– Сзади у стены. Вам понравился концерт? – Он ловко втягивает меня в разговор о самых знаменитых трубачах-джазистах, которых он всех слышал, знает и даже имеет дома их пластинки. Лед тронулся. Я пойду с ним, ведь теперь Фабрис не просто уличный знакомый, а родственная душа. Мы любим одну и ту же музыку. Мы автоматически переходим на «ты».
– О'кей, я иду. Я хочу посмотреть твои картины.
– Прекрасно. Подожди меня перед Сакре-Кер. Я быстро кое-что куплю. Это недолго. Через две минуты я вернусь. Сейчас, Офелия!
Пока я его жду, меня опять одолевают сомнения. Фабрис чересчур самодоволен. «Я самый лучший. Гений. То, что делают другие, – барахло». Мне это не нравится. А эти глубокие складки у рта. Я их называю «чувственные складки», потому что такие часто бывают у старых гомосексуалистов и мужчин, которые не могут обуздать свои инстинкты. Какой-то у него потасканный вид.
Ну да ладно! Он француз, да еще художник с собственным ателье на Монмартре, и я хочу попасть туда. Страха я не испытываю, потому что смогу постоять за себя, если он станет назойлив.
Через две минуты Фабрис действительно возвращается, слегка запыхавшись, с капельками пота на лбу. В руке у него плотный коричневый бумажный пакет с двумя бутылками вина. Дом недалеко, сразу за углом. Это красивое старое здание, старше того, в котором живу я, с высокими прямыми окнами и внушительной полукруглой входной дверью. Лестничная клетка скромная и чистая, однако лифта не видно.
– А где лифт? – интересуюсь я.
– Отсутствует, – сообщает Фабрис, – да тут невысоко. – Он энергично начинает подниматься. Мы шагаем и шагаем.
– На каком это этаже? – спрашиваю я наконец, тяжело дыша.
– Еще три этажа.
– Еще три этажа? Но мы уже прошли четыре!
– Верно. Я живу на седьмом. Четыре плюс три будет семь. – Больше он ничего не говорит.
– Надеюсь, я это переживу. – У меня вырывается стон.
– Не сомневаюсь. Подниматься по лестнице очень полезно!
Я действительно справляюсь с этим, и зрелище, которое предстает перед моими глазами, когда Фабрис открывает дверь, все компенсирует. Мастерская огромных размеров, это одно-единственное помещение с высоченным потолком и прекрасными пропорциями. Вся длинная стена напротив входной двери сделана из стекла, и открывающийся вид еще грандиознее, чем из моей квартиры.
Прямо предо мной – мощный белый купол Сакре-Кер на фоне бесконечного голубого неба. Внизу – многомиллионный город, простирающийся до горизонта. Все выглядит таким нереальным и фантастическим, что мне кажется, будто я парю над Парижем на воздушном шаре.
Панорама, открывающаяся из ателье, приковывает все внимание. Только потом я обнаруживаю, что стены обтянуты черным. Паркетный пол тоже выкрашен в черный цвет, а потолок покрыт черным лаком. Случайно вижу свое отражение в громадном зеркале на правой узкой стороне мастерской. Со своей светлой кожей, обнаженными плечами, в розовом «салопете» в белую крапинку я выгляжу как свежий цветок в темной теплице.
Я оборачиваюсь. За мной тоже большое зеркало. Над ним, на потолке, два ряда прожекторов. Кухонная дверь, за которой исчезает Фабрис, тоже зеркальная. Оглушенная, присаживаюсь на сколоченную из досок подставку, тянущуюся вдоль стен и покрытую плоскими черными бархатными подушками. Не слишком удобно, но больше сесть не на что.
Фабрис приносит мне бокал красного вина.
– Твое здоровье, Офелия! – Он чокается со мной и исчезает вновь. Из кухни доносится стук тарелок. – Я сейчас приду, – кричит он мне оттуда, – осмотрись пока у меня.
Этим я и собираюсь заняться. Прислоняюсь к стене и отдаюсь во власть необычной обстановки. Одно ясно: кто бы ни был владелец этой квартиры, он потратил много денег. У меня наметанный глаз на дорогие вещи. Стены обтянуты не обычной материей, а лучшим шелком. Паркет дубовый и скорее всего сделан на заказ.
Кровать – тоже архитектурное творение. Она покоится на высокой платформе сзади у стены, опирается на четыре дорические колонны, и попасть в нее можно по веревочной лестнице. Под кроватью расположены шкафы и полки, на которых лежат стопки картин. Мольберт стоит посередине ателье, рядом большой низкий стол из стекла, заваленный кистями, палитрами, смятыми тряпками, пустыми и полупустыми бутылочками со скипидаром.
В общем и целом отрадное зрелище, хаотичное и в то же время красивое, лишь зеркала меня раздражают. Они решительно действуют мне на нервы. У меня был случай в Канаде, когда один художник смертельно обидел меня, предпочтя мне зеркало, и я это никогда не забуду.
Это случилось во время какого-то праздника в загородном доме моих друзей. Я сидела на земле, а рядом этот самый художник, который мне так нравился, что я сразу начала флиртовать с ним.
– Знаешь, – изрек он вдруг, – я чувствую силу твоего воздействия и охотно соблазнил бы тебя. Но если хочешь знать правду: женщины для меня – пройденный этап. Гораздо интереснее делать это одному перед зеркалом. Сам себе партнер. Понимаешь?
«Идиот», – подумала я и тут же забыла об этом. Исключение. Чокнутый. Но вот я сижу здесь, спустя несколько лет, в ателье, нашпигованном зеркалами, и старая история никак не выходит у меня из головы.
К тому же к художникам я питаю давнюю слабость. Мне всегда хотелось вдохновлять кого-нибудь, став его музой. В мечтах я видела своего художника совершенно четко: стоящим перед мольбертом в убогой мастерской, полным вдохновения, устремленным ввысь. Если я правильно трактую все эти зеркала, то этот художник устремляется в своем ателье не вверх, а вниз. Да-да, не кисть держит он в руке, а кое-что совсем другое!
Бог ты мой, вот это разоблачение. Я утрачиваю одну иллюзию за другой.
Залпом выпиваю свой бокал. Но что это за странное вино? Какое-то острое, оно моментально ударяет мне в голову. Это не обычное вино: оно слишком сладкое и слишком крепкое. Может, Фабрис отравил меня?
В этот момент открывается кухонная дверь. Спокойно, Офелия, не подавай виду.
– А вот и подкрепление, – довольно кричит хозяин и появляется, держа в одной руке поднос с хлебом, маслом, сыром и печеночным паштетом, а в другой – стеклянный кувшин с вином. Отшвырнув ногой черную подушку, он ставит угощение между нами на подставку.
– Что ты добавил в вино? – спрашиваю я невзначай, без малейшей дрожи в голосе.
– Клубничный ликер. Вкусно, правда?
– Вкусно, но довольно крепко.
– Конечно. Это аперитив! Во Франции так принято. Дай мне свой бокал. Вот, теперь бордо. Моя домашняя марка. За твое здоровье! – Он пьет, глядя мне глубоко в глаза. – А теперь поешь. Тебе надо закусить. Ты уже пять часов ничего не ела!
– Откуда ты знаешь?
– Ровно в два ты выпила на площади Тертр маленькую чашечку кофе и потом разжевала два кусочка сахара. С тех пор ты постишься.
Я растрогана.
– Ты наблюдал за мной все это время? Он кивает и намазывает мне хлеб маслом.
– Сыр или паштет?
– Сыр, пожалуйста. – Камамбер очень вкусный. Только сейчас я чувствую, как голодна. Вино тоже превосходное. Темное и густое, я такое люблю.
– Твое ателье очень красивое, – говорю я через какое-то время. – Роскошное оформление. Это ты поместил сюда столько зеркал?
Фабрис сразу понимает. Он смеется, встает и ставит пластинку с джазом. Знаменитый номер Чета Бейкера «Моя смешная Валентина». У него хороший вкус, этого у него не отнимешь.
– Зеркала остались от моего предшественника, – говорит он, вновь сев на свое место, – я не нарцисс, можешь быть спокойна. Я здесь живу только полгода. Знаешь, что тут было раньше? Балетная школа. – Он залпом выпивает свой бокал и тут же наполняет его снова. – Но зеркала мне нравятся. Заднее отражает мой цветок, – он показывает на темно-зеленое тропическое растение, забравшееся по дорической колонне рядом с кухонной дверью почти до самого потолка, – а большое – Сакре-Кер. Хочешь еще бутерброд? С паштетом?
– Нет, спасибо.
– Слишком жирный?
– Я больше не ем животных. Он удивленно смотрит на меня.
– Это не животное, это печеночный паштет.
– А откуда берется печенка? Отгадай с трех попыток. Я не ем ничего, что приходит с бойни.
– Почему?
– Мне жаль животных. Фабрис жует.
– Убить я тоже никого не могу. Но эта штука такая вкусная. Расскажи о себе. Что ты делаешь в Париже? Ты замужем?
– Знаешь что, – перевожу я разговор, – покажи-ка мне свои картины. Это интереснее, чем рассказывать о себе.
– С огромным удовольствием! – Фабрис проворно вскакивает (его движения мне нравятся) и ведет к нише под его кроватью. – Это все для моей следующей выставки в Риме. – Он дает мне в руки одну картину за другой. – Через три недели вернисаж. Хочешь полететь со мной? Подумай. Как тебе нравятся мои вещи? Это не то, что мазня с площади Тертр. Ты так не считаешь? – Он выжидательно смотрит на меня.
Я молча киваю.
С точки зрения таланта он на несколько ступеней выше, чем уличные художники, в этом нет никакого сомнения. Линии четкие, выразительные, краски хорошо подобраны, это сильные картины, и они впечатляют. Это что касается техники. Но то, что он рисует, я нахожу отвратительным. Это исключительно женщины, и причем самые уродливые, которых я когда-нибудь видела. Тощие, морщинистые лица и тела. Отвисшие до пупка груди. Раскрытые в крике рты со щербатыми зубами. Во всем мире не найдется женщины с такой отталкивающей внешностью.
– Сильно, – говорю я, возвращая последнюю картину. – Но я не дам тебе рисовать себя.
– Почему?
– Потому что я не желаю выглядеть, как эти. Думаешь, мне жить надоело? С такой картиной в квартире я через неделю покончу жизнь самоубийством.
– Не бойся. Тебя я напишу иначе. Как солнечную королеву. У тебя такие обалденные цвета. Белая кожа. Изумительные волосы. Я много лет мечтаю о такой модели. Был бы я женат на тебе, я бы вообще рисовал только тебя. – Он складывает картины на полку, несколько других прислоняет к стене. – Ты красиво оденешься, – продолжает он, стоя спиной ко мне, – розовое тебе идет. Вот, – он протягивает мне пустой подрамник с натянутым белым холстом, – формат для твоего портрета. Если хочешь, начнем прямо сейчас.
– Сейчас? Ведь слишком темно. Тебе не нужен дневной свет?
Фабрис трясет головой, забирает у меня подрамник и закрепляет его на мольберте.
– Мне не нужен. Я всегда пишу ночью. С прожекторами. – Он показывает на потолок. – Я могу работать только тогда, когда темно. Становись туда. Расплети косу. Я хочу, чтобы твои волосы свободно спадали на плечи.
– Я могу куда-нибудь сесть? – протестую я. – От долгого стояния мне становится плохо.
– Ну, конечно!
Он приносит с кухни высокий табурет и помогает мне забраться на него.
– Минутку, – кричит он, прежде чем начать рисовать, – сначала быстренько фото. – Он включает лампы, снимает меня со всех сторон. – Чтобы освежить в памяти, когда ты уйдешь. Сегодня я скорее всего не управлюсь.
Потом он начинает работать. Я с интересом наблюдаю за ним. Он стоит в непринужденной позе перед мольбертом, слегка склонив голову набок. У него тонкие пальцы, красивые, сильные руки. Время от времени по лицу пробегает улыбка, словно он смеется над собой. Это тоже располагает к нему. Лучше, чем считать себя центром Вселенной. Но через два часа я уже не в силах больше сидеть.
– В чем дело? – спрашивает Фабрис, оторвав взгляд от холста.
– У меня все болит. К тому же мне пора домой.
– Хорошо. Иди сюда и полюбуйся моей работой! Ну, солнечная королева, нравится она тебе?
Сгорая от любопытства, подхожу поближе.
– Я использовал только три краски. Твои цвета. Слоновая кость, оранжевый и розовый. Что скажешь?
– Браво! – Я приятно поражена.
Фабрис и в самом деле нарисовал меня солнцем. Лицо в центре (пока только намечено), волосы вокруг, как огненные языки, во всю картину. Действительно очень красиво. В стиле модерн! Возвышающе! Радостно!
– Быть может, место между солнечными лучами я заполню золотом, – задумчиво говорит Фабрис, не отрывая глаз от картины, – но я должен еще подумать. Когда ты можешь снова прийти? Я свободен в среду. Ты тоже? Хорошо. Тогда выпьем еще на прощание по бокалу.
И он исчезает за маленькой дверцей под кроватью, которая, как я уже знаю, ведет в ванную. Его долго нет. Я слышу плеск воды. Принимает душ.
«Ага, – думаю я. – Сейчас время для полчасика нежности. И от этого мне не уйти! Фабрис хотя и симпатичный, но физически не мой тип».
Я люблю высоких мужчин. Минимум метр девяносто. Остальное не так важно. Блондин или брюнет, толстый или худой, это мне безразлично. Главное, чтобы был на голову выше меня. Если уж мужской интеллект не всегда вызывает мое уважение, то по крайней мере я хочу с восхищением смотреть на большое, красивое тело.
Фабрис слишком маленький. Но он француз, а французы – мое задание. К тому же это страна довольных женщин. Здесь мужчины по-настоящему любят женщин. Во всяком случае, так не устают утверждать сами французы в своих фильмах, книгах, стихах и песнях. Здесь целуют и ласкают, нежат и любят, всегда превосходно, в нужном темпе, и если нужно – всю ночь. Правда это или преувеличение? Это многое еще только предстоит выяснить. Правда, не сию минуту. Это было бы слишком поспешно и не в моем стиле.
Я не люблю в первый же день знакомства ложиться с мужчиной в постель. Малознакомые меня не возбуждают. Когда уже знаешь друг друга, постепенно растет напряжение. Когда уже невозможно взглянуть в глаза, чтобы тебя не пронизала дрожь, вот тогда поцелуй действительно хорош! Когда ты ничего не соображаешь, кровь стынет, в желудке резь и все плывет вокруг.
В первый день такого не бывает. Семь раз примерь, один отрежь. Познакомившись, нужно расстаться. Сидеть дома и тосковать друг о друге, почти не спать от волнения. Мечтать о том, как он тебя целует, стонет и внедряется в тебя. И каждый раз, представляя это, чувствовать укол в сердце. (А если не чувствуешь – забудь его!)
Но если сердце по-настоящему болит, тогда вперед! И что самое прекрасное: получается всегда иначе, чем думаешь. Даже если ты мысленно проиграла девяносто девять вариантов любовной ночи, реальность имеет сотый про запас. И эти сюрпризы я люблю в жизни.
Фабрис возвращается. Я сижу на подставке, волосы опять заплетены в благопристойную косу.
– Я должен тебе кое-что показать, – говорит он. – Минутку, – и выключает свет. Что это значит? Хочет накинуться на меня в темноте? Нет, решил продемонстрировать мне величественный вид из окна.
Большой белый купол собора Сакре-Кер подсвечен гигантскими прожекторами и освещает наше ателье. Небосвод темно-синий, внизу красноватый, озаренный отблеском вечернего города. На самом верху стоит белая, лучезарная звезда. Это настолько красиво, что кажется декорацией.
Фабрис садится рядом со мной и берет мою руку. Я не отнимаю. В среду он получит больше. Мы сидим молча и наслаждаемся роскошным видом. Порой его взгляд уходит в сторону моей груди, но потом опять устремляется вперед. Человек владеет собой. Слава богу. Когда я встаю, чтобы идти домой, он не принуждает меня остаться. Провожает до двери, мы дружески обнимаемся, он целует меня в обе щеки. Потом кладет свою голову мне на плечо и замирает на пару секунд. И как раз когда я думаю: чудесная будет среда, все идет вкривь и вкось.
Ни с того ни с сего Фабрис начинает дрожать всем телом, обхватив меня руками и тяжело дыша в ухо, стискивает так, что у меня перехватывает дыхание. Моя первая реакция – ударить его коленом в пах. Но ведь он же не враг. К тому же мужчина такого деликатного телосложения, что как бы не сломать ему что-нибудь.
Пока я раздумываю, Фабрис не теряет времени. Его дрожащие пальцы отстегивают бретельки моего «сало-тепа», одна рука уже на груди, другая стремительно опускается вниз. Вот она уже приближается к весьма интимным местам. Нет, честное слово, это заходит слишком далеко.
– Ты не можешь подождать два дня? – громко подаю я голос. – Я приду опять в среду!
Тут он начинает жутко стонать.
– Я не могу. Я не могу. О беби! Сколько лет я ждал такую женщину, как ты. Я больше не отпущу тебя! – Он хватает мою руку и сует между своих ног.
Я вздрагиваю. Милостивый боже! Еще один. Если я что-нибудь действительно не выношу, то именно это. Если мне нравится мужчина, я все равно рано или поздно попаду туда. Но когда – решать мне.
Мой испуг имеет еще и другую причину: Фабрис подвел мою руку к своим брюкам – но брюки пусты! Именно так. За всю мою жизнь я такого не встречала. Непонятно. Это и есть знаменитое французское искусство любви? Сверху – огонь, а внизу все мертво?
Но мне не приходится долго ломать себе голову.
Несмотря на мои громкие протесты, мой художник, сопя и постанывая, срывает с себя одежду. Этого я бы на его месте не делала. То, что в одетом виде кажется стройным, теперь оборачивается жалкой худобой. Грудная клетка узкая, плечи острые, бедра – одни кости. Теперь я понимаю, почему он даже летом носит толстые свитера. У бедняги нет ни полграмма жира!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32