Усадил в кресло и даже плеснул в бокал рому. Но дружеский прием не поднял настроения. Тяжелые темно-вишневые шторы безжизненно свисали с гардин, свет падал только от настольной лампы – готическая обстановка комнаты вряд ли уступала по мрачности преисподней.
– Не спрашиваю, какие новости, – сказал Вейдеман, переходя сразу к делу, – после Сталинграда они почти всегда малоутешительные. Тем больше нам всем предстоит поработать… Ваша последняя партия «ментазина-пять», присланная из Вильбенау, по эффективности уступает предыдущим!
– Аминовая группа в бензольном кольце не оправдывает себя, – задумчиво сообщил коллеге Каллер, покусывая ус. – Видимо, теряется ассоциативная связь нейронов с зонами Брока и Вернике.
Вейдемана ответ не устроил.
– Теряется не только эта связь, но и прямое воздействие препарата на корковые структуры мозга! Нам нужна качественная амнезия, а не амнестические и семантические афазии… Не нарушения речи, а избирательная потеря памяти у наших подопечных!
– Правильнее сначала использовать для опытов обезьян, – попытался оправдаться Генрих. – У них легче нащупать слабое звено… Юрген Фляйн работает над этим…
– К черту обезьян, кошек и крыс! – отрезал Вейдеман. – Поймите, время дорого! С завтрашнего дня мы возвращаемся к «ментазину-три». С ним у нас были более приемлемые результаты… Наша лаборатория находится в подвале. Жду вас там завтра с утра, а пока отдыхайте…
В правом крыле здания на втором этаже Генриху отвели комнату, её окно выходило на озеро. Луна отражалась на гладкой водной поверхности круглой головкой сыра, но и это забавное сходство Каллера не развеселило. Скорбное предчувствие, что в этой дыре ему суждено провести несколько месяцев, основательно притупило естественные человеческие эмоции.
Генриху Каллеру шел тридцать шестой год, девять из них он проработал ассистентом профессора на кафедре биохимии Венского университета. С захватом Австрии Германией для него настали тяжелые времена. Исследования в области адаптогенов пришлось свернуть и перейти на частные заказы фармацевтических фирм. Новый режим, вещая о величии немецкой нации, вводил повсеместно новые порядки, очищал официальные учреждения от представителей неарийской расы, готовился к быстрым победоносным войнам, мечтая о покорении всей Европы. Университет эти перемены коснулись тоже. Бывший научный руководитель Каллера, будучи отставленным от должности, уехал в Швейцарию. Сам Каллер удержался на своем посту, но лишился независимости. После всего этого о какой-либо сносной карьере ученого пришлось забыть – надо было привыкать чувствовать себя винтиком большого сложного механизма. А еще бояться, что какой-нибудь бюрократ из надзорных служб докопается до того, что за кровь течет в его жилах. Он как еврей-полукровка должен был скрывать свое происхождение.
Мировой пожар, раздутый фюрером, не стал для Генриха неожиданностью, ведь вся Европа дышала войной. Мобилизации удалось избежать – концерну «Фарбениндустри» потребовались специалисты. Семья осталась в Вене, ему самому пришлось устраиваться на новом месте. В Вильбенау он попал летом сорок третьего года. Доктор Эффельхорт сразу же поручил ему работу над психодизлептиками – химическими веществами, обладающими разрушительным влиянием на функции головного мозга. Особенно Эффельхорта интересовали амнезии – проект «Легион» уже был запущен. Поначалу Генрих был в полном неведении относительно целей порученной работы. Все усилия были сосредоточены на создании препарата, способного избирательно выключать память у людей, при этом сохраняя в порядке мыслительный и эмоциональный аппарат. Так появился «ментазин-один» и чуть позже «ментазин-два». Юрген Фляйн, проводя опыты на крысах, забраковал оба. Крысы лишались не только памяти, но и какой бы то ни было сообразительности. Тогда на свет появился «ментазин-три». Этот препарат был явной удачей Каллера – его действие на корковые структуры мозга отличалось четкой направленностью на потерю мозгом способности удерживать в себе важную информацию, как требовал того доктор Эффельхорт. Правда, при этом напрочь отключалась волевая сфера – крысы становились вялыми, апатичными и заторможенными. Путь до кормушки с едой они не запоминали, и двигались всегда чрезвычайно медленно и лениво. Даже смертельная опасность в виде кошки не могла принудить их к бегству или самообороне. И тем не менее Эффельхорт признал существенные сдвиги в работе. Для Каллера похвала начальства означала нечто большее, чем признание его заслуг. За этим Генриху виделись тысячи спасенных жизней. Препарат, например, наверняка бы помог обгоревшим и тяжелораненым солдатам выходить из шоковых состояний, сопряженных с психической травмой. Временная потеря памяти позволила бы им не кричать во сне от ночных кошмаров, не биться в конвульсиях, вспоминая как тебя обдает нестерпимым жаром в горящем танке, не слышать беспрестанно гул, пикирующих на тебя штурмовиков. Но Эффельхорт не остановился на достигнутом, он уточнил Каллеру следующую задачу и сообщил подробности проекта. От нового препарата он ждал выраженный эффект деперсонализации у людей – невозможность вспомнить биографические данные и события собственной жизни. «Фюрер не решается формировать дивизии из пленных солдат вражеских армий, изъявивших желание служить рейху, – поведал он. – Велика вероятность того, что выданное им оружие в какой-то момент будет использовано против великой Германии. Еще сотни тысяч военнопленных находятся в концентрационных лагерях, даром проедая хлеб и отвлекая силы на их охрану. Нужно более рационально использовать человеческий материал! Из всей этой огромной армии Иванов, Жанов и Анджеев можно получить боеспособных солдат. Наша задача – с помощью „ментазина“ вычистить их память и лишить всякого представления о своих родных и о своей родине. У настоящего солдата нет родины! У него есть командиры и готовность отдать жизнь по их приказу…»
Конец сорок третьего года и начало сорок четвертого Каллер безвылазно провел в Вильбенау. На восточном фронте, в далекой Африке и на Тихом океане гибли солдаты, принося себя в жертву Аресу. Но даже безумие войны с её лишениями и неустроенностью отходило на второй план перед желанием бесчеловечного режима управлять сознанием людей. Отказаться от порученной работы Генрих не мог – тогда бы его точно ждали застенки гестапо и трудовой лагерь. Оставалось проводить исследования, не вызывая при этом излишних подозрений в намеренном саботаже. И «ментазин-четыре» и «ментазин-пять» он синтезировал, отчетливо понимая, что препараты уступают по эффективности «ментазину-три». В Вильбенау он открыл свой личный фронт Третьему рейху.
На «объект А-12» Каллер попал по распоряжению Эффельхорта, чтобы на месте устранить все недочеты, которые мешают получить качественный психодизлептик. Теперь он перешел в подчинение Карлу Вейдеману, такому же фанатику нацистского режима, как и его шеф.
Утром, бегло осмотрев лабораторию в подвале, Генрих за Вейдеманом направился на первый этаж в левое крыло здания. Небольшие помещения напоминали кельи монахов – на кроватях, застеленных белыми простынями, лежали молчаливые небритые мужчины. В каждой комнатке по одному человеку. Всего их оказалось семь.
– Фамилия! – резко спросил Вейдеман одного из них по-русски.
– Ку… ку… ку… ра… тов… – вставая, промычал парень в серой больничной пижаме.
– Возраст!
– Два… дцать… три… три… года… – запинаясь, ответил допрашиваемый.
– Место рождения!
– Село… Бо… бо… ро… вое… Ча… лов… ско… го… го… го… рай… о… на…
– Звание!
– Ря… до… о… о…. вой!
Вейдеман вышел из палаты.
– Никакого эффекта! – сердито сообщил он Каллеру. – Три недели внутривенного введения вашего последнего препарата, а какой результат?
В последней комнате лежал спящий мужчина. Санитар с военной выправкой быстро разбудил его.
– Фамилия! – задал вопрос Вейдеман.
– Не знаю… – щурясь от яркого света, исходящего из зарешеченного окна, по-немецки сказал пациент.
– Когда и где вы родились? Кем работали? Если служили в армии, то в каких частях?
– Нет… Ничего не помню…
– Что это? – осведомился Вейдеман, показывая мужчине ложку.
– Ну… чем едят… – послушно ответил пациент.
– А это?
В руке у Вейдемана появилась граната с вынутым запалом.
– Э-э… – задумался мужчина, пустым взглядом уставившись на неё. – Это… чтобы бить!
– Покажите как!
Мужчина взял гранату как толкушку и несколько раз взмахнул её.
В коридоре Вейдеман бросил:
– Это Борек… В прошлом – профессиональный подрывник… Был схвачен полгода назад при разгроме партизанского отряда. «Ментазин-три» уничтожил в его памяти сведения о прошлой жизни, но очень грубо. На лицо значительная амнестическая афазия с выраженными признаками деменции. А нам не нужны бестолочи!..
В лаборатории шеф вернулся к насущным задачам.
– Я сам долго думал, в чем тут дело. Нейронные связи с речевыми центрами Брока и Вернике здесь совершенно не при чем. Аминовая группа в бензольном кольце тоже! Вот в одном английском журнале я обнаружил научную статью о производных тиазола. Некоторые из них угнетают моторную память. Подопытные животные при сохранном мозжечке начинают двигаться как новорожденные. Со временем они обретают утерянные навыки. Улавливаете? А что, если в «ментазин-три» нам ввести активные группы производных тиазола?
Вейдеман внимательно посмотрел на Каллера, ожидая ответа.
– Можно попробовать, – согласился Генрих, не подавая вида, что взволнован. – Но для начала надо разработать новую структурную схему синтеза…
– Я дам вам в помощь фройляйн Кнапп, – подвел итог скоротечному разговору заместитель куратора проекта, – часть лабораторной работы она возьмет на себя…
То, что Вейдеман не идиот, Каллер знал не по-наслышке. И то, что он откапал в английском журнале неприметную статью о производных тиазола, было тому лишним подтверждением. То ли он интуитивно угадал направление дальнейших изысканий, то ли просто был скрытым гением, но именно это выверенная перспектива разработки нового препарата внушала Генриху наибольшие опасения. В руки нацистов мог попасть действительно эффективный психодизлептик. Сколько душ они собирались стереть, выплавив из подручного человеческого сырья бравых солдат вермахта?
В течение месяца Каллер саботировал работу как мог. По утрам расписывал длинные цепочки химических формул, днем возился с колбами и пробирками у термостатов, даже затребовал себе новый катализатор. Но наступил момент, когда уже рядовой химик, ознакомившись с его записями, упрекнул бы ученого в намеренном затягивании работы по синтезу нового препарата.
Вечером в лабораторию шаткой походкой спустилась фройляйн Кнапп в белом халате. Лицо её было угрюмо как никогда.
– Американцы и англичане открыли второй фронт! – сообщила она. – Вам не кажется, что скоро всем нам придет каюк? От Сталинграда русские подошли к своим границам. Как вы полагаете, мы удержимся?..
– Надо верить в победу! – нарочито спокойно сказал Каллер, занимаясь своими колбочками.
Магда нервно закурила, закашлялась.
– Хотите, я сделаю вам водки? – осведомился Генрих у понурой шатенки.
– Водки? – удивилась фройляйн Кнапп. – Из чего?
– Из спирта, конечно, – улыбнулся биохимик. – Говорят, она хорошо помогает, когда на душе кошки скребут… Самое мощное русское оружие!
Сорокоградусная настойка мгновенно развязала женщине язык.
– Вы не представляете, Генрих, как мне все осточертело! – искренне заявила она. – Когда вы последний раз были в отпуске?
– Сейчас не время… – скупо отреагировал Каллер.
– Плевать!.. Я хочу солнца, песка у теплого моря и оркестра на эстрадной площадке. Неужели вам не надоело торчать здесь?
– Попросите Лемке, он заведет вам граммофон… – не поддался на провокацию собеседник.
Женщина вдруг расплакалась. Слезы потекли из её глаз, размазывая тушь на ресницах.
– Какой прок нам всем от войны?.. У вас много родных, Каллер? Один мой брат в Италии, второй погиб под Курском… Ганса уже не вернуть… А ведь я женщина, я могла стать матерью! У меня могла быть большая дружная семья… А вместо этого мы сидим в вонючем мешке и подбадриваем себя пустой болтовней Геббельса… Так ради чего все это? Вы можете ответить мне?
«Мировой порядок!» – хотел сказать Каллер, но промолчал. Он всего лишь обнял помощницу за плечи и ласково подтолкнул к выходу.
– Успокойтесь, фройляйн Кнапп! Идите к себе! Вам просто надо хорошенько выспаться…
Нет, конечно, он не считал Магду провокатором. Но предположить, что к его работе Вейдеман относится настороженно, имел полное право. За прошедший месяц тот не устроил ему ни одного разноса. Это было очень подозрительно – кредит доверия был на исходе.
«Значит, надо бежать! – подумал Каллер. – Пробираться к англичанам, американцам или даже русским… Только подальше от этой клоаки…»
Для побега не пришлось устраивать подкоп или лезть через колючую проволоку – он чудом обнаружил старинный подземный ход. В дальнем крыле подвала, где под кучей всякого мусора Вейдеман наткнулся на ларец с документами, перед каменной кладкой находилась ниша с вмурованными деревянными полками. «В крепости должен был существовать тайный ход!» – интуитивно догадался Каллер и принялся за поиски. Удача ему улыбнулась. Цепь не распалась, не проржавела – за нишей оказалось именно то, что он искал. Сборы были недолгими. Добродушный весельчак и шутник Лемке вечером следующего дня принес ему пять плиток шоколада, получив взамен полную бутыль спирта.
Ровно в полночь Генрих выключил в лаборатории свет и пробрался в галерею.
Фонарик ему так и не удалось достать. Пришлось воспользоваться импровизированным факелом – скрученное на конце палки тряпье он облил спиртом и поджег. Факел зачадил и высветил уходящий вглубь земли ход. По нему Каллер добрался до какого-то подземного коллектора и уже по колено в воде добрел до проема в стене. Еще одна галерея привела его в подвал костела. Разбуженный стуками снизу ксендз выпустил его на улицу, ничего не говоря, а только крестясь. Глоток свободы опьянил Генриха больше, чем стакан доброго красного вина. «Теперь идти от озера к следующему озеру, – подумал он, – а там Сувалки… Или можно сразу податься на хутора…» Железная дорога, автомобили исключались. Только пешком и только ночью…
Взяли его случайно через два дня. Под Сувалками он наскочил на немецкий патруль и был схвачен. Еще через сутки его доставили обратно на «объект А-12».
Вейдеман долго смотрел ему в глаза, прежде чем заговорить. Наконец произнес:
– Вы думаете будет суд? Эффельхорт пришлет адвоката?.. По законам военного времени вас…
– Расстреляют? – сглотнул слюну Каллер.
Шеф промолчал. Потом махнул рукой, и Генриха увели.
В маленькой душной келье с решетками на окнах было сумрачно и тихо. Мир сошелся в одну точку и стал сверчком. Теперь только это глупое насекомое делило с ним одну на двоих жизнь. «Тронут ли семью? – промелькнуло у Каллера в голове. – Нет… Не тронут… Прагматику Вейдеману сейчас не до этого…»
День закончился быстро, пролетела ночь. На следующее утро два дюжих санитара оседлали его и сам Вейдеман сделал ему из шприца внутривенную инъекцию.
– Фройлян Кнапп помогла мне доработать «ментазин-три»! – пояснил он. – Эффективность нового препарата пока не изучена, но будем надеяться, что он сохранил полезные свойства производных тиазола. Желаете, мы назовем его вашим именем? Каллерин!.. Кажется, звучит неплохо…
Оставшись один, Генрих закатил глаза. По его венам заструилось то, что было хуже всякой смерти. Забвение!
Долго ли он протянет? На этот вопрос не знал ответа никто. Оставалось ждать развязки. Вейдеман решил испытать новый препарат на изменнике, не удержавшись от маленькой мести. Повеситься? Не дадут! Да и не на чем… И вообще так хочется жить, что никогда он не решится покончить собой. Ну, если только в крайнем случае…
Первые перемены в своем состоянии Генрих почувствовал на третий день. Ему вдруг стало очень весело. Солнечный свет, пробивающийся через окошко, прыгал зайчиком по полу и веселил его. Но вот вспомнить вчерашний день он не смог. Не удалось воскресить из памяти и день предыдущий. Чем его кормили вчера? Что было на ужин позавчера? Вопросы так и остались без ответа. «Проклятый закон Рибо! – похолодел изнутри узник. – Оскуднение памяти всегда начинается с событий недавних и тянется к давнему прошлому… Неужели это стал действовать препарат?»
Прошел еще один день. Снова с утра были санитары и Вейдеман. Снова делали укол. Генрих почти до вечера просидел на корточках у стены. Опустошенность все больше и больше овладевала им, подтачивала сознание и гасила эмоции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
– Не спрашиваю, какие новости, – сказал Вейдеман, переходя сразу к делу, – после Сталинграда они почти всегда малоутешительные. Тем больше нам всем предстоит поработать… Ваша последняя партия «ментазина-пять», присланная из Вильбенау, по эффективности уступает предыдущим!
– Аминовая группа в бензольном кольце не оправдывает себя, – задумчиво сообщил коллеге Каллер, покусывая ус. – Видимо, теряется ассоциативная связь нейронов с зонами Брока и Вернике.
Вейдемана ответ не устроил.
– Теряется не только эта связь, но и прямое воздействие препарата на корковые структуры мозга! Нам нужна качественная амнезия, а не амнестические и семантические афазии… Не нарушения речи, а избирательная потеря памяти у наших подопечных!
– Правильнее сначала использовать для опытов обезьян, – попытался оправдаться Генрих. – У них легче нащупать слабое звено… Юрген Фляйн работает над этим…
– К черту обезьян, кошек и крыс! – отрезал Вейдеман. – Поймите, время дорого! С завтрашнего дня мы возвращаемся к «ментазину-три». С ним у нас были более приемлемые результаты… Наша лаборатория находится в подвале. Жду вас там завтра с утра, а пока отдыхайте…
В правом крыле здания на втором этаже Генриху отвели комнату, её окно выходило на озеро. Луна отражалась на гладкой водной поверхности круглой головкой сыра, но и это забавное сходство Каллера не развеселило. Скорбное предчувствие, что в этой дыре ему суждено провести несколько месяцев, основательно притупило естественные человеческие эмоции.
Генриху Каллеру шел тридцать шестой год, девять из них он проработал ассистентом профессора на кафедре биохимии Венского университета. С захватом Австрии Германией для него настали тяжелые времена. Исследования в области адаптогенов пришлось свернуть и перейти на частные заказы фармацевтических фирм. Новый режим, вещая о величии немецкой нации, вводил повсеместно новые порядки, очищал официальные учреждения от представителей неарийской расы, готовился к быстрым победоносным войнам, мечтая о покорении всей Европы. Университет эти перемены коснулись тоже. Бывший научный руководитель Каллера, будучи отставленным от должности, уехал в Швейцарию. Сам Каллер удержался на своем посту, но лишился независимости. После всего этого о какой-либо сносной карьере ученого пришлось забыть – надо было привыкать чувствовать себя винтиком большого сложного механизма. А еще бояться, что какой-нибудь бюрократ из надзорных служб докопается до того, что за кровь течет в его жилах. Он как еврей-полукровка должен был скрывать свое происхождение.
Мировой пожар, раздутый фюрером, не стал для Генриха неожиданностью, ведь вся Европа дышала войной. Мобилизации удалось избежать – концерну «Фарбениндустри» потребовались специалисты. Семья осталась в Вене, ему самому пришлось устраиваться на новом месте. В Вильбенау он попал летом сорок третьего года. Доктор Эффельхорт сразу же поручил ему работу над психодизлептиками – химическими веществами, обладающими разрушительным влиянием на функции головного мозга. Особенно Эффельхорта интересовали амнезии – проект «Легион» уже был запущен. Поначалу Генрих был в полном неведении относительно целей порученной работы. Все усилия были сосредоточены на создании препарата, способного избирательно выключать память у людей, при этом сохраняя в порядке мыслительный и эмоциональный аппарат. Так появился «ментазин-один» и чуть позже «ментазин-два». Юрген Фляйн, проводя опыты на крысах, забраковал оба. Крысы лишались не только памяти, но и какой бы то ни было сообразительности. Тогда на свет появился «ментазин-три». Этот препарат был явной удачей Каллера – его действие на корковые структуры мозга отличалось четкой направленностью на потерю мозгом способности удерживать в себе важную информацию, как требовал того доктор Эффельхорт. Правда, при этом напрочь отключалась волевая сфера – крысы становились вялыми, апатичными и заторможенными. Путь до кормушки с едой они не запоминали, и двигались всегда чрезвычайно медленно и лениво. Даже смертельная опасность в виде кошки не могла принудить их к бегству или самообороне. И тем не менее Эффельхорт признал существенные сдвиги в работе. Для Каллера похвала начальства означала нечто большее, чем признание его заслуг. За этим Генриху виделись тысячи спасенных жизней. Препарат, например, наверняка бы помог обгоревшим и тяжелораненым солдатам выходить из шоковых состояний, сопряженных с психической травмой. Временная потеря памяти позволила бы им не кричать во сне от ночных кошмаров, не биться в конвульсиях, вспоминая как тебя обдает нестерпимым жаром в горящем танке, не слышать беспрестанно гул, пикирующих на тебя штурмовиков. Но Эффельхорт не остановился на достигнутом, он уточнил Каллеру следующую задачу и сообщил подробности проекта. От нового препарата он ждал выраженный эффект деперсонализации у людей – невозможность вспомнить биографические данные и события собственной жизни. «Фюрер не решается формировать дивизии из пленных солдат вражеских армий, изъявивших желание служить рейху, – поведал он. – Велика вероятность того, что выданное им оружие в какой-то момент будет использовано против великой Германии. Еще сотни тысяч военнопленных находятся в концентрационных лагерях, даром проедая хлеб и отвлекая силы на их охрану. Нужно более рационально использовать человеческий материал! Из всей этой огромной армии Иванов, Жанов и Анджеев можно получить боеспособных солдат. Наша задача – с помощью „ментазина“ вычистить их память и лишить всякого представления о своих родных и о своей родине. У настоящего солдата нет родины! У него есть командиры и готовность отдать жизнь по их приказу…»
Конец сорок третьего года и начало сорок четвертого Каллер безвылазно провел в Вильбенау. На восточном фронте, в далекой Африке и на Тихом океане гибли солдаты, принося себя в жертву Аресу. Но даже безумие войны с её лишениями и неустроенностью отходило на второй план перед желанием бесчеловечного режима управлять сознанием людей. Отказаться от порученной работы Генрих не мог – тогда бы его точно ждали застенки гестапо и трудовой лагерь. Оставалось проводить исследования, не вызывая при этом излишних подозрений в намеренном саботаже. И «ментазин-четыре» и «ментазин-пять» он синтезировал, отчетливо понимая, что препараты уступают по эффективности «ментазину-три». В Вильбенау он открыл свой личный фронт Третьему рейху.
На «объект А-12» Каллер попал по распоряжению Эффельхорта, чтобы на месте устранить все недочеты, которые мешают получить качественный психодизлептик. Теперь он перешел в подчинение Карлу Вейдеману, такому же фанатику нацистского режима, как и его шеф.
Утром, бегло осмотрев лабораторию в подвале, Генрих за Вейдеманом направился на первый этаж в левое крыло здания. Небольшие помещения напоминали кельи монахов – на кроватях, застеленных белыми простынями, лежали молчаливые небритые мужчины. В каждой комнатке по одному человеку. Всего их оказалось семь.
– Фамилия! – резко спросил Вейдеман одного из них по-русски.
– Ку… ку… ку… ра… тов… – вставая, промычал парень в серой больничной пижаме.
– Возраст!
– Два… дцать… три… три… года… – запинаясь, ответил допрашиваемый.
– Место рождения!
– Село… Бо… бо… ро… вое… Ча… лов… ско… го… го… го… рай… о… на…
– Звание!
– Ря… до… о… о…. вой!
Вейдеман вышел из палаты.
– Никакого эффекта! – сердито сообщил он Каллеру. – Три недели внутривенного введения вашего последнего препарата, а какой результат?
В последней комнате лежал спящий мужчина. Санитар с военной выправкой быстро разбудил его.
– Фамилия! – задал вопрос Вейдеман.
– Не знаю… – щурясь от яркого света, исходящего из зарешеченного окна, по-немецки сказал пациент.
– Когда и где вы родились? Кем работали? Если служили в армии, то в каких частях?
– Нет… Ничего не помню…
– Что это? – осведомился Вейдеман, показывая мужчине ложку.
– Ну… чем едят… – послушно ответил пациент.
– А это?
В руке у Вейдемана появилась граната с вынутым запалом.
– Э-э… – задумался мужчина, пустым взглядом уставившись на неё. – Это… чтобы бить!
– Покажите как!
Мужчина взял гранату как толкушку и несколько раз взмахнул её.
В коридоре Вейдеман бросил:
– Это Борек… В прошлом – профессиональный подрывник… Был схвачен полгода назад при разгроме партизанского отряда. «Ментазин-три» уничтожил в его памяти сведения о прошлой жизни, но очень грубо. На лицо значительная амнестическая афазия с выраженными признаками деменции. А нам не нужны бестолочи!..
В лаборатории шеф вернулся к насущным задачам.
– Я сам долго думал, в чем тут дело. Нейронные связи с речевыми центрами Брока и Вернике здесь совершенно не при чем. Аминовая группа в бензольном кольце тоже! Вот в одном английском журнале я обнаружил научную статью о производных тиазола. Некоторые из них угнетают моторную память. Подопытные животные при сохранном мозжечке начинают двигаться как новорожденные. Со временем они обретают утерянные навыки. Улавливаете? А что, если в «ментазин-три» нам ввести активные группы производных тиазола?
Вейдеман внимательно посмотрел на Каллера, ожидая ответа.
– Можно попробовать, – согласился Генрих, не подавая вида, что взволнован. – Но для начала надо разработать новую структурную схему синтеза…
– Я дам вам в помощь фройляйн Кнапп, – подвел итог скоротечному разговору заместитель куратора проекта, – часть лабораторной работы она возьмет на себя…
То, что Вейдеман не идиот, Каллер знал не по-наслышке. И то, что он откапал в английском журнале неприметную статью о производных тиазола, было тому лишним подтверждением. То ли он интуитивно угадал направление дальнейших изысканий, то ли просто был скрытым гением, но именно это выверенная перспектива разработки нового препарата внушала Генриху наибольшие опасения. В руки нацистов мог попасть действительно эффективный психодизлептик. Сколько душ они собирались стереть, выплавив из подручного человеческого сырья бравых солдат вермахта?
В течение месяца Каллер саботировал работу как мог. По утрам расписывал длинные цепочки химических формул, днем возился с колбами и пробирками у термостатов, даже затребовал себе новый катализатор. Но наступил момент, когда уже рядовой химик, ознакомившись с его записями, упрекнул бы ученого в намеренном затягивании работы по синтезу нового препарата.
Вечером в лабораторию шаткой походкой спустилась фройляйн Кнапп в белом халате. Лицо её было угрюмо как никогда.
– Американцы и англичане открыли второй фронт! – сообщила она. – Вам не кажется, что скоро всем нам придет каюк? От Сталинграда русские подошли к своим границам. Как вы полагаете, мы удержимся?..
– Надо верить в победу! – нарочито спокойно сказал Каллер, занимаясь своими колбочками.
Магда нервно закурила, закашлялась.
– Хотите, я сделаю вам водки? – осведомился Генрих у понурой шатенки.
– Водки? – удивилась фройляйн Кнапп. – Из чего?
– Из спирта, конечно, – улыбнулся биохимик. – Говорят, она хорошо помогает, когда на душе кошки скребут… Самое мощное русское оружие!
Сорокоградусная настойка мгновенно развязала женщине язык.
– Вы не представляете, Генрих, как мне все осточертело! – искренне заявила она. – Когда вы последний раз были в отпуске?
– Сейчас не время… – скупо отреагировал Каллер.
– Плевать!.. Я хочу солнца, песка у теплого моря и оркестра на эстрадной площадке. Неужели вам не надоело торчать здесь?
– Попросите Лемке, он заведет вам граммофон… – не поддался на провокацию собеседник.
Женщина вдруг расплакалась. Слезы потекли из её глаз, размазывая тушь на ресницах.
– Какой прок нам всем от войны?.. У вас много родных, Каллер? Один мой брат в Италии, второй погиб под Курском… Ганса уже не вернуть… А ведь я женщина, я могла стать матерью! У меня могла быть большая дружная семья… А вместо этого мы сидим в вонючем мешке и подбадриваем себя пустой болтовней Геббельса… Так ради чего все это? Вы можете ответить мне?
«Мировой порядок!» – хотел сказать Каллер, но промолчал. Он всего лишь обнял помощницу за плечи и ласково подтолкнул к выходу.
– Успокойтесь, фройляйн Кнапп! Идите к себе! Вам просто надо хорошенько выспаться…
Нет, конечно, он не считал Магду провокатором. Но предположить, что к его работе Вейдеман относится настороженно, имел полное право. За прошедший месяц тот не устроил ему ни одного разноса. Это было очень подозрительно – кредит доверия был на исходе.
«Значит, надо бежать! – подумал Каллер. – Пробираться к англичанам, американцам или даже русским… Только подальше от этой клоаки…»
Для побега не пришлось устраивать подкоп или лезть через колючую проволоку – он чудом обнаружил старинный подземный ход. В дальнем крыле подвала, где под кучей всякого мусора Вейдеман наткнулся на ларец с документами, перед каменной кладкой находилась ниша с вмурованными деревянными полками. «В крепости должен был существовать тайный ход!» – интуитивно догадался Каллер и принялся за поиски. Удача ему улыбнулась. Цепь не распалась, не проржавела – за нишей оказалось именно то, что он искал. Сборы были недолгими. Добродушный весельчак и шутник Лемке вечером следующего дня принес ему пять плиток шоколада, получив взамен полную бутыль спирта.
Ровно в полночь Генрих выключил в лаборатории свет и пробрался в галерею.
Фонарик ему так и не удалось достать. Пришлось воспользоваться импровизированным факелом – скрученное на конце палки тряпье он облил спиртом и поджег. Факел зачадил и высветил уходящий вглубь земли ход. По нему Каллер добрался до какого-то подземного коллектора и уже по колено в воде добрел до проема в стене. Еще одна галерея привела его в подвал костела. Разбуженный стуками снизу ксендз выпустил его на улицу, ничего не говоря, а только крестясь. Глоток свободы опьянил Генриха больше, чем стакан доброго красного вина. «Теперь идти от озера к следующему озеру, – подумал он, – а там Сувалки… Или можно сразу податься на хутора…» Железная дорога, автомобили исключались. Только пешком и только ночью…
Взяли его случайно через два дня. Под Сувалками он наскочил на немецкий патруль и был схвачен. Еще через сутки его доставили обратно на «объект А-12».
Вейдеман долго смотрел ему в глаза, прежде чем заговорить. Наконец произнес:
– Вы думаете будет суд? Эффельхорт пришлет адвоката?.. По законам военного времени вас…
– Расстреляют? – сглотнул слюну Каллер.
Шеф промолчал. Потом махнул рукой, и Генриха увели.
В маленькой душной келье с решетками на окнах было сумрачно и тихо. Мир сошелся в одну точку и стал сверчком. Теперь только это глупое насекомое делило с ним одну на двоих жизнь. «Тронут ли семью? – промелькнуло у Каллера в голове. – Нет… Не тронут… Прагматику Вейдеману сейчас не до этого…»
День закончился быстро, пролетела ночь. На следующее утро два дюжих санитара оседлали его и сам Вейдеман сделал ему из шприца внутривенную инъекцию.
– Фройлян Кнапп помогла мне доработать «ментазин-три»! – пояснил он. – Эффективность нового препарата пока не изучена, но будем надеяться, что он сохранил полезные свойства производных тиазола. Желаете, мы назовем его вашим именем? Каллерин!.. Кажется, звучит неплохо…
Оставшись один, Генрих закатил глаза. По его венам заструилось то, что было хуже всякой смерти. Забвение!
Долго ли он протянет? На этот вопрос не знал ответа никто. Оставалось ждать развязки. Вейдеман решил испытать новый препарат на изменнике, не удержавшись от маленькой мести. Повеситься? Не дадут! Да и не на чем… И вообще так хочется жить, что никогда он не решится покончить собой. Ну, если только в крайнем случае…
Первые перемены в своем состоянии Генрих почувствовал на третий день. Ему вдруг стало очень весело. Солнечный свет, пробивающийся через окошко, прыгал зайчиком по полу и веселил его. Но вот вспомнить вчерашний день он не смог. Не удалось воскресить из памяти и день предыдущий. Чем его кормили вчера? Что было на ужин позавчера? Вопросы так и остались без ответа. «Проклятый закон Рибо! – похолодел изнутри узник. – Оскуднение памяти всегда начинается с событий недавних и тянется к давнему прошлому… Неужели это стал действовать препарат?»
Прошел еще один день. Снова с утра были санитары и Вейдеман. Снова делали укол. Генрих почти до вечера просидел на корточках у стены. Опустошенность все больше и больше овладевала им, подтачивала сознание и гасила эмоции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19