Но сейчас он просто не находил себе места, все шагал и шагал, потирая свои потные и холодные руки. Может, позвонить Арделии или еще кому-нибудь из соседей, послушать их вздохи и причитания? Нет, вряд ли сейчас он способен с кем-то разговаривать. Он вообще ничего не может сейчас делать, даже полежать без движения. Бен Ламбино не хотел признаваться самому себе, что душевное равновесие придет, только если он покинет похоронную контору и уйдет к чертовой матери! Что его так испугало? Какой-то звук? Но ведь в морге никого нет, кроме мертвого Хокинса! «Тебе показалось, старина Бен, показалось. Это был последний фокус пива, смешавшегося с виски. И только. Если не веришь, иди проверь. Вытащи снова труп из камеры, постой и послушай. Сейчас ты почти трезв и вряд ли услышишь какой-то звук». Эта мысль немного успокоила Бена. Да, он чувствует себя неуютно именно потому, что его уши уловили что-то странное. Но он, без сомнения, был тогда пьян. Час назад. Сейчас он вспоминает случившееся, как сон. С одним «но»: это был не сон. Бен опускается на кушетку, ноги словно налиты свинцом. Он чувствует, что совершенно вымотан. Самое время прилечь, может быть, даже попытаться заснуть, однако уставший мозг не в силах освободиться от дурных предчувствий, мучающих его.
«Да, дружище Бен, ты стареешь, стареешь, стареешь. Какая-нибудь ерунда попадет в твою дурную башку — и ты уже готов, не можешь взять себя в руки. На самом деле никаких звуков, ни чавкающих, ни царапающих, ни шуршащих, в морге раздаваться не может, ведь там одни покойники. А сейчас там один мистер Хокинс, и ты, старина Бен, ослышался. Говорила же тебе Арделия, что ты слишком часто приходишь на работу нетрезвый. Мистер Клинг с его страхами — это одно, а вот когда тебе начинают мерещиться звуки — это совсем другое». Сейчас он трезв. Да и то сказать: поглядишь на Гэла — сразу протрезвеешь. Ну и времени прошло немало. Бен ерзает на кушетке, как будто сел на горячую сковороду. Проблема (он был в этом уверен) исчезнет сама собой, стоит только пойти еще раз взглянуть на труп. И… успокоиться. Пожалуй, он так и сделает.
Бен поднялся и подошел к двери, но… Как же ему не хочется туда идти! Он упирается лбом в стену, засунув руки в карманы. Чувство, что вокруг него что-то не так, не покидает Бена. Он не помнит, подсказывала ли ему интуиция когда-нибудь что-нибудь толковое или нет. Но сейчас его словно что-то держит и не пускает в пропахшее дезинфекцией и смертью помещение, где находится один-единственный труп громадных размеров. Одновременно его тянет туда, точно магнитом, его мозг как будто разрывается надвое. Бен бормочет себе под нос проклятие и смачно сплевывает на пол. Так и быть, он еще разок «полюбуется» Хокинсом, потом вернется и заляжет спать. Это самое лучшее лекарство от головной боли, вызванной похмельем.
3
Бен Ламбино непослушными руками открывает дверь, широко распахивает ее и оставляет в таком положении. Звук его шагов по кафельному полу кажется прямо громовым. Эхо прыгает от стены к стене, как какое-то живое существо. Каждый шаг пронзает Бена дрожью. «Поворачивай, старина Бен, поворачивай назад. Не глупи. Нечего тебе смотреть на эту груду костей и мяса». Но он продолжает идти вперед, мимо камер, пустых камер, которые, кажется, вот-вот распахнутся, распахнутся одновременно, все разом. Что он тогда увидит? Эти глупости надо выбросить из головы, он прекрасно знает, что в морге только один труп. К тому же трупы не встают, почувствовав, что отлежали бока, и не издают чавкающих и шуршащих звуков, и не… «Разве дело в этом трупе, старина Бен?» — это язвительное замечание звучит словно не в мозгу у Бена, а где-то снаружи. Бен машет рукой, словно отгоняя от себя надоедливых москитов. Проход между камерами неимоверно длинный, нескончаемый. Бен то и дело оглядывается назад, вращая глазами. Эхо, порожденное шагами, вибрирует у потолка, трется о стены, стонет и возвращается к Бену. Наконец он достигает камеры номер двадцать четыре. Останавливается. Прислушивается. Проходит несколько секунд, прежде чем эхо окончательно умирает, не получая поддержки от старых коричневых ботинок Бена, гулко цокающих по зеленому кафелю. Сплошная невыносимая тишина. Нет, пока он шел, чувствовал себя иначе. Каблуки ботинок, подбитые подковками из нержавеющей стали, говорили на своем металлическом языке, что старина Бен еще жив, раз двигается. Когда он шел, ему просто хотелось развернуться и торопливыми шажками убраться восвояси. Теперь он чувствовал нестерпимое желание бежать сломя голову прочь от этой обволакивающей, всепроникающий тишины.
Пересилив себя, Бен достал связку ключей. Пальцы его дрожали, пока он искал нужный ключ. Наконец он открыл камеру, но доставать труп не стал, решив повременить. Несколько минут Бен ждал. Ждал, не раздастся ли этот шуршащий звук, так запечатлевшийся у него в памяти. Время шло, но тишину, это оглушающее беззвучие, по-прежнему ничто не нарушало. Бен постоял какое-то время, затаив дыхание. Он почти успокоился и уже закрывал дверцу ячейки, когда вдруг… что-то заметил. Что-то странное во внешнем виде трупа.
Бен Ламбино немного наклонился, заглядывая в темную внутренность камеры. Нет, этого не может быть! Может, это ему кажется? Дрожащими руками (когда-нибудь ты так нервничал?) он потянул на себя ручку выкатывающихся носилок. Труп полицейского, такой же громадный, лежит как лежал: руки сложены на груди, ноги вместе, но вот… Бен пригнулся поближе. В прошлый раз майка с пятнами соуса облегала тело так туго, что казалось, вот-вот швы не выдержат. Сейчас между грудями Гэла, напоминавшими небольшие песчаные холмики, ткань провисала. Бен в изумлении уставился на живот умершего и неожиданно понял, что он стал… меньше. Разглядывая труп час назад, Бен удивлялся, как это он не застревает из-за гороподобного живота, а сейчас камера казалась просторнее, и Бен решил, что дело, конечно, не в ней — камера всегда одинакова. Значит, уменьшился живот. От этого открытия Ламбино почувствовал позыв в мочевом пузыре.
«Спокойно, старина Бен, держи себя в руках! Не хватало, чтобы ты еще обмочился, словно какой-нибудь мальчишка. Ты просто плохо запоминаешь с первого раза детали, вот и все. Особенно если принять во внимание, что ты был пьян. Закрой эту треклятую камеру и сходи в туалет по-маленькому». Хорошая мысль! Но руки словно окоченели и не подчиняются ему. Бен все стоит, не отрывая глаз от мистера Хокинса, ставшего чуть худее после своей смерти. Но ведь Этого не может быть! Разве трупы худеют?
Неожиданно к горлу подступает кашель. Все попытки сдержаться ни к чему не приводят, и Бен заходится в диком кашле. Пространство наполняется звуками, кажется, где-то прячется еще по меньшей мере человек пять и все они кашляют, подражая Бену. Сердце больно стучит, по лицу струится пот, щеки покраснели от напряжения и страха. Ламбино в ужасе осматривается вокруг и влажными от пота руками с силой задвигает труп в камеру, глядя куда-то в сторону. Но когда он закрывает дверцу, его уши снова улавливают чавканье. На секунду он замирает, потом поворачивает ключ.
Втянув голову в плечи, Бен вышел из морга. Пережитый страх, как ни странно, вызвал голод. Бен достал из пакета принесенные из дома сандвичи и перекусил. Поев, он немного успокоился. Глянул на часы и ахнул. Еще нет и девяти часов вечера. А кажется, что он торчит здесь уже целую ночь. Время тянется невыносимо медленно, ни одно дежурство не тянулось так долго. Из головы не выходит мистер Хокинс. Бен считает, что ему не повезло. Лучше бы он дежурил завтра, когда Хокинса уже увезут.
4
Бен Ламбино лежит на кушетке, подложив под голову руки, смотрит на потолок с темными пятнами подтеков и пытается вспомнить, что он слышал за свою жизнь о тучных покойниках. Неужели после смерти они все резко худеют? Что-то не верится. По крайней мере, сам Бен не помнит таких случаев. Может, вес чуть-чуть и уменьшается, но не на десять же фунтов! Однако полной уверенности в том, что труп Хокинса стал меньше, у Бена нет. Да и звуков во второй раз он вроде бы не слышал, разве что когда закрывал дверцу, но ему наверняка почудилось. Бен пробует объяснять все логически. Когда он увидел Хокинса первый раз, то был потрясен чудовищным превращением, которое с ним произошло. Во второй раз он уже был готов к тому, что увидит, поэтому и объемы показались не такими громадными, как прежде. Вот в чем дело! Бен свесил ноги с кушетки и сел. Ну конечно же! Он знал, что увидит, поэтому Хокинс и не показался ему таким огромным, каким запечатлелся в памяти после первого раза. Да, но как же быть с майкой? В прошлый раз майка буквально обтягивала тело. Бен опять заходил взад-вперед. Он многое отдал бы в этот момент, чтобы сейчас в морг приехали шериф с доктором или, по крайней мере, наступило утро. Нет, он больше не пойдет рассматривать труп в камере двадцать четыре! Но Бен знал, что лукавит сам перед собой, знал, что не сможет окончательно успокоиться, пока не убедится, что здесь, в этом здании, не происходит ничего странного, что все нормально.
Он начал подумывать о том, а не позвонить ли своему хозяину, чтобы приехал. Но какой предлог придумать? Сказать, что ему плохо, или, может, пожаловаться, что мистер Хокинс, обосновавшийся в камере номер двадцать четыре, почему-то вдруг начал худеть, чем нервирует старину Бена? Нет, придется еще раз взглянуть на труп, убедиться, что все в порядке (ведь хмель давно прошел, и Бен отлично помнил, что было у него перед глазами в прошлый раз), и завалиться наконец-то спать, выкинув из головы все эти глупости. Итак, Бен Ламбино в третий раз отправился в морг.
На этот раз он шел почти уверенно и резво. Но в душе не проходило удивление, к чему он это делает. В чем он хочет убедиться? Не проще ли было выкинуть эти мысли из головы и не утруждать себя бессмысленными хождениями? Бен, звякнув ключами, открыл дверцу, не долго думая, потянул на себя носилки и… обомлел. От неожиданности он даже вскрикнул. Да, перед ним лежал труп полного человека, но ни о каком сверхожирении не могло быть и речи. Просто очень полный человек, весом около двухсот фунтов. Теперь можно было уже без колебаний узнать Гэла Хокинса. Однако для Бена это уже не имело никакого значения. Он смотрел обезумевшими глазами на труп, который еще пятьдесят минут назад был вдвое больше, может быть, даже и не вдвое. Исчез подбородок, покрывавший шею наподобие силиконового шарфа, живот был увесистый, но не более, лицо не казалось уже таким ужасающе безобразным, щеки-лепешки превратились в пустые кожаные мешки. Преодолевая желание завопить и кинуться вон, Бен заставил себя приглядеться к телу повнимательнее. Руки, которые не были прикрыты короткими рукавами футболки, казалось, были обернуты Чем-то телесного цвета. Это была лишняя кожа! Ламбино потрогал пальцем шею Гэла. Кожа, туго обтягивавшая всего несколько часов назад мощный (тройной? четверной?) подбородок, опала, свесившись по сторонам широкими складками. Бен отдернул руку, как от чего-то горячего. Его лицо выражало омерзение, растерянность и ужас. Словно загипнотизированный, он стоял перед мертвецом, избавлявшимся от лишнего веса немыслимыми темпами. В это просто невозможно было поверить, но, с другой стороны, разве можно было поверить в то, что мистер Хокинс при жизни так разжиреет за какие-то сутки?
Бен повернулся и хотел было уйти, оставив все как есть, но в последний момент что-то заставило его задвинуть труп обратно и закрыть дверцу на ключ. Вытащив ключ, Бен прислонился к ряду камер и тяжело вздохнул. Он чувствовал, как по груди стекают, обгоняя друг друга, капельки пота, как они скатываются на живот, щекоча кожу, и замирают чуть ниже, встретив на пути преграду — ткань рубахи, прижатой к телу ремнем от штанов. Сердце громыхало медленными, тяжелыми ударами. Казалось, оно вот-вот остановится. Бен вытер рукавом лицо и, сделав несколько шагов, заметил, что его шатает. С трудом он добрался до кушетки. «Похудевший» Гэл стоял перед глазами, его руки, завернутые в собственную кожу, вызывали дрожь во всем теле. Бен не сомневался, что, раздев труп полностью, он увидел бы по всему телу эти складки и наслоения кожи. Пустой кожи. Да, когда очень тучный человек худеет, причем в короткие сроки, он теряет жир, но кожа-то остается! Ей-то деться некуда! Так что с этим приходится считаться. Если человек намеренно худеет, сбрасывая сотни фунтов, он должен знать, что ему потребуется хирургическая операция по удалению излишков кожи. Но даже если бы Бен и не видел всех этих складок-обмоток, все равно никаких сомнений в смысле увиденного у него не оставалось: заместитель шерифа, вернее, его труп избавляется от жира!
Теперь Бен жалел, что не уговорил Сонни Плиссена привезти ему вместо пива бутылку виски. Он был готов сейчас, приложившись раз к бутылке, влить в себя половину содержимого. Это было не просто необходимо, а жизненно важно! Бен помассировал горло, словно его только что едва не задушили, и попытался успокоиться. Теперь-то он не только имел полное право позвонить наконец хозяину, но просто обязан был это сделать. Шутка ли, в морге вдруг начинает «худеть» покойник, а Бен завалится на кушетку и будет любоваться во сне пляжами Панама-Сити, где он мечтал отдохнуть, когда был еще мальчишкой и учился в школе.
Спокойно, старина Бен, ничего страшного не случилось. Произошло что-то странное, конечно, но не страшное! Это две разные веши. Нет слов, как все это неприятно, но что поделаешь? В конце концов — это мистер Хокинс, и что бы с ним ни происходило, тебе-то это ничем не грозит! Так что не надо волноваться и посматривать на дверь, как будто она вот-вот откроется. Труп — это всего лишь труп, и, как ни противно все это, самое главное — жизни и здоровью мистера Ламбино никакого вреда не будет. Это звучало убедительно, и все же Бен почему-то чувствовал себя словно зверь, почуявший в окружающей его тишине, что кольцо преследователей сжимается.
Где-то в глубине его сознания, под слоем сиюминутных соображений, билась мысль, что происходящее с трупом каким-то образом связано с теми странными событиями, которые произошли в Оруэлле этой осенью. На первый взгляд (и не только на первый) между ними и «худеющим» трупом в окружном морге не было ничего общего. Но неумолимое предчувствие подсказывало Бену другое. Нельзя сказать, чтобы Бен уж так верил своему предчувствию (он не находил никакой связи), и все же он ощущал страх… за свою жизнь. И это был не просто страх человека, находившегося ночью в морге наедине с трупом, с которым происходят какие-то странные изменения, — нет, это было что-то посерьезнее. Бен Ламбино чувствовал, что должен потребовать от хозяина немедленно приехать к нему или, еще лучше, вызвать полицию.
Он подошел к столу, и, едва его рука коснулась телефона, дрожь в теле прекратилась. «Так-то лучше, старина Бен, намного лучше». Телефонный аппарат показался Бену в этот миг каким-то магическим предметом, связывающим его с внешним миром. Приятно было вот так держаться за черный пластик — это успокаивало. Несколько минут Бен постоял, наслаждаясь наступившим облегчением. Вот так же он держался, бывало, за обнаруженную в доме бутылку виски, проснувшись поутру в почти невменяемом состоянии. Нет, телефон — п-р-е-отличная вещь.
Бен поднял трубку и набрал номер мистера Клинга, жившего на Джексон-стрит недалеко от ее пересечения с Фелл-стрит. Длинный гудок напомнил Бену о домашнем уюте, в душе нарастала умиротворенность. Мистер Клинг не оставит старину Бена в таком трудном положении — старина Бен не сомневался в этом. Третий гудок, четвертый, пятый… Бен почувствовал, как от напряжения у него заныли пальцы, а ухо горело — так сильно он прижал к нему трубку. Но отодвинуть трубку он не мог, в страшном напряжении ожидая, когда же наконец на том конце снимут трубку. Восьмой, девятый гудок… Когда десятый гудок прервался и стало ясно, что трубку все-таки подняли, Бен услышал собственный вздох облегчения, больше похожий на стон. Если бы трубку так и не сняли, он, наверное, бросил бы похоронную контору к чертовой матери и выскочил бы прямо через окно, не теряя времени на то, чтобы дойти до двери. Ему бы и в голову не пришло позвонить еще куда-нибудь.
— Алло? Кто говорит? — послышался сердитый голосок миссис Клинг (она пыталась говорить спокойно, не выказывая эмоций).
Бен за время работы в похоронной конторе несчетное количество раз имел приятную возможность видеть эту женщину. Жена босса подходила своему мужу. Как и мистер Клинг, она была грузна, с короткими толстыми ногами, с дряблыми, обвислыми щеками. Как-то раз мистер Клинг, не сдержавшись, пожаловался Ламбино (видать, думал, что старина Бен слишком пьян, чтобы понять что-либо), что, мол, иногда ему кажется, если бы некоторые женщины поменьше ели, их мужья не прозябали бы в такой дыре, как Оруэлл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
«Да, дружище Бен, ты стареешь, стареешь, стареешь. Какая-нибудь ерунда попадет в твою дурную башку — и ты уже готов, не можешь взять себя в руки. На самом деле никаких звуков, ни чавкающих, ни царапающих, ни шуршащих, в морге раздаваться не может, ведь там одни покойники. А сейчас там один мистер Хокинс, и ты, старина Бен, ослышался. Говорила же тебе Арделия, что ты слишком часто приходишь на работу нетрезвый. Мистер Клинг с его страхами — это одно, а вот когда тебе начинают мерещиться звуки — это совсем другое». Сейчас он трезв. Да и то сказать: поглядишь на Гэла — сразу протрезвеешь. Ну и времени прошло немало. Бен ерзает на кушетке, как будто сел на горячую сковороду. Проблема (он был в этом уверен) исчезнет сама собой, стоит только пойти еще раз взглянуть на труп. И… успокоиться. Пожалуй, он так и сделает.
Бен поднялся и подошел к двери, но… Как же ему не хочется туда идти! Он упирается лбом в стену, засунув руки в карманы. Чувство, что вокруг него что-то не так, не покидает Бена. Он не помнит, подсказывала ли ему интуиция когда-нибудь что-нибудь толковое или нет. Но сейчас его словно что-то держит и не пускает в пропахшее дезинфекцией и смертью помещение, где находится один-единственный труп громадных размеров. Одновременно его тянет туда, точно магнитом, его мозг как будто разрывается надвое. Бен бормочет себе под нос проклятие и смачно сплевывает на пол. Так и быть, он еще разок «полюбуется» Хокинсом, потом вернется и заляжет спать. Это самое лучшее лекарство от головной боли, вызванной похмельем.
3
Бен Ламбино непослушными руками открывает дверь, широко распахивает ее и оставляет в таком положении. Звук его шагов по кафельному полу кажется прямо громовым. Эхо прыгает от стены к стене, как какое-то живое существо. Каждый шаг пронзает Бена дрожью. «Поворачивай, старина Бен, поворачивай назад. Не глупи. Нечего тебе смотреть на эту груду костей и мяса». Но он продолжает идти вперед, мимо камер, пустых камер, которые, кажется, вот-вот распахнутся, распахнутся одновременно, все разом. Что он тогда увидит? Эти глупости надо выбросить из головы, он прекрасно знает, что в морге только один труп. К тому же трупы не встают, почувствовав, что отлежали бока, и не издают чавкающих и шуршащих звуков, и не… «Разве дело в этом трупе, старина Бен?» — это язвительное замечание звучит словно не в мозгу у Бена, а где-то снаружи. Бен машет рукой, словно отгоняя от себя надоедливых москитов. Проход между камерами неимоверно длинный, нескончаемый. Бен то и дело оглядывается назад, вращая глазами. Эхо, порожденное шагами, вибрирует у потолка, трется о стены, стонет и возвращается к Бену. Наконец он достигает камеры номер двадцать четыре. Останавливается. Прислушивается. Проходит несколько секунд, прежде чем эхо окончательно умирает, не получая поддержки от старых коричневых ботинок Бена, гулко цокающих по зеленому кафелю. Сплошная невыносимая тишина. Нет, пока он шел, чувствовал себя иначе. Каблуки ботинок, подбитые подковками из нержавеющей стали, говорили на своем металлическом языке, что старина Бен еще жив, раз двигается. Когда он шел, ему просто хотелось развернуться и торопливыми шажками убраться восвояси. Теперь он чувствовал нестерпимое желание бежать сломя голову прочь от этой обволакивающей, всепроникающий тишины.
Пересилив себя, Бен достал связку ключей. Пальцы его дрожали, пока он искал нужный ключ. Наконец он открыл камеру, но доставать труп не стал, решив повременить. Несколько минут Бен ждал. Ждал, не раздастся ли этот шуршащий звук, так запечатлевшийся у него в памяти. Время шло, но тишину, это оглушающее беззвучие, по-прежнему ничто не нарушало. Бен постоял какое-то время, затаив дыхание. Он почти успокоился и уже закрывал дверцу ячейки, когда вдруг… что-то заметил. Что-то странное во внешнем виде трупа.
Бен Ламбино немного наклонился, заглядывая в темную внутренность камеры. Нет, этого не может быть! Может, это ему кажется? Дрожащими руками (когда-нибудь ты так нервничал?) он потянул на себя ручку выкатывающихся носилок. Труп полицейского, такой же громадный, лежит как лежал: руки сложены на груди, ноги вместе, но вот… Бен пригнулся поближе. В прошлый раз майка с пятнами соуса облегала тело так туго, что казалось, вот-вот швы не выдержат. Сейчас между грудями Гэла, напоминавшими небольшие песчаные холмики, ткань провисала. Бен в изумлении уставился на живот умершего и неожиданно понял, что он стал… меньше. Разглядывая труп час назад, Бен удивлялся, как это он не застревает из-за гороподобного живота, а сейчас камера казалась просторнее, и Бен решил, что дело, конечно, не в ней — камера всегда одинакова. Значит, уменьшился живот. От этого открытия Ламбино почувствовал позыв в мочевом пузыре.
«Спокойно, старина Бен, держи себя в руках! Не хватало, чтобы ты еще обмочился, словно какой-нибудь мальчишка. Ты просто плохо запоминаешь с первого раза детали, вот и все. Особенно если принять во внимание, что ты был пьян. Закрой эту треклятую камеру и сходи в туалет по-маленькому». Хорошая мысль! Но руки словно окоченели и не подчиняются ему. Бен все стоит, не отрывая глаз от мистера Хокинса, ставшего чуть худее после своей смерти. Но ведь Этого не может быть! Разве трупы худеют?
Неожиданно к горлу подступает кашель. Все попытки сдержаться ни к чему не приводят, и Бен заходится в диком кашле. Пространство наполняется звуками, кажется, где-то прячется еще по меньшей мере человек пять и все они кашляют, подражая Бену. Сердце больно стучит, по лицу струится пот, щеки покраснели от напряжения и страха. Ламбино в ужасе осматривается вокруг и влажными от пота руками с силой задвигает труп в камеру, глядя куда-то в сторону. Но когда он закрывает дверцу, его уши снова улавливают чавканье. На секунду он замирает, потом поворачивает ключ.
Втянув голову в плечи, Бен вышел из морга. Пережитый страх, как ни странно, вызвал голод. Бен достал из пакета принесенные из дома сандвичи и перекусил. Поев, он немного успокоился. Глянул на часы и ахнул. Еще нет и девяти часов вечера. А кажется, что он торчит здесь уже целую ночь. Время тянется невыносимо медленно, ни одно дежурство не тянулось так долго. Из головы не выходит мистер Хокинс. Бен считает, что ему не повезло. Лучше бы он дежурил завтра, когда Хокинса уже увезут.
4
Бен Ламбино лежит на кушетке, подложив под голову руки, смотрит на потолок с темными пятнами подтеков и пытается вспомнить, что он слышал за свою жизнь о тучных покойниках. Неужели после смерти они все резко худеют? Что-то не верится. По крайней мере, сам Бен не помнит таких случаев. Может, вес чуть-чуть и уменьшается, но не на десять же фунтов! Однако полной уверенности в том, что труп Хокинса стал меньше, у Бена нет. Да и звуков во второй раз он вроде бы не слышал, разве что когда закрывал дверцу, но ему наверняка почудилось. Бен пробует объяснять все логически. Когда он увидел Хокинса первый раз, то был потрясен чудовищным превращением, которое с ним произошло. Во второй раз он уже был готов к тому, что увидит, поэтому и объемы показались не такими громадными, как прежде. Вот в чем дело! Бен свесил ноги с кушетки и сел. Ну конечно же! Он знал, что увидит, поэтому Хокинс и не показался ему таким огромным, каким запечатлелся в памяти после первого раза. Да, но как же быть с майкой? В прошлый раз майка буквально обтягивала тело. Бен опять заходил взад-вперед. Он многое отдал бы в этот момент, чтобы сейчас в морг приехали шериф с доктором или, по крайней мере, наступило утро. Нет, он больше не пойдет рассматривать труп в камере двадцать четыре! Но Бен знал, что лукавит сам перед собой, знал, что не сможет окончательно успокоиться, пока не убедится, что здесь, в этом здании, не происходит ничего странного, что все нормально.
Он начал подумывать о том, а не позвонить ли своему хозяину, чтобы приехал. Но какой предлог придумать? Сказать, что ему плохо, или, может, пожаловаться, что мистер Хокинс, обосновавшийся в камере номер двадцать четыре, почему-то вдруг начал худеть, чем нервирует старину Бена? Нет, придется еще раз взглянуть на труп, убедиться, что все в порядке (ведь хмель давно прошел, и Бен отлично помнил, что было у него перед глазами в прошлый раз), и завалиться наконец-то спать, выкинув из головы все эти глупости. Итак, Бен Ламбино в третий раз отправился в морг.
На этот раз он шел почти уверенно и резво. Но в душе не проходило удивление, к чему он это делает. В чем он хочет убедиться? Не проще ли было выкинуть эти мысли из головы и не утруждать себя бессмысленными хождениями? Бен, звякнув ключами, открыл дверцу, не долго думая, потянул на себя носилки и… обомлел. От неожиданности он даже вскрикнул. Да, перед ним лежал труп полного человека, но ни о каком сверхожирении не могло быть и речи. Просто очень полный человек, весом около двухсот фунтов. Теперь можно было уже без колебаний узнать Гэла Хокинса. Однако для Бена это уже не имело никакого значения. Он смотрел обезумевшими глазами на труп, который еще пятьдесят минут назад был вдвое больше, может быть, даже и не вдвое. Исчез подбородок, покрывавший шею наподобие силиконового шарфа, живот был увесистый, но не более, лицо не казалось уже таким ужасающе безобразным, щеки-лепешки превратились в пустые кожаные мешки. Преодолевая желание завопить и кинуться вон, Бен заставил себя приглядеться к телу повнимательнее. Руки, которые не были прикрыты короткими рукавами футболки, казалось, были обернуты Чем-то телесного цвета. Это была лишняя кожа! Ламбино потрогал пальцем шею Гэла. Кожа, туго обтягивавшая всего несколько часов назад мощный (тройной? четверной?) подбородок, опала, свесившись по сторонам широкими складками. Бен отдернул руку, как от чего-то горячего. Его лицо выражало омерзение, растерянность и ужас. Словно загипнотизированный, он стоял перед мертвецом, избавлявшимся от лишнего веса немыслимыми темпами. В это просто невозможно было поверить, но, с другой стороны, разве можно было поверить в то, что мистер Хокинс при жизни так разжиреет за какие-то сутки?
Бен повернулся и хотел было уйти, оставив все как есть, но в последний момент что-то заставило его задвинуть труп обратно и закрыть дверцу на ключ. Вытащив ключ, Бен прислонился к ряду камер и тяжело вздохнул. Он чувствовал, как по груди стекают, обгоняя друг друга, капельки пота, как они скатываются на живот, щекоча кожу, и замирают чуть ниже, встретив на пути преграду — ткань рубахи, прижатой к телу ремнем от штанов. Сердце громыхало медленными, тяжелыми ударами. Казалось, оно вот-вот остановится. Бен вытер рукавом лицо и, сделав несколько шагов, заметил, что его шатает. С трудом он добрался до кушетки. «Похудевший» Гэл стоял перед глазами, его руки, завернутые в собственную кожу, вызывали дрожь во всем теле. Бен не сомневался, что, раздев труп полностью, он увидел бы по всему телу эти складки и наслоения кожи. Пустой кожи. Да, когда очень тучный человек худеет, причем в короткие сроки, он теряет жир, но кожа-то остается! Ей-то деться некуда! Так что с этим приходится считаться. Если человек намеренно худеет, сбрасывая сотни фунтов, он должен знать, что ему потребуется хирургическая операция по удалению излишков кожи. Но даже если бы Бен и не видел всех этих складок-обмоток, все равно никаких сомнений в смысле увиденного у него не оставалось: заместитель шерифа, вернее, его труп избавляется от жира!
Теперь Бен жалел, что не уговорил Сонни Плиссена привезти ему вместо пива бутылку виски. Он был готов сейчас, приложившись раз к бутылке, влить в себя половину содержимого. Это было не просто необходимо, а жизненно важно! Бен помассировал горло, словно его только что едва не задушили, и попытался успокоиться. Теперь-то он не только имел полное право позвонить наконец хозяину, но просто обязан был это сделать. Шутка ли, в морге вдруг начинает «худеть» покойник, а Бен завалится на кушетку и будет любоваться во сне пляжами Панама-Сити, где он мечтал отдохнуть, когда был еще мальчишкой и учился в школе.
Спокойно, старина Бен, ничего страшного не случилось. Произошло что-то странное, конечно, но не страшное! Это две разные веши. Нет слов, как все это неприятно, но что поделаешь? В конце концов — это мистер Хокинс, и что бы с ним ни происходило, тебе-то это ничем не грозит! Так что не надо волноваться и посматривать на дверь, как будто она вот-вот откроется. Труп — это всего лишь труп, и, как ни противно все это, самое главное — жизни и здоровью мистера Ламбино никакого вреда не будет. Это звучало убедительно, и все же Бен почему-то чувствовал себя словно зверь, почуявший в окружающей его тишине, что кольцо преследователей сжимается.
Где-то в глубине его сознания, под слоем сиюминутных соображений, билась мысль, что происходящее с трупом каким-то образом связано с теми странными событиями, которые произошли в Оруэлле этой осенью. На первый взгляд (и не только на первый) между ними и «худеющим» трупом в окружном морге не было ничего общего. Но неумолимое предчувствие подсказывало Бену другое. Нельзя сказать, чтобы Бен уж так верил своему предчувствию (он не находил никакой связи), и все же он ощущал страх… за свою жизнь. И это был не просто страх человека, находившегося ночью в морге наедине с трупом, с которым происходят какие-то странные изменения, — нет, это было что-то посерьезнее. Бен Ламбино чувствовал, что должен потребовать от хозяина немедленно приехать к нему или, еще лучше, вызвать полицию.
Он подошел к столу, и, едва его рука коснулась телефона, дрожь в теле прекратилась. «Так-то лучше, старина Бен, намного лучше». Телефонный аппарат показался Бену в этот миг каким-то магическим предметом, связывающим его с внешним миром. Приятно было вот так держаться за черный пластик — это успокаивало. Несколько минут Бен постоял, наслаждаясь наступившим облегчением. Вот так же он держался, бывало, за обнаруженную в доме бутылку виски, проснувшись поутру в почти невменяемом состоянии. Нет, телефон — п-р-е-отличная вещь.
Бен поднял трубку и набрал номер мистера Клинга, жившего на Джексон-стрит недалеко от ее пересечения с Фелл-стрит. Длинный гудок напомнил Бену о домашнем уюте, в душе нарастала умиротворенность. Мистер Клинг не оставит старину Бена в таком трудном положении — старина Бен не сомневался в этом. Третий гудок, четвертый, пятый… Бен почувствовал, как от напряжения у него заныли пальцы, а ухо горело — так сильно он прижал к нему трубку. Но отодвинуть трубку он не мог, в страшном напряжении ожидая, когда же наконец на том конце снимут трубку. Восьмой, девятый гудок… Когда десятый гудок прервался и стало ясно, что трубку все-таки подняли, Бен услышал собственный вздох облегчения, больше похожий на стон. Если бы трубку так и не сняли, он, наверное, бросил бы похоронную контору к чертовой матери и выскочил бы прямо через окно, не теряя времени на то, чтобы дойти до двери. Ему бы и в голову не пришло позвонить еще куда-нибудь.
— Алло? Кто говорит? — послышался сердитый голосок миссис Клинг (она пыталась говорить спокойно, не выказывая эмоций).
Бен за время работы в похоронной конторе несчетное количество раз имел приятную возможность видеть эту женщину. Жена босса подходила своему мужу. Как и мистер Клинг, она была грузна, с короткими толстыми ногами, с дряблыми, обвислыми щеками. Как-то раз мистер Клинг, не сдержавшись, пожаловался Ламбино (видать, думал, что старина Бен слишком пьян, чтобы понять что-либо), что, мол, иногда ему кажется, если бы некоторые женщины поменьше ели, их мужья не прозябали бы в такой дыре, как Оруэлл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83