В салоне Ивонны она была охотником, он — дичью. Без сомнения, это Ивонна имела его в то утро, хоть Арман и находился сверху. Но ему в тот же день удалось все переиначить, и он настиг Ивонну, как дичь, — при этом она снова была на спине, но ее ноги в шелковых чулках теперь торчали вертикально вверх, сокровище между ними было во власти Армана, и он мог забавляться с ним по своему усмотрению.
Именно скользкое прикосновение ее чулок так возбудило его тогда, ощущение тонкого черного шелка на губах и языке. И еще радостное сознание, что Ивонна, сама того не желая, оказалась всецело в его власти и он может удовлетворить любую свою прихоть, полностью игнорируя ее пожелания. Стоя меж высоко поднятых женских ног, он овладел ею дважды за полчаса; Ивонна громко возмущалась, что подвергается варварскому обращению — и поневоле разделила экстаз Армана.
В перерыве между двумя слияниями Арман зажал под мышками щиколотки Ивонны, и она была беспомощна, как морская черепаха, перевернутая на спину на песке. А он теребил пальцами спелую ягодку, пока та не брызнула соком — не один, а целых три раза. Арман полностью овладел ею с помощью пальцев, и теперь ему казалось, что какая-то частица естества Ивонны навеки принадлежит ему. Под конец Ивонна так устала, что ее красивое лицо осунулось, под слоем косметики проступила бледность. Она опиралась на руку Армана, когда спускалась по лестнице и все время, пока он ловил такси.
На следующий день Ивонна позвонила, чтобы сообщить о своем предстоящем визите, но Армана не оказалось дома. Потом, выслушав мадам Котье, он ничего не предпринял. А теперь Арман столкнулся с другой хищницей, Фернандои Кибон. Она подкрадывалась к мужчинам, выведывая их мелкие слабости, набрасывалась внезапно и пожирала их души. Одно нападение на него она уже совершила, вонзив коготки в его плоть — разумеется, выражаясь фигурально. Арман терялся в догадках: что предпримет Фернанда при следующем броске — быть может, будет иссушать его силу, надев тонкие черные перчатки?
Что бы ни было у Фернанды на уме, Арман твердо решил не допустить повторения, не дать ей цинично манипулировать его естеством. Настало время отстоять свои права так же, как он поступил с Ивонной, когда та пришла к нему домой, желая углубить свою маленькую победу.
— Вынужден сообщить вам, мадам, — сказал он тоном официальной вежливости, — что ваше одолжение не сделало меня сговорчивее. Сердечно благодарю вас за эту маленькую приятную интермедию, но я намерен остаться близким другом Сюзетты и видеться с ней так часто, как мне заблагорассудится. Что вам теперь подсказывает интуиция?
— Она шепчет мне, что вы — один из тех редких счастливчиков, кто обладает бесценным даром ненасытной чувственности, — Фернанда, казалось, нисколько не была обескуражена его тоном, или по крайней мере ничем себя не выдала.
— А вы свою чувственность контролируете разумом и пользуетесь ею, чтобы достичь поставленной цели, — сказал Арман. — Ну что ж, очень приятно было познакомиться с вами, мадам Кибон, но надеюсь, вы не сочтете меня невежливым, если я предложу на этом закончить ваш визит?
— Я сочту, что вы ошибаетесь, — спокойно ответила Фернанда. — Нам с вами еще многое надо обсудить.
— Обсуждать нам нечего. Говорить с вами о Сюзетте я не собираюсь.
Фернанда не ответила. Несколько секунд она пристально смотрела Арману в лицо, потом выпрямила ноги и, откинувшись в кресле, обеими руками потянула кверху юбку.
Несмотря на решимость не поддаваться новым искушениям, Арман невольно залюбовался просвечивающими сквозь черный шелк стройными бедрами. Фернанда не носила подвязок: чулки держались на черных резинках, показавшихся из-под юбки, в то время как край ее поднимался все выше, к надушенным тайнам в тени между бедер.
Движение юбки было остановлено на полпути между коленями и животом. Арман смотрел на сливочно-белую полоску тела выше чулок, сердце его радостно билось. Ему так хотелось целовать это тело, что орудие, только что обработанное умелой рукой, снова увеличилось до предела своих размеров. Зоркий глаз Фернанды моментально заметил это обстоятельство, и она усмехнулась своей легкой победе.
— А вы лучше разбираетесь в женском теле, чем это позволительно для мужчины. Что вы скажете о моих ногах — они элегантны?
— Они восхитительны!
— Я так и подумала, что они вам нравятся, судя по их действию на вас. Не мешают ли вам брюки в этом состоянии? Удобно ли сидеть? Они, похоже, тесны и сковывают движения.
— Что же вы предлагаете? — спросил Арман приглушенно.
— Расстегните опять пуговицы, — она понимающе улыбнулась. — Раскройтесь, выньте вашу игрушку. И я, может быть, придумаю, что с нею делать.
На секунду-другую Арман прикрыл глаза, с трудом подавляя желание последовать призыву Фернанды. Инициатива ускользала от него — надо было немедленно что-то предпринять, чтобы изменить положение.
— У меня есть превосходная идея. — Улыбаясь, он начал расстегивать брюки. — Идите сюда, распахните жакет и позвольте мне поместиться между ваших грудей.
— Ни за что! — возмутилась Фернанда.
— Помните, вы говорили о нашем общем друге Марке Леблане, обладающем привилегией целовать вашу грудь, когда вы раздеваетесь перед ним? Если он не впал в маразм с тех пор, как мы с ним виделись, он наверняка не довольствуется скромными поцелуями. Я уверен, он их ласкает и помещает между ними свой старый сморщенный предмет…
Чтобы пресечь дальнейшие изыскания Армана в области ее интимных отношений с Лебланом, Фернанда поднесла ко рту указательный палец правой руки и облизала его так, что он стал блестеть. В немом восторге Арман проводил взглядом ее руку, скользнувшую под юбку.
— Что вы делаете? — выдохнул он.
— То, что вам сделать никогда не удастся, — глажу свою жужу, — томно ответила Фернанда с полуприкрытыми глазами.
Дружок Армана, вырвавшись из темницы брюк, устремился кверху, дрожа от нетерпения. Глядя на ритмично двигающуюся руку Фернанды, Арман чувствовал, что тонет в розовом океане желания. Чтобы не пойти ко дну, он схватился за самую сомнительную мыслишку, только бы спастись.
— Раз вы столь упорно вовлекаете меня в своего рода смертельный бой за обладание Сюзеттой, — он с трудом сдерживался, чтобы не схватиться за свой преисполненный энтузиазма инструмент, — позвольте мне поставить приемлемые условия…
— Слушаю вас, — отозвалась Фернанда. — Пожалуйста, продолжайте. Но не пытайтесь меня перехитрить, это не ваш стиль. Условия — это глупость, вы просто стараетесь меня смутить.
Однако она отнюдь не выглядела смущенной и полностью контролировала ситуацию — смущен был несчастный Арман, потрясенный тем, что творилось у него на глазах: в кресле напротив Фернанда небрежно играла с собой. Опасаясь нового предательства своего оголившегося приятеля, желавшего ввергнуть его во власть Фернанды, он предпринял последнюю отчаянную попытку спастись.
— Предлагаю соревнование, — сказал он дрожащим голосом. — Мы оба одновременно займемся любовью с Сюзеттой. И когда подойдет критический момент, спросим, кого из нас она хочет иметь в своем кармашке.
Фернанда вынула руку из-под юбки и встала. Спокойно глядя ему в глаза, она наклонилась, взялась за край юбки и медленно подняла ее. Сдавленный вздох восхищения вырвался у Армана, когда он вновь увидел верхний край черных шелковых чулок и белизну бедер над ними. Но юбка поднялась еще выше — так вздымается занавес в театре, начиная пьесу, — пока не показалась оборка трусиков.
Арман думал, что на Фернанде черное белье — потому что она была в черной юбке и чулках. И вздрогнул от неожиданности и восторга, увидев темно-красные трусики изящного покроя. Дух захватывало от этого роскошного, чувственного, страстного цвета!
Фернанда молча, неподвижно позировала перед ним, как натурщица перед художником, а Арман не мог оторвать глаз от нежной выпуклости живота над краем темно-красного белья, от другой, меньшей выпуклости, выступавшей между ног, от сливочной гладкости тела между трусиками и верхним краем чулок. Нацелившееся орудие Армана дрогнуло в предвкушении — и на губах Фернанды промелькнула улыбка.
— Как же вы прекрасны, — прошептал он.
Наверное, в тысячный уже раз за свою жизнь он пожалел, что никак не развил свой небольшой талант рисовальщика. Будь он художником, он мог бы запечатлеть на холсте чувственную игру красок: блистающий черный шелк чулок, бледно-кремовый шелк нежной кожи и темно-красный шелк белья. И причудливо-изысканный контраст полуобнаженного лона с суровым выражением лица. Как хорошо Фернанда улавливала слабую струнку в мужчине — Арман пришел в такое лихорадочное возбуждение, будто она разделась перед ним донага, а ему всего лишь показали трусики!
Но оказывается, самое интересное было впереди. Когда Арман, по мнению Фернанды, созрел, чтобы подняться на новую ступень чувственного опьянения, она подцепила пояс трусиков большими пальцами обеих рук и медленно потянула книзу, время от времени приостанавливая их скольжение по животу, чтобы дать наблюдателю сполна насладиться увиденным.
Сначала показался пупок — маленькое углубление безукоризненно круглой формы, которое так и тянуло исследовать кончиком языка. Увидев, как дрожат руки Армана на подлокотниках кресла, Фернанда стянула трусики еще немного вниз, так что показались верхние завитки волос. Они были темнее, чем ему когда-либо случалось видеть, — почти совсем черные.
А лучшее все еще было впереди! Предмет его гордости подпрыгивал с такой силой, что Арману пришлось зажать его в ладони, чтобы успокоить. Затаив дыхание, он смотрел, как трусики опускаются до верхнего края чулок, обнажая треугольник внизу живота. Он был невелик — вероятно, Фернанда тщательно следила за его формой, — но поражал густотой волос и насыщенностью цвета; от впечатления Арман готов был сам убаюкать в руке свой жаждущий участия член и принести чистосердечную дань интимным прелестям Фернанды.
В следующую секунды она освободилась от трусиков и расправила юбку, скрыв под ней все то, что ему только что было дозволено увидеть. Усмехнувшись отчаянию на лице Армана, Фернанда опустилась на колени рядом с ним и застыла в своем застегнутом на все пуговицы черном жакете и юбке до колен — безупречно одетая, если посмотреть со стороны. Но Арман был посвящен в очаровательную тайну: под юбкой было нагое тело, темные завитки волос меж стройных бедер, беззащитные от рук и взгляда мужчины — если бы у него хватило дерзости попытаться увидеть и дотронуться.
Руками в сверкающих кольцах Фернанда протягивала ему для услады доказательство своей тайной наготы: темно-красные трусики с кружевной оборкой. Арман молча, дрожащей рукой прикоснулся к очаровательно-воздушной вещичке, чувствуя при этом такое же волнение, как если бы дотрагивался до обнаженного тела Фернанды.
— Ах, как это прекрасно! — благоговейно выдохнул он, меж тем пальцы скользили по гладкому шелку и дрогнули, дойдя до узкой полоски, прикрывавшей пышное руно и сокровище плоти под ним. Фернанда с понимающей улыбкой растянула шелковую перемычку в этом месте, чтобы Арман мог потереть ее пальцами.
— Вы ведете себя не менее вызывающе, чем я предполагала, — она снова улыбнулась, видя, как его увлекло это занятие.
О, Фернанда Кибон прекрасно знала правила игры, дававшей ей средства на содержание комфортабельной квартиры и покупку элегантных нарядов! Она умела дразнить мужчин, доводя их до безумия, которого не разделяла; умела привязывать к себе, не отдаваясь ни телом, ни душой. Сначала следовало привлечь жертву и дать толчок ее воображению, потом слегка оттолкнуть от себя, чтобы несчастный не слишком торопился, потом привлечь снова — и так далее, в том же духе, пока мужчина, дойдя до крайней степени возбуждения, не взмолится о милосердии — и вот тогда она получала от него все, чего ни пожелает.
В случае с Арманом она не искала ни материальной выгоды, ни длительной связи — напротив, ее целью было избавить Сюзетту от его притязаний. Но ей пришлось пустить в ход свои искусные уловки, чтобы одержать над ним верх.
Арман громко вздохнул, когда Фернанда обернула темно-красные трусики вокруг его напряженного орудия, избегая при этом прикосновения к обнаженной плоти. Потом откинулась назад, наблюдая, как он вздрагивает от блаженства, опутанный теплым, мягким шелком.
— Просто невероятно, — вздохнул Арман, — этот яркий лоскуток, который целовал миленькую игрушечку у вас между ног, теперь ласкает меня…
— И это вас очень волнует, — в ее словах было скорее утверждение, чем вопрос.
— Ах, но я все же успел бросить взгляд на вашу игрушку, она поистине очаровательна, — переводя дыхание, Арман уставился на длинный, непрерывно подрагивающий шелковый кокон.
— Очаровательна, вы говорите?
— В высшей степени! Я отдал бы что угодно за удовольствие поцеловать ее.
— Вы не первый мужчина, от которого я это слышу, и мой ответ всегда один: «Нет, никогда, никогда, никогда!» Будь вы хорошенькой молодой девушкой, я бы ответила иначе. Я бы разделась донага и встала над вами, широко расставив ноги, чтобы вы могли целовать меня там, сколько захотите.
— Жестоко с вашей стороны — терзать меня мыслями об удовольствиях, на которые вы наложили запрет.
— Это не я жестока, — возразила Фернанда с легкой улыбкой. — Жестока ваша судьба: вам не повезло, родились с этим приспособлением. Полагаю, вы, как и все мужчины, в своем глупом тщеславии цените его очень высоко. Но это означает, что ваше желание потрогать мою игрушечку никогда не исполнится.
Все с той же тонкой улыбкой она сжала обеими руками окутанное темно-красным шелком «приспособление».
— Но я трогал ее у моей дорогой малышки Сюзетты, — сказал он в отместку. — Трогал и целовал до тех пор, пока она, изнывая от наслаждения, не начинала умолять меня войти в нее и разорвать надвое.
— Насильник! — вскричала Фернанда. Ее лицо побелело и исказилось гневом. — Вы говорите о ней, как бессердечный варвар. Довольно! Вы пытаетесь сбить меня с толку какими-то условиями, при которых вы якобы готовы оставить ее в покое, — так что это за условия?
— Любовное соревнование между нами, в котором Сюзетта станет наградой победителю, — Арман попытался придать своим словам твердость и уверенность. — Мы оба одновременно будем ласкать ее, целовать и гладить — каждый по-своему, не мешая другому.
— Странное и нелепое предложение!
— Вдвоем мы очень скоро доведем ее до такого возбуждения, что она обратится к одному из нас с мольбой о последнем милосердии. Тогда посмотрим, что она предпочтет иметь у себя между ног — ваш язык или мою мужественность, — чтобы достичь вершины наслаждения. Если Сюзетта обратится к вам — значит, она ваша, и я больше никогда с ней не увижусь. Если же ко мне…
— И что тогда? Вы воображаете, что я смирюсь, если Сюзетта перейдет к вам, и я ее больше не увижу? Вы еще самонадеянней, чем я думала!
— Поживем — увидим, — Арман на самом деле вовсе не горел желанием поселить Сю-зетту — как, впрочем, и любую другую женщину — в своей квартире. — Принимаете мои условия?
— Разумеется, нет!
— Вы много месяцев были ее любовницей и покровительницей — и настолько не уверены в ее чувствах к вам? Признайтесь, сударыня: она живет с вами не ради вас самой, а ради комфорта, который вряд ли могла бы обеспечить себе сама. Если бы мой простофиля кузен Пьер-Луи догадался предложить ей квартиру и щедрое содержание — как знать, может быть, вы потеряли бы ее еще раньше!
— Какая чепуха! Ваши слова лишь подтверждают то, о чем я уже говорила: как и все мужчины, которых я знала, вы воображаете, что нелепый отросток между ног делает вас хозяином жизни и властелином женщин. Поверьте, это жалкий самообман! Сюзетта может развлекаться с мужчинами, но любит она только меня и никогда не покинет — ни ради вашего грубияна кузена; ни ради вас, хоть вы и воображаете, что вы лучше его.
— И все же вы боитесь принять мои условия — так кто же из нас двоих больше склонен к самообману?
— Боюсь? Я? — воскликнула Фернанда, высоко подняв тонкие черные брови. — Вы себе слишком льстите, сударь.
— Значит, принимаете?
— Но это же смешно! Я видела все, что вы можете предложить, — протянув руку, Фернанда сжала в пальцах обернутый шелком столбик.
— Тогда вы знаете, что я буду достойным противником в борьбе за чувства Сюзетты, — сказал он, не желая больше изображать благоговейный трепет.
— Достойным? Никогда! Вам нечего предложить Сюзетте, кроме нескольких сантиметров раздувшейся плоти. Вы, надеюсь, не вообразили, что на меня произвело впечатление ваше орудие, не говоря уже о возбуждении?
Между тем унизанные кольцами руки растирали сквозь шелковую ткань предмет этих словопрений…
— У меня есть ключ, подходящий к ее замку, — прошептал Арман, чувствуя, как от движений ее рук волны удовольствия перекатываются по животу, — а вы можете ей предложить лишь еще одну замочную скважину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Именно скользкое прикосновение ее чулок так возбудило его тогда, ощущение тонкого черного шелка на губах и языке. И еще радостное сознание, что Ивонна, сама того не желая, оказалась всецело в его власти и он может удовлетворить любую свою прихоть, полностью игнорируя ее пожелания. Стоя меж высоко поднятых женских ног, он овладел ею дважды за полчаса; Ивонна громко возмущалась, что подвергается варварскому обращению — и поневоле разделила экстаз Армана.
В перерыве между двумя слияниями Арман зажал под мышками щиколотки Ивонны, и она была беспомощна, как морская черепаха, перевернутая на спину на песке. А он теребил пальцами спелую ягодку, пока та не брызнула соком — не один, а целых три раза. Арман полностью овладел ею с помощью пальцев, и теперь ему казалось, что какая-то частица естества Ивонны навеки принадлежит ему. Под конец Ивонна так устала, что ее красивое лицо осунулось, под слоем косметики проступила бледность. Она опиралась на руку Армана, когда спускалась по лестнице и все время, пока он ловил такси.
На следующий день Ивонна позвонила, чтобы сообщить о своем предстоящем визите, но Армана не оказалось дома. Потом, выслушав мадам Котье, он ничего не предпринял. А теперь Арман столкнулся с другой хищницей, Фернандои Кибон. Она подкрадывалась к мужчинам, выведывая их мелкие слабости, набрасывалась внезапно и пожирала их души. Одно нападение на него она уже совершила, вонзив коготки в его плоть — разумеется, выражаясь фигурально. Арман терялся в догадках: что предпримет Фернанда при следующем броске — быть может, будет иссушать его силу, надев тонкие черные перчатки?
Что бы ни было у Фернанды на уме, Арман твердо решил не допустить повторения, не дать ей цинично манипулировать его естеством. Настало время отстоять свои права так же, как он поступил с Ивонной, когда та пришла к нему домой, желая углубить свою маленькую победу.
— Вынужден сообщить вам, мадам, — сказал он тоном официальной вежливости, — что ваше одолжение не сделало меня сговорчивее. Сердечно благодарю вас за эту маленькую приятную интермедию, но я намерен остаться близким другом Сюзетты и видеться с ней так часто, как мне заблагорассудится. Что вам теперь подсказывает интуиция?
— Она шепчет мне, что вы — один из тех редких счастливчиков, кто обладает бесценным даром ненасытной чувственности, — Фернанда, казалось, нисколько не была обескуражена его тоном, или по крайней мере ничем себя не выдала.
— А вы свою чувственность контролируете разумом и пользуетесь ею, чтобы достичь поставленной цели, — сказал Арман. — Ну что ж, очень приятно было познакомиться с вами, мадам Кибон, но надеюсь, вы не сочтете меня невежливым, если я предложу на этом закончить ваш визит?
— Я сочту, что вы ошибаетесь, — спокойно ответила Фернанда. — Нам с вами еще многое надо обсудить.
— Обсуждать нам нечего. Говорить с вами о Сюзетте я не собираюсь.
Фернанда не ответила. Несколько секунд она пристально смотрела Арману в лицо, потом выпрямила ноги и, откинувшись в кресле, обеими руками потянула кверху юбку.
Несмотря на решимость не поддаваться новым искушениям, Арман невольно залюбовался просвечивающими сквозь черный шелк стройными бедрами. Фернанда не носила подвязок: чулки держались на черных резинках, показавшихся из-под юбки, в то время как край ее поднимался все выше, к надушенным тайнам в тени между бедер.
Движение юбки было остановлено на полпути между коленями и животом. Арман смотрел на сливочно-белую полоску тела выше чулок, сердце его радостно билось. Ему так хотелось целовать это тело, что орудие, только что обработанное умелой рукой, снова увеличилось до предела своих размеров. Зоркий глаз Фернанды моментально заметил это обстоятельство, и она усмехнулась своей легкой победе.
— А вы лучше разбираетесь в женском теле, чем это позволительно для мужчины. Что вы скажете о моих ногах — они элегантны?
— Они восхитительны!
— Я так и подумала, что они вам нравятся, судя по их действию на вас. Не мешают ли вам брюки в этом состоянии? Удобно ли сидеть? Они, похоже, тесны и сковывают движения.
— Что же вы предлагаете? — спросил Арман приглушенно.
— Расстегните опять пуговицы, — она понимающе улыбнулась. — Раскройтесь, выньте вашу игрушку. И я, может быть, придумаю, что с нею делать.
На секунду-другую Арман прикрыл глаза, с трудом подавляя желание последовать призыву Фернанды. Инициатива ускользала от него — надо было немедленно что-то предпринять, чтобы изменить положение.
— У меня есть превосходная идея. — Улыбаясь, он начал расстегивать брюки. — Идите сюда, распахните жакет и позвольте мне поместиться между ваших грудей.
— Ни за что! — возмутилась Фернанда.
— Помните, вы говорили о нашем общем друге Марке Леблане, обладающем привилегией целовать вашу грудь, когда вы раздеваетесь перед ним? Если он не впал в маразм с тех пор, как мы с ним виделись, он наверняка не довольствуется скромными поцелуями. Я уверен, он их ласкает и помещает между ними свой старый сморщенный предмет…
Чтобы пресечь дальнейшие изыскания Армана в области ее интимных отношений с Лебланом, Фернанда поднесла ко рту указательный палец правой руки и облизала его так, что он стал блестеть. В немом восторге Арман проводил взглядом ее руку, скользнувшую под юбку.
— Что вы делаете? — выдохнул он.
— То, что вам сделать никогда не удастся, — глажу свою жужу, — томно ответила Фернанда с полуприкрытыми глазами.
Дружок Армана, вырвавшись из темницы брюк, устремился кверху, дрожа от нетерпения. Глядя на ритмично двигающуюся руку Фернанды, Арман чувствовал, что тонет в розовом океане желания. Чтобы не пойти ко дну, он схватился за самую сомнительную мыслишку, только бы спастись.
— Раз вы столь упорно вовлекаете меня в своего рода смертельный бой за обладание Сюзеттой, — он с трудом сдерживался, чтобы не схватиться за свой преисполненный энтузиазма инструмент, — позвольте мне поставить приемлемые условия…
— Слушаю вас, — отозвалась Фернанда. — Пожалуйста, продолжайте. Но не пытайтесь меня перехитрить, это не ваш стиль. Условия — это глупость, вы просто стараетесь меня смутить.
Однако она отнюдь не выглядела смущенной и полностью контролировала ситуацию — смущен был несчастный Арман, потрясенный тем, что творилось у него на глазах: в кресле напротив Фернанда небрежно играла с собой. Опасаясь нового предательства своего оголившегося приятеля, желавшего ввергнуть его во власть Фернанды, он предпринял последнюю отчаянную попытку спастись.
— Предлагаю соревнование, — сказал он дрожащим голосом. — Мы оба одновременно займемся любовью с Сюзеттой. И когда подойдет критический момент, спросим, кого из нас она хочет иметь в своем кармашке.
Фернанда вынула руку из-под юбки и встала. Спокойно глядя ему в глаза, она наклонилась, взялась за край юбки и медленно подняла ее. Сдавленный вздох восхищения вырвался у Армана, когда он вновь увидел верхний край черных шелковых чулок и белизну бедер над ними. Но юбка поднялась еще выше — так вздымается занавес в театре, начиная пьесу, — пока не показалась оборка трусиков.
Арман думал, что на Фернанде черное белье — потому что она была в черной юбке и чулках. И вздрогнул от неожиданности и восторга, увидев темно-красные трусики изящного покроя. Дух захватывало от этого роскошного, чувственного, страстного цвета!
Фернанда молча, неподвижно позировала перед ним, как натурщица перед художником, а Арман не мог оторвать глаз от нежной выпуклости живота над краем темно-красного белья, от другой, меньшей выпуклости, выступавшей между ног, от сливочной гладкости тела между трусиками и верхним краем чулок. Нацелившееся орудие Армана дрогнуло в предвкушении — и на губах Фернанды промелькнула улыбка.
— Как же вы прекрасны, — прошептал он.
Наверное, в тысячный уже раз за свою жизнь он пожалел, что никак не развил свой небольшой талант рисовальщика. Будь он художником, он мог бы запечатлеть на холсте чувственную игру красок: блистающий черный шелк чулок, бледно-кремовый шелк нежной кожи и темно-красный шелк белья. И причудливо-изысканный контраст полуобнаженного лона с суровым выражением лица. Как хорошо Фернанда улавливала слабую струнку в мужчине — Арман пришел в такое лихорадочное возбуждение, будто она разделась перед ним донага, а ему всего лишь показали трусики!
Но оказывается, самое интересное было впереди. Когда Арман, по мнению Фернанды, созрел, чтобы подняться на новую ступень чувственного опьянения, она подцепила пояс трусиков большими пальцами обеих рук и медленно потянула книзу, время от времени приостанавливая их скольжение по животу, чтобы дать наблюдателю сполна насладиться увиденным.
Сначала показался пупок — маленькое углубление безукоризненно круглой формы, которое так и тянуло исследовать кончиком языка. Увидев, как дрожат руки Армана на подлокотниках кресла, Фернанда стянула трусики еще немного вниз, так что показались верхние завитки волос. Они были темнее, чем ему когда-либо случалось видеть, — почти совсем черные.
А лучшее все еще было впереди! Предмет его гордости подпрыгивал с такой силой, что Арману пришлось зажать его в ладони, чтобы успокоить. Затаив дыхание, он смотрел, как трусики опускаются до верхнего края чулок, обнажая треугольник внизу живота. Он был невелик — вероятно, Фернанда тщательно следила за его формой, — но поражал густотой волос и насыщенностью цвета; от впечатления Арман готов был сам убаюкать в руке свой жаждущий участия член и принести чистосердечную дань интимным прелестям Фернанды.
В следующую секунды она освободилась от трусиков и расправила юбку, скрыв под ней все то, что ему только что было дозволено увидеть. Усмехнувшись отчаянию на лице Армана, Фернанда опустилась на колени рядом с ним и застыла в своем застегнутом на все пуговицы черном жакете и юбке до колен — безупречно одетая, если посмотреть со стороны. Но Арман был посвящен в очаровательную тайну: под юбкой было нагое тело, темные завитки волос меж стройных бедер, беззащитные от рук и взгляда мужчины — если бы у него хватило дерзости попытаться увидеть и дотронуться.
Руками в сверкающих кольцах Фернанда протягивала ему для услады доказательство своей тайной наготы: темно-красные трусики с кружевной оборкой. Арман молча, дрожащей рукой прикоснулся к очаровательно-воздушной вещичке, чувствуя при этом такое же волнение, как если бы дотрагивался до обнаженного тела Фернанды.
— Ах, как это прекрасно! — благоговейно выдохнул он, меж тем пальцы скользили по гладкому шелку и дрогнули, дойдя до узкой полоски, прикрывавшей пышное руно и сокровище плоти под ним. Фернанда с понимающей улыбкой растянула шелковую перемычку в этом месте, чтобы Арман мог потереть ее пальцами.
— Вы ведете себя не менее вызывающе, чем я предполагала, — она снова улыбнулась, видя, как его увлекло это занятие.
О, Фернанда Кибон прекрасно знала правила игры, дававшей ей средства на содержание комфортабельной квартиры и покупку элегантных нарядов! Она умела дразнить мужчин, доводя их до безумия, которого не разделяла; умела привязывать к себе, не отдаваясь ни телом, ни душой. Сначала следовало привлечь жертву и дать толчок ее воображению, потом слегка оттолкнуть от себя, чтобы несчастный не слишком торопился, потом привлечь снова — и так далее, в том же духе, пока мужчина, дойдя до крайней степени возбуждения, не взмолится о милосердии — и вот тогда она получала от него все, чего ни пожелает.
В случае с Арманом она не искала ни материальной выгоды, ни длительной связи — напротив, ее целью было избавить Сюзетту от его притязаний. Но ей пришлось пустить в ход свои искусные уловки, чтобы одержать над ним верх.
Арман громко вздохнул, когда Фернанда обернула темно-красные трусики вокруг его напряженного орудия, избегая при этом прикосновения к обнаженной плоти. Потом откинулась назад, наблюдая, как он вздрагивает от блаженства, опутанный теплым, мягким шелком.
— Просто невероятно, — вздохнул Арман, — этот яркий лоскуток, который целовал миленькую игрушечку у вас между ног, теперь ласкает меня…
— И это вас очень волнует, — в ее словах было скорее утверждение, чем вопрос.
— Ах, но я все же успел бросить взгляд на вашу игрушку, она поистине очаровательна, — переводя дыхание, Арман уставился на длинный, непрерывно подрагивающий шелковый кокон.
— Очаровательна, вы говорите?
— В высшей степени! Я отдал бы что угодно за удовольствие поцеловать ее.
— Вы не первый мужчина, от которого я это слышу, и мой ответ всегда один: «Нет, никогда, никогда, никогда!» Будь вы хорошенькой молодой девушкой, я бы ответила иначе. Я бы разделась донага и встала над вами, широко расставив ноги, чтобы вы могли целовать меня там, сколько захотите.
— Жестоко с вашей стороны — терзать меня мыслями об удовольствиях, на которые вы наложили запрет.
— Это не я жестока, — возразила Фернанда с легкой улыбкой. — Жестока ваша судьба: вам не повезло, родились с этим приспособлением. Полагаю, вы, как и все мужчины, в своем глупом тщеславии цените его очень высоко. Но это означает, что ваше желание потрогать мою игрушечку никогда не исполнится.
Все с той же тонкой улыбкой она сжала обеими руками окутанное темно-красным шелком «приспособление».
— Но я трогал ее у моей дорогой малышки Сюзетты, — сказал он в отместку. — Трогал и целовал до тех пор, пока она, изнывая от наслаждения, не начинала умолять меня войти в нее и разорвать надвое.
— Насильник! — вскричала Фернанда. Ее лицо побелело и исказилось гневом. — Вы говорите о ней, как бессердечный варвар. Довольно! Вы пытаетесь сбить меня с толку какими-то условиями, при которых вы якобы готовы оставить ее в покое, — так что это за условия?
— Любовное соревнование между нами, в котором Сюзетта станет наградой победителю, — Арман попытался придать своим словам твердость и уверенность. — Мы оба одновременно будем ласкать ее, целовать и гладить — каждый по-своему, не мешая другому.
— Странное и нелепое предложение!
— Вдвоем мы очень скоро доведем ее до такого возбуждения, что она обратится к одному из нас с мольбой о последнем милосердии. Тогда посмотрим, что она предпочтет иметь у себя между ног — ваш язык или мою мужественность, — чтобы достичь вершины наслаждения. Если Сюзетта обратится к вам — значит, она ваша, и я больше никогда с ней не увижусь. Если же ко мне…
— И что тогда? Вы воображаете, что я смирюсь, если Сюзетта перейдет к вам, и я ее больше не увижу? Вы еще самонадеянней, чем я думала!
— Поживем — увидим, — Арман на самом деле вовсе не горел желанием поселить Сю-зетту — как, впрочем, и любую другую женщину — в своей квартире. — Принимаете мои условия?
— Разумеется, нет!
— Вы много месяцев были ее любовницей и покровительницей — и настолько не уверены в ее чувствах к вам? Признайтесь, сударыня: она живет с вами не ради вас самой, а ради комфорта, который вряд ли могла бы обеспечить себе сама. Если бы мой простофиля кузен Пьер-Луи догадался предложить ей квартиру и щедрое содержание — как знать, может быть, вы потеряли бы ее еще раньше!
— Какая чепуха! Ваши слова лишь подтверждают то, о чем я уже говорила: как и все мужчины, которых я знала, вы воображаете, что нелепый отросток между ног делает вас хозяином жизни и властелином женщин. Поверьте, это жалкий самообман! Сюзетта может развлекаться с мужчинами, но любит она только меня и никогда не покинет — ни ради вашего грубияна кузена; ни ради вас, хоть вы и воображаете, что вы лучше его.
— И все же вы боитесь принять мои условия — так кто же из нас двоих больше склонен к самообману?
— Боюсь? Я? — воскликнула Фернанда, высоко подняв тонкие черные брови. — Вы себе слишком льстите, сударь.
— Значит, принимаете?
— Но это же смешно! Я видела все, что вы можете предложить, — протянув руку, Фернанда сжала в пальцах обернутый шелком столбик.
— Тогда вы знаете, что я буду достойным противником в борьбе за чувства Сюзетты, — сказал он, не желая больше изображать благоговейный трепет.
— Достойным? Никогда! Вам нечего предложить Сюзетте, кроме нескольких сантиметров раздувшейся плоти. Вы, надеюсь, не вообразили, что на меня произвело впечатление ваше орудие, не говоря уже о возбуждении?
Между тем унизанные кольцами руки растирали сквозь шелковую ткань предмет этих словопрений…
— У меня есть ключ, подходящий к ее замку, — прошептал Арман, чувствуя, как от движений ее рук волны удовольствия перекатываются по животу, — а вы можете ей предложить лишь еще одну замочную скважину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25