Уткнувшись в свой уголок и притворясь спящим, он поклялся себе, что при первом же подозрительном движении незнакомца потянет за веревку, висящую у окна, и остановит поезд
«Дернул же меня черт рассказать ему о доме и усадьбе!»— думал пан Дудковский, наблюдая за пассажиром из-под козырька.
Но пассажир спал так непритворно, что тревога пана Дудковского улеглась и ее сменил сон — правда, очень чуткий.
Одновременно с остановкой поезда проснулся пассажир.
— Что это? — вскричал он.
— Поезд остановился на станции,— вкрадчиво ответил ему пан Дудковский.
Пассажир посмотрел на него покрасневшими глазами, словно стараясь что-то вспомнить, и невнятно спросил:
— Вы играете в карты?
— Нет,— ответил пан Дудковский.
— Жаль, скучно будет ехать...
Затем он достал из-под сиденья флягу, с минуту пил так, что глаза его наполнились слезами, и, снова улегшись на диванчик, сказал:
— Спать хочется. В Варшаве я две ночи не спал.
— Вы, верно, веселились с друзьями, пан комиссар?— спросил его пан Дудковский, сам не понимая, почему ему вздумалось наградить незнакомца этим званием.
— Немного с друзьями, немного с дамами . Дамы — те особенно много отнимают времени. Тьфу! — сплюнул пассажир и тотчас же уснул.
Почувствовав презрительную жалость к человеку, у которого дамы отнимают время, пан Дудковский опять задремал. Потом он вспомнил, что и в его жизни женщина сыграла большую роль. Он женился уже в зрелом возрасте на молодой и красивой девушке, никогда не питавшей к нему чрезмерной привязанности, а за последние пять лет проявлявшей в отношении его ледяное равнодушие. Казалось бы, пан Дудковский теперь, как и прежде, аккуратнейшим образом каждый месяц взимал с жильцов плату, из года в год повышая цены на квартиры, а в последнее время даже выстроил несколько магазинов, однако жена все меньше заботилась о нем. Кончилось тем, что она не только захватила в свои руки все доходы, но лишила мужа даже пустячной суммы на послеобеденную сигару и черный кофе, зато не жалела денег на театры, концерты и новые наряды для себя.
Пан Дудковский понимал, что положение его в доме стало унизительным, но эмансипироваться у него не было сил и, что еще хуже, смелости. Наконец вмешались в это его старые приятели, и один из них, выслушав исповедь порабощенного мужа, сказал, что столь противоестественное положение его в доме и все ухудшающиеся отношения с женой происходят от желудка.
— Полечись,— посоветовал приятель,— наберешься сил, и тогда все образуется.
Пан Дудковский мечтавший уже не о власти, а хотя бы о равных с супругой правах, созвал консилиум. Врачи тщательно осмотрели его, выстукали, покачали головами и в конце концов решили, что если что-нибудь может восстановить его поколебавшийся авторитет, так это только свежий воздух, молоко, особенно простокваша, и фрукты — словом, деревня и отдых. /
С этой минуты деревня, отдых и возвращение сил как призраки преследовали несчастного домовладельца. Они мешали ему спать, ходили за ним по всем этажам дома, сбивали его в преферансе. В конце концов они так отравили ему существование, что, прочитав весной объявление о продаже «усадьбы в прекрасной местности с садом и служебными пристройками, близ железнодорожной станции», он взял взаймы три тысячи рублей по восьми процентов и, не торгуясь, купил усадьбу.
Через несколько недель он послал туда кухарку Мал-гожату, а через двое суток после ее отъезда отправился и сам, не встретив со стороны жены ни малейшего возражения. Напротив, она даже упрекнула его в том, что он не начал лечиться еще пять лет тому назад, и, надо признаться, омрачила этим последние часы его пребывания в Варшаве.
Прислонясь к стенке купе и погрузившись в воспоминания, пан Дудковский не заметил, что поезд проехал уже две станции. Только голос кондуктора, известивший о приближении цели путешествия, разбудил его.
Тотчас же вскочил с дивана и его спутник.
— Подъезжаем к моей усадьбе,— вежливо объяснил ему пан Дудковский.— Интересно, ожидает ли меня Мал-гожата?..— продолжал он словно про себя, доставая из сетки дорожный мешок и чемодан.
— Прощайте, пан комиссар!
Они раскланялись, а пассажир, остающийся в вагоне, пробормотал:
— Очень жаль, что вы не играете в карты!
Потом он достал свою флягу и отнял ее ото рта, лишь когда пан Дудковский вышел из вагона.
— Счастливого пути! — крикнул новый землевладелец, приподнимая мягкую шапочку.
Пассажир печально кивнул головой и еще решительнее растянулся на диване.
На станции пан Дудковский почувствовал, как у него подгибаются ноги, что напомнило ему рассказы о мореплавателях, которые после нескольких месяцев плавания на кораблях, высадившись на сушу, качаются, как пьяные. Ему льстило, что он также утомлен путешествием, и не без удовольствия он подумал, что находится сейчас более чем в шести милях от Варшавы. Что-то теперь говорят о нем его приятели, коренные варшавяне, из которых ни один не решился бы на такую смелую поездку!
Между тем поезд отошел, станционные служащие разошлись, и на платформе остались только пан Дудковский и сторож, принявшийся лениво набивать табаком трубку.
Пан Дудковский обратился к нему:
— Нельзя ли тут, братец, нанять каких-нибудь лошадей? — спросил он.
Медленно набивая трубку, сторож смерил пана Дудковского взглядом с ног до головы и ответил:
— Есть тут на станции несколько человек, что возят приезжих.
Действительно, тотчас же, словно из-под земли, появились три извозчика; все трое ссорились между собой из-за седока. Один из них схватил без спросу сумку пана Дудковского, другой потянул его за плед и рукав полотняного кителя, а третий, отталкивая двух первых, горланил:
— Идите к черту! Это мой седок. Мне хозяйка приказала привести этого пана.
— Что у тебя за бричка? — возражал второй.— Тебе телят возить, а не господ!
— У него только одна лощадь, вельможный пан! — вопил третий, загораживая дорогу пану Дудковскому.
Но извозчик, присланный хозяйкой, оказался энергичнее других.
Он вырвал из рук растерявшегося пана Дудковского зонтик и трость, закинул за плечи его чемодан и дорожный мешок и, оттолкнув ругавшихся конкурентов, быстро побежал во двор.
Пан Дудковский машинально последовал за ним.
Бричка, на которой ему предстояло ехать, не внушила ему доверия. С боков у нее был обломан кузов, на сиденье лежал небольшой пучок соломы, а тащила ее высокая и очень тощая кляча со странно искривленными ногами. Но извозчик торопил его садиться, двое других . ругали уже и самого пана Дудковского, а потому он быстро сел в бричку, уповая на милосердие господне. В эту минуту он впервые ощутил тоску по Варшаве.
Возница стегнул лошадь и погнал ее по ухабистой дороге, преследуемый остальными двумя бричками, из которых доносился насмешливый хохот и проклятия. Не довольствуясь этим, конкуренты обогнали бричку с седоком и послали впереди нее, поднимая тучи пыли, которая тотчас же засыпала одежду пана Дудковского и Забила ему глаза, уши, нос и рот.
Но наш путешественник не обращал на это внимания, занятый лишь тем, чтобы сохранить равновесие. Сиденье поминутно ускользало из-под него, и, наконец, солома совсем расползлась, так что ему пришлось стать на колени в бричке, ухватившись обеими руками за края. К пыли, тряске, подбрасыванию и прочим горестям физического свойства прибавились и моральные. Сначала лошадь, идущая по одну сторону дышла, все время скатывала бричку в придорожную канаву, в которой, по предположению пана Дудковского, можно было утонуть. Потом нужно было проехать перелесок, где новый землевладелец опасался подвергнуться нападению враждебно относившихся к нему извозчиков. Были в течение этого недолгого путешествия и такие минуты, когда пан Дудковский терял уже всякую надежду восстановить здоровье на свежем воздухе и испытывал невыразимую тоску по Варшаве. Несколько раз он даже хотел крикнуть вознице: «Поворачивай!» Но удержала его от этого крупица гордости: ведь он теперь владелец усадьбы! Когда же, резко повернув, бричка едва не опрокинулась, а он, утратив остатки терпения, крикнул: «Стой!» — перед ним в сиянии заходящего солнца показалась крыша его усадьбы и макушки окружающих ее тополей.
Вскоре он подъехал к дому. Из сеней выбежала Малгожата, одновременно смеясь и плача. Пан Дудковский удивился. После того как возница внес в комнату его вещи, он спросил Молгожату, что это значит.
— Ах, пан!..— воскликнула она.— Будь она проклята, эта деревня!.. Не успела я приехать, как явился какой-то оборванец с распоряжениями от старосты и такой поднял шум, что мне пришлось дать ему два золотых. Потом наша корова зашла в чужое поле, и ее увели в экономию, за две версты отсюда. Потом, когда я пошла в деревню купить для вас мяса, мне дали вместо телятины на жаркое такую падаль, что ее и в доме-то невозможно держать, да еще взяли по золотому за фунт. Но хуже всего крестьянские ребятишки... Они гурьбой забираются в сад и рвут малину, смородину, крыжовник, точно у себя дома. А когда я кричу на них, эти негодники швыряют в меня камнями. Ей-богу, пан, за десять лет жизни в Варшаве,— всхлипывая, прибавила верная служанка,— я не испытала столько горя, сколько здесь за два дня. А какое несвежее масло нам продали!..
Пан Дудковский успокаивал Малгожату, уверяя, что теперь все будет хорошо, хотя и сам уже почувствовал сильное беспокойство.
В это время вошел возница с шапкой в руке.
— Сколько тебе? — спросил его пан Дудковский.
— Рублик,— ответил тот небрежно.— Но у меня к вам еще одно дело...
— Как? Рубль за такой кусочек пути, в такой тарантайке и на такой кляче?
— Это у нас обычная цена,— ответил возница,— и никто никогда не торгуется.
Возница сказал это с такой непоколебимой уверенностью, что паи Дудковский достал кошелек и с болью в сердце дал ему рубль.
— А сколько ты заплатила со станции? — машинально спросил он кухарку.
— Сорок грошей!
— Ах ты, обманщик! — крикнул пан Дудковский.
— Сохрани бог! Но одно дело слуга, а другое — вельможный пан. Я даже бы постыдился бы спросить сорок грошей с такого важного пана, у которого есть и дом в Варшаве, и земля у нас.
Пан Дудковский умолк.
— Но у меня к вам еще одно дело,— продолжал возница: — тут один человек хочет арендовать у вас сад.
— Я не собираюсь сдавать сад в аренду,— холодно ответил пан Дудковский.
— Почему не собираетесь? — удивился возница.— Этот сад всегда сдавали в аренду.
— А я не сдам.
— Ну, так что вы с него снимете? У вас здесь все раскрадут.
— Не беспокойся: где нахожусь я, там уж будет присмотр,— высокомерно ответил пан Дудковский и ушел в комнату.
Едва он снял дорожный китель, как возница очутился под окном и закричал в открытую форточку:
— Прошу вас, не делайте такой глупости, не отнимайте хлеб у бедного человека. Что ж это, вы сами будете сторожить сад?
— Убирайся отсюда!
Возница постоял еще некоторое время и, наконец, отошел, ворча:
— Они тут вас самого украдут!
Пан Дудковский решил умыться и с этой целью отправился в кухню, но снова увидел того же возницу; стоя в сенях, он сказал:
— Не упрямьтесь, вельможный пан, этот арендатор завтра же даст вам двадцать пять рублей.
— Да убирайся ты ко всем чертям! — сердито закричал пан Дудковский, выталкивая его за дверь.
Затем он умылся и, почувствовав прилив бодрости, приказал подать себе тарелку простокваши с черным хлебом, как то предписывали врачи. Но, войдя в столовую, опять увидел в дверях возницу.
— Может, вы не хотите сдать в аренду тому,— заговорил он,— так я знаю другого, который тоже хочет арендовать сад. Этот даст вам даже тридцать рублей.
Пан Дудковский вспылил.
— Малгожата!—взревел он не своим голосом.— Позови мне сюда полицию!
Возница оторопел.
— Зачем полицию? — кротко сказал он.— Я и так уйду. Я хотел вам услужить, но если вы предпочитаете сами сторожить сад... что я могу поделать! Спокойной вам ночи!
На этот раз возница на самом деле ушел, так как знал, что вахмистр, к которому он питал большую антипатию, живет очень близко от усадьбы.
Однако ожесточение было не в характере пана Дудковского. Как все благородные люди, он мог вдруг вспылить, но быстро успокаивался. Поэтому, пройдясь раза два по столовой, в которой стояли только стол, два стула и большой сундук, он сел ужинать.
Черный хлеб был с мякиной и, пожалуй, кисловат, а простокваша обратилась в сыворотку и, судя по вкусу, долго простояла в сыром погребе. Невольно пану Дудковскому представились веселые ужины в Варшаве, где в этот час он мог напиться прекрасного чаю, поесть холодного мяса в разных видах, послушать остроумную беседу молодежи, окружающей его жену,— и он вздохнул. Но грусть его скоро рассеялась. Он вспомнил, что с нынешнего дня начинается для него период отдыха и молочно-фруктового лечения, после чего, помолодевший, окрепший телом и духом, он вернется в Варшаву и снова займет достойное положение хозяина дома.
Малгожата вошла убрать посуду.
— Ну, что?— обратился к ней пан Дудковский, ковыряя зубочисткой в зубах, хотя ел только простоквашу.— Великолепная местность, не правда ли? Что ты так морщишься?
Кухарка старалась овладеть собой, но не выдержала и разрыдалась.
— Да ты с ума сошла!—вскричал пан Дудковский, быстро вставая со стула.
— Ах, пан!— простонала Малгожата.— Мне здесь так грустно, так тоскливо! Не с кем словом обмолвиться... такие все грубые люди. А больше всего я скучаю по Феликсу — ну, том, что у нас в первом этаже натирал полы; и как раз сегодня мне снилось, что он упал с какой-то башни и что его поймала наша лавочница.
Пан Дудковский засунул руки в карманы.
— А ты думала, дуреха, что он на тебе женится?
— Он бы женился... но, конечно, не женится, если я высохну от слез в этой глухой дыре, где даже порядочного мяса нельзя купить.
У пана Дудковского мелькнула мысль, что, пожалуй, прежде чем он вернет себе здоровье и силы, а с ними и уважение супруги, он может потерять преданную прислугу. Желая избавиться от дальнейших объяснений с ней, он вышел в сад.
Это было самой большой драгоценностью во всем его имении. Сумерки не позволяли разглядеть все красоты сада, зато наполняли его каким-то таинственным очарованием. Пану Дудковскому казалось, что сад его не имеет границ, что деревья выше, а кусты смородины и малины гуще, чем это было в действительности. Впервые за много лет он вздохнул полной грудью, с любопытством прислушиваясь к отдаленному лаю собак и кваканью лягушек. Им овладели давно не испытываемые желания. О, как бы он хотел увидеть здесь, рядом с собой, жену, дочь, даже всех жильцов своего дома. С каким удовольствием он сидел бы здесь и, прислушиваясь к многообразному деревенскому шуму, вырезал из прошнурованной книги расписки в получении платы за пребывание в его имении... Не может быть, чтобы в такой восхитительной местности нельзя было бы построить несколько дач... В это время где-то совсем близко послышался шорох. Какие-то тени выскочили из кустов крыжовника и побежали в глубь сада.
— Воры! Воры!—закричал пан Дудковский.— Держи!..— Он бросился за ними, но увидел, что тени перескакивают через забор.— Я вам покажу, мошенники!..
В этот миг, как отдаленное эхо, донесся чей-то голос. Он произнес протяжно и певуче три слова, из которых первого пан Дудковский не расслышал, но смысл его угадал по двум другим.
— Ах ты, негодяй!..— закричал пан Дудковский в бешенстве.
С минуту было тихо, но вот... дуновение теплого ветерка вновь принесло пану Дудковскому те же три слова, уже прозвучавшие отчетливо и внятно...
Не дожидаясь, когда это восклицание повторится, хозяин усадьбы торопливо повернул к дому. Он вошел в кухню, где Малгожата стелила себе постель, взбивая ее чуть не до потолка, и велел ей тотчас же идти за вахмистром.
Малгожату удивило это необыкновенное проявление энергии. Однако, ни о чем не спрашивая, она быстро взяла накидку, полученную в подарок от барыни, шаль — от барышни и зонтик — от гувернантки, вышла во двор и исчезла в темноте.
Вскоре она вернулась и сообщила, что вахмистр сейчас придет. Полчаса спустя явился представитель полицейской власти, тучный, потный, с саблей, запутавшейся в ремнях, с револьвером в кобуре и с вопросом: «Что случилось?»
Пан Дудковский отпер и тотчас же запер ящик стола, потом, долго и радушно пожимая руку гостю, проговорил:
— О дорогой мой, сколько у меня здесь огорчений...
— Все устроится. А что такое?
— Из волости мне прислали какой-то штраф.
— Один? Так вы уплатите, что следует.
— Захватили мою корову...
— Она зашла в чужое поле. Но это не беда. Вы заплатите им за потраву, они и отдадут вам корову.
— Но хуже всего, что какие-то негодяи обворовывают мой сад!
— Да, уж в ворах тут недостатка нет. Я сам целыми днями гоняюсь за ними, но что делать. Выслежу тех, что ломятся в дома, а тем временем другие грабят конюшни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14