— Долой антихриста! — воскликнул опять дед Нистор, сердито угрожая чубуком Иванчо. Потом, обращаясь к Хаджи Атанасию и о. Ставри, проворчал:
— А? каково? Эти олухи ничего не понимают. А я сижу, слушаю!
— Нету прежней учености, нету,— ответил Хаджи Атанасий, отворяя дверь.
— Зря, зря,— сокрушенно повторял дед Иоси уходя.
XIII. Прогулка
После обеда компания собралась снова и, за вычетом двух вольтерьянцев и большинства эллинистов, направилась к монастырю, обычному месту загородных прогулок. Проходя мимо корчмы Аврамча Распопче, они завернули туда — осушить по стаканчику киселярского вина, пользовавшегося особенным успехом благодаря тому, что его покупали учителя. Оттуда пошли к Караджовскому колодцу, где всей компанией плясали хоро, которое Мирончо дважды обвел вокруг родника, Потом
он повел всех к Капану; там, ни слова не говоря, свернул во двор, и все за ним. Капан в тот день принимал гостей; обе комнаты дома были полны народу; присутствующие сидели по-турецки вдоль стен. Компания поздоровалась с хозяином и его домочадцами и разместилась как попало. Мирончо бесцеремонно протискался в угол, отдавив чорбаджии Цочко ногу и запачкав ему своим башмаком чулок. Иванчо, разувшись, сумел благодаря своим малым размерам без особого труда втиснуться между двумя коленями, принадлежащими разным владельцам. Хаджи Атанасий и остальные поместились среди женщин. Только Хаджи Смион, тоже в одних чулках, остался стоять, озираясь с улыбкой по сторонам; но и он, увидев забившегося в угол Мирончо, направился к нему и, сам не подозревая об этом, приютился в объятиях чорбаджия Цочко.
У Капана пелинаш был, как видно, не хуже Аврамчева, так как, выйдя от него, Мирончо зашагал по-военному, и вся компания последовала его примеру, покрикивая вполголоса: «Раз, два, три! Раз, два, три!» Хаджи Смион, слышавший в Бухаресте в 1848 году, когда Киселев2 управлял Румынией, русскую команду, наблюдал их марш и делал строгие замечания:
— Правей, Иванчо! Учитель, не выходи из рядов! Быстрей, Хаджи, по-русски!
И все повторяли:
— Раз, два, три! Раз, два, три!
Стоявшие у ворот женщины при виде этого воинственного отряда струхнули; однако те, что помоложе, не могли удержаться от смеха, глядя на Мирончо, шагающего впереди, наклонив голову, и печатающего: раз, два, три! И все повторяли за ним: раз, два, три! А им вторила следовавшая за ними толпа ребятишек.
Но вся воинственность отряда исчезла сразу, словно по мановению волшебной палочки, как только из-за угла появился алый фес онбаши3. Хаджи Смион храбро встретил турка, приветливо с ним поздоровался, осведомился о здоровье и спросил, который час.
— Чего вы испугались? — сказал он, когда представитель государственной власти отбыл.— Он такой же человек, как все.
1 Виноградное вино с полынью.
2 Киселев П. Д. (1788—1872) —глава русской администрации в занятых Россией Валашском и Молдавском княжествах.
3 Онбаши — начальник полиции в небольшом городе (тур,).
— Убей его бог! Агарянин 1 — не человек,— проворчал Хаджи Атанасий.
— Известное дело, не человек. Я просто так сказал,— сухо ответил Хаджи Смион.
Наконец компания достигла зеленой поляны перед монастырем и уселась на траве, продолжая шуметь и громко разговаривать. Мирончо рассказывал - Хаджи Смиону и одному торговцу шнурками какой-то смешной молдаванский анекдот. Иван Стамболия и Головрат беседовали о ценах на пряжу в три нитки. Учитель Гатю и Иванчо Йота опять сцепились по поводу правописания; но господин Фратю вмешался, заговорив с учителем по-французски, то есть прочитав затверженные наизусть первые строки из «Телемаха» и т. д., чтобы произвести впечатление на торговца шнурками, чем страшно рассердил Иванчо, который, кроме гордости Мирончо, ненавидел также румынский язык. А Хаджи Атанасий убеждал Чона Поштянку признать патриархию, так как она распределяет миро. Только помощник учителя Мироновский отстал, погрузившись в размышления о собственной фамилии, которая сперва была Милчез (в Ло-вече), потом стала Мирович (в Тетевене), потом Миронов (в Штипе) и, наконец, превратилась в Мироновский (Селямсыз называл его уже Мироносовский).
Наконец все стали просить Мирончо что-нибудь спеть. Это очень задело музолюбивого Хаджи Атанасия, тоже славившегося своим сладкогласным пением в церкви.
— Что спеть? — спросил Мирончо.
— «Где, о голубь мой?» — сказал Поштянка. Мирончо ничего не ответил, только сдвинул брови,
торжественно снял с головы фес и, подмигнув Хаджи Смиону, кинул:
— Подтягивай, Хаджи!
— Мы все будем подтягивать,— ответил Хаджи Атанасий.
Мирончо, подняв глаза к облакам, запел:
Где, о голубь мой, Ты стремишь свой лет? Ревность злой змеей Сердце мне сосет!
1 Мусульманин.
Калипсо не могла утешиться после отъезда Улисса (фр.)
На чудную высоту поднял певец голос свой, залился, замер на ней, потом опустил его вниз, и загремел, п опять замер в любовном вздохе, и вся компания повторила последний стих куплета. Зефир подхватил эти приятные, гармонические звуки, отнес их в листву ив и орешника, смешал с шумом реки и доставил в спальню игумена, нарушив его послеобеденную дремоту.
После Мирончо пели другие; между прочим, Хаджи Атанасий спел новую «херувимскую».
Учитель Гатю взобрался на большой камень, носив» ший название «Вол».
— Скажи нам оттуда речь, учитель! — крикнул Иван Букал.
— О чем?
— О чем хочешь,— ответил Головрат.
— О грехопадении Адама и Евы,— сказал, смеясь, Мирончо.
— О побежденном Никифоре,— откликнулся Хаджи Смион, кинув убийственно-иронический взгляд на Йоту (Хаджи Смион был весьма сведущ в болгарской истории, с которой был знаком по песне «Захотел гордый Никифор»).
— О малом посте, который скоро наступит,— сказал осторожный Хаджи Атанасий, так как боялся песен, способных навлечь на его голову беду.
— О свободе! — воскликнул господин Фратю, оттолкнув учителя и заняв позицию на «Воле».
— О свободе! О свободе! —в восторге закричали все, так как господин Фратю считался первоклассным оратором.
Господин Фратю воодушевился, поднял руки и глаза к небу, взъерошил волосы на голове и, приняв театральную позу, начал торжественно-высокопарно, в современном духе:
-» Братья! Атмосфера накалилась! Горы содрогаются и долины стонут от рева скованного балканского льва! Придет время, и ты воцаришься в этих прекрасных местах, где теперь вздымается сатанинский полумесяц нашего пятивекового врага и притеснителя! Скоро на величественных вершинах нашей старой матери (он указал на Старупланину), где в течение целых столетий лилась болгарская кровь, будет развеваться гордое знамя болгарского героя, внука славного Крума, Асеня и Симеона . Уже грянул первый ружейный выстрел нашей ЫЪейё — и знаете, о чем говорит этот гром? Подымайтесь, храбрые болгары! Конец рабству и притеснениям! Братья! Атмосфера накалилась!..
— Да здравствует Болгария! — восторженно воскликнул учитель Гатю.
— Учитель, идем в участок. Тебя бей требует,— послышался чей-то грубый голос, произнесший эти слова по-турецки.
1 Свобода! О свобода! (фр.)
Все в ужасе расступились, давая дорогу жандарму.
XIV. Атмосфера накалилась
Оратор все стоял на камне, выпрямившись, окаменелый и неподвижный, подобно древней Галатее2. Хаджи Смион притулился за толстым стволом орехового дерева. Хаджи Атанасий спрятался за Мирончо, у которого возглас «браво!» замер на устах. Остальные стояли с раскрытыми ртами, в полной растерянности.
Жандарм повторил приказание.
Учитель Гатю, несколько опомнившись от изумления, оделся, шепнул помощнику: «Спрячь все» — и твердо промолвил:
— Идем, Гасан-ага. Они ушли.
Перепуганная компания понемногу пришла в себя. Помощник учителя Мироновский юркнул в кусты и исчез. Все сбились в кучу и стали обсуждать совершившееся.
— Зачем вызвали учителя? — спросил Иван Капза-малин, у которого даже нос побелел.
— Как зачем? Разве ты глухой? Я ведь сказал: о посте надо было речь говорить... Вот вам и «атмосфера накалилась» и «да здравствует Болгария!» — мрачно произнес Хаджи Атанасий.
— Не верю, чтобы это было из-за речи,— сказал Мирончо.
— Как? Тогда за что же?
1 Болгарские цари.
2 В греческой мифологии имя прекрасной девушки, изваянной греческим скульптором Пигмалионом. Афродита оживила статую.
— Чтоб услышать эту речь, сидя у себя в коыаке, бей должен был бы иметь уши длинней ослиных, а Га-сан-ага — быть каким-то волшебником, чтоб так скоро перепорхнуть сюда. И потом — забрали бы и Фратю.
— Тут другое. Учитель, наверное, заварил какую-нибудь кашу,— многозначительно прошептал Поштянка.-— Этого человека прямо с улицы взяли, не спросивши, кто он такой, откуда, и поставили учителем... Еще спалит все село, того и гляди. Очень просто.
— Не бойтесь, братья! Кураж!1 — промолвил господин Фратю, испуганно озираясь.
— Где Хаджи Смион? — спросил кто-то. Все оглянулись по сторонам.
— Куда-то убежал.
— Вот он!
Хаджи Смион показался из-за орехового дерева, без шапки, белый, как полотно.
— Ушли? — спросил он и, оглядевшись, прибавил:— Что теперь делать?
— Говорите!—озабоченно промолвил Мирончо.
— Я убегу,— объявил Хаджи Смион.
— Убежишь?
— С какой этой стати — бежать? Кто заварил кашу, тот пусть ее и расхлебывает,— сурово произнес Хаджи Атанасий.
— У меня совесть чиста. Я политикой не занимаюсь,— смиренно промолвил Иван Капзамалин.
— И я тоже,— откликнулся Иван Бухал б@сп@ч$ю.
— Моя политика —у меня на ночном колпаке. Пускай бей приходит,— она и ему будет по вкусу, Сакраменто дио 2,— заявил Мирончо.
Иванчо молчал. А господин Фратю воскликнул:
— Не волнуйтесь, братья! Свобода требует жертв...
— Что ты там ищешь, Хаджи? — спросил Мирончо.
— Свой фес.
— До него ли теперь? Иди сюда.
— Зачем?
— Надо посоветоваться, что делать»
— Я убегу.
— Убежишь?
— Убегу.
— Ты с ума сошел!
1 Не робеть! (фр.)
2 Черт возьми (ит.)
— Ничуть не бывало
— А мы все остаемся.
— Убегу.
— Один?
— Нет, с фесом своим,— ответил Хаджи Смион, возобновляя поиски.
— Как? А жена и дети? — спросил Хаджи Атанасий. Хаджи Смион поглядел на него растерянно,
— Какая жена? Какие дети?
— Твои.
— Мои? Ах да, ты прав. Никуда не побегу. Где их повесят, пусть и меня там... Но куда же девался мой фес, черт возьми?
И он окинул взглядом головы товарищей. Потом промолвил:
— Видно, тот забрал.
— Да, да, учитель взял его,— подтвердил Головрат.
— А его фес где?
— Да вон он, на суку висит... Возьми его, Хаджи, и пойдем,— сказал Мирончо.
— Я? Упаси боже.
— Бери. Не все ли равно?
— Что я? С ума сошел? Фес бунтовщика! Ух! И он схватился за голову.
— Что случилось? — спросил Мирончо, заметив, что Хаджи Смион страшно побледнел.
— Да тот теперь в моем фесе перед беем стоит! Я пропал!
— Кураж, Хаджи! Свобода покупается дорогой ценой,— зловеще изрек господин Фратю.
Хаджи Смион поглядел на него с испугом, потом, совсем растерявшись, спросил:
— А если нас арестуют?
— Арестуют — свяжут,— кислым тоном ответил Мирончо.
— Неужто свяжут?
— А потом — веревку на шею.
— Ну, а потом?
— А потом затянут — и кончено
— Это ясно.
— Я убегу
— Куда?
— В горы, на вершины, к хэшам, к воеводе Тотю и Хаджи Димитру, Драться буду,
Несмотря на серьезность положения, это внезапное проявление воинственности Хаджи Смиона рассмешило всю компанию. Но Иван Стамболия успокоил его:
— Чтобы нас повесили — этого я не думаю. Что мы такое сделали, чтобы вешать нас? Ну, может, придется две-три ночи на голубятне провести, пока не разберутся.
— Это пустяки,— ободрившись, промолвил Хаджи Смион.— Слава богу, совесть у нас чиста. Идем, а там —» что бог даст. Не робейте.
Но тотчас остановился и обернулся к Йоте:
— Иванчо!
— Что такое?
— Давай обменяемся фесами. Этот на колодке сидел й к тебе больше пойдет.
— Не надо мне его,— благоразумно отказался Йота,
— Ей-богу, пойдет.
Иванчо вытянул руки вперед и отбежал в сторону, ускользая от настойчивой руки Хаджи Смиона.
— Ну, возьми ты себе, Хаджи Атанасий.
— Что ты, что ты, что ты! Я, старик,— в таком фесе?
— Мне тоже не подходит,— сказал Хаджи Смион, И, хищно взглянув на Иванчо, прибавил:
— Да в чем дело? Ты что? Феса боишься? В чаще как будто кто-то показался.
— Жандармы! — вскрикнул кое-кто из присутствующих.
— Сакраменто дио! — тревожно промолвил Мирончо.— Эти агаряне — такие скоты. Того и гляди устроят нам ловушку и замучают, по судам таская. Проклятое время!.. Иди тогда, кланяйся чорбаджи Цочко.
— Тебе что? У тебя патент. А вот мы, бедные,— жалобно протянул Хаджи Атанасий.— Эх, «атмосфера накалилась»!.. Где они теперь? Хотелось бы на них посмотреть,— прибавил он, ища взглядом учителя и господина Фратю.
На лице Мирончо вдруг появилось выражение нерешительности. Он побледнел.
— Если это за нами, давайте запремся в монастыре,— сказал он, вглядываясь в чащу.
Все посмотрели на него с изумлением.
— Запремся в монастыре и будем защищаться,— продолжал он.—В башнях есть бойницы, а у отца игумена пороху на целое войско... Тут настоящий Севастополь! Пусть только сунутся, негодяи... Перебьем их как собак — и в горы...
Лицо Мирончо стало страшным. Все глядели на него с ужасом.
— Где Фратю? — спросил он, желая знать мнение последнего.
Господина Фратю нигде не было. Он испарился. Только через минуту заметили они кисточку его феса, то мелькавшую на подъемах, то исчезавшую где-то среди огородов.
— Сбежал! — раздался общий негодующий возглас.
— «Атмосфера накалилась»! А сам где сейчас? — крикнул в бешенстве Хаджи Атанасий.
XV, Господин Фратю
В самом деле, господин Фратю, словно африканский ураган, словно бурный вихрь, несущийся летом в поле, бешено мчался по огородам, нивам и лугам, оставляя за собой легкий шум рассекаемого воздуха. Он сам не заметил, как перемахнул через две широкие канавы с водой и несколько препятствий в виде изгородей вокруг луковых гряд. В два прыжка преодолел он Долгий курган, даже не заметив исполинской Карачомаковой орешины, стегнувшей его своими ветвями, и, наконец, оказался возле села. Но тут он остановился, растерянно озираясь и сам не зная, куда податься.
Вдруг его осенила какая-то мысль, и он снова бросился бежать. Его длинное сетре развевалось, словно победное знамя, а кисточка вела себя так, будто стремилась упорхнуть в небо. Возле кошары чорбаджи Цочко за ним погнались овчарки, так как он испугал стадо. Но господин Фратю оставил им в виде добычи кусок полы и продолжал свой бег.
Добежав, задыхаясь, до края села, господин Фратю покинул большую дорогу, свернул в сторону и вступил в село через сад чорбаджи Цачо, две стены которого взял приступом. Потом кинулся в питомник роз Хаджи Димо, проник во владения Шашова, выдержав ожесточенный бой с обросшей терном изгородью, которая нанесла славные раны его сетре; взобрался по низкой стрехе на крышу дома деда Постола и спрыгнул в узкий темный тупик, упиравшийся в ворота Батора. Теперь только Ба-торов двор отделял его от его собственного, но Батор и жена его были люди вздорные и страшно враждовали с семьей Фратю. Увидев его у себя во дворе, они погнались за ним — Батор с мотовилом, а Баторка с веретеном, собаками и гусями. Но господии Фратю проворно взобрал ся по лесенке, прислоненной к виноградной лозе, бросив ся на черепицы, зароптавшие у него под ногами, а оттуда спустился к себе по суку Баторовой черешни, который сейчас же опять выпрямился, захватив с собой в виде платы за проезд порхающую кисточку. Затем ой взбежал вверх по лестнице, пронесся ураганом через сени на галерею, ворвался в новую комнату и открыл сундух, где у него лежали уже два года ни разу не пустовавшее серебряные кобуры его отца. Мать его, в испуге за ним следовавшая, при виде их вскрикнула. Но господин Фратю не притронулся к оружию, а вынул из угла сундука книжку в старом выцветшем переплете под заглавием «Лесной путник», потом одну зеленую брошюрку, носящую название «Гайдук Янчо», потом два уже сильно зачитанных номера «Будущности», потом «Голос болгарина», потом «Райну княгиню», потом полтора номера «Народности»2, потом изображение Болгарии в оковах работы Мутевского, и, наконец, несколько бунтовщиче-ских песен в рукописных списках,— среди них песню «Захотел гордый Никифор». Тут же он снял со стены портрет покойного Хаджи Нончо, по общему признанию, очень похожего на Тотю. Все это он смял, скомкал, сгреб и бросил в огонь под котлом, где вываривалась краска из коры орехового дерева.
Совершив это господин Фратю вскочил и скрылся на сеновале, приказав сквозь щелку старухе служанке, чтобы та пошла к колодцу и ориентировалась в политической обстановке, а если кто спросит, так чтоб ответила, что он куда-нибудь ушел,— например, в баню.
XVI. Варлаам распространяет прокламации
Компания стояла на поляне перед монастырем в напряженном ожидании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14