— Я не так уж много могу. Во-первых, я никогда не имела дела с этим ПК-20, и я не могу начинать задавать вопросы или требовать другие данные, предположив, что они есть. Но самое главное, Эмма, что я не собираюсь здесь оставаться еще долго.
— Ты уходишь? Почему? Из-за того, что думаешь — в лаборатории неприятности? Ее могут закрыть?
— Нет, никаких причин для этого нет, Эмма; я ухожу, потому что нашла кое-что получше. И послушай, я им еще не говорила, так что, пожалуйста, не распространяйся.
— Ладно, конечно, а куда ты пойдешь?
— Туда, где у меня есть работа, которая мне нравится больше, чем работа лабораторного техника.
— Лошади! — воскликнула Эмма.
— Точно. По крайней мере, это — часть. Требуется уход за шестисотакровой фермой, и в этом я тоже буду помогать. И еще мы планируем ухаживать за некоторыми фермами по соседству, которые принадлежат нью-йоркцам, они завели их для забавы, проводить там выходные.
— Это славно.
Внимание Эммы блуждало: ей было сложно сосредоточиться надолго на чем-нибудь, кроме Брикса. Совсем недавно он говорил ей, насколько он важен теперь для компании, как его отец ему доверяет и нуждается в нем, и даже не сможет без него выпустить ПК-20. Но что, если Квентин вовлек Брикса во что-то такое, за что вину потом можно будет свалить на него, в случае, если все пойдет плохо?
Я должна это выяснить, решила Эмма. Брикс никогда сам об этом не подумает.
— Джина, мне надо идти, — сказала она резко. — У меня встреча с Бриксом, мы идем на ужин.
Джина нагнулась и поцеловала ее в щеку: — Желаю приятно повеселиться. И не беспокойся об этих записках, возможно, всему есть какое-то простое объяснение. И я чуточку разведаю, пока не ушла, ладно?
— Ладно.
— Увидимся в День Благодарения.
— А-а… Я и не думала о Дне Благодарения. Что, мама соберет много народу?
— Ну, ты могла бы спросить её, раз уж вы живете вместе, но так как ты здесь, скажу тебе; нет. Только мы втроем, как обычно, и Ханна.
Эмма кивнула, и выйдя, снова задумалась о Бриксе. Я должна помочь ему, размышляла она, я должна защитить его.
Если только я не ошибаюсь. Я ведь почти совсем ничего не знаю о его работе: он этого не хотел. Я, наверное, его очень разозлю, если что-то спрошу.
Но что, если он в беде и сам об этом не догадывается? Тогда он будет мне благодарен, и полюбит еще больше.
— Он у мистера Эйгера, но вы можете подождать в его кабинете — он вернется с минуты на минуту, — сказала секретарша Брикса, и Эмма снова оказалась одна перед столом Брикса. На нем лежали бумаги, некоторые в папках, но на них она не глядела: у нее и так есть о чем подумать. Если я выпью, то смогу расслабиться, подумала она, и обойдя стол, достала из маленькой тумбочки рядом со стулом бутылку скотча. Он не будет против, решила она; ему нравится, когда я пью. Она налила маленький стакан, закрыла глаза и залпом выпила. По телу разлилось тепло, и она налила еще. Ничего дурного не случится, если я с ним поговорю, ведь, что я ему ни скажу, он поймет, потому что любит меня. Она пожалела, что нет кокаина, потому что он приносил ей наибольшее удовольствие, но где кокаин в его кабинете, она не знала, и к тому же, ей всегда казалось неловко заниматься этим в одиночку; первые несколько раз, пробуя в своей спальне, она очень боялась и стыдилась, и почти никогда не чувствовала себя так же чудесно, как когда делала это с Бриксом.
— И мне налей, — сказал он, заходя и прикрыв за собой дверь кабинета. — Боже, он сегодня рассвирепел как медведь; ума не приложу, что с ним стряслось. Все плохо, пока кто-нибудь не убедит его в обратном.
— Кто-нибудь — это ты?..
— Ну да, правда, он меня слушает. Время от времени. Черт.
Он осушил протянутый Эммой стакан и подставил его снова, на добавку. Он забыл про сегодняшнее, подумала Эмма, если он и был смущен, то теперь явно не так. Может быть, она это выдумала. Может, быть, она вообще все выдумала. Иногда, когда она пила или нюхала с Бриксом кокаин, то не могла разобраться, что реально, а что нет. Брикс взболтал виски в стакане.
— Я понимаю, он раздражен из-за всего, что связано с выпуском ПК-20, но он же сел всем на шею и сводит людей с ума. Я, например, свихиваюсь.
Сейчас не время: он не в настроении, не стоит об этом заговаривать. Но я должна, что еще я могу? — Брикс, я хочу кое-что спросить.
— Иди сюда, ты слишком далеко. — Он вытянулся в кресле. — Я не люблю, когда тебя нельзя ощущать.
Эмма вздохнула. Его колени были самым лучшим в мире местом для сиденья, но ей надо было поговорить с ним. Она села на его сильные бедра, выпрямила спину, но он тут же привлек ее к себе и побежал рукой вверх по ноге, под платье.
— Так-то лучше. Слушай, я мог бы держать тебя прямо здесь — место стало бы гораздо интересней. Так как, согласна? Сидеть тут весь день и поддерживать мне настроение, пока я бьюсь с этой проклятой работой? — Ладно, черт возьми, — заявил он, когда Эмма ничего не ответила. Хорошая идея, но леди она не интересна. А куда ты хочешь пойти на ужин? Я думаю, в «Сильвермайн»: там ты еще не была.
— Куда хочешь. Брикс, я один раз ждала тебя здесь, и в твоем столе были бумаги и я… я прочла их.
Он покачал головой:
— Боже, Эмма, сколько раз я тебе говорил — не суй свой милый носик в дела? Ну так И что ты думаешь? Ты разобрала формулы? Или это были планы маркетинга? Тогда — ты, верно, прочла о себе, нашей потрясающей малышке Эйгер? Моей потрясающей Девушке-Эйгер. — Его рука просунулась между ее ног, заскользила по нейлоновому чулку, выше и выше, вжимаясь в ее тело.
Разгоряченная виски, Эмма почувствовала, как становится" еще более вялой и податливой. Она попыталась перебороть себя.
— Нет, Брикс, послушай, это важно. Там было о проблемах с ПК-20, что-то про глазной крем, что какой-то его ингредиент вызывает конъюнктивиты и еще что-то, латинскими словами, и… и что кто-то ослеп на один глаз.
Рука Брикса замерла:
— Ты мне не говорила.
— Нет, я думала — я не была уверена…
— Документы были секретные, какого черта ты полезла читать секретные отчеты в моем столе? — Он выдернул руку из-под ее юбки и откинулся назад. Эмма, оказавшись у него на коленях безо всякой другой опоры, внезапно почувствовала себя смешной: Она встала и отошла к стульям по другую сторону от стола. С такой преградой между ними Брикс напоминал ей своего отца.
— Извини, — сказала она. — Я не собиралась их читать, просто заглянула и увидела, что там о ПК-20…
— Просто заглянула? Брехня какая-то. Ты шпионила,
— Нет! Брикс, зачем мне?
— С кем ты говорила об этом?
— О чем? — Говорила, Эмма, говорила. Девицы не могут держать такое при себе: им нравится быть вестниками, пересказывать всем, что они видели, чувствовать свою важность. — Он встал и навис над столом, упираясь руками, вытягивая к ней лицо. — Кому ты говорила об этих отчетах?
— Никому. — Эмма выпалила эти слова, даже не подумав. Затем она вгляделась в лицо Брикса и поняла, что он может ударить ее — впервые она призналась себе, что боится его.
— Ты врешь…
— Нет, Брикс, это правда. — Она была уличена в своей — лжи. В ужасе, расширив глаза, она смотрела на его мрачное злое лицо И понимала, что никогда не сможет отречься от того, что сказала. Она не сможет признаться ему, что солгала, и не может выдать Джину: — Я никому не пересказывала, и не думала, что я вестник, я только… — Внезапно, из тумана страха, и опьянения Эмме пришла в голову мысль, что они говорят о чем-то не том. Дело ведь не в том, говорила ли она кому-нибудь, а в том, что эти документы… — Но ведь это ошибка? — спросила она резко. Брикс нахмуренно погрузился в свои мысли и она проговорила громче: — Ведь он не опасен, Брйкс? ПК-20? Я не представляю себе, как он может… — Тише ты! Конечно, он не опасен, Боже правый, ты что, с ума сошла? — Он обошел стол и встал с ней рядом. — Ты дурочка, вынюхивала тут… я дал тебе эту работу — ты здесь только благодаря мне, и я могу от тебя избавиться так же быстро.
— Брикс, не надо! Я ничего не сделала, я просто ждала тебя и…
— Почему ты была здесь? Могла подождать в приемной, как все делают, ты кто такая, чтобы разгуливать здесь, когда в голову взбредет?
— Но я Ведь не «все», Брикс, мы же с тобой вместе! — Она глядела на него почти вверх, и под таким углом он казался огромным и угрожающим, как будто мог на-, гнуться и просто расплющить ее насмерть. — Брикс, давай это забудем? Я ничего не говорила, но я…
— Нет, мы этого не забудем: ты, черт возьми, думаешь, кто я такой? Я выясняю, что кто-то шпионит в нашей компании, читает секретные бумаги, и ты хочешь, чтобы я это забыл? Я даже не. уверен, что тебе можно здесь еще работать: не думаю, что для компании хорошо, когда ты бродишь повсюду, выслеживаешь, и я уверен, черт возьми, что мне не нужна такая любопытная и неверная девушка…
— Брикс, пожалуйста, не надо, пожалуйста. — Эмма попыталась вдохнуть, но в горле случился спазм, и она начала кашлять и рыдать одновременно: — Не выгоняй меня, пожалуйста, разреши мне остаться, я буду делать все, что ты захочешь, Брикс, пожалуйста…
— А откуда я знаю, что ты сделаешь все, что я захочу? Боже, я тебе ни в чем теперь не могу доверять. Я думал, ты любишь меня, а потом вдруг оказывается, что ты за мной шпионишь…
— Нет! Я люблю! Я люблю тебя, Брикс, ты же знаешь это, я люблю тебя и сделаю для тебя все.
— Ну да, например, стравишь меня с отцом.
— Нет! Я не понимаю; о чем ты. — Разразившись рыданием, Эмма соскользнула со стула и оказалась на полу у его ног. — Брикс, не отсылай меня, пожалуйста, скажи, что я могу остаться, пожалуйста…
— Господи, Эмма, заткнись, тебя могут слышать до Нью-Йорка. — Он поглядел вниз, на ее скорченное тело, как, пряча лицо, она рассыпала свои золотистые волосы по ковру. Он почувствовал наслаждение от ее унижения, но оно исчезло так же быстро, как и возникло: его собственные страхи заслонили все остальное. — Поднимись с пола, — сказал он грубо. Схватил ее за руку и стал тянуть вверх, пока она снова не оказалась на стуле; — Дерьмо! — пробормотал он, и уселся на край стола, его ноги закачались в промежутке между тумбами.
Эмма часто задышала, глотая воздух. Она вытерла щеки ладонями и посмотрела на Брикса. Он опустил голову, как будто всецело поглощенный наблюдением за своими качающимися ногами, руки вцепились в край стола. И в друг, несмотря на все свое смятение, Эмма подумала: он боится. Он так ведет себя со мной, потому что боится. Стравишь меня с отцом. Он боится Квентина, боится, что Квентин узнает, что Эмма прочла отчеты, и обвинит в этом его. А если, подумала она, в отчетах правда? Но сейчас принять это она была не в силах. Теперь она должна подумать о Бриксе. Она нужна Бриксу.
— Я только волновалась за тебя, — сказала она тихим и дрожащим голосом. — Больше никто меня не интересует, только ты.
Он подйял голову и нахмурился:
— А почему ты волновалась за меня?
— Потому что… — о, слава Богу, мы же беседуем, мы не ссоримся, мы снова просто разговариваем… — потому что так важен для компании. — Она остановилась и попробовала улыбнуться, но лицо оставалось онемелым; она подумала, что, наверное, ужасно выглядит, и Бриксу это противно. — Ты ведь в центре всего, потому что вместе с отцом управляешь компанией… и я подумала, может, что-то случилось и кто-то хочет обвинить тебя, что тебя подставили.
— Что значит «кто-то»?
— Я не знаю. Кто-нибудь… твой отец, может быть…
— Мой отец и я руководим компанией, — сказал Брикс резко. — Ты сама это только что сказала. Он доверяет мне во всем. Если что-то случится, мы вместе об этом позаботимся. Я ему нужен.
— Я знаю, знаю. Я знаю, как вы близки и как ты ему нужен. Но иногда, когда случаются… — Она запнулась, но затем продолжила, потому что он ведь должен понять, что она хочет помочь ему. — Иногда, когда случаются неприятности и кого-то нужно обвинить…
— Да ничего не случилось, никаких неприятностей, никого не нужно обвинять.
Опасаясь снова упоминать отчеты, Эмма беспомощно подняла на него глаза, пытаясь сообразить. Джина сказала то же самое. Но если отчеты врут, то почему Брикс так напуган?
Брикс сердито: уставился на свои ноги и задумался:
— Ладно, а теперь слушай внимательно, — сказал он наконец. Мы получили пару отчетов по тестам, которые были неправильно проведены. Их-то ты и видела. Поняла? Они были неправильны, их неверно сделали. Поэтому теперь мы проводим кучу новых и все отлично.
— Ох. — Словно вырвалось с долгим вздохом. Она посмотрела на него изучающе: — Все отлично. — Это был полувопрос, полуутверждение:
— Вот это можешь и сказать своим друзьям. Эмма поглядела на него встревоженно:
— Я не говорю с друзьями о делах компании. Я ничего им не рассказываю. .
— Это ты так говоришь. Она опять задрожала:
— Пожалуйста, Брикс, не надо снова. Ты можешь мне доверять — все, о чем я беспокоюсь — это только ты. Я хочу, чтобы у тебя все было хорошо. И чтобы у нас с тобой — тоже. — Она подождала, но он молчал. — Брикс, ты… ты собираешься рассказать что-нибудь отцу? Или Хейлу? Насчет меня?
— Не знаю. Надо подумать.
Эмма сжалась на стуле, как будто ее тело осознало, что его только что посадили на поводок:.
— Я сделаю все, что ты захочешь. Ты же знаешь — все.
— Ты должна держать рот закрытым. Ты не должна появляться в моем кабинете. И соваться в мои дела. Делай только то, что тебе сказано, а мы посмотрим, как все пойдет. Ладно. — Он встал, пригладил брюки и потянулся за своим пиджаком. — Пойдем на ужин.
— Я не знаю… если ты не против, Брикс, я не хочу! есть. Можно я пойду домой?
— Эй, у нас свидание, мы же договорились, забыла?! И не разыгрывай из себя примадонну. Можем в кино! сходить, если хочешь: только мне надо домой вернуться пораньше. — Он поднял несколько прядей ее золотистых волос и опустил их. — В последний раз мы… когда? Неделю назад?
— Восемь дней.
— Вот, значит, мы много чего можем сделать. Может быть, ты и на ночь останешься.
Эмма поглядела на него уныло. Мать ждет ее дома. После тех двух раз, когда мать провела ночь не дома, больше такого не повторялось, и они как будто бы заключили молчаливое соглашение, что, пока они живут здесь вместе, они и спать будут в доме. Но если Брикс хочет, чтобы она осталась с ним ночью, она должна это сделать. Она может позвонить позже и сказать, что спустилась шина, или что-то в этом роде. Снова солгать, я превращаюсь в лгунью. Ее охватило отчаяние. Ей не хотелось врать матери, она хотела любить ее, и чтобы мать ее любила, чисто, неомраченно, как любят матери, охватывая ее пушистым покрывалом тепла, со всех сторон, так, чтобы ей стало покойно, и нежно, и счастливо. Глаза Эммы снова наполнили слезы. Она всегда получала от матери такую любовь и принимала ее как должное. Теперь она может ее только вспомнить, но такую далекую, что, кажется, возвратить ее уже невозможно. И мать тоже была далеко. Они потеряли друг друга. И Эмма потеряла дорогу назад.
— О'кей, иди вымой лицо и что там еще, и мы пойдем, — сказал Брикс и протянул ей руку. — Я расскажу тебе все о своей поездке во Флориду на прошлой неделе; ты знаешь, что я плавал с аквалангом?
Клер отрегулировала свет и уставилась на большой лист бумаги перед собой. Он, а работала над последней группой упаковок для ПК-20, придумывала образцы, которые могли сочетаться с теми, которые она уже оформила. Единственным по всей комнате звуком был скрип мелка по бумаге, да постукивание веток по стеклу от ветра, который поднялся еще раньше днем, и еще музыка, тихо игравшая где-то в глубине. На столе рядом с рукой дымилась чашка чая; линии появлялись и исчезали под ее пальцами, цвета сливались и мягко блестели под лампой. Ей нравилось это ощущение уверенности, которое приходило, когда она работала у себя, и создавало нечто из ничего: особенно ей нравилось начинать, когда идеи, образы, воспоминания свободно протекали в ее голове, до тех пор, как не появлялся внезапный порядок, способ сказать и показать что-то, образ, появившийся сам собой, как будто только родился.
Все должно было быть отлично, думала Клер, но так не случилось.
Эмма избегала ее, спала допоздна, и уходила из дома, когда Клер была наверху в своей мастерской или где-то с друзьями, и возвращалась поздно. Они больше не разговаривали — встречая друг друга, обменивались словами, которые ничего для них не значили. Они с Эммой потеряли друг друга, и Клер тосковала по дочери. Как будто она уехала, и даже хуже, чем это, потому что она продолжала призрачно ходить — по дому, постоянным напоминанием, что когда-то они были вместе. Сначала Клер решила, что Эмма сторонится ее только по обычной подростковой мятежности, в ее случае запоздавшей: она никогда не проходила через это состояние обидчивой вражды, которое устанавливалось у всех ее школьных друзей с родителями. Но теперь Клер поняла, что что-то не так в жизни дочери, что-то случилось, о чем она не может ей рассказать, потому что стыдится или боится, или и то и другое.
Когда Клер принесла домой письма, которые дал ей Хейл, они с Эммой читали их вместе, изумленные и растроганные тем, что у людей находится время писать незнакомой девушке и говорить ей, что она прекрасна, мила, всеамериканская девушка!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58