Кое-кто курил, и у всех был скучающий вид.— Опустить перископ!Снова зажужжал мотор, и стальная труба спряталась.— Акустик!— Обороты гребного вала постоянные, сэр, курс прежний! — доложил Пейн.— Отлично. — Подойдя к пульту ГАСа, Вил прижал к уху наушник и одновременно взглянул на дисплей. Гребные винты, не сбавляя оборотов, мчали миноносцы курсом на Владивосток. Он снова удовлетворенно крякнул и вернулся на свое место у перископов. — Ну-ка, мистер Барр, покажите-ка нам «картинку».На мониторе мгновенно возникли силуэты двух миноносцев.— Класса «Джиринг», командир, — сказал Джек Барр. — Глубинные бомбы времен Нельсона, торпедные аппараты, и идут под ливийским флагом. Похоже, это те, кого засек «Трепанг».— Но мы не знаем, что у них лежит в этих аппаратах, — словно про себя, сказал Норман.— Наверняка какие-нибудь допотопные дуры с контактными взрывателями.— Я вижу, Джек, русские и ливийцы пользуются у тебя безграничным доверием, — ядовито ответил командир.— Я лично им верю, как родной теще, — разрядив напряжение, повисшее в тесном ЦП, сказал Ларри Мартин, и все покатились со смеху.— Командир, доложить на базу? — повернулся от монитора Барр.Вил секунду раздумывал.— Нет, сохраняем радиомолчание. Прибережем-ка наш рапорт на их выход из Владивостока. Полагаю, он состоится завтра в первой половине дня. — Он оглядел всех, кто был в отсеке. — Кто хочет держать пари? Ставлю пять долларов.— Раньше четырнадцати не тронутся, — немедленно принял вызов Мартин.— Тринадцать десять, — сказал Пейн.— Четырнадцать тридцать, — ответил Барр.— Так, — распорядился командир. — Каждый спорящий отдает пять долларов и бумажку с собственноручно записанным временем выхода боцману Эшворту. Время появления за входным буем указывать местное. Радарную мачту я завтра поднимать не буду, поэтому все мы в руках нашего акустика. Пеленг буя — три-пять-восемь, дальность — восемь миль. Итак, должен выйти конвой из четырех судов. Свидетель — старший помощник. Впрочем, мы запишем шумы на кассету, и каждый сможет послушать. Ясны условия пари?В руках у всех появились карандаши и лоскутки бумаги. Барр сосчитал присутствующих:— Двадцать два человека. Сто десять долларов.— Я-то знаю, как ими распорядиться, — сказал Мартин. — Я планирую на ваши денежки, джентльмены, совершить во Владивостоке большой загул. Почувствую себя в Золотой Орде.— В орде ли или в борделе? — осведомился Барр.Снова раздался смех. Вил достал из кармана карандаш и бумагу, в раздумье подергал себя за нос.— Слово командира — тринадцать пятьдесят.— Слово командира — тринадцать пятьдесят, — повторил Ларри, записывая на листке бумаги свой собственный вариант. — Проиграете, сэр! Помните, кто-то из великих сказал: «Все пожирает времени река…» А я добавлю: «…и прежде всего — деньги простака».В отсеке снова невысокой волной переплеснулся смех.
— «Огайо» вчера должна была засечь арабские эсминцы, — сказал адмирал Фудзита.— Полагаю, сэр, — ответил Брент, глядя на тонущий в тумане пролив Урага.— По моим расчетам, они к тринадцати выйдут на владивостокский рейд, — адмирал крепко сжал сухонькими пальцами висящий на груди бинокль. — Но лодка молчит?— Молчит, сэр. Коммандер Вил не хочет обнаруживать себя и выйдет на связь не раньше, чем они снимутся с якоря.— Который час, лейтенант? — спросил адмирал, снова поднимая к глазам бинокль.— Тринадцать ноль-ноль.— Им самое время двигаться…— Господин адмирал, впередсмотрящий докладывает: оставили слева по борту Нодзима-Заки, — сказал телефонист Наоюки…— Добро.Брент вскинул к глазам бинокль, всматриваясь в поросший деревьями мыс.— Нодзима-Заки, сэр, пеленг два-семь-три, — сказал Брент.— Есть. Матрос Наоюки, запросить радиопеленг на Нодзима-Заки, О-Симу и Иро-Заки.Телефонист отрепетовал команду РЛС, выслушал ответ и доложил:— Два-шесть-ноль, господин адмирал, ноль-один-ноль и ноль-пять-ноль!— Добро. — Адмирал повернулся к штурману Нобомицу Ацуми, склоненному над покрытому картой столом. — Нанесите линии положения!Послышался свистящий шорох остро отточенного грифеля, скользнувшего вдоль ребра линейки.— Мы на середине фарватера, господин адмирал. Предлагаемый курс — один-шесть-пять, — сказал Ацуми, не отрываясь от карты.— Добро, — в третий раз повторил Фудзима, тоже взглянув на карту. — Поднять сигнал: «Следовать в стандартном ордере охранения, курсом один-шесть-пять, скорость — шестнадцать».Спустя несколько секунд над головой взвились и затрепетали флажки.Брент следил за тем, как миноносцы сопровождения занимают места в ордере: в тысяче ярдов впереди — корабль Файта с жирно намалеванной на носу и корме единицей, «второй», «четвертый» и «шестой» — в шестистах ярдах впереди по правому борту «Йонаги», а «третий», «пятый», «седьмой» — на таком же расстоянии слева. Лейтенант невольно поежился, глядя, как, круто заваливаясь на перехлестывающей через фальшборт волне и иногда совсем скрываясь из виду под синевато-серыми горами, мчатся эти узкие корабли, ощетиненные антеннами и стволами зенитных установок.— Все семеро подняли «Сигнал принят!», сэр.— Отлично, — Фудзита подошел к переговорной трубе. — Курс один-шесть-пять, скорость шестнадцать. — Голос из штурманской рубки повторил приказ. Сигнальные флажки поползли вниз и на «Йонаге», и на эсминцах. Конвой начал поворот «все вдруг», и Брент, ощутив крен, почувствовал, как под стальной кожей чаще забилось сердце авианосца.— Курс один-шесть-пять, скорость шестнадцать, девяносто восемь оборотов, — послышалось из переговорной трубы.— Так держать.Несмотря на промозглый туман и слабую видимость, они отвалили от причальной стенки ровно в восемь и следом за серыми «терьерами» охранения медленно вышли в Токийский залив, полный самых разнообразных судов. Потом два скоростных катера Японской Красной Армии сопровождали их до самого пролива Урага — разгонялись и неслись прямо в лоб, отворачивая лишь в самый последний момент. Разгневанный адмирал приказал рулевым: «Протараньте их!», но верткие катера, забитые орущими и вздымающими плакаты «красноармейцами», всякий раз умудрялись уходить от столкновения с носом левиафана. Наконец, когда вышли в открытое неспокойное море, катера, побесчинствовав на волнах, бивших авианосцу в правый крамбол, отстали и умчались в тихую заводь Токийского залива.Когда от килевой качки палуба «Йонаги» стала медленно, словно грудь глубоко и крепко спящего человека, вздыматься и опадать под ногами Брента, он неожиданно для самого себя испытал приятные ощущения и жадно впитывал холодный, чистый, солоноватый морской воздух. Безбрежная гладь простиралась до самого горизонта, и лейтенант, как всегда, почувствовал себя песчинкой в этой необозримой водной пустыне.Но воспоминание о Маюми заставило его беспокойно затоптаться на месте — черные жгучие глаза впились ему прямо в душу. Он злобно пнул носком башмака ветрозащитный экран. В последнюю неделю увольнения на берег были отменены, и, конечно, надо было позвонить ей, пока «Йонага» стоял в доке и был подключен к городской сети. Но в их последнюю встречу девушка была полна такой скорби, гнева и даже злости, что у Брента рука не поднималась набрать ее номер. Было ясно, что надо дать ей время успокоиться. Но и Маюми не делала никаких попыток связаться с ним. Брент ждал, не будет ли хоть краткой записочки, но до самого выхода в море так ничего и не дождался. Ничего. Ровным счетом ничего. Ему на память пришли слова отца: «Когда не стало Кэтлин, мне словно отрубили руки и ноги». Теперь он понимал его.Море било авианосец в правый крамбол, как пушинку поднимая на волну все его восемьдесят четыре тысячи тонн, и эти тяжкие удары гулким эхом отдавались где-то в самой глубине его стального тела, словно звучал огромный храмовый барабан. Брент вспомнил слова адмирала — «лучшие глаза на „Йонаге“, не человек, а радар», а с ними — и о своих обязанностях. Он поднял бинокль. Ветер свежел, срывал с верхушек волн кружевные оборки пены, разгонял туман, и в прямоугольнике чистого синего неба над головой появилась стая чаек, пронзительными криками выражавших свое разочарование: военные корабли не вываливают за борт мусор и объедки, тем более нечего ждать поживы от вышколенной команды авианосца.Море, на удивление, многолико: оно может быть обиталищем ужаса и смерти, может поразить ни с чем не сравнимой красотой. Брент в прошлом походе видел и то, и другое, и третье, но сегодня боги-живописцы превзошли самих себя: на севере громоздились, уходя в поднебесье тысяч на тридцать футов, отвесные башни и зубчатые крепостные стены грозовых туч, поверху окрашенных полуденным солнцем в ярчайшие малиново-багровые тона, а снизу, у самой воды переливавшихся сине-серым и осыпавших море жемчужной пылью дождя. На востоке и на юге небо было чистым, и лишь кое-где по нему быстро проплывали караваны облаков. Именно туда курсом на юго-восток шел «Йонага», чтобы принять на борт свою палубную авиацию.Значит, скоро Брент увидится с Йоси Мацухарой… Со дня смерти Кимио летчик сам казался живым мертвецом — он был вяло безучастен ко всему, что происходило кругом, отгородившись от окружающих непроницаемой стеной вины и скорби. Он искал смерти, и Брент знал, что предстоящий рейд «Йонаги» откроет перед ним широкие возможности для славной гибели. Самурай пройдет свой путь не сворачивая, даже если в конце ждет смерть, — так велит и предписывает кодекс бусидо — и совсем скоро все они ступят на этот путь.За спиной послышались шаги и знакомый голос адмирала Аллена:— Не слишком ли свежо для посадки?Фудзита кивнул:— Ветер — пять баллов по Бофорту. Отличное испытание для мастерства моих летчиков.— От девятнадцати до двадцати четырех узлов — многовато, сэр. Может быть, отменить рандеву? Ляжем в дрейф и примем авиацию, когда ветер стихнет. Прогноз на завтрашнее утро — безветрие.— Нет, — покачал головой японец. — Нам еще долго болтаться в Южно-Китайском море, прежде чем ливийцы выйдут из Владивостока. — Он подергал свой седой волос на подбородке. — Ну, что там слышно от вашего друга Вила? «Огайо» молчит?— Молчит.— Я вижу, они не злоупотребляют радио…— Это естественно, сэр. Их в два счета запеленгуют и наколют как жука на булавку.— Будем надеяться, арабский конвой не задержится с выходом. Горючего нам только-только хватит, чтобы на шестнадцати узлах доползти до Корейского пролива и там не больше двадцати дней поджидать арабов.— А танкеры, сэр? — недоуменно спросил Брент.— Танкеры? — ядовито переспросил Фудзита. — С тех пор как наши индонезийские друзья переметнулись к мерзавцу Каддафи, они отказываются продавать нам нефть. Я только что получил донесение о том, что оба наши танкера грузятся в Сан-Педро. Дозаправки в море у нас не будет.Брент в сердцах стукнул кулаком по ветрозащитному стеклу рубки, прошептав: «Огайо», черт тебя дери, подашь ты голос или нет?», а потом вновь поднял к глазам бинокль. Теперь прибрежные горы и холмы скрылись за горизонтом, и со всех сторон их окружало только необозримое морское пространство. Грозовые тучи на северо-востоке тоже словно погружались в воду, а то, что оставалось на поверхности, налилось зловещей чернотой, прорезаемой время от времени вспышками зарниц. Оттуда доносилось отдаленное погромыхиванье, словно разгневанные боги метали друг в друга молнии. Но ветер слабел, и чем дальше к юго-востоку шел авианосец, тем спокойней становилось море. Раздавшийся на западе гул заставил Брента повернуть голову.— Господин адмирал! — доложил телефонист. — Радио от командира авиагруппы. Мы в зоне их прямой видимости. Запрашивает разрешение на посадку.Фудзита, окинув взглядом далекий горизонт, где ясную голубизну неба перечеркивали стаи черных крестиков, посмотрел на хлопавший по ветру кормовой флаг на гафеле.— Передать «Эдо Лидеру»: даю «добро» на посадку! Мой курс ноль-четыре-ноль, ход — двадцать узлов. Заходить на посадку по вымпелу!Взвились сигнальные флажки, и когда восемь кораблей конвоя одновременно, как единое существо, стали круче к ветру, гул усилился, и авиагруппы закружились против часовой стрелки над «Йонагой».— Черт… — пробормотал Брент. — Больше полутора сотен. Прямо стая саранчи.— Да-а, — сказал Аллен, щитком приставив ладонь к глазам. — Попробуй-ка посадить такую армаду.— На «Йонаге» служат лучшие в мире гаковые.— От аварий это не спасет.— Аварии избавят нас от неумелых пилотов, — как о чем-то само собой разумеющемся ответил Фудзита.— Несомненно, сэр.Все, кто находился на мостике, подняли к небу бинокли. Как всегда, самым нижним коридором шли бомбардировщики, а над ними вились изящные истребители прикрытия. Те и другие двигались традиционным японским строем — по три тройки троек. В память о несуществующем больше Первом воздушном флоте — «Коку Контаи» — сразу за кабиной была выведена зеленая полоса. Ближе к корме другая — синяя — свидетельствовала о принадлежности самолета к палубной авиации «Йонаги», а трехзначный номер на вертикальном стабилизаторе указывал назначение и тип машины. Брент, совсем запрокинувшись назад, разглядел круживший над остальными самолетами приметный истребитель Йоси Мацухары с красным обтекателем и зеленым колпаком. «Рад тебя видеть, старина», — прошептал он.— Господин адмирал, — сказал телефонист, — командно-диспетчерский пункт докладывает о готовности принять самолеты на борт.— Добро, — отозвался Фудзима. — Вымпел!И вслед за этим, выпустив шасси, начал снижение первый торпедоносец-бомбардировщик B5N. Сверкающая алюминием и плексигласом громадина, снизив скорость, пошла на посадку, выбросив хвостовой гак. Офицер-регулировщик в желтом жилете крест-накрест вскинул над головой флажки и резко опустил их вниз. Летчик убрал газ, и машина грузно опустилась на палубу, поймав гаком трос аэрофинишера. С узких мостков вдоль полетной палубы спрыгнули ликующие матросы, отцепили гак и покатили B5N через аварийный барьер к носовому подъемнику.— Шестьдесят пять секунд, — сказал Аллен, взглянув на часы.— Медленно! — крикнул Фудзита телефонисту. — Слишком медленно! Ускорить посадку!Наоюки отрепетовал команду.Следующий бомбардировщик сел за пятьдесят пять секунд.— Уже лучше! — разом сказали адмиралы.Затем один за другим приземлились все оставшиеся пятьдесят два самолета, и последним посадил на палубу свой торпедоносец с ярко-желтым обтекателем командир группы подполковник Окума. Через несколько минут он, как был в летном комбинезоне и шлеме, уже стоял в ходовой рубке между Брентом и адмиралом Фудзитой, наблюдая за посадкой третьего по счету бомбардировщика D3A.— Еще пятьдесят четыре «Айти» и пятьдесят семь «Зеро», — сказал Аллен.Фудзита молча кивнул в ответ, быстро глянув на часы.Окума, еще шире развернув плечи, подал свое массивное тело вперед.— Лучшие летчики в мире, адмирал! Работают как часы.Но Марк Аллен показал ему на бомбардировщик, который заходил на посадку со слишком большой высоты.— У этих часов лопнула пружина…Регулировщик яростно махал флажками, запрещая посадку, и растерявшийся летчик резко сбросил газ, но было уже поздно: из выхлопной трубы вырвались язык пламени и плотное облако черного дыма, моментально подхваченные ветром. Брент в ужасе смотрел, как тяжеловесную машину развернуло левым крылом вперед и грузно ударило о палубу, потом снова подкинуло в воздух. Самолет с покореженной обшивкой, обрывая оба троса аэрофинишера, свистнувшие как гигантские бичи, потеряв оба крыла и часть хвоста, завертелся волчком, скапотировал и наконец замер совсем рядом с артиллерийской платформой, на которой стояли оцепеневшие наводчики. Двое, не удержавшись на ногах, полетели за борт.— О Боже! — выдохнул Аллен.Разлившийся бензин вспыхнул, но авральная команда в асбестовых костюмах уже была на месте и вытаскивала из-под бесформенной груды дымящегося, алюминия почерневшего, обожженного, жалобно стонущего летчика и обезглавленного стрелка. Залив пеной тлеющий комбинезон, летчика бегом отнесли в лазарет, а обугленное тело стрелка положили здесь же на палубе. Через три минуты пламя было сбито, а обломки самолета убраны.— Он упокоился в храме Ясукуни, — скорбно произнес Фудзита. — Передать, — повернулся он к телефонисту. — Пусть его положат в самолет и похоронят вместе с ним в море.Покуда изуродованные останки самолета со стрелком в сплющенной и смятой кабине переваливали за борт, на палубу продолжали один за другим садиться другие машины. Наконец в воздухе остался только истребитель подполковника Мацухары. У Брента засосало под ложечкой, когда изящный «Зеро» с красным обтекателем стал, быстро снижаясь, заходить с кормы. Неужели это произойдет здесь и сейчас? Ведь это так просто: ничтожнейший просчет — и на скорости в сто двадцать узлов самолет в лепешку расплющится о стальную палубу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
— «Огайо» вчера должна была засечь арабские эсминцы, — сказал адмирал Фудзита.— Полагаю, сэр, — ответил Брент, глядя на тонущий в тумане пролив Урага.— По моим расчетам, они к тринадцати выйдут на владивостокский рейд, — адмирал крепко сжал сухонькими пальцами висящий на груди бинокль. — Но лодка молчит?— Молчит, сэр. Коммандер Вил не хочет обнаруживать себя и выйдет на связь не раньше, чем они снимутся с якоря.— Который час, лейтенант? — спросил адмирал, снова поднимая к глазам бинокль.— Тринадцать ноль-ноль.— Им самое время двигаться…— Господин адмирал, впередсмотрящий докладывает: оставили слева по борту Нодзима-Заки, — сказал телефонист Наоюки…— Добро.Брент вскинул к глазам бинокль, всматриваясь в поросший деревьями мыс.— Нодзима-Заки, сэр, пеленг два-семь-три, — сказал Брент.— Есть. Матрос Наоюки, запросить радиопеленг на Нодзима-Заки, О-Симу и Иро-Заки.Телефонист отрепетовал команду РЛС, выслушал ответ и доложил:— Два-шесть-ноль, господин адмирал, ноль-один-ноль и ноль-пять-ноль!— Добро. — Адмирал повернулся к штурману Нобомицу Ацуми, склоненному над покрытому картой столом. — Нанесите линии положения!Послышался свистящий шорох остро отточенного грифеля, скользнувшего вдоль ребра линейки.— Мы на середине фарватера, господин адмирал. Предлагаемый курс — один-шесть-пять, — сказал Ацуми, не отрываясь от карты.— Добро, — в третий раз повторил Фудзима, тоже взглянув на карту. — Поднять сигнал: «Следовать в стандартном ордере охранения, курсом один-шесть-пять, скорость — шестнадцать».Спустя несколько секунд над головой взвились и затрепетали флажки.Брент следил за тем, как миноносцы сопровождения занимают места в ордере: в тысяче ярдов впереди — корабль Файта с жирно намалеванной на носу и корме единицей, «второй», «четвертый» и «шестой» — в шестистах ярдах впереди по правому борту «Йонаги», а «третий», «пятый», «седьмой» — на таком же расстоянии слева. Лейтенант невольно поежился, глядя, как, круто заваливаясь на перехлестывающей через фальшборт волне и иногда совсем скрываясь из виду под синевато-серыми горами, мчатся эти узкие корабли, ощетиненные антеннами и стволами зенитных установок.— Все семеро подняли «Сигнал принят!», сэр.— Отлично, — Фудзита подошел к переговорной трубе. — Курс один-шесть-пять, скорость шестнадцать. — Голос из штурманской рубки повторил приказ. Сигнальные флажки поползли вниз и на «Йонаге», и на эсминцах. Конвой начал поворот «все вдруг», и Брент, ощутив крен, почувствовал, как под стальной кожей чаще забилось сердце авианосца.— Курс один-шесть-пять, скорость шестнадцать, девяносто восемь оборотов, — послышалось из переговорной трубы.— Так держать.Несмотря на промозглый туман и слабую видимость, они отвалили от причальной стенки ровно в восемь и следом за серыми «терьерами» охранения медленно вышли в Токийский залив, полный самых разнообразных судов. Потом два скоростных катера Японской Красной Армии сопровождали их до самого пролива Урага — разгонялись и неслись прямо в лоб, отворачивая лишь в самый последний момент. Разгневанный адмирал приказал рулевым: «Протараньте их!», но верткие катера, забитые орущими и вздымающими плакаты «красноармейцами», всякий раз умудрялись уходить от столкновения с носом левиафана. Наконец, когда вышли в открытое неспокойное море, катера, побесчинствовав на волнах, бивших авианосцу в правый крамбол, отстали и умчались в тихую заводь Токийского залива.Когда от килевой качки палуба «Йонаги» стала медленно, словно грудь глубоко и крепко спящего человека, вздыматься и опадать под ногами Брента, он неожиданно для самого себя испытал приятные ощущения и жадно впитывал холодный, чистый, солоноватый морской воздух. Безбрежная гладь простиралась до самого горизонта, и лейтенант, как всегда, почувствовал себя песчинкой в этой необозримой водной пустыне.Но воспоминание о Маюми заставило его беспокойно затоптаться на месте — черные жгучие глаза впились ему прямо в душу. Он злобно пнул носком башмака ветрозащитный экран. В последнюю неделю увольнения на берег были отменены, и, конечно, надо было позвонить ей, пока «Йонага» стоял в доке и был подключен к городской сети. Но в их последнюю встречу девушка была полна такой скорби, гнева и даже злости, что у Брента рука не поднималась набрать ее номер. Было ясно, что надо дать ей время успокоиться. Но и Маюми не делала никаких попыток связаться с ним. Брент ждал, не будет ли хоть краткой записочки, но до самого выхода в море так ничего и не дождался. Ничего. Ровным счетом ничего. Ему на память пришли слова отца: «Когда не стало Кэтлин, мне словно отрубили руки и ноги». Теперь он понимал его.Море било авианосец в правый крамбол, как пушинку поднимая на волну все его восемьдесят четыре тысячи тонн, и эти тяжкие удары гулким эхом отдавались где-то в самой глубине его стального тела, словно звучал огромный храмовый барабан. Брент вспомнил слова адмирала — «лучшие глаза на „Йонаге“, не человек, а радар», а с ними — и о своих обязанностях. Он поднял бинокль. Ветер свежел, срывал с верхушек волн кружевные оборки пены, разгонял туман, и в прямоугольнике чистого синего неба над головой появилась стая чаек, пронзительными криками выражавших свое разочарование: военные корабли не вываливают за борт мусор и объедки, тем более нечего ждать поживы от вышколенной команды авианосца.Море, на удивление, многолико: оно может быть обиталищем ужаса и смерти, может поразить ни с чем не сравнимой красотой. Брент в прошлом походе видел и то, и другое, и третье, но сегодня боги-живописцы превзошли самих себя: на севере громоздились, уходя в поднебесье тысяч на тридцать футов, отвесные башни и зубчатые крепостные стены грозовых туч, поверху окрашенных полуденным солнцем в ярчайшие малиново-багровые тона, а снизу, у самой воды переливавшихся сине-серым и осыпавших море жемчужной пылью дождя. На востоке и на юге небо было чистым, и лишь кое-где по нему быстро проплывали караваны облаков. Именно туда курсом на юго-восток шел «Йонага», чтобы принять на борт свою палубную авиацию.Значит, скоро Брент увидится с Йоси Мацухарой… Со дня смерти Кимио летчик сам казался живым мертвецом — он был вяло безучастен ко всему, что происходило кругом, отгородившись от окружающих непроницаемой стеной вины и скорби. Он искал смерти, и Брент знал, что предстоящий рейд «Йонаги» откроет перед ним широкие возможности для славной гибели. Самурай пройдет свой путь не сворачивая, даже если в конце ждет смерть, — так велит и предписывает кодекс бусидо — и совсем скоро все они ступят на этот путь.За спиной послышались шаги и знакомый голос адмирала Аллена:— Не слишком ли свежо для посадки?Фудзита кивнул:— Ветер — пять баллов по Бофорту. Отличное испытание для мастерства моих летчиков.— От девятнадцати до двадцати четырех узлов — многовато, сэр. Может быть, отменить рандеву? Ляжем в дрейф и примем авиацию, когда ветер стихнет. Прогноз на завтрашнее утро — безветрие.— Нет, — покачал головой японец. — Нам еще долго болтаться в Южно-Китайском море, прежде чем ливийцы выйдут из Владивостока. — Он подергал свой седой волос на подбородке. — Ну, что там слышно от вашего друга Вила? «Огайо» молчит?— Молчит.— Я вижу, они не злоупотребляют радио…— Это естественно, сэр. Их в два счета запеленгуют и наколют как жука на булавку.— Будем надеяться, арабский конвой не задержится с выходом. Горючего нам только-только хватит, чтобы на шестнадцати узлах доползти до Корейского пролива и там не больше двадцати дней поджидать арабов.— А танкеры, сэр? — недоуменно спросил Брент.— Танкеры? — ядовито переспросил Фудзита. — С тех пор как наши индонезийские друзья переметнулись к мерзавцу Каддафи, они отказываются продавать нам нефть. Я только что получил донесение о том, что оба наши танкера грузятся в Сан-Педро. Дозаправки в море у нас не будет.Брент в сердцах стукнул кулаком по ветрозащитному стеклу рубки, прошептав: «Огайо», черт тебя дери, подашь ты голос или нет?», а потом вновь поднял к глазам бинокль. Теперь прибрежные горы и холмы скрылись за горизонтом, и со всех сторон их окружало только необозримое морское пространство. Грозовые тучи на северо-востоке тоже словно погружались в воду, а то, что оставалось на поверхности, налилось зловещей чернотой, прорезаемой время от времени вспышками зарниц. Оттуда доносилось отдаленное погромыхиванье, словно разгневанные боги метали друг в друга молнии. Но ветер слабел, и чем дальше к юго-востоку шел авианосец, тем спокойней становилось море. Раздавшийся на западе гул заставил Брента повернуть голову.— Господин адмирал! — доложил телефонист. — Радио от командира авиагруппы. Мы в зоне их прямой видимости. Запрашивает разрешение на посадку.Фудзита, окинув взглядом далекий горизонт, где ясную голубизну неба перечеркивали стаи черных крестиков, посмотрел на хлопавший по ветру кормовой флаг на гафеле.— Передать «Эдо Лидеру»: даю «добро» на посадку! Мой курс ноль-четыре-ноль, ход — двадцать узлов. Заходить на посадку по вымпелу!Взвились сигнальные флажки, и когда восемь кораблей конвоя одновременно, как единое существо, стали круче к ветру, гул усилился, и авиагруппы закружились против часовой стрелки над «Йонагой».— Черт… — пробормотал Брент. — Больше полутора сотен. Прямо стая саранчи.— Да-а, — сказал Аллен, щитком приставив ладонь к глазам. — Попробуй-ка посадить такую армаду.— На «Йонаге» служат лучшие в мире гаковые.— От аварий это не спасет.— Аварии избавят нас от неумелых пилотов, — как о чем-то само собой разумеющемся ответил Фудзита.— Несомненно, сэр.Все, кто находился на мостике, подняли к небу бинокли. Как всегда, самым нижним коридором шли бомбардировщики, а над ними вились изящные истребители прикрытия. Те и другие двигались традиционным японским строем — по три тройки троек. В память о несуществующем больше Первом воздушном флоте — «Коку Контаи» — сразу за кабиной была выведена зеленая полоса. Ближе к корме другая — синяя — свидетельствовала о принадлежности самолета к палубной авиации «Йонаги», а трехзначный номер на вертикальном стабилизаторе указывал назначение и тип машины. Брент, совсем запрокинувшись назад, разглядел круживший над остальными самолетами приметный истребитель Йоси Мацухары с красным обтекателем и зеленым колпаком. «Рад тебя видеть, старина», — прошептал он.— Господин адмирал, — сказал телефонист, — командно-диспетчерский пункт докладывает о готовности принять самолеты на борт.— Добро, — отозвался Фудзима. — Вымпел!И вслед за этим, выпустив шасси, начал снижение первый торпедоносец-бомбардировщик B5N. Сверкающая алюминием и плексигласом громадина, снизив скорость, пошла на посадку, выбросив хвостовой гак. Офицер-регулировщик в желтом жилете крест-накрест вскинул над головой флажки и резко опустил их вниз. Летчик убрал газ, и машина грузно опустилась на палубу, поймав гаком трос аэрофинишера. С узких мостков вдоль полетной палубы спрыгнули ликующие матросы, отцепили гак и покатили B5N через аварийный барьер к носовому подъемнику.— Шестьдесят пять секунд, — сказал Аллен, взглянув на часы.— Медленно! — крикнул Фудзита телефонисту. — Слишком медленно! Ускорить посадку!Наоюки отрепетовал команду.Следующий бомбардировщик сел за пятьдесят пять секунд.— Уже лучше! — разом сказали адмиралы.Затем один за другим приземлились все оставшиеся пятьдесят два самолета, и последним посадил на палубу свой торпедоносец с ярко-желтым обтекателем командир группы подполковник Окума. Через несколько минут он, как был в летном комбинезоне и шлеме, уже стоял в ходовой рубке между Брентом и адмиралом Фудзитой, наблюдая за посадкой третьего по счету бомбардировщика D3A.— Еще пятьдесят четыре «Айти» и пятьдесят семь «Зеро», — сказал Аллен.Фудзита молча кивнул в ответ, быстро глянув на часы.Окума, еще шире развернув плечи, подал свое массивное тело вперед.— Лучшие летчики в мире, адмирал! Работают как часы.Но Марк Аллен показал ему на бомбардировщик, который заходил на посадку со слишком большой высоты.— У этих часов лопнула пружина…Регулировщик яростно махал флажками, запрещая посадку, и растерявшийся летчик резко сбросил газ, но было уже поздно: из выхлопной трубы вырвались язык пламени и плотное облако черного дыма, моментально подхваченные ветром. Брент в ужасе смотрел, как тяжеловесную машину развернуло левым крылом вперед и грузно ударило о палубу, потом снова подкинуло в воздух. Самолет с покореженной обшивкой, обрывая оба троса аэрофинишера, свистнувшие как гигантские бичи, потеряв оба крыла и часть хвоста, завертелся волчком, скапотировал и наконец замер совсем рядом с артиллерийской платформой, на которой стояли оцепеневшие наводчики. Двое, не удержавшись на ногах, полетели за борт.— О Боже! — выдохнул Аллен.Разлившийся бензин вспыхнул, но авральная команда в асбестовых костюмах уже была на месте и вытаскивала из-под бесформенной груды дымящегося, алюминия почерневшего, обожженного, жалобно стонущего летчика и обезглавленного стрелка. Залив пеной тлеющий комбинезон, летчика бегом отнесли в лазарет, а обугленное тело стрелка положили здесь же на палубе. Через три минуты пламя было сбито, а обломки самолета убраны.— Он упокоился в храме Ясукуни, — скорбно произнес Фудзита. — Передать, — повернулся он к телефонисту. — Пусть его положат в самолет и похоронят вместе с ним в море.Покуда изуродованные останки самолета со стрелком в сплющенной и смятой кабине переваливали за борт, на палубу продолжали один за другим садиться другие машины. Наконец в воздухе остался только истребитель подполковника Мацухары. У Брента засосало под ложечкой, когда изящный «Зеро» с красным обтекателем стал, быстро снижаясь, заходить с кормы. Неужели это произойдет здесь и сейчас? Ведь это так просто: ничтожнейший просчет — и на скорости в сто двадцать узлов самолет в лепешку расплющится о стальную палубу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34