонки да авторемонтные мастерские.
Келли сухо откомментировал этот безрадостный пейзаж:
– Туристические автобусы сюда не забредают.
Мы проехались по улицам, отходящим от Франклин-стрит.
У них были милые умиротворяющие имена типа Садовая, Ивовая, Тихая.
Разумеется, ни садов, ни ив, ни тишины.
Высоких строений встречалось все меньше. Чем дальше от широкой Франклин-стрит, тем больше одно-, двух– и трех-квартирных домов.
Но ничего похожего на сытую пригородную идиллию.
Разбитый асфальт, кое-как залатанные крыши, фасады с облупившейся краской, чахлые садики. Кое-где даже выбитые окна. Отдельные ухоженные и свежепокрашенные здания только подчеркивали всеобщее запустение и нищету.
Невзирая на жуткую разруху, эти улицы и улочки на фоне солнечного осеннего дня не создавали впечатление смертельно опасного района. То там, то здесь я замечал забавные симпатичные детали: ящик из-под молочных бутылок с выбитым дном прибит высоко на стене вместо баскетбольного кольца; балкон утопает в цветах; девчушки с хохотом прыгают через скакалку. Словом, не создавалось впечатления огромного злодейского притона. Просто нищий – угнетающе нищий – городской район.
Впрочем, меня бедностью не удивишь. И в нашем округе есть целые поселения неимущих переселенцев из Новой Англии или из Квебека.
Думаю, здесь, в Мишн-Флэтс, царят те же безысходность и тоска, которые свойственны местам, где скученно живут отверженные мира сего.
Мы выехали из лабиринта улочек на простор.
– А вот и Мишн-авеню, – сказал Келли.
Центральная артерия Мишн-Флэтс больше напоминала берлинскую улицу после налета авиации союзников.
Пустыри, заваленные битым кирпичом и всякой дрянью, разрушенные дома... Обитаемые дома стояли далеко друг от друга и отличались от многих развалин только следами жизни в окнах – где занавески, где белье на балконе сушится. Все кругом рушится, крошится, кренится...
Что можно было выломать и продать, начиная с медных дверных ручек и заканчивая водосточными трубами, все было давно уже выломано и продано. Остальное покалечено временем или вандалами. Редкие палисадники, обнесенные чиненными-перечиненными и слепленными из чего попало заборами, были не столько садиками, сколько мусорными свалками.
– Прежде справа и слева стояли сомкнутые ряды многоквартирных домов, – рассказывал Келли. – Довольно симпатичный был район. Здесь жили сперва итальянцы, потом ирландцы и евреи. Разумеется, все они давно удрали отсюда.
Мы проехали мимо Уинтроп-Виллидж – единственного островка относительного благополучия: замкнутое кольцо высоток в небольшом парке, обнесенном высоченной металлической оградой. Несколько охранников дежурили на въездных воротах. Они проводили нашу машину ленивым подозрительным взглядом.
Келли показал мне повторяющиеся на многих обшарпанных стенах граффити: «МБ».
– Мишнская братва, – пояснил Келли. – Банда Брекстона.
Эти буквы – «МБ» – были повсюду. Приглядевшись, я увидел их и на тротуаре, и на разбитых телефонных будках, и на столбах, и на стеклах автомобилей.
– Остановись-ка здесь, Бен Трумэн, – сказал Келли. – Хочу позвонить.
Я притормозил машину у лавчонки под названием «У Мэла».
Келли зашел внутрь.
Я поискал музыку в радиоприемнике, потом решил выйти из машины – понежиться в лучах солнца и осмотреться.
Я оперся спиной об искореженный парковочный счетчик и, позевывая, водил глазами по улице. Смотреть особо не на что. Мерзость запустения.
Очень быстро я ощутил, что стал предметом всеобщего внимания.
Толстая негритянка, которая развешивала свежевыстиранное белье на балконе, бросила свое дело, уперла руки в бедра и стала меня рассматривать.
Ребятишки на тротуаре у соседнего дома прекратили играть и таращились на меня.
Несколько типов на противоположном тротуаре хоть и не замолчали, но то и дело на меня косились.
Что во мне такого, черт возьми? Или это лишь потому, что я единственный белый на всю улицу?
Из ближайшего подъезда вынырнул один подросток. Потом другой. Оба переглянулись и двинулись ко мне.
Оба чернокожие – один совсем темный, другой почти такой, каким бываю я, если летом подолгу хожу на солнце. У обоих характерный презрительный прищур – то ли от хулиганской натуры, то ли от природной дебильности.
– Ты че тут кантуешься? – спросил светленький.
– Жду друга. Он в магазине.
Оба парня смотрели на меня исподлобья, словно мой ответ только увеличил их недоверие.
– Классная тачка, – сказал тот, что потемнее.
Светленький сплюнул и спросил врастяжечку:
– Деньги есть?
– Нет.
– Нам нужны – в магазин.
– Увы и ах.
– Ты че – заблудился?
– Нет. Я же сказал – друга жду. Он внутри.
– Нам и нужно-то немного – всего доллар, – сказал тот, что потемнее.
– Говорю вам...
– Брось ты, парень, какой-то вшивый доллар!
Я хмыкнул, вытащил из кармана бумажник и дал ребятам один доллар.
– А ты лапшу вешал, что денег у тебя нет, – протянул светленький.
– Я только сказал, что вам давать не собираюсь.
– А таки дал!
– Ну и что?
– Целый доллар отвалил. Щедрый мужик! Мог бы и один сраный цент дать. Ладно, не жмись. У тебя полный лопатник долларов, я же видел. Нам во как нужно в магазин!
– Нет, ребята, уж вы извините.
– Нам чего пожрать – понимаешь?
– Да, с голоду подыхаем – понимаешь? – насмешливо заканючил второй.
– Хватит. Больше ничего не получите.
– Как это – не получите? Я ж тебе сказал – нам позарез нужно!
Я отрицательно мотнул головой. Возможно, пришло время пояснить, что я полицейский.
Но поскольку это были только подростки, то я не стал гнать волну. С формальной точки зрения я тут, в Бостоне, никакой не полицейский. Моя юрисдикция заканчивается в Версале, штат Мэн. В Бостоне я рядовой турист.
– Получили от меня доллар, друзья, на том и закончим.
Тот, что потемнее, стал медленно передвигаться мне за спину.
– Я видел у тебя бумажник, набитый деньгами! – Хоть и щупловатый, он был выше меня ростом. Теперь он щурился хуже прежнего, и я начал нервничать.
– Не жмись, помоги людям в беде, – сказал светленький. Он шагнул ко мне. Не то чтобы с угрозой, но при этом он оказался так близко от меня, что я машинально вытянул руку и упер пальцы ему в грудь.
– Э-э! – сказал я.
– Ты чего меня лапаешь! – сразу взорвался светленький. – На драку нарываешься, или что?
– Ни на что я не нарываюсь!
Тот, что потемнее, сказал:
– Не заводитесь. Ведь можно и без рук, по-доброму. Вижу, дядя добрый, он и так даст.
– Вы просили доллар – получили. И все, проехали.
– Я у тебя не доллар спрашивал. Я спрашивал: деньги есть? А ты сразу меня трогать! Будет всякий меня трогать!
– Никто тебя не трогал.
– Я что – тебя обзывал?
– Нет.
– Вот-вот, просто беседовали. Я попросил у тебя помощи. А ты вдруг в бутылку полез!
– Ни в какую бутылку я не полез! Давайте так, ребята, говорю вам с полным к вам уважением: идите своей дорогой, пожалуйста.
– Тротуар не купленный. Где хотим, там и стоим. Ты посылаешь нас куда подальше только потому, что мы попросили о помощи? Так? Дал один поганый доллар и считаешь, что можешь нами командовать?
– Ничего такого я не говорил.
– Ты так подумал. По морде вижу.
– Ничего такого я не думал.
– Думал, думал!
Светленький похлопал меня по правому карману брюк, откуда я доставал бумажник.
Я отбросил его руку – по мере возможности не слишком резко.
– Нечего меня трогать, – сказал я.
– Ты чего пихаешься, гад? Мы разговариваем, а ты руками не по делу машешь!
В этот момент из магазина вышел Келли. Ему достаточно было одного взгляда, чтобы понять ситуацию.
– Пошли, Бен, – сказал он, – некогда нам тут прохлаждаться. Я хочу навестить мою дочку.
Он взял меня за локоть и потянул за собой. Мы сели в машину.
Оба подростка проводили меня злыми взглядами, но ничего не сказали и с места не двинулись.
– Словно другая вселенная, – пробормотал я.
Келли никак не отозвался. И эта констатация факта никак не облегчила мою душу.
12
Предварительное судебное разбирательство в окружном суде Мишн-Флэтс.
Без четверти час. К этому времени судья Хилтон Белл уже отсидел задницу – поэтому он не восседает в своем кресле, а расхаживает по ту сторону длинного судейского стола.
Судья работает с девяти утра – в бешеном темпе, без единого перерыва, а количество ожидающих его предварительного приговора, похоже, не уменьшается.
Изредка долетают возмущенные крики из камер-накопителей на первом этаже – там тоже битком набито.
Я сидел в первом ряду, потихоньку дурея от запаха духов и потных подмышек сидевшей рядом девицы. Из полиэтиленового пакета на ее коленях торчали кудряшки парика. Загадочная персона.
(Джону Келли хватило ума не париться в судебном зале. Он ждал меня на улице – прохладно, но свежо.)
Судья Белл сердито уставился на стеклянную стену в конце зала, за которой находилась комната ожидания. В этом «аквариуме» под охраной полицейских человек двадцать ожидали своей очереди: камера, свобода или освобождение под залог.
Судья постепенно закипал – почти в буквальном смысле слова.
Откуда-то из недр судебного здания сломанный кондиционер гнал перегретый воздух – в зале было уже под тридцать градусов.
Похоже, именно в этот день бостонскую полицию угораздило арестовать половину населения города – и всех навесить на бедную распаренную голову судьи Белла.
Судья потеребил узел галстука, словно хотел сорвать с себя проклятую удавку. Глянул на потолок, помощи свыше не получил, тихо крякнул и громко вздохнул. Публика в зале невольно тоже возвела глаза к потолку. Ничего интересного, кроме темных разводов от последнего дождя.
Момент рассеянной задумчивости миновал. Судья рухнул в кресло.
– Следующее дело!
– Номер девяносто семь дробь семь-семь-восемь-восемь, – объявил секретарь и забарабанил дальше скороговоркой: – Народ против Джеральда Макниза Третьего, известного также под именами Джи-Мак, Джи-Мани и Трей Макниз. Стража, ввести обвиняемого!
– Ввести обвиняемого! – эхом повторил судебный офицер, открыв дверь в коридор.
Приуставшая публика уже привыкла к этому ритуалу перекрикиваний.
Мы видели, как со стула в «аквариуме» встает мужчина и в сопровождении полицейского направляется к нам в зал.
– Обвинение? – опять рявкнул судья.
Молоденький помощник окружного прокурора вскочил с места.
Его младенческое личико было залито потом.
Он лихорадочно копался в папках, лежащих перед ним на столе.
Судья исподлобья наблюдал за ним.
Парнишка наконец нашел нужное дело и растерянно произнес:
– Ваша честь, у меня пустая папка. Все документы по делу у мисс Келли!
Секретарь презрительно усмехнулся.
Судья Белл яростно тряхнул головой. До чего ему надоели эти беспомощные дураки!
– А где мисс Келли? – осведомился он.
Младенец с папками скорчил гримасу.
– Понятия не имею.
– Ну, у вас язык отнялся?
– Не знаю, ваша честь.
– Почему не знаете?
– Э-э... Я не знаю... почему... я не знаю.
Младенец, очевидно, не больше года как из юридической школы. Бессмысленно перебирая папки на столе, он краснел и мялся и еще больше потел под суровым взглядом судьи.
– Вы не знаете, почему вы не знаете? – безжалостно констатировал судья.
– Я... я не знаю, ваша честь.
– Следующий!!!
И опять в сумасшедшем темпе пошли нуднейшие дела: владение марихуаной, пьяные драки, нарушения общественного порядка.
Обвиняемых уводили из зала быстрее, чем публика успевала их хорошенько рассмотреть.
Когда судья почти полностью разгрузил «аквариум», он вспомнил о пропущенном деле.
– Вызовите еще раз Макниза! – приказал он.
Младенец с папками вскочил и опять красный как рак сообщил:
– Ваша честь, мисс Келли до сих пор не связалась со мной...
– Замечательно! В этом случае повернитесь лицом к публике и объясните ситуацию присутствующим.
– Что именно объяснить, ваша честь?
– Что вы сегодня не готовы, что из-за вас мы все теряем драгоценное время!
– Ваша честь?
– Лицом к залу, господин обвинитель! – рявкнул судья. – Не мне объясняйте – им!
Младенец, обиженно надув губки, повернулся лицом к залу.
Пока он соображал, что и как сказать, судьба ему улыбнулась.
Дверь открылась, и в зал, извиняясь одними губами за опоздание, вошла молодая женщина. На ней была строгая темная тройка. У блузки – высокий оборчатый воротник. Ни дать ни взять – священник в юбке!
Младенец расплылся в счастливой улыбке:
– Мисс Келли!
Секретарь машинально повторил «мисс Келли!» и покосился на судью. Буря миновала!
Кэролайн Келли быстро прошла вперед, к младенцу, стала рядом с ним и, улыбаясь судье, что-то шепнула младенцу в ухо. Я сидел настолько близко, что различил ее слова.
– Да пошли ты его...
Она точно и со смаком сформулировала, куда именно следует послать судью Белла.
Таким образом, слова «да пошли ты его...» в их полном варианте были первым, что я услышал из уст Кэролайн Келли.
Со своего места в первом ряду я имел возможность хорошо рассмотреть ее – правда, с тыльной стороны. Каштановые волосы небрежно собраны на затылке и зажаты золотой заколкой. Юбка более или менее свободная, но хорошо обрисовывает фигуру. Не худая и не полная. Самое оно.
– Ага, – сказал судья, – возвращение блудной дочери!
Кэролайн Келли подняла руки ладонями вперед: дескать, вина моя и только моя! Можете карать, а можете миловать!
– Имеете что-нибудь сообщить суду? – ядовито продолжал судья.
– Нет, ваша честь, ничего существенного.
– Возможно, вы сумеете помочь нам, мисс Келли. У нас тут обнаружилась маленькая загадка. За последний уик-энд было арестовано... Господин секретарь, сколько народу было арестовано?
– Два-ноль-пять, – отчеканил секретарь.
– Двести пять арестов. И все это счастье обрушилось на вашего покорного слугу! Если я не ошибаюсь, новый рекорд.
– Поздравляю, ваша честь.
– Просветите меня, пожалуйста, мисс Келли, чем вы объясните такой внезапный пик полицейского рвения? Возросло ли количество преступлений? Или существует какая иная причина? Я надеюсь, рвение полиции оправдано и речь идет о серьезных преступлениях. Посмотрим, что мы тут имеем... – Судья сделал паузу и полистал бумаги перед собой на столе. – Ага, вот что мы имеем: схвачен с поличным – одна сигарета с марихуаной; нарушение границ частной собственности... А, вот особенно ужасное: порча общественного имущества на сумму в пятьдесят долларов.
– Согласно закону, вандализм – преступление, ваша честь.
– Этот «вандал» мочился на тротуаре!
– Если след остался на стене дома, то согласно букве закона...
Лицо судьи свело судорогой. На челюстях заиграли желваки.
Вся эта дребедень, важная в богатом и спокойном квартале, ничто в Мишн-Флэтс. Только отвлекает от серьезной работы – так сказать, забивает песком судебный механизм. И это уже, черт возьми, не смешно!
– Мисс Келли, если я правильно понимаю, то окружной прокурор имеет намерение показательно выпороть Мишн-Флэтс за известное всем убийство?
– Я не уверена, что я вас правильно поняла, – сдержанно ответила Кэролайн Келли.
Судья устало махнул рукой младенцу – дескать, садись, не маячь.
– Ладно, – сказал судья, – вызывайте задержанного.
– Номер девяносто семь дробь семь-семь-восемь-восемь, – снова отбарабанил секретарь. – Народ против Джеральда Макниза Третьего, известного также под именами Большой Мак, Джи-Мани и... так далее. Запугивание свидетеля. Нападение и побои. Нанесение телесных повреждений с помощью асфальтовой мостовой... Обвинитель – помощник окружного прокурора Кэролайн Келли. Защитник – мистер Бек.
Публика, привычная к судебному канцеляриту, приняла слова секретаря как должное. Только девушка рядом, обращаясь ко мне, ошарашенно шепнула:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Мишн-Флэтс отрезан от города со всех сторон – где скоростными шоссейными дорогами, где заводами, где рекой. Поэтому район как бы ни к какой части города не примыкает – забрести в него случайно нельзя.
Вот и существует этот городской «остров» особняком, скрытно, словно лишь для того, чтобы быть живым воплощением страхов – особенно среди белого населения города.
Мы с Келли подъехали к восточному концу Мишн-Флэтс незадолго до полудня. За рулем сидел я.
– Хочешь немного тут осмотреться? – спросил Келли.
Я согласно кивнул. Келли стал указывать путь.
Мы поехали по Франклин-стрит. Вдоль этой широкой улицы стояли точно такие же кирпичные дома, как в других районах города – скажем, в Бек-Бее или в Саут-Энде.
Но по мере того как мы ехали дальше в северном направлении, плотная стена домов стала редеть. Тут и там между обшарпанными домами виднелись превращенные в помойки пустыри на месте снесенных строений, сгоревшие или необитаемые здания. Даже руины трех-четырехэтажных домов. Ни одного приличного магазина. Только продуктовые и скобяные лавчонки да авторемонтные мастерские.
Келли сухо откомментировал этот безрадостный пейзаж:
– Туристические автобусы сюда не забредают.
Мы проехались по улицам, отходящим от Франклин-стрит.
У них были милые умиротворяющие имена типа Садовая, Ивовая, Тихая.
Разумеется, ни садов, ни ив, ни тишины.
Высоких строений встречалось все меньше. Чем дальше от широкой Франклин-стрит, тем больше одно-, двух– и трех-квартирных домов.
Но ничего похожего на сытую пригородную идиллию.
Разбитый асфальт, кое-как залатанные крыши, фасады с облупившейся краской, чахлые садики. Кое-где даже выбитые окна. Отдельные ухоженные и свежепокрашенные здания только подчеркивали всеобщее запустение и нищету.
Невзирая на жуткую разруху, эти улицы и улочки на фоне солнечного осеннего дня не создавали впечатление смертельно опасного района. То там, то здесь я замечал забавные симпатичные детали: ящик из-под молочных бутылок с выбитым дном прибит высоко на стене вместо баскетбольного кольца; балкон утопает в цветах; девчушки с хохотом прыгают через скакалку. Словом, не создавалось впечатления огромного злодейского притона. Просто нищий – угнетающе нищий – городской район.
Впрочем, меня бедностью не удивишь. И в нашем округе есть целые поселения неимущих переселенцев из Новой Англии или из Квебека.
Думаю, здесь, в Мишн-Флэтс, царят те же безысходность и тоска, которые свойственны местам, где скученно живут отверженные мира сего.
Мы выехали из лабиринта улочек на простор.
– А вот и Мишн-авеню, – сказал Келли.
Центральная артерия Мишн-Флэтс больше напоминала берлинскую улицу после налета авиации союзников.
Пустыри, заваленные битым кирпичом и всякой дрянью, разрушенные дома... Обитаемые дома стояли далеко друг от друга и отличались от многих развалин только следами жизни в окнах – где занавески, где белье на балконе сушится. Все кругом рушится, крошится, кренится...
Что можно было выломать и продать, начиная с медных дверных ручек и заканчивая водосточными трубами, все было давно уже выломано и продано. Остальное покалечено временем или вандалами. Редкие палисадники, обнесенные чиненными-перечиненными и слепленными из чего попало заборами, были не столько садиками, сколько мусорными свалками.
– Прежде справа и слева стояли сомкнутые ряды многоквартирных домов, – рассказывал Келли. – Довольно симпатичный был район. Здесь жили сперва итальянцы, потом ирландцы и евреи. Разумеется, все они давно удрали отсюда.
Мы проехали мимо Уинтроп-Виллидж – единственного островка относительного благополучия: замкнутое кольцо высоток в небольшом парке, обнесенном высоченной металлической оградой. Несколько охранников дежурили на въездных воротах. Они проводили нашу машину ленивым подозрительным взглядом.
Келли показал мне повторяющиеся на многих обшарпанных стенах граффити: «МБ».
– Мишнская братва, – пояснил Келли. – Банда Брекстона.
Эти буквы – «МБ» – были повсюду. Приглядевшись, я увидел их и на тротуаре, и на разбитых телефонных будках, и на столбах, и на стеклах автомобилей.
– Остановись-ка здесь, Бен Трумэн, – сказал Келли. – Хочу позвонить.
Я притормозил машину у лавчонки под названием «У Мэла».
Келли зашел внутрь.
Я поискал музыку в радиоприемнике, потом решил выйти из машины – понежиться в лучах солнца и осмотреться.
Я оперся спиной об искореженный парковочный счетчик и, позевывая, водил глазами по улице. Смотреть особо не на что. Мерзость запустения.
Очень быстро я ощутил, что стал предметом всеобщего внимания.
Толстая негритянка, которая развешивала свежевыстиранное белье на балконе, бросила свое дело, уперла руки в бедра и стала меня рассматривать.
Ребятишки на тротуаре у соседнего дома прекратили играть и таращились на меня.
Несколько типов на противоположном тротуаре хоть и не замолчали, но то и дело на меня косились.
Что во мне такого, черт возьми? Или это лишь потому, что я единственный белый на всю улицу?
Из ближайшего подъезда вынырнул один подросток. Потом другой. Оба переглянулись и двинулись ко мне.
Оба чернокожие – один совсем темный, другой почти такой, каким бываю я, если летом подолгу хожу на солнце. У обоих характерный презрительный прищур – то ли от хулиганской натуры, то ли от природной дебильности.
– Ты че тут кантуешься? – спросил светленький.
– Жду друга. Он в магазине.
Оба парня смотрели на меня исподлобья, словно мой ответ только увеличил их недоверие.
– Классная тачка, – сказал тот, что потемнее.
Светленький сплюнул и спросил врастяжечку:
– Деньги есть?
– Нет.
– Нам нужны – в магазин.
– Увы и ах.
– Ты че – заблудился?
– Нет. Я же сказал – друга жду. Он внутри.
– Нам и нужно-то немного – всего доллар, – сказал тот, что потемнее.
– Говорю вам...
– Брось ты, парень, какой-то вшивый доллар!
Я хмыкнул, вытащил из кармана бумажник и дал ребятам один доллар.
– А ты лапшу вешал, что денег у тебя нет, – протянул светленький.
– Я только сказал, что вам давать не собираюсь.
– А таки дал!
– Ну и что?
– Целый доллар отвалил. Щедрый мужик! Мог бы и один сраный цент дать. Ладно, не жмись. У тебя полный лопатник долларов, я же видел. Нам во как нужно в магазин!
– Нет, ребята, уж вы извините.
– Нам чего пожрать – понимаешь?
– Да, с голоду подыхаем – понимаешь? – насмешливо заканючил второй.
– Хватит. Больше ничего не получите.
– Как это – не получите? Я ж тебе сказал – нам позарез нужно!
Я отрицательно мотнул головой. Возможно, пришло время пояснить, что я полицейский.
Но поскольку это были только подростки, то я не стал гнать волну. С формальной точки зрения я тут, в Бостоне, никакой не полицейский. Моя юрисдикция заканчивается в Версале, штат Мэн. В Бостоне я рядовой турист.
– Получили от меня доллар, друзья, на том и закончим.
Тот, что потемнее, стал медленно передвигаться мне за спину.
– Я видел у тебя бумажник, набитый деньгами! – Хоть и щупловатый, он был выше меня ростом. Теперь он щурился хуже прежнего, и я начал нервничать.
– Не жмись, помоги людям в беде, – сказал светленький. Он шагнул ко мне. Не то чтобы с угрозой, но при этом он оказался так близко от меня, что я машинально вытянул руку и упер пальцы ему в грудь.
– Э-э! – сказал я.
– Ты чего меня лапаешь! – сразу взорвался светленький. – На драку нарываешься, или что?
– Ни на что я не нарываюсь!
Тот, что потемнее, сказал:
– Не заводитесь. Ведь можно и без рук, по-доброму. Вижу, дядя добрый, он и так даст.
– Вы просили доллар – получили. И все, проехали.
– Я у тебя не доллар спрашивал. Я спрашивал: деньги есть? А ты сразу меня трогать! Будет всякий меня трогать!
– Никто тебя не трогал.
– Я что – тебя обзывал?
– Нет.
– Вот-вот, просто беседовали. Я попросил у тебя помощи. А ты вдруг в бутылку полез!
– Ни в какую бутылку я не полез! Давайте так, ребята, говорю вам с полным к вам уважением: идите своей дорогой, пожалуйста.
– Тротуар не купленный. Где хотим, там и стоим. Ты посылаешь нас куда подальше только потому, что мы попросили о помощи? Так? Дал один поганый доллар и считаешь, что можешь нами командовать?
– Ничего такого я не говорил.
– Ты так подумал. По морде вижу.
– Ничего такого я не думал.
– Думал, думал!
Светленький похлопал меня по правому карману брюк, откуда я доставал бумажник.
Я отбросил его руку – по мере возможности не слишком резко.
– Нечего меня трогать, – сказал я.
– Ты чего пихаешься, гад? Мы разговариваем, а ты руками не по делу машешь!
В этот момент из магазина вышел Келли. Ему достаточно было одного взгляда, чтобы понять ситуацию.
– Пошли, Бен, – сказал он, – некогда нам тут прохлаждаться. Я хочу навестить мою дочку.
Он взял меня за локоть и потянул за собой. Мы сели в машину.
Оба подростка проводили меня злыми взглядами, но ничего не сказали и с места не двинулись.
– Словно другая вселенная, – пробормотал я.
Келли никак не отозвался. И эта констатация факта никак не облегчила мою душу.
12
Предварительное судебное разбирательство в окружном суде Мишн-Флэтс.
Без четверти час. К этому времени судья Хилтон Белл уже отсидел задницу – поэтому он не восседает в своем кресле, а расхаживает по ту сторону длинного судейского стола.
Судья работает с девяти утра – в бешеном темпе, без единого перерыва, а количество ожидающих его предварительного приговора, похоже, не уменьшается.
Изредка долетают возмущенные крики из камер-накопителей на первом этаже – там тоже битком набито.
Я сидел в первом ряду, потихоньку дурея от запаха духов и потных подмышек сидевшей рядом девицы. Из полиэтиленового пакета на ее коленях торчали кудряшки парика. Загадочная персона.
(Джону Келли хватило ума не париться в судебном зале. Он ждал меня на улице – прохладно, но свежо.)
Судья Белл сердито уставился на стеклянную стену в конце зала, за которой находилась комната ожидания. В этом «аквариуме» под охраной полицейских человек двадцать ожидали своей очереди: камера, свобода или освобождение под залог.
Судья постепенно закипал – почти в буквальном смысле слова.
Откуда-то из недр судебного здания сломанный кондиционер гнал перегретый воздух – в зале было уже под тридцать градусов.
Похоже, именно в этот день бостонскую полицию угораздило арестовать половину населения города – и всех навесить на бедную распаренную голову судьи Белла.
Судья потеребил узел галстука, словно хотел сорвать с себя проклятую удавку. Глянул на потолок, помощи свыше не получил, тихо крякнул и громко вздохнул. Публика в зале невольно тоже возвела глаза к потолку. Ничего интересного, кроме темных разводов от последнего дождя.
Момент рассеянной задумчивости миновал. Судья рухнул в кресло.
– Следующее дело!
– Номер девяносто семь дробь семь-семь-восемь-восемь, – объявил секретарь и забарабанил дальше скороговоркой: – Народ против Джеральда Макниза Третьего, известного также под именами Джи-Мак, Джи-Мани и Трей Макниз. Стража, ввести обвиняемого!
– Ввести обвиняемого! – эхом повторил судебный офицер, открыв дверь в коридор.
Приуставшая публика уже привыкла к этому ритуалу перекрикиваний.
Мы видели, как со стула в «аквариуме» встает мужчина и в сопровождении полицейского направляется к нам в зал.
– Обвинение? – опять рявкнул судья.
Молоденький помощник окружного прокурора вскочил с места.
Его младенческое личико было залито потом.
Он лихорадочно копался в папках, лежащих перед ним на столе.
Судья исподлобья наблюдал за ним.
Парнишка наконец нашел нужное дело и растерянно произнес:
– Ваша честь, у меня пустая папка. Все документы по делу у мисс Келли!
Секретарь презрительно усмехнулся.
Судья Белл яростно тряхнул головой. До чего ему надоели эти беспомощные дураки!
– А где мисс Келли? – осведомился он.
Младенец с папками скорчил гримасу.
– Понятия не имею.
– Ну, у вас язык отнялся?
– Не знаю, ваша честь.
– Почему не знаете?
– Э-э... Я не знаю... почему... я не знаю.
Младенец, очевидно, не больше года как из юридической школы. Бессмысленно перебирая папки на столе, он краснел и мялся и еще больше потел под суровым взглядом судьи.
– Вы не знаете, почему вы не знаете? – безжалостно констатировал судья.
– Я... я не знаю, ваша честь.
– Следующий!!!
И опять в сумасшедшем темпе пошли нуднейшие дела: владение марихуаной, пьяные драки, нарушения общественного порядка.
Обвиняемых уводили из зала быстрее, чем публика успевала их хорошенько рассмотреть.
Когда судья почти полностью разгрузил «аквариум», он вспомнил о пропущенном деле.
– Вызовите еще раз Макниза! – приказал он.
Младенец с папками вскочил и опять красный как рак сообщил:
– Ваша честь, мисс Келли до сих пор не связалась со мной...
– Замечательно! В этом случае повернитесь лицом к публике и объясните ситуацию присутствующим.
– Что именно объяснить, ваша честь?
– Что вы сегодня не готовы, что из-за вас мы все теряем драгоценное время!
– Ваша честь?
– Лицом к залу, господин обвинитель! – рявкнул судья. – Не мне объясняйте – им!
Младенец, обиженно надув губки, повернулся лицом к залу.
Пока он соображал, что и как сказать, судьба ему улыбнулась.
Дверь открылась, и в зал, извиняясь одними губами за опоздание, вошла молодая женщина. На ней была строгая темная тройка. У блузки – высокий оборчатый воротник. Ни дать ни взять – священник в юбке!
Младенец расплылся в счастливой улыбке:
– Мисс Келли!
Секретарь машинально повторил «мисс Келли!» и покосился на судью. Буря миновала!
Кэролайн Келли быстро прошла вперед, к младенцу, стала рядом с ним и, улыбаясь судье, что-то шепнула младенцу в ухо. Я сидел настолько близко, что различил ее слова.
– Да пошли ты его...
Она точно и со смаком сформулировала, куда именно следует послать судью Белла.
Таким образом, слова «да пошли ты его...» в их полном варианте были первым, что я услышал из уст Кэролайн Келли.
Со своего места в первом ряду я имел возможность хорошо рассмотреть ее – правда, с тыльной стороны. Каштановые волосы небрежно собраны на затылке и зажаты золотой заколкой. Юбка более или менее свободная, но хорошо обрисовывает фигуру. Не худая и не полная. Самое оно.
– Ага, – сказал судья, – возвращение блудной дочери!
Кэролайн Келли подняла руки ладонями вперед: дескать, вина моя и только моя! Можете карать, а можете миловать!
– Имеете что-нибудь сообщить суду? – ядовито продолжал судья.
– Нет, ваша честь, ничего существенного.
– Возможно, вы сумеете помочь нам, мисс Келли. У нас тут обнаружилась маленькая загадка. За последний уик-энд было арестовано... Господин секретарь, сколько народу было арестовано?
– Два-ноль-пять, – отчеканил секретарь.
– Двести пять арестов. И все это счастье обрушилось на вашего покорного слугу! Если я не ошибаюсь, новый рекорд.
– Поздравляю, ваша честь.
– Просветите меня, пожалуйста, мисс Келли, чем вы объясните такой внезапный пик полицейского рвения? Возросло ли количество преступлений? Или существует какая иная причина? Я надеюсь, рвение полиции оправдано и речь идет о серьезных преступлениях. Посмотрим, что мы тут имеем... – Судья сделал паузу и полистал бумаги перед собой на столе. – Ага, вот что мы имеем: схвачен с поличным – одна сигарета с марихуаной; нарушение границ частной собственности... А, вот особенно ужасное: порча общественного имущества на сумму в пятьдесят долларов.
– Согласно закону, вандализм – преступление, ваша честь.
– Этот «вандал» мочился на тротуаре!
– Если след остался на стене дома, то согласно букве закона...
Лицо судьи свело судорогой. На челюстях заиграли желваки.
Вся эта дребедень, важная в богатом и спокойном квартале, ничто в Мишн-Флэтс. Только отвлекает от серьезной работы – так сказать, забивает песком судебный механизм. И это уже, черт возьми, не смешно!
– Мисс Келли, если я правильно понимаю, то окружной прокурор имеет намерение показательно выпороть Мишн-Флэтс за известное всем убийство?
– Я не уверена, что я вас правильно поняла, – сдержанно ответила Кэролайн Келли.
Судья устало махнул рукой младенцу – дескать, садись, не маячь.
– Ладно, – сказал судья, – вызывайте задержанного.
– Номер девяносто семь дробь семь-семь-восемь-восемь, – снова отбарабанил секретарь. – Народ против Джеральда Макниза Третьего, известного также под именами Большой Мак, Джи-Мани и... так далее. Запугивание свидетеля. Нападение и побои. Нанесение телесных повреждений с помощью асфальтовой мостовой... Обвинитель – помощник окружного прокурора Кэролайн Келли. Защитник – мистер Бек.
Публика, привычная к судебному канцеляриту, приняла слова секретаря как должное. Только девушка рядом, обращаясь ко мне, ошарашенно шепнула:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39