..
Он успел парировать два или три удара. Прежде чем воздух, сгустившись, врезался в его челюсть и отбросил ставшее враз непослушным и чужим тело на стену. Крэйн пытался встать, он вслепую бил вокруг себя, раз или два лезвие стиса натыкалось на что-то мягкое, но понимал — он не выстоит.
Кто-то с шумным лихим выкриком подскочил к нему с боку и острый тяжелый сапог с серыми клочьями прилипшей старой соломы врезался ему под ребра.
Переломленный чьим-то ударом стис зазвенел по мостовой. Ослепленный кровью и ненавистью, Крэйн вскочил на ноги, чувствуя себя огромной морской волной, которая, вздымаясь выше крыш, опустошает все на своем пути. Он готов был рвать голыми руками, он даже не чувствовал, есть ли у него оружие. Он хотел убивать.
— Гляди-ка, крепок... — сказал уважительно кто-то слева от него, и спустя мгновение упавшая на глаза длинная узкая тень обернулась глухой сплошной тьмой, сквозь которую не доносились даже звуки.
Он лежал на холодном полу и твердое дерево больно впивалось в ребра.
Крэйн исторг из себя хриплый кашель и, чувствуя, как звенит в голове черная пустота, перевернулся. Вырубился. Кажется, цел — привычка чувствовать свое тело сообщила, что тяжелых ран нет, обычные ссадины и кровоподтеки. Во рту не хватало одного зуба, Крэйн машинально ощупал набухшим от крови языком острый пенек и без сил вытянулся на полу. Руки и ноги отказывались повиноваться, они казались вздувшимися и чужими, с трудом открыв глаз, он разглядел на обнаженной серой коже длинные багровые пятна.
На запястьях были толстые хитиновые зажимы с хитрым механизмом. Крэйн видел такие однажды. Такой зажим могут разжать лишь двое, если правильно нажмут на скрытые крошечные рычаги. Не разорвать — ремни из пузыря шууя крепко притерлись к коже. От зажимов куда-то вверх уходили толстые крепкие веревки, для верности щедро просмоленные.
Помещение, где он лежал, было огромным — даже в свете горящих на противоположной стене вигов не было видно потолка, а сами виги казались крохотными помаргивающими зеленоватыми пятнами. Стены были из дерева — непозволительная роскошь для Триса — еще крепкого, в щель между двумя бревнами уходили веревки от его кандалов. Пол был грубым, засыпанным старой травой, которая давно превратилась в ворох невесомых клочьев. Пахло пылью и смешанным запахом пота и несвежего тела.
Тор-склет. Крэйн улыбнулся. Скорее для того, чтобы проверить, как слушается челюсть, нежели из принципа. Тор-склет Трис. Темница. Все.
Укрывшись найденным на ощупь плащом, он привалился к стене и снова рухнул в темноту.
Дверь открылась тихо, мгновенно очнувшись, он повернул на звук голову, но ничего не увидел. Порыв свежего прохладного ветра коснулся его изуродованной щеки и пронесся дальше. Крэйн сел.
— Осторожней, здесь темно.
— Давайте. Пошевеливайтесь.
Кроваво-багровыми звездами вспыхнули факелы, при их свете Крэйн разглядел, что к нему приближаются пятеро. Многовато для тюремщиков. Да и не стали бы слуги шэда тратить на него факелы, обошлись бы и вигами.
— У вас смердит здесь все, — сказал чей-то властный тяжелый голос. — Чтоб через Эно убрали отсюда эту гнилую солому.
— Сегодня же, мой шэд.
Крэйн усмехнулся в темноте. Высокий гость.
Факелы приближались к нему, ритмично содрогаясь и выпуская к потолку желтые и красные рои быстро затухающих искр. Факелы держали двое, двое перед ними шли бок о бок, спрятав за спиной руки, еще один двигался сзади. Когда факелы вырвали их из темноты, стало видно, что двое первых не скрывают руки, просто на плечах у них тяжелые плащи. За ними шли два дружинника. Ничуть не похожие на дружинников из Алдиона, они смотрели на Крэйна водянистыми безразличными взглядами убийц. Идущего сзади Крэйн не разглядел. Но что-то в его походке, что-то знакомое, но давно забытое, неприятно шевельнуло память.
— Это он.
Лекарь, суетли во забежав вперед, простер руку, указывая на Крэйна. Тот молча смотрел на процессию снизу вверх, стараясь, чтобы лицо казалось спокойным и немного сонным. Если они надеются, что он начнет рвать веревки и бросаться на них, они плохо знают род Алдион. Шэл Крэйн покажет им, что относится к ним не внимательнее, чем к снующим под ногами жукам. И умрет так же — спокойно и молча.
— Хорош. — Высокий человек с выступающей вперед тяжелой челюстью и внимательным взглядом повернул голову немного набок, чтобы рассмотреть пленника. — Я хочу видеть другую сторону.
Вельт на нем был богат, но не чрезмерно, руки украшали всего два браслета.
— Сейчас, мой шэд.
Один из дружинников обошел Крэйна с факелом в руке, человек некоторое время изучал щеку Крэйна маленькими черными глазами, потом коротко выдохнул и ощупал языком зубы — гладкая щека, не скрывающая, однако, дряблости многих годов, натянулась горбом. Лекарь, стоящий неподалеку, в ожидании его слов напрягся. Сейчас он не был высокомерным и нарочито медлительным, он скорее напоминал молодого слугу из тор-склета.
— Неплох, — сказал наконец шэд Трис, отрываясь от исследования собственных зубов. — Он и, верно, похож. Но язвы... Ты можешь гарантировать, что он не заразит весь мой зверинец и меня под конец?
— Абсолютно, мой шэд. Его болезнь... э-э-э...
— Ты его обследовал?
— Разумеется. Он не заразен. Я предполагаю, что это в некотором роде... обычное уродство. Это не имеет отношения к его потрохам. Скорее всего — врожденный порок, развившийся в зрелом возрасте. Точно не ывар — тут имеет место своего рода вздутие, а не...
— Чем же ты его врачевал?
— О, мой шэд... Совершенно безобидной смесью из чемерязника, сока витуньи и лежалой кожуры ореха га. Это не оставило совершенно никаких следов, я просто желал убедиться, что зараза не перекинется.
— С таким успехом ты мог смазывать его морду водой. — Шэд Трис пригладил пальцем тонкую лохматую бровь. — Я не удивился бы, если бы ты брал деньги за этот рецепт.
— Мой шэд!..
— Молчи, Канен. Мне и так все известно. Значит, не заразен. Хорошо. Пожалуй, я бы с превеликим удовольствием отправил бы этого головореза в ывар-тэс. Как думаешь, Сихем?
Дружинник за его спиной вытянулся.
— Это было бы славно, мой шэд. Он хорошо зацепил троих на улице, один из них не скоро сможет держать оружие. Кроме того, это явно беглец из банды загонщиков.
— Загонщиков?
— Шеерезов, мой шэд. Они промышляли незаконным загоном карков под городом много Уртов кряду, а потом, когда ваш почтеннейший брат...
— Дайрон. — Шэд улыбнулся. — Разумеется, мой брат узнал об их промысле и решил наказать негодяев?
— Именно так. От него мне стало известно, кто состоит в банде. Они уже покинули улицы. Этот шеерез лишил предательски жизни верного слугу вашего брата, некоего Тигира. Напоил в трактире и, когда слуга отвернулся, вонзил ему в спину стис. Там же он убил четырех подельщиков, с которыми не захотел делить деньги, и трактирщика.
— Шесть мертвецов? Что ж, это действительно редкостный шеерез. Я рад, что Дайрон вовремя успел предупредить вас о том, что это чудовище появилось в Трисе. Надеюсь, в следующем сезоне он также не запоздает... Впрочем, это не к делу. Канен!
— Да?
— Как ты думаешь, эта... эти язвы перекинутся на другую сторону?
Лекарь задумался.
— Мне это неведомо, мой шэд. Болезнь явно не оборотится, думаю, со временем она проявится и дальше, но перейдет ли на другую сторону...
— Думаешь, проявится? — Шэд Трис пристально посмотрел на Крэйна. — Его правая щека слишком пуста. Чего-то не хватает. Кальбак, что думаешь?
Он шагнул в сторону, и Крэйн внезапно почувствовал, как сердце растворяется в ставшей вдруг едкой, как кислота, горячей крови. За спиной шэда и его эскорта стоял еще один человек. На первый взгляд. Но человеческие очертания служили ему лишь маской, в бледной тонко натянутой на гладкий череп коже и безумных смотрящих в разные стороны глазах было не больше человеческого, чем в разъяренном хегге. Но хегг по сравнению с тем, кто стоял в тени, мог показаться смешным.
Аулу!
Человечек встрепенулся, пухлая детская улыбка избороздила его гладкое лицо, глаза сонно моргнули. Несмотря на глубокую старость — аулу было не меньше пяти десятков, — двигался он быстро. Но движения эти были не человеческими — быстрые, несогласованные, в разном ритме, отчего казалось, что аулу смешно танцует, отставляя ноги и виляя ягодицами.
Руки дергались, пытаясь поймать что-то несуществующее перед лицом, глаза весело подмигивали. Но в этой нелепой несуразности, в пародии на человека, было больше ужаса, чем способно вместить человеческое тело.
Это был аулу. Лишенное рассудка чудовище, порождение бесцветных глубин царства ненависти и боли. Человек, познавший с младенчества столько пыток на своем теле, что забыл даже свое имя. Если его когда-то имел.
Быстро пропрыгав к Крэйну, аулу остановился напротив него и, покачиваясь, заулыбался, оттягивая уголки рта короткими сильными пальцами. Крэйн сжался в комок, стараясь держаться от него подальше.
Бейр со спокойствием, если эта тварь попытается к нему прикоснуться...
— Кальбак, как считаешь? Мне кажется, справа лицо нашего шеереза можно выгодно подправить. Скажем, можно использовать разведенный сок тальпея. Конечно, придется сначала основательно поработать лезвием, но следы должны быть похожи на те, что на левой стороне, верно?
— Вак-к! Кабин и-и-и-ири иан! — радостно пробулькал аулу, гладя себя по шее. — Виа-а-а-л!
— Кажется, ему нравится мысль, — улыбнулся шэд. — Думаю, от этого наш шеерез должен только выиграть. Я отведу ему почетное место в своем зверинце. Как только он оправится, конечно. Канен, ты будешь лично следить за его здоровьем. И отвечаешь собственной шеей!
— Как будет угодно моему шэду, — склонился лекарь. Факелы мигнули и поплыли перед глазами.
— Да, так и сделаем. Начнем сейчас же, к чему приготовления...
Только тогда Крэйн закричал.
Он опять умирал. Он варился в бесцветных водах боли и боль была везде.
Она заполняла его, как кипящая вода — пустой глиняный кувшин. Призывая смерть, он метался в бреду, жалкий, как выброшенная на берег растерзанная медуза, но рассудок его был слишком далеко, чтобы он отдавал себе отчет в собственных действиях.
Боль была разнолика и вездесуща. Она составляла мир, и само тело Крэйна было не больше, чем ее порождением.
Он хотел умереть, но в бесконечном водовороте смерть потеряла значение.
Он был затерянной песчинкой в нестерпимом полыхании огня.
Он замерзал, охваченный со всех сторон ледяной коркой.
Его тело распадалось на части, тронутое гниением.
Тупые шипы пронзали его кожу.
Он умирал.
Когда сознание вернулось к нему, он был слишком слаб, чтобы говорить.
Единственное чувство, не отказавшее ему, обоняние, несло затхлый запах горячей похлебки и мочи. Боли, как ни странно, не было, лишь лицо невыносимо жгло, словно на него высыпали полную лопату горячей золы.
Крэйн застонал. У него не было сил даже чувствовать, внутри он был пуст и прозрачен, как свежевыпотрошенный карк. Он не знал, уцелели ли его глаза, потому что не помнил, что значит быть зрячим — весь его мир составляли переплетения разноцветных вспышек и скользящие холодные ленты. Прошла целая вечность, прежде чем ему удалось застонать.
— Тихо. — Голос упал на него сверху твердыми тяжелыми комьями, придавил его к неровному полу. — Молчи.
Что-то холодное и мокрое коснулось правой части его лица, и Крэйн опять застонал, на этот раз от удовольствия. Пальцы, казавшиеся навсегда потерянными, неожиданно коснулись мокрой материи. Кто-то взял его за запястье и отвел безвольную руку от повязки на лице.
— Лежи. Не дергайся, слышь! Бяльцы свои расставь по-перву, а потом... Тебе тут не тор-склет!..
— Багой, тащися сюда! Брось ты ту падаль, слышь! Багой! Грать пошли!
— Э, прихлопни пасть! Иду.
Он действительно умер.
Мир, в котором он оказался после смерти, был сер и беззвучен. Этот мир не мог иметь ничего общего с небом и землей, потому что находился по другую сторону жизни. Небо здесь было черное и низкое, а вместо земли пол устилали спрессованные подстилки из прелой травы. От травы пахло кислым и старым, уткнувшись в нее горящим лицом, Крэйн молча лежал, не пытаясь встать. Но серый мир не собирался отступать, он был вечен и незыблем. Нависнув над Крэйном, он смеялся ему в затылок сырым скрипом открываемых дверей и шелестел соломой.
Он был велик. Не меньше полутысячи локтей, в ширину около двухсот.
Стены мира были обмазаны толстым слоем глины и взбухали, показывая мощные крепкие горбы бревен. Даже воздух здесь был другой, какой-то жидкий и тоже серый, он не давал сил, лишь поддерживал жизнь. Им нельзя было надышаться, как не давала сытости и жидкая похлебка с плавающими в ней лохматыми островками съедобного лишайника.
— Я б, наверное, уже и человека съел... — Багой сел возле лежащего Крэйна, тщательно поправив под собой соломенную подстилку, шумно выдохнул. Сегодня он выиграл у соседей половину тангу, которые выдавали Эно три назад, и торопился его съесть, пока неиссякающий азарт и склонность к игре не позволили потерять бесценное приобретение. Тангу был мятый и старый, Крэйн слышал озабоченное дыхание щуплого худого тела и треск рвущейся кожуры. — Как представлю себе мясо...
Их клетка была не больше и не меньше других, десять локтей в ширину и столько же в длину, но расположена была в самом начале коридора, поэтому в нее немного проникал свет из узкого оконца под потолком. Потолок был грязный и обветшавший, а оконце совсем маленьким, но столб света был в толщину с два кулака и при нем можно было б даже читать, имей кто из обитателей этого мира способность разбирать символы. А символов было много. На восходе Эно, когда свет был рассеянным и розоватым, можно было разобрать надпись, выбитую в дереве на уровне головы, которая была начертана на противоположной стене. Из их клетки можно было разобрать только последнее слово, «Трис». К полудню луч Эно уходил дальше, все больше отклоняясь от стены, и к закату алел на противоположном конце, где читалось одно из первых слов — «существ». Крэйн никогда не видел надпись целиком, но всякий в этом мире знал, что гласит она «Вместилище отвратительнейших существ, собранное преславным господином Асенефом шэд Трис».
Прутья клетки тоже были из дерева, но толстого и крепкого. Каждый не уже запястья, они делили мир на две части. В одной ходили слуги, в другой жили такие, как Крэйн и Багой. Дверей здесь не было, прутья крепились намертво хитиновыми пластинами по внешней стороне клетки и их можно было выломать только с другой стороны. Расстояние между ними было достаточным, чтобы слуга мог просунуть руку и плеснуть в глиняную миску похлебки из специального узкогорлого кувшина. Клетки никогда не открывались, только в тех случаях, когда кто-то из жителей этого мира испускал дух или преславный господин Асенеф шэд Трис находил новый экспонат для своей коллекции. Крепкие дружинники выламывали один прут, после чего тщательно крепили его обратно. В это время сзади них стояли другие, с кейрами и артаками наготове.
— Хватит жрать, шуму от тебя, как от голодного шууя! — Крэйн раздраженно перевернулся на спину. — Дай поспать!
— Ишь, спать он будет... — Багой громко сплюнул обсосанную скорлупу и довольно рыгнул.
Багой был уродом. Скальп его, сорванный лапой хищника еще в юности, сросся неправильно и висел складками, почти закрывая один глаз. Нос смотрел набок, а вместо щеки зияла черная дыра, в которой видно было ворочавшийся багровый язык.
Уродство его не было плодом аулу, много тысяч Эно назад он по неосторожности наткнулся на голодного хегга. Ему удалось уйти, и отделался он достаточно легко. В мир уродов Триса Багой попал случайно, когда стражники поймали его на грабеже в городе. Это могло закончиться для него ывар-тэс, но второй раз Ушедшие сохранили ему жизнь, и Багой, несмотря на достаточно зрелый возраст и опыт нищего бродяги, сохранил веру в Ушедших и справедливость.
— Сколько можно спать? Ты всю жизнь свою проспишь.
— Пшел... — Крэйн перевернулся на другой бок.
— Пожрать тебе дать? У меня завалялось. Э, чуешь?
— Сам ешь.
— То «хватит жрать», то «сам ешь». — Багой пожал плечами и прислонился спиной к стене. Взгляд его стал задумчив. — Слышал, два Эно назад еще одного гостя поймали? Говорят, одной руки нет и вместо одного глазу — ухо. Как тебе такое? Не иначе к нам присадют, это я тебе верно говорю. С начала передали, с третьей клети, там Доик сидит, У него приемыш бывший в слугах... Представляешь — ухо вместо глаза, а? Каково? Крэйн!
— Чего тебе?
— Чего ты молчишь?
— Сплю. Отлезь.
— Ты слушай. — Багой заволновался, сплюнул прилипшую к губе кожуру, придвинулся ближе. — Опять худо иль что? Жжет?
— Нет, нормально. Спать хочу.
— Ты ж третий десяток Эно подряд дрыхнешь, куда в тебя столько?
— Мое дело. Отлезь.
— «Отлезь», «отлезь». — Багой, обиженный в лучших чувствах, отошел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Он успел парировать два или три удара. Прежде чем воздух, сгустившись, врезался в его челюсть и отбросил ставшее враз непослушным и чужим тело на стену. Крэйн пытался встать, он вслепую бил вокруг себя, раз или два лезвие стиса натыкалось на что-то мягкое, но понимал — он не выстоит.
Кто-то с шумным лихим выкриком подскочил к нему с боку и острый тяжелый сапог с серыми клочьями прилипшей старой соломы врезался ему под ребра.
Переломленный чьим-то ударом стис зазвенел по мостовой. Ослепленный кровью и ненавистью, Крэйн вскочил на ноги, чувствуя себя огромной морской волной, которая, вздымаясь выше крыш, опустошает все на своем пути. Он готов был рвать голыми руками, он даже не чувствовал, есть ли у него оружие. Он хотел убивать.
— Гляди-ка, крепок... — сказал уважительно кто-то слева от него, и спустя мгновение упавшая на глаза длинная узкая тень обернулась глухой сплошной тьмой, сквозь которую не доносились даже звуки.
Он лежал на холодном полу и твердое дерево больно впивалось в ребра.
Крэйн исторг из себя хриплый кашель и, чувствуя, как звенит в голове черная пустота, перевернулся. Вырубился. Кажется, цел — привычка чувствовать свое тело сообщила, что тяжелых ран нет, обычные ссадины и кровоподтеки. Во рту не хватало одного зуба, Крэйн машинально ощупал набухшим от крови языком острый пенек и без сил вытянулся на полу. Руки и ноги отказывались повиноваться, они казались вздувшимися и чужими, с трудом открыв глаз, он разглядел на обнаженной серой коже длинные багровые пятна.
На запястьях были толстые хитиновые зажимы с хитрым механизмом. Крэйн видел такие однажды. Такой зажим могут разжать лишь двое, если правильно нажмут на скрытые крошечные рычаги. Не разорвать — ремни из пузыря шууя крепко притерлись к коже. От зажимов куда-то вверх уходили толстые крепкие веревки, для верности щедро просмоленные.
Помещение, где он лежал, было огромным — даже в свете горящих на противоположной стене вигов не было видно потолка, а сами виги казались крохотными помаргивающими зеленоватыми пятнами. Стены были из дерева — непозволительная роскошь для Триса — еще крепкого, в щель между двумя бревнами уходили веревки от его кандалов. Пол был грубым, засыпанным старой травой, которая давно превратилась в ворох невесомых клочьев. Пахло пылью и смешанным запахом пота и несвежего тела.
Тор-склет. Крэйн улыбнулся. Скорее для того, чтобы проверить, как слушается челюсть, нежели из принципа. Тор-склет Трис. Темница. Все.
Укрывшись найденным на ощупь плащом, он привалился к стене и снова рухнул в темноту.
Дверь открылась тихо, мгновенно очнувшись, он повернул на звук голову, но ничего не увидел. Порыв свежего прохладного ветра коснулся его изуродованной щеки и пронесся дальше. Крэйн сел.
— Осторожней, здесь темно.
— Давайте. Пошевеливайтесь.
Кроваво-багровыми звездами вспыхнули факелы, при их свете Крэйн разглядел, что к нему приближаются пятеро. Многовато для тюремщиков. Да и не стали бы слуги шэда тратить на него факелы, обошлись бы и вигами.
— У вас смердит здесь все, — сказал чей-то властный тяжелый голос. — Чтоб через Эно убрали отсюда эту гнилую солому.
— Сегодня же, мой шэд.
Крэйн усмехнулся в темноте. Высокий гость.
Факелы приближались к нему, ритмично содрогаясь и выпуская к потолку желтые и красные рои быстро затухающих искр. Факелы держали двое, двое перед ними шли бок о бок, спрятав за спиной руки, еще один двигался сзади. Когда факелы вырвали их из темноты, стало видно, что двое первых не скрывают руки, просто на плечах у них тяжелые плащи. За ними шли два дружинника. Ничуть не похожие на дружинников из Алдиона, они смотрели на Крэйна водянистыми безразличными взглядами убийц. Идущего сзади Крэйн не разглядел. Но что-то в его походке, что-то знакомое, но давно забытое, неприятно шевельнуло память.
— Это он.
Лекарь, суетли во забежав вперед, простер руку, указывая на Крэйна. Тот молча смотрел на процессию снизу вверх, стараясь, чтобы лицо казалось спокойным и немного сонным. Если они надеются, что он начнет рвать веревки и бросаться на них, они плохо знают род Алдион. Шэл Крэйн покажет им, что относится к ним не внимательнее, чем к снующим под ногами жукам. И умрет так же — спокойно и молча.
— Хорош. — Высокий человек с выступающей вперед тяжелой челюстью и внимательным взглядом повернул голову немного набок, чтобы рассмотреть пленника. — Я хочу видеть другую сторону.
Вельт на нем был богат, но не чрезмерно, руки украшали всего два браслета.
— Сейчас, мой шэд.
Один из дружинников обошел Крэйна с факелом в руке, человек некоторое время изучал щеку Крэйна маленькими черными глазами, потом коротко выдохнул и ощупал языком зубы — гладкая щека, не скрывающая, однако, дряблости многих годов, натянулась горбом. Лекарь, стоящий неподалеку, в ожидании его слов напрягся. Сейчас он не был высокомерным и нарочито медлительным, он скорее напоминал молодого слугу из тор-склета.
— Неплох, — сказал наконец шэд Трис, отрываясь от исследования собственных зубов. — Он и, верно, похож. Но язвы... Ты можешь гарантировать, что он не заразит весь мой зверинец и меня под конец?
— Абсолютно, мой шэд. Его болезнь... э-э-э...
— Ты его обследовал?
— Разумеется. Он не заразен. Я предполагаю, что это в некотором роде... обычное уродство. Это не имеет отношения к его потрохам. Скорее всего — врожденный порок, развившийся в зрелом возрасте. Точно не ывар — тут имеет место своего рода вздутие, а не...
— Чем же ты его врачевал?
— О, мой шэд... Совершенно безобидной смесью из чемерязника, сока витуньи и лежалой кожуры ореха га. Это не оставило совершенно никаких следов, я просто желал убедиться, что зараза не перекинется.
— С таким успехом ты мог смазывать его морду водой. — Шэд Трис пригладил пальцем тонкую лохматую бровь. — Я не удивился бы, если бы ты брал деньги за этот рецепт.
— Мой шэд!..
— Молчи, Канен. Мне и так все известно. Значит, не заразен. Хорошо. Пожалуй, я бы с превеликим удовольствием отправил бы этого головореза в ывар-тэс. Как думаешь, Сихем?
Дружинник за его спиной вытянулся.
— Это было бы славно, мой шэд. Он хорошо зацепил троих на улице, один из них не скоро сможет держать оружие. Кроме того, это явно беглец из банды загонщиков.
— Загонщиков?
— Шеерезов, мой шэд. Они промышляли незаконным загоном карков под городом много Уртов кряду, а потом, когда ваш почтеннейший брат...
— Дайрон. — Шэд улыбнулся. — Разумеется, мой брат узнал об их промысле и решил наказать негодяев?
— Именно так. От него мне стало известно, кто состоит в банде. Они уже покинули улицы. Этот шеерез лишил предательски жизни верного слугу вашего брата, некоего Тигира. Напоил в трактире и, когда слуга отвернулся, вонзил ему в спину стис. Там же он убил четырех подельщиков, с которыми не захотел делить деньги, и трактирщика.
— Шесть мертвецов? Что ж, это действительно редкостный шеерез. Я рад, что Дайрон вовремя успел предупредить вас о том, что это чудовище появилось в Трисе. Надеюсь, в следующем сезоне он также не запоздает... Впрочем, это не к делу. Канен!
— Да?
— Как ты думаешь, эта... эти язвы перекинутся на другую сторону?
Лекарь задумался.
— Мне это неведомо, мой шэд. Болезнь явно не оборотится, думаю, со временем она проявится и дальше, но перейдет ли на другую сторону...
— Думаешь, проявится? — Шэд Трис пристально посмотрел на Крэйна. — Его правая щека слишком пуста. Чего-то не хватает. Кальбак, что думаешь?
Он шагнул в сторону, и Крэйн внезапно почувствовал, как сердце растворяется в ставшей вдруг едкой, как кислота, горячей крови. За спиной шэда и его эскорта стоял еще один человек. На первый взгляд. Но человеческие очертания служили ему лишь маской, в бледной тонко натянутой на гладкий череп коже и безумных смотрящих в разные стороны глазах было не больше человеческого, чем в разъяренном хегге. Но хегг по сравнению с тем, кто стоял в тени, мог показаться смешным.
Аулу!
Человечек встрепенулся, пухлая детская улыбка избороздила его гладкое лицо, глаза сонно моргнули. Несмотря на глубокую старость — аулу было не меньше пяти десятков, — двигался он быстро. Но движения эти были не человеческими — быстрые, несогласованные, в разном ритме, отчего казалось, что аулу смешно танцует, отставляя ноги и виляя ягодицами.
Руки дергались, пытаясь поймать что-то несуществующее перед лицом, глаза весело подмигивали. Но в этой нелепой несуразности, в пародии на человека, было больше ужаса, чем способно вместить человеческое тело.
Это был аулу. Лишенное рассудка чудовище, порождение бесцветных глубин царства ненависти и боли. Человек, познавший с младенчества столько пыток на своем теле, что забыл даже свое имя. Если его когда-то имел.
Быстро пропрыгав к Крэйну, аулу остановился напротив него и, покачиваясь, заулыбался, оттягивая уголки рта короткими сильными пальцами. Крэйн сжался в комок, стараясь держаться от него подальше.
Бейр со спокойствием, если эта тварь попытается к нему прикоснуться...
— Кальбак, как считаешь? Мне кажется, справа лицо нашего шеереза можно выгодно подправить. Скажем, можно использовать разведенный сок тальпея. Конечно, придется сначала основательно поработать лезвием, но следы должны быть похожи на те, что на левой стороне, верно?
— Вак-к! Кабин и-и-и-ири иан! — радостно пробулькал аулу, гладя себя по шее. — Виа-а-а-л!
— Кажется, ему нравится мысль, — улыбнулся шэд. — Думаю, от этого наш шеерез должен только выиграть. Я отведу ему почетное место в своем зверинце. Как только он оправится, конечно. Канен, ты будешь лично следить за его здоровьем. И отвечаешь собственной шеей!
— Как будет угодно моему шэду, — склонился лекарь. Факелы мигнули и поплыли перед глазами.
— Да, так и сделаем. Начнем сейчас же, к чему приготовления...
Только тогда Крэйн закричал.
Он опять умирал. Он варился в бесцветных водах боли и боль была везде.
Она заполняла его, как кипящая вода — пустой глиняный кувшин. Призывая смерть, он метался в бреду, жалкий, как выброшенная на берег растерзанная медуза, но рассудок его был слишком далеко, чтобы он отдавал себе отчет в собственных действиях.
Боль была разнолика и вездесуща. Она составляла мир, и само тело Крэйна было не больше, чем ее порождением.
Он хотел умереть, но в бесконечном водовороте смерть потеряла значение.
Он был затерянной песчинкой в нестерпимом полыхании огня.
Он замерзал, охваченный со всех сторон ледяной коркой.
Его тело распадалось на части, тронутое гниением.
Тупые шипы пронзали его кожу.
Он умирал.
Когда сознание вернулось к нему, он был слишком слаб, чтобы говорить.
Единственное чувство, не отказавшее ему, обоняние, несло затхлый запах горячей похлебки и мочи. Боли, как ни странно, не было, лишь лицо невыносимо жгло, словно на него высыпали полную лопату горячей золы.
Крэйн застонал. У него не было сил даже чувствовать, внутри он был пуст и прозрачен, как свежевыпотрошенный карк. Он не знал, уцелели ли его глаза, потому что не помнил, что значит быть зрячим — весь его мир составляли переплетения разноцветных вспышек и скользящие холодные ленты. Прошла целая вечность, прежде чем ему удалось застонать.
— Тихо. — Голос упал на него сверху твердыми тяжелыми комьями, придавил его к неровному полу. — Молчи.
Что-то холодное и мокрое коснулось правой части его лица, и Крэйн опять застонал, на этот раз от удовольствия. Пальцы, казавшиеся навсегда потерянными, неожиданно коснулись мокрой материи. Кто-то взял его за запястье и отвел безвольную руку от повязки на лице.
— Лежи. Не дергайся, слышь! Бяльцы свои расставь по-перву, а потом... Тебе тут не тор-склет!..
— Багой, тащися сюда! Брось ты ту падаль, слышь! Багой! Грать пошли!
— Э, прихлопни пасть! Иду.
Он действительно умер.
Мир, в котором он оказался после смерти, был сер и беззвучен. Этот мир не мог иметь ничего общего с небом и землей, потому что находился по другую сторону жизни. Небо здесь было черное и низкое, а вместо земли пол устилали спрессованные подстилки из прелой травы. От травы пахло кислым и старым, уткнувшись в нее горящим лицом, Крэйн молча лежал, не пытаясь встать. Но серый мир не собирался отступать, он был вечен и незыблем. Нависнув над Крэйном, он смеялся ему в затылок сырым скрипом открываемых дверей и шелестел соломой.
Он был велик. Не меньше полутысячи локтей, в ширину около двухсот.
Стены мира были обмазаны толстым слоем глины и взбухали, показывая мощные крепкие горбы бревен. Даже воздух здесь был другой, какой-то жидкий и тоже серый, он не давал сил, лишь поддерживал жизнь. Им нельзя было надышаться, как не давала сытости и жидкая похлебка с плавающими в ней лохматыми островками съедобного лишайника.
— Я б, наверное, уже и человека съел... — Багой сел возле лежащего Крэйна, тщательно поправив под собой соломенную подстилку, шумно выдохнул. Сегодня он выиграл у соседей половину тангу, которые выдавали Эно три назад, и торопился его съесть, пока неиссякающий азарт и склонность к игре не позволили потерять бесценное приобретение. Тангу был мятый и старый, Крэйн слышал озабоченное дыхание щуплого худого тела и треск рвущейся кожуры. — Как представлю себе мясо...
Их клетка была не больше и не меньше других, десять локтей в ширину и столько же в длину, но расположена была в самом начале коридора, поэтому в нее немного проникал свет из узкого оконца под потолком. Потолок был грязный и обветшавший, а оконце совсем маленьким, но столб света был в толщину с два кулака и при нем можно было б даже читать, имей кто из обитателей этого мира способность разбирать символы. А символов было много. На восходе Эно, когда свет был рассеянным и розоватым, можно было разобрать надпись, выбитую в дереве на уровне головы, которая была начертана на противоположной стене. Из их клетки можно было разобрать только последнее слово, «Трис». К полудню луч Эно уходил дальше, все больше отклоняясь от стены, и к закату алел на противоположном конце, где читалось одно из первых слов — «существ». Крэйн никогда не видел надпись целиком, но всякий в этом мире знал, что гласит она «Вместилище отвратительнейших существ, собранное преславным господином Асенефом шэд Трис».
Прутья клетки тоже были из дерева, но толстого и крепкого. Каждый не уже запястья, они делили мир на две части. В одной ходили слуги, в другой жили такие, как Крэйн и Багой. Дверей здесь не было, прутья крепились намертво хитиновыми пластинами по внешней стороне клетки и их можно было выломать только с другой стороны. Расстояние между ними было достаточным, чтобы слуга мог просунуть руку и плеснуть в глиняную миску похлебки из специального узкогорлого кувшина. Клетки никогда не открывались, только в тех случаях, когда кто-то из жителей этого мира испускал дух или преславный господин Асенеф шэд Трис находил новый экспонат для своей коллекции. Крепкие дружинники выламывали один прут, после чего тщательно крепили его обратно. В это время сзади них стояли другие, с кейрами и артаками наготове.
— Хватит жрать, шуму от тебя, как от голодного шууя! — Крэйн раздраженно перевернулся на спину. — Дай поспать!
— Ишь, спать он будет... — Багой громко сплюнул обсосанную скорлупу и довольно рыгнул.
Багой был уродом. Скальп его, сорванный лапой хищника еще в юности, сросся неправильно и висел складками, почти закрывая один глаз. Нос смотрел набок, а вместо щеки зияла черная дыра, в которой видно было ворочавшийся багровый язык.
Уродство его не было плодом аулу, много тысяч Эно назад он по неосторожности наткнулся на голодного хегга. Ему удалось уйти, и отделался он достаточно легко. В мир уродов Триса Багой попал случайно, когда стражники поймали его на грабеже в городе. Это могло закончиться для него ывар-тэс, но второй раз Ушедшие сохранили ему жизнь, и Багой, несмотря на достаточно зрелый возраст и опыт нищего бродяги, сохранил веру в Ушедших и справедливость.
— Сколько можно спать? Ты всю жизнь свою проспишь.
— Пшел... — Крэйн перевернулся на другой бок.
— Пожрать тебе дать? У меня завалялось. Э, чуешь?
— Сам ешь.
— То «хватит жрать», то «сам ешь». — Багой пожал плечами и прислонился спиной к стене. Взгляд его стал задумчив. — Слышал, два Эно назад еще одного гостя поймали? Говорят, одной руки нет и вместо одного глазу — ухо. Как тебе такое? Не иначе к нам присадют, это я тебе верно говорю. С начала передали, с третьей клети, там Доик сидит, У него приемыш бывший в слугах... Представляешь — ухо вместо глаза, а? Каково? Крэйн!
— Чего тебе?
— Чего ты молчишь?
— Сплю. Отлезь.
— Ты слушай. — Багой заволновался, сплюнул прилипшую к губе кожуру, придвинулся ближе. — Опять худо иль что? Жжет?
— Нет, нормально. Спать хочу.
— Ты ж третий десяток Эно подряд дрыхнешь, куда в тебя столько?
— Мое дело. Отлезь.
— «Отлезь», «отлезь». — Багой, обиженный в лучших чувствах, отошел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43