– Правда? Сам-то я рад до смерти…
Во взгляде его отразилось нечто похожее на жалость, всего на секунду, затем он вновь углубился в свои бумаги.
Мы с Софи поспешно вышли из здания жандармерии и сели в «Ауди», которую припарковали на стоянке наших друзей в синей униформе. Оба мы были несколько взвинчены. Нам пришлось вновь пересечь весь городок, чтобы добраться до дома моего отца. Зеваки еще не разошлись, пожарные также пока оставались на месте, и я стремительно выскочил из машины, чтобы не упустить того парня, с которым разговаривал утром.
– Нет никаких шансов, что в подвале уцелели хоть какие-нибудь документы? – с мольбой воззвал я к нему.
– Я бы сильно удивился, мсье. Даже если какие-то клочки спаслись от огня, вряд ли они избежали пожарных шлангов, если вы понимаете, о чем я говорю…
Я очень хорошо понимал, о чем он говорит.
– Можно мне зайти посмотреть? – рискнул спросить я, несмело показав пальцем на подвал.
– Да вы что? Там все раскалено, да и полиция сейчас все опечатает для следствия. Радуйтесь, что это всего лишь бумажки, что жертв нет…
– Угу, всего лишь бумажки, – повторил я, жалобно взглянув на Софи.
По мере того как утренние события отодвигались все дальше, первоначальные паника и смятение медленно обращались в нечто похожее на ужас. Я постепенно осознавал серьезность ситуации. Мало того, что отец погиб в автокатастрофе, которая, судя по всему, отнюдь не была несчастным случаем, но и дом его вполне сознательно подожгли, причем начали с подвала, где он производил все свои изыскания. А ведь для нас с журналисткой этот подвал был главным источником затеянного нами расследования. Я понятия не имел, какую тайну раскрыл отец, но теперь у меня не оставалось сомнений: ставка в этой игре была ужасной… Во всяком случае, кое-кто еще, кроме отца, так думал.
– Ладно! Давайте-ка перекусим, мы ничего не ели с самого утра! – предложила Софи, взяв меня за руку.
– Вы не против, если я поеду за вами на мотоцикле? – глупо спросил я. – Если оставить его здесь, бог знает что с ним произойдет…
Она улыбнулась:
– «Харлей» в моем саду? Угу. Вот почему вы такой печальный и ранимый… Да ладно! Я шучу. Поступайте как знаете с вашей железякой, лапочка!
Она направилась к машине, а я с виноватым видом поплелся к «Электре». Надевая шлем, я разглядел в толпе человека, который пристально смотрел на меня. Я уже видел его, когда мы приехали на место пожара. Он понял, что я его заметил, но не отвел взгляда. Словно хотел, чтобы я обратил на него внимание.
Это был седовласый мужчина лет шестидесяти, и, поднявшись на цыпочки, я приметил под его курткой белый воротничок. Священник.
Пожарная машина тронулась с места, толпа подалась назад, и я перестал видеть человека, который следил за мной секундой раньше. Я стал искать его взглядом в толпе, но он исчез.
Решив плюнуть на него, я завел мотоцикл, чтобы догнать журналистку, которая направлялась к машине, стоявшей в конце улицы. Она села за руль, и я поехал следом. В пути, слегка убаюканный басовитым жужжанием двухцилиндрового двигателя, я спрашивал себя, куда все это нас заведет. У меня не было уверенности, что я хочу понять. Хочу узнать. Ясно было только одно: несмотря на безумие последних дней, несмотря на растущий во мне страх и несмотря на очевидную опасность, я уже давно не чувствовал себя так хорошо в обществе женщины.
С моим другом Франсуа Шевалье я познакомился на первом году обучения на подготовительных курсах «Эколь Нормаль». Наша любовь к Александру Дюма и Умберто Эко, ненависть к Жан-Полю Сартру и Алену Роб-Грийе, страсть к ирландским пабам и фильмам Терри Джиллиана, общий и разнообразный культурный досуг – все это вывело нас на одну дорогу, совсем не соблазнявшую наших однокашников, и надолго скрепило нашу дружбу.
В следующем году я вполне логично продолжил обучение, тогда как Франсуа сменил курс, увлекшись политологией, и надо сказать, добился в этой сфере куда больших успехов, чем я в «Эколь Нормаль». Но связи друг с другом мы не теряли, и за год до моего отъезда в Соединенные Штаты Франсуа зашел ко мне, чтобы сообщить о своем вступлении в ложу «Великий Восток». Он хотел, чтобы я сделал то же самое, и что-то во мне побуждало ответить согласием, но тогда меня больше всего тревожила болезнь матери, да и сама мысль о принадлежности к некой группе мне претила. Хотя меня привлекали изначальные принципы франкмасонства, я отклонил предложение друга, но одобрил его решение. Все последующие годы я разрывался между сожалением и гордостью за свой отказ. Сожаление объяснялось тем, что мне всегда не хватало мужества сделать какой-то философский или даже политический выбор, гордость была вызвана надеждой, что я сохранил некое подобие свободомыслия. Вдобавок, несмотря на уважение к масонским идеям, я не слишком доверял тому, что могли с ними сделать люди. На это Франсуа мог бы ответить, что лучший способ усовершенствовать масонские ложи – состоять в них! Разумеется. Впрочем, сходным образом он рассуждал и о политике.
Действительно, когда мы последний раз встретились перед моим отъездом из Франции, он сообщил о своем решении начать политическую карьеру, естественно, в рядах Леворадикальной партии. Через несколько лет, преодолев все обычные ступени, он стал муниципальным советником, мэром, затем депутатом департамента Иль-де-Франс.
За одиннадцать лет, проведенных в Нью-Йорке, не было месяца, чтобы Франсуа не прислал мне письма. Я был не столь обязателен, но дружеские чувства мои к нему отнюдь не ослабели.
Где-то у меня хранится экземпляр «Алисы в Стране чудес», подаренный мне Франсуа. Великолепное издание с первыми иллюстрациями Джона Теннила. Я преподнес ему точно такую же книгу – как символ нашей дружбы. И мы оба написали друг другу посвящение. Из любимой нами старой музыкальной комедии 50-х годов «Увольнительная в город» с Джином Келли и Стенли Доненом мы позаимствовали идею о встрече через тридцать лет – у лицея Шапталь, с книгой Льюиса Кэрролла в руках. Зарок мальчишеский, спору нет, но такой значимый для нас. Неужели мы уже тогда знали, что жизнь всегда разлучает даже самых верных друзей? Тридцать лет еще не прошло. Я сохранил свой экземпляр «Алисы в Стране чудес». И в назначенный день я приду к лицею Шапталь, что бы ни случилось.
В общем, я позвонил бы столь верному другу и без всякого повода, просто чтобы пригласить его пропустить вместе стаканчик, но обстоятельства сложились так, как они сложились, поэтому тем же вечером, как и было решено накануне, я набрал номер депутата, чтобы попросить его о помощи. Последовательно преодолев все бюрократические препоны, отделяющие законодателей от простых граждан, я наконец услышал на другом конце провода голос Франсуа.
Я даже не известил Шевалье о своем возвращении во Францию, равно как и о смерти отца, так что рассказывать свою историю начал с изрядным смущением. Он проявил полное понимание, и я чуть не расплакался. Расставание со страной отца обрекло меня на разлуку с братской душой, подаренной мне жизнью, и я проклинал потерянное время. Почему я не приложил никаких усилий, чтобы чаще видеться с Франсуа? Какой чудовищный эгоизм удерживал меня вдали от него? Сможем ли мы наверстать упущенные годы, возобновить наши долгие беседы, вечерние вылазки в кино, споры о книгах за кружкой пива на террасе кафе?
Но сумел бы я видеться с ним чаще теперь, когда он был депутатом? Услышав его голос, я понял, до какой степени стал одинок. Бывает одиночество такого рода, что сознавать его начинаешь только после полученного тобой удара. У меня было странное ощущение, что я стою у края пропасти. Но спиной к ней. Лишь от меня зависело не рухнуть вниз.
– Франсуа, – обещал я шепотом, – дай мне только выпутаться из этой безумной истории, и я обязательно приеду в Париж, чтобы воздать должное нашей дружбе.
Каждая из пауз в разговоре была наполнена понятным нам обоим волнением. И множеством сожалений.
– Хорошо, что я могу сделать для тебя? – спросил он, словно желая положить конец этому сентиментальному порыву, который становился уже тягостным…
– Для начала дай мне номер твоего мобильного телефона, чтобы мне было легче связаться с тобой, старик, ведь мне придется звонить тебе чаще, чем способна вынести армия твоих помощников…
Я жестом попросил Софи дать мне листок бумаги и вдруг заметил, что она смотрит на меня по-особому пристально. Словно сумев почувствовать волнение в моем голосе. Она протянула мне блокнот, и я записал номер, продиктованный Шевалье.
– И мне нужно, чтобы ты раздобыл информацию о «Бильдерберге».
– О «Бильдерберге»? – удивился он. – Какое отношение имеет «Бильдерберг» к твоему отцу?
– Это я и хотел бы понять…
Франсуа на мгновение задумался.
– Возможно, это связано с его должностью в ЮНЕСКО, – предположил он.
– Меня бы это очень удивило. Ты можешь уточнить, но я считаю это маловероятным. Как бы там ни было, сейчас мне нужны сведения самого общего характера. Сам я мало что сумел выяснить.
– Откровенно говоря, я тоже мало что знаю. Кажется, это нечто вроде клуба богачей… Давай я позвоню тебе завтра, когда у меня появится информация. Согласен?
– Конечно, – сказал я. – И постарайся разузнать, чем они заняты сейчас. Что делают, кому и какие дают поручения, когда состоится следующее собрание…
– Ладно. Посмотрю, что можно найти. Как приятно слышать твой голос. Ты просто обязан навестить нас, перед тем как вернешься в Нью-Йорк.
– Ты ничего не сказал мне об Эстелле, – прервал я его, прежде чем он положил трубку. – Она ведь беременна, правда?
Я как раз вспомнил, что он сообщил мне об этом в последнем письме. Франсуа уже очень давно был с Эстеллой. Они жили вместе еще до того, как я с ним познакомился! Это была в некотором роде идеальная пара, и даже в те времена я понимал, насколько мне далеко до них…
– Да. На пятом месяце, – подтвердил он, явно удивленный тем, что я об этом помню. – Так не забудь побывать у нас до отъезда.
– Обещаю.
Поблагодарив его, я неохотно отключил телефон.
По ходу разговора я делал заметки, и Софи читала их через мое плечо. Обернувшись, я увидел, что в руках у нее два стакана виски. Один она с улыбкой протянула мне.
– Это для поднятия тонуса. Не сходить ли нам в ресторан? – спросила она.
Я взглянул на нее. Склонив голову к плечу, она ожидала ответа. Поставила свой стакан на столик и закурила. Я взял стакан и отхлебнул немного виски.
– Похоже, вас женщины в ресторан давно не приглашали?
– Почему с вами все так сложно? – парировал я. – Поверьте, вы не первая, кто пригласил меня в ресторан.
– Значит, принимаете приглашение?
– Охотно, – с улыбкой ответил я, – но только приглашаю вас я. И давайте немного отъедем от Горда…
– Ладно. Я бы предложила Авиньон, – сказала она.
В этот момент мой телефон зазвонил. Я со вздохом возвел глаза к небу. Мобильник, казалось, вибрировал у меня в кармане. Софи огорченно взглянула на меня. Небольшая передышка, столь необходимая нам обоим, откладывалась. Когда же я вынул телефон из кармана, то понял, что дело обстоит еще хуже, чем мне представлялось.
Я сразу узнал номер, высветившийся на экране телефона. Дэйв, мой агент. Разумеется, я уже совсем забыл об этой стороне своей жизни и скорчил гримасу, чем хотя бы позабавил Софи.
Я вылетел из Нью-Йорка неделю назад и не прочел ни единой страницы из последних сценариев… Я с давних пор взял привычку опаздывать, но впервые спросил себя, закончу ли вообще свою работу, и Дэйв явно понял это по моему тону.
– Дамьен, парни из Эйч-Би-Оу грозятся начать съемку без твоего одобрения!
– Они не имеют права! – разъярился я.
– В вашем сучьем контракте, Дамьен, предусмотрено, что его можно разорвать в случае, если вы не пришлете approval по истечении deadline!
Дэйв редко бывал груб. Должно быть, он уже подозревал, что я завалю работу. И по поводу контракта он говорил сущую правду. Я знал это так же хорошо, как и он. С точки зрения гонораров Соединенные Штаты, быть может, рай для сценариста, но вот с защитой авторских прав в этой стране дело обстоит хуже некуда, и армия адвокатов, нанятых Эйч-Би-Оу, с легкостью отберет у меня мое детище, если я не сумею найти выхода из ситуации, которую сам же и создал… Хоть я и считался лояльным членом гильдии сценаристов и, следовательно, мог рассчитывать на какую-то защиту, задевать интересы продюсеров кабельного телевидения было слишком рискованно.
– Я почти закончил, – соврал я, сощурив глаза. – В любом случае правка там небольшая. Скажи им, чтобы еще немного подождали… Поверь мне, я сильно продвинулся.
– Мне нужно отослать хоть что-то сегодня вечером! – оборвал меня Дэйв. – Давай то, что у тебя есть, тогда я смогу уговорить их потерпеть.
– Я тебе все пришлю завтра! – обещал я, прекрасно зная, что никак не смогу перечитать и исправить хоть что-нибудь. – Завтра, Дэйв! Абсолютно точно!
Я поспешно отключил телефон, чтобы мой агент не услышал, как давится от смеха Софи.
– Черт побери! – простонал я. – Вот незадача!
– В Авиньон поедем в другой раз… – сказала она. – Сегодня вечером вам придется попотеть… Иначе у вас будут проблемы…
– Вовсе нет! Мне нужно слегка проветриться… И в Авиньоне я никогда не бывал… Кажется, там есть какой-то необыкновенный мост!
Софи не стала возражать, и вскоре мы уже отправились в город пап, где архитектура и изысканная кухня нас совершенно очаровали, не уменьшив, однако, чувства тревоги.
Я испытал подлинное наслаждение эмигранта, надолго оторванного от родины. Красота Авиньона привела меня в восторг: город стоял на вершине горы, его мощные крепостные стены с зубцами и бойницами уступами спускались вниз. Дворец с его готическим великолепием, громадная площадь перед ним, лабиринт мощенных булыжником улиц, провансальские лавчонки в Часовом квартале…
Мы нашли прибежище в небольшом ресторанчике на берегу Сорги, за рядами платанов, сквозь которые едва пробивался плеск колес водяных мельниц. Перед отъездом я уже принял порцию виски и решил, что больше не позволю себе ни капли спиртного. Должно быть, Софи поняла, что у меня сложные отношения с алкоголем, когда я заказал и жадно выпил два стакана газированной воды. Мы не стали затрагивать эту тему, но в ее глазах я увидел больше сочувствия, чем мне хотелось бы.
– Отчего журналистика? – спросил я в надежде отвлечься от своих мыслей и еще потому, что мне хотелось узнать о ней побольше.
– Это все Алан Дж. Пакула.
– Простите?
– Разве вы не видели фильм «Вся президентская рать» с Робертом Редфордом и Дастином Хоффманом?
– Фильм об Уотергейте?
– Да… Впервые я увидела этот фильм, когда мне было пятнадцать лет. Отец записал его на кассету. Мне так понравилось, что я сразу стала смотреть во второй раз. Потом он превратился для меня в культовый. Знаете, тот самый фильм, который смотришь тысячу раз.
– Да, у меня это была «Великолепная семерка»! – со смехом признался я.
– Я смотрела этот фильм по меньшей мере раз в неделю, – продолжала она. – И с тех пор, когда меня спрашивали, чем бы мне хотелось заняться после школы, я всегда отвечала, что хочу быть репортером «Вашингтон пост»!
– А, так вы остались верны детской мечте! Я же хотел стать рок-звездой. Не удалось.
Официант принес нам десерт. Софи закурила. Похоже, она высаживала за день пачки две. Наверное, из-за этого выглядела такой бледной. Но вообще-то ей это безумно шло. Было частью ее личности. Без этих кругов под глазами и белой кожи она не сумела бы приобрести восхитительный облик 50-х годов.
– Знаете, чего мне больше всего не хватает в профессии журналиста?
Я отрицательно покачал головой, продолжая поедать мороженое.
– Треска пишущих машинок. Я обожаю этот звук. В фильме слышишь, как репортеры и секретарши стучат как бешеные на своих больших металлических машинах… и еще скрип валика, когда вытаскивают лист бумаги! Глупости, но мне так нравится. Теперь везде компьютеры, и эти звуки навсегда исчезли из редакций. К тому же люди все чаще работают в выгороженных клетушках.
– Так печатайте на машинке!
– Ну уж нет. Звук мне нравится, но работать на компьютере куда удобнее. И потом, такие люди, как я, сейчас не вылезают из Интернета.
– Что ж, хоть в этом мы схожи: я сам не могу оторваться от экрана монитора и сижу за компьютером почти весь день.
– Ваш агент думает иначе!
– О нет, нет! Не говорите мне о нем! Я здесь для того, чтобы забыть его, помните об этом! Лучше расскажите мне о себе. Например, о ваших родителях…
– Даже так? Это что же, допрос?
Софи подняла брови и отодвинулась вместе со стулом, чтобы закинуть ногу за ногу.
– Ну, вы же познакомились с моим отцом! А я даже не знаю, есть ли у вас семья. Я вообще ничего не знаю о вас!
Она улыбнулась. Вновь придвинула стул, положила локти на стол, уперлась подбородком в собственные кулаки, посмотрела мне прямо в глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34