Степняк обращался к Мирко, точно знал, кто хозяин коней.
— И тебе поздорову, — отвечал мякша. — Звать меня Мирко, а это — Торфинн, мой спутник. Если хочешь вороного купить, то прошу за него четыре коня серебром.
Цена эта была вдвое больше, чем называли поморяне, но Мирко от дяди знал, что со степняками торговаться надо было иначе, чем со всеми остальными.
В ответ раздался удивительно заливистый и заразительный смех степняка, подхваченный всеми его спутниками.
— Ты слишком дешево ценишь своего жеребца, — отсмеявшись, промолвил Кюль-Тегин. — Я даю тебе пять коней, и не серебром, а золотом. Этот конь умеет бежать, не касаясь земли. Если ты до сих пор этого не понял, я советую тебе больше слушать мудрых и чаще говорить с черной землей и синим небом.
— Я-то знаю, — нашелся на этот раз Мирко, после речей Торгни уже ничему не удивлявшийся. — И даже видел. А тебе это откуда ведомо?
— Этот конь такой же, как тот, на котором ездил Ашина-царевич, хозяин черного коня, черного верблюда и черного волка. Каждое поколение рождается конь, такой же, как тот. Недавно черный конь шаньюя ушел на небо. Теперь я должен был найти его потомка, и я его нашел. Вы здесь, в городах, очень умны, но не знаете самых простых вещей, а потому не можете их видеть. То, что у одних есть снаружи, не имеют этого внутри. Другие имеют многое внутри, но не могут выпустить это наружу. Есть те, которые не имеют ни внутри, ни снаружи. Но всегда есть те, у которых то, что внутри, так же богато, как то, что снаружи, и глаз сразу видит это, потому что если таких не будет — не будет ничего. А если этого не видеть, то исчезнет мудрость. Запомни это. — С теми словами степняк отвязал от пояса карман и отдал его Мирко.
Мякша передал мешочек с монетами Торфинну — поморянин лучше понимал в золоте, коего Мирко видел мало, а руками брал и того меньше.
— Ты правильно делаешь, что пересчитываешь деньги, — заметил Кюль-Тегин. — Но это ты привел сюда этого коня, и он слушался тебя во время пути, а путь был долгий. Того, кто привел нам черного коня, мы никогда не обманем. И запомни: если встретишь детей волчицы, скажи им об этом, и тебе не будет отказа ни в чем.
Степняк тихо присвистнул, и вороной, уже отпущенный Мирко, заржал громко и радостно и двинулся к Кюль-Тегину, а поравнявшись с ним, остановился, ожидая приказаний.
— Все верно, до монеты, Мирко Вилкович, — заверил Торфинн. — Тебя не обманули.
— Травы и воды, — еще раз пожелал им степняк, а потом крикнул что-то по-своему.
Весь отряд отвечал зычным, радостным возгласом. Степняки дружно поворотили коней, пропустили вперед Кюль-Тегина, ведшего вороного, и столь же чинно, как и прибыли, двинулись обратно.
Едва они скрылись, конский торг тут же заговорил-загорланил. На Мирко скрестились завистливые взгляды: еще бы — пять коней золотом, да еще от степняцкого княжича! Даже сосед-хиитола удивленно воззрился на Мирко и молвил:
— Думаю, что тебе сильно повезло.
— А я думаю, Мирко Вилкович, что долго нам здесь стоять не надо, — оглядываясь, будто на носу корабля стоял, проговорил Торфинн.
— Я бы не прочь, — отвечал Мирко, которому тоже было не по себе от такого внимания. — Только как же с тем, что Торгни запове…
И тут он снова вздрогнул от неожиданности: перед ними стоял — и откуда взялся, будто из-под земли вырос! — маленького роста человечек, закутанный в грубый дорожный плащ. На голове — линялая шапка с широкими полями и острым верхом — такие были у Торгни и Торфинна на случай ненастья с дождем, чтобы вода за шиворот не попадала. Лицом человечек был так же неприметен: нос крючком, брови редкие, усы и борода густые, как трава речная перепутанные. А глаза — один серый, а другого — и вовсе нет. Вернее, есть, но незрячий, остановившийся.
— Продай коня, — молвил человек. — Дорого не дам, а доволен будешь.
— Сколько дашь? — спросил Мирко, а рука, будто сама собой, уже взяла Белого под уздцы.
— Вот. — Человечек протянул вперед руку, разжал кулак. На ладони лежала мелкая серебряная монета. Мирко хотел сказать что-нибудь, да слова словно кто-то похитил у него, не то чтобы изо рта — еще из горла. Не вполне сознавая, что делает, Мирко отдал повод в руку незнакомца. Тот взял. Монета уже была зажата в горсти Мирко. Торг состоялся! Человечек потянул, и Белый, ударив копытом, понуро поплелся за ним, оборачиваясь и глядя на Мирко фиалковым глазом.
— Продешевил, Мирко Вилкович! — засмеялся Вадим. — Видать, голова закружилась от блеска золотого!
— Не слушай, — посоветовал Торфинн. — Торгни конунг — хозяин слова. Помни это. Сегодня боги были благосклонны к нам. Теперь пойдем. Незачем здесь оставаться.
Наскоро попрощавшись с соседями и пожелав им удачи, Мирко и Торфинн покинули конские ряды, чтобы хоть где-нибудь обогнать молву, которая уже бежала впереди них.
— Меч с тобой — это хорошо, — заметил Торфинн. — Время уже к полудню. На площади у торга сейчас будут люди собираться. Туда приходит каждый день человек от князя: приказы говорит, судит, выслушивает. Там и встретишься с тем человеком. Звать его Аристокл. Он из Арголиды, но по-вашему говорит быстро и складно. Суд с ним можно легко проиграть, потому что мы плохо знаем их законы, а он сейчас делает так, чтобы закон Арголиды стал законом в Радославе. Пока еще в силе старая правда, ты можешь вызвать его на бой и убить. Но по новому закону тот, кто убил княжьего человека, тут же будет под судом. И тебя казнят, если станут судить. Поэтому ты должен убить его и бежать. Мы поможем тебе, и любой, кто друг Торгни конунгу, поможет тоже. Посмотри. — Торфинн показал рукой и тут же опустил ее.
Мирко посмотрел в ту сторону и заметил между прохожими Аудуна, дружинника Торгни. Тот, будто охотник, шел по улице неподалеку от них.
— Вот эта площадь.
Из широкой, но запруженной людьми улицы они вышли на просторное, открытое место. До торга отсюда было саженей сто. Впереди поднимался холм, на котором возвышался кремль, в стороны от него разбегались улицы. Посреди площади высился помост, вокруг которого уже толпились люди.
— Придется потерпеть, — наставлял его Торфинн. — Сначала будут читать указы, потом выслушивать всех, как на тинге, потом судить. Только в конце будут судить по старой правде.
Мирко только кивнул.
— Твои мысли далеко отсюда, — вдруг молвил Торфинн. — Пускай они там и будут, потому что оттуда ты пришел сюда.
Мирко ничего не сказал в ответ, но подумал, что Торфинн, наверно, и сам не ведает, насколько он прав. Мирко думал о черном звездном небе, о ночи на лесном озере с Риитой, о Белом, ушедшем неизвестно куда, о таинственном знаке на камнях среди Чети, о богине, встреченной им на склоне, о голубой бусине и том, что она открывала, о всех тех чудесах, что приключились с ним по пути, и о тех обычных людских делах, с которыми довелось столкнуться. Все они словно были какими-то окликами ему и говорили вовсе не о том, чем были. Будто бы кто-то звал его из далекого далека, которое вместе с тем находилось где-то рядом. Будто каждый раз он заглядывал ненадолго в окошко, смотревшее на ту сторону, откуда он был родом, откуда приходил его день, вставало его солнце и куда оно скрывалось на ночь. Только однажды отворилось оно не на миг, не на один оклик — то была ночь с Риитой, но и тогда не смог он понять, разгадать этих голосов. Не смог и раньше, не смог и потом. Только одно сумел — не потерять след, идти от голоса к голосу, от окошка к окошку, будто по прерывистой черте, будто по лесной стежке, когда он то пропадает, то снова выныривает из-под корней, папоротников и мха. А вокруг встает лес и зовет, зовет дальше, хочет сказать нечто единым, огромным, как он сам, словом, а ему, маленькому человеку, трудно вместить это слово целиком, он слышит лишь его обрывки. И начинает он петь в ответ, думая, что лес его услышит, извлекает слова из всего, что встречает окрест, и даже иной раз целую реку может выговорить, как может то Реклознатец, даже молнию вкладывает в руку, как Ари Латикайнен, — и тогда прорывается, падает на пустую, потому что непонятную, землю ясный луч из тех нежданных окон с дальней родины. Только надо встать в этот луч и поверить, что так оно и есть, что оттуда приходит к нам правда и начинает в нас говорить верным словом, и тогда река останавливается, и молния ложится в руку. И едва усомнишься, отступишь, и снова обступает тебя густой лес, и снова выкликает тебя, а ты — его. Видно, не достало тогда ему сил до конца поверить своему счастью, вот и сказала Риита, что не понял он ничего? Так ли? И снова знак на камне невнятным вопросом вставал перед ним неразрешимо.
Торфинн оказался прав. Аристокл был крепок, приятен на вид, голосом обладал звучным и сладким, и речь его лилась, будто чистый мед. Одежда его была обычной, да не совсем. Мирко не сразу понял, что дело не в самой одежде, а в том, как Аристокл ее носит. Одевался он, конечно, правильно, рубаху не наизнанку натянул, но заметно было, что не привычен он еще к таким одеждам: и ходит не совсем так, и рукой поводит не этак.
«А ведь этак и впрямь нетрудно будет с ним сладить», — решил Мирко и снова обратился мыслями к своему пути. Аристокл был — и Торгни угадал это — еще одним шагом по этой стежке, еще одним словом его, обращенным к окружному лесу, и произнести его следовало мечом. Пускай и так, если слово это было лодкой, которая должна была вынести его к устью Хойры, к грозному и темному морю.
Осенний день клонился к закату, когда Аристокл завершил все дела, какие велел сделать князь Ивор, и был весьма удивлен и даже раздосадован, когда на помост вышел вдруг парень в холщовой рубахе и вотоле, добротной, но пыльной от долгой дороги. Пола плаща слева заметно оттопыривалась. Не иначе как мечом, висящем на поясе. Парень выглядел не слабым и не глупым, хотя привычки радославского жителя в нем не было, и по глазам Аристокл понял, что пришел он издалека.
— Кто такой, скажи, — приветствовал гостя Аристокл. — С чем пришел. Вижу, что ты не из здешних краев. Не причинил ли кто тебе обиды в стольном граде?
— Причинил, — сильным и чуть хрипловатым голосом отвечал чужестранец, и по выговору Аристокл понял, что гость откуда-то из дальних северных земель, куда еще нескоро достанет рука радославского князя. — Ты и причинил — по твоему навету Торвальд конунг казнен был. А потому, как человек свободный и с братом его Торгни словом связанный, вызываю тебя на бой смертный по закону старой правды. А звать меня Мирко Вилкович, а родом я из деревни Холминки, что в Мякищах.
С этими словами Мирко сбросил с плеч вотолу, потянулся к поясу, и под закатным солнцем блеснул старый волькский меч, каких в Радославе давно не видели.
Аристокл поначалу даже растерялся, чего с ним обычно не случалось. То, что свирепые поморяне могут прийти на ладьях, или напасть на него посреди белого дня, или попытаться отравить на пиру, или подговорить князя Ивора изгнать его и казнить, — к этому Аристокл был готов, а потому предпринял действия, чтобы все это предотвратить. Но чтобы вот так, посреди площади, в Радославе, запросто предъявит ему последнее свое слово умирающая правда, о которой многие уже и думать забыли, — того Аристокл не ждал. А возражать было нечего! Впрочем, бояться покуда было рано: мечом он владел не хуже многих княжьих дружинников, а этот дикарь, похоже, и воином не был. Наверно, зверя бил он исправно где-то там, на севере. И что привело его сюда?
Аристокл поднялся со скамьи, сидя на которой вершил суд.
— Подумай, юноша, разумен ли такой шаг? — Голос Аристокла звучал уверенно и мощно. — К чему тебе…
— Звать меня Мирко Вилкович, — перебил Аристокла мякша. — Говорить складно я не хуже твоего могу. А сейчас хочу словом меча с тобой беседовать, и правда мне на то волю дает. Или хочешь мне против правды ложь молвить? Тогда так и скажи, скамьи украшенье.
Последние слова Мирко позаимствовал у поморян — уж очень больно били они в цель, лучше любой стрелы.
Аристокл знал, что поморяне говорят метко, знал, что полянины способны на грубоватое, но верное слово, но вот от этого парня он подобного не ожидал, потому сказал просто:
— Хорошо, я буду сражаться. И не мне придется об этом жалеть.
— Твое слово, — заключил Мирко.
Аристокл, неожиданно для всех, снова присел на скамью, стащил сапоги, потом скинул плащ, короткую безрукавку, рубаху и остался в одних штанах.
— Я не привык сражаться в одежде полуночных стран, — сказал он. — Если мы бьемся без доспеха, рубаха меня не защитит. Готов ли ты к бою?
— Иначе я не был бы здесь, — отвечал Мирко.
— Меч! — приказал Аристокл.
Княжий человек, из тех, что помогал при суде, поднес ему ножны, из которых тот выхватил широкий заостренный клинок. Аристокл знал, что ни полянины, ни поморяне не владеют колющим ударом. Правда, меч его противника был необычен и на конце остер, но умел ли мякша этим воспользоваться? Это предстояло выяснить.
А толпа, в мгновение плотно окружившая помост, уже шумела, призывая поединщиков сойтись: такой потехи в Радославе не было уж давно — с тех пор как Ивор сел на княжение.
Аристокл прекрасно знал, что так просто к решительному бою не приступают, а оттого постарался хотя б немного покружить мякшу по помосту, чтобы и противника чуть узнать, и самому размять тело. Но, как видно, мякша медлить не хотел. Едва Аристокл двинулся лисьим вкрадчивым шагом вокруг, как соперник как-то мигом, одним махом оказался ближе, чем желал сын Арголиды, и тому не осталось ничего, как начать бой. Аристокл тут же понял, что перед ним боец не просто ученый, а знающий свою цель, и цель эта была простая: убить. И, казалось, этот парень видел ее так ясно, что путь к ней вовсе не был для него загадкой, словно нечто большее, чем просто сила тела, страсти и мысли, вела его — сама судьба владела его рукой.
Аристокл пробовал схитрить, но Мирко знал, что тянуть нельзя. Если где-то он не смог разгадать знаки, разбросанные по дороге, то там, где приходилось брать меч или говорить песенным словом, все тайны разом пропадали. Мякша, будто разрывая намеченный противником круг, просто двинулся ему навстречу и оказался как раз на том расстоянии, что можно было пустить в ход меч. Сталь зазвенела, толпа ахнула.
Мирко вряд ли отдавал себе отчет в том, что делает — руки, ноги, тело сами знали все. Вот Аристокл отбил его выпад сбоку. Вот отвел второй рубящий взмах, с неудобной стороны. Мирко перехватил колющий удар, направленный ему в бок, завел меч противника вверх и резко, довершая движение кистью, набравшейся силы на веслах, развернул его к себе боком — гораздо сильнее, чем тому бы хотелось. Аристокл пробовал отмахнуться. Мирко отпрянул, ушел от удара, а потом случилось то, что Аристокл хотел проверить, но не успел. Мирко знал колющий удар, и именно этого Аристоклу избегнуть не удалось. Стальной стрелолист вонзился княжьему судье под левое ребро. Рана была смертельная. Если бы кто считал удары сердца — спокойно, ровно бьющегося сердца, — то их не набралось бы и семи десятков с начала боя.
Люди вокруг, загомонившие было, разом смолкли. Воцарилась тишина. Мирко выдернул меч из раны. Аристокл, заливая кровью помост, осел на доски. Мякша, не отирая меча, бросил его в ножны и, уже завидев с высоты помоста княжеских дружинников, бросился туда, где, как ему показалось, занял место Торфинн.
И действительно, пепельно-рыжая грива поморянина была заметна среди черных да русых полянинов. Мирко спрыгнул с помоста, и никто ему не смог помешать. Поморяне, откуда ни возьмись, появившиеся именно в этом месте, оттеснили остальных и расчистили мякше проход.
— Вперед, а потом вправо и к пристани! — услышал он голос Торфинна и побежал.
На город уже опускались сумерки. Осенние закаты в Радославе были не в пример короче северных. Солнце скоро тонуло за горизонтом, и поморяне рассчитывали еще и на темноту. Мякша быстро выскочил за кольцо, образованное людьми вкруг помоста и, как мог, быстро побежал по улице, куда ему открыли выход. Но ему мешали: навстречу попадались ничего не понимающие, тоже бегущие куда-то люди, потом путь перегородили две телеги, и одну пришлось обогнуть, а под другой и вовсе пролезть. А клич о том, что надо держать убийцу княжьего человека, уже облетел город, а на его ножнах, хоть уж и смеркалось, все еще можно было различить кровь. Да и бегущий человек с мечом не мог не вызвать подозрения.
Мирко уже пытались схватить, но он вырвался, ударив кого-то сильно кулаком, а кого-то локтем, и добежал до проулка, ведшего к пристани. Там его ждали свои — Расмус и Скегги, — он успел узнать их. Они преградили путь преследователям Мирко — тем, что были из простых, но против дружинников князя вставать не стали и ловко скрылись от них, воспользовавшись суматохой.
Должно быть, корабль Торгни уже готов был ринуться вниз по Хойре, чтобы по темноте уйти от любой погони, но впереди, перед пристанью, куда ему было нужно попасть, он уже слышал звон железа и крики княжьих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53