Так звали девственницу для Приапа.
Все равно непонятно. Потерянная девственность и жизнь в заточении – что тут общего?
– Ты изнасиловал девственницу?
– Я ее не насиловал. – Юлиан встретился с Грейс взглядом. – Все было по обоюдному согласию, можешь мне поверить.
Да, ему явно не повезло – она видела это по его напряженному лицу. Возможно, ей стоит быть осторожнее в своих расспросах.
Когда Грейс поставила перед гостем дымящуюся тарелку и положила рядом серебряную вилку, нож, бумажную салфетку, а затем налила бокал вина, воздух наполнился божественным ароматом пищи. Все было приготовлено очень быстро, но после того как Юлиан услышал о поезде, фотоаппарате, автомобиле, граммофоне, ракетах и компьютере, он сомневался, что его хоть что-то может удивить. Да и вообще, он уже с давних пор ничему не удивлялся. Все его существование умещалось в несколько сотен дней, затерявшихся в столетиях, но даже в эти дни он должен был делать лишь одно – ублажать тех, кто призвал его. Если чему и научили его два минувших тысячелетия, так это наслаждаться теми немногими радостями, которые выпадали на его долю во время воплощения.
Помня об этом, Юлиан положил в рот спагетти и осторожно разжевал. Вкус оказался просто волшебным. Тогда он позволил ароматам курицы со специями вскружить себе голову. С тех пор как он ел в последний раз, прошла целая вечность, наполненная неутоленным голодом.
Грейс задумчиво смотрела, как Юлиан медленно, тщательно пережевывает пищу, и никак не могла помять, нравится ему еда или нет. Ее поражали его манеры за столом. Конечно же, ей никогда не удастся достичь такого совершенства. А как умело он придерживал спагетти ножом на вилке!
– Разве в Древней Македонии пользовались вилками? – не удержавшись, спросила она.
Похоже, Юлиан не понял.
– Прошу прощения?
– Мне просто любопытно, когда изобрели вилки…
Боже, что за вздор ты несешь! Лучше посмотри, какой он красавчик! Похоже, у тебя в доме ожила греческая статуя!
– Насколько я знаю, вилку изобрели где-то в пятнадцатом веке.
– Правда? Ты и там побывал?
Юлиан и бровью не повел.
– Где именно?
– В пятнадцатом веке, конечно! А при изобретении вилки ты не присутствовал?
– Нет. – Он вытер рот салфеткой. – В тот век меня призы вали четыре раза: дважды в Италию и по разу в Англию и Францию.
– Вот это да! – Грейс распирало любопытство. – За целый век ты, наверное, много всякого повидал?
– Да нет, не очень.
– Но уж за два-то тысячелетия…
– В основном я видел спальни, кровати и ванные.
Бесцветный голос Юлиана заставил Грейс замолчать на некоторое время, и он вернулся к еде.
– Значит, ты просто лежишь в книге, пока тебя кто-нибудь не призовет?
Он кивнул.
– А чем ты там – в книге, я имею в виду – занимаешься, чтобы скоротать время?
Юлиан пожал плечами, и она решила, что его мимический арсенал не слишком богат, равно как и словесный.
Подойдя ближе, Грейс села напротив него.
– Если верить твоим словам, то нам придется прожить вместе целый месяц. Может, ты облегчишь себе жизнь и поговоришь со мной?
Юлиан удивленно посмотрел та нее – он что-то не припоминал, чтобы кто-то разговаривал с ним, если не считать нескольких постельных реплик.
Грейс, бессознательно скрестив руки на груди, ждала.
– Знаешь, – Юлиан старался подражать ее манере изъясняться, – языком можно делать вещи гораздо интереснее болтовни. Например, ласкать твою грудь. – Его взгляд упал ниже. – Или что-то еще.
От его слов Грейс сначала пришла в замешательство, затем почувствовала возбуждение. Впрочем, как психотерапевт, она слышала и более странные вещи.
– Тут ты прав. Например, можно его отрезать, – сказала она, и удивление в его взгляде порадовало ее. – Но я из тех женщин, которые любят поговорить. Ты здесь для того, чтобы угождать мне, так ведь?
Юлиан кивнул:
– Так.
– Тогда рассказывай, чем ты занимался, пока был в книге?
Он посмотрел на нее взглядом, от которого ей стало не по себе.
– Это все равно что сидеть в саркофаге. Я слышу голоса, но ничего не вижу. Просто жду и слушаю.
Грейс поежилась, вспоминая, как однажды случайно заперлась в отцовском сарае для инструментов. Там было темно, и от ужаса она почувствовала, как воздух выходит из легких, а голова кружится от паники. Она кричала и колотила в дверь, пока не разбила руки в кровь. К счастью, в конце концов, мать ее услышала и выпустила на свободу. С тех пор Грейс иногда испытывала приступы клаустрофобии. Она даже подумать боялась о том, каково это – провести в таком месте несколько столетий.
– Как ужасно, – выдохнула она.
– Ко всему привыкаешь со временем.
– Неужели ты привык? – Почему-то Грейс не поверила ему. – И ты даже не пытался сбежать?
Юлиан бросил на нее красноречивый взгляд.
– Значит, пытался. И что произошло потом?
– Сама видишь. Ничего.
Ей невольно стало жалко этого несчастного гиганта. Провести две тысячи лет в темном склепе и не потерять разум – одно это было подвигом. Удивительно, что после всего он вообще в состоянии сидеть рядом с ней и разговаривать.
Внезапно Грейс почувствовала, что должна ему помочь. Она еще не знала как, но об этом точно стоит подумать. Должен же быть путь к спасению.
– А если мы сумеем освободить тебя?
– Это невозможно.
– Значит, ты фаталист?
Он бросил на нее презрительный взгляд:
– Такое случается с людьми, которые сидят взаперти по две тысячи лет.
Грейс пожала плечами; его холодность ничуть не смутила ее. Кто ищет – тот найдет, и не мытьем, так катаньем она его освободит!
А пока она решила сделать для своего нового знакомого то, что, видимо, не делал еще никто. Она сделает так, чтобы он остался доволен своим пребыванием в Новом Орлеане. Другие женщины держали узника книги на привязи рядом со своей кроватью, но она не станет заковывать его в цепи.
– Что ж, а теперь давай представим, что на этот раз ты пришел ради себя.
Юлиан на мгновение оторвался от еды и посмотрел на Грейс с неожиданным интересом.
– Я стану тебе прислуживать, а не наоборот, – уверенно продолжала Грейс. – Мы будем делать все, что тебе захочется, и ты увидишь все, что только можно здесь увидеть.
Юлиан ухмыльнулся одним уголком рта и отпил вина.
– Снимай рубашку.
– Прости, что ты сказал?
Он поставил бокал с вином на стол и посмотрел на нее взглядом, полным желания.
– Ты сама сказала, что я могу увидеть все, что захочу, и сделать все, что мне вздумается. Что ж, я хочу увидеть твою грудь и пройтись языком по…
– Нет, только не это, – выпалила Грейс, чувствуя, что ее бросает в холодный пот. – Мы установим несколько правил, которые нельзя нарушать. Правило первое: ничего такого между нами не будет.
– Но почему?
Действительно, почему? Ее тело требовало именно этого.
– Потому что я не кошка, чтобы сношаться с каждым похотливым котом, который пробегает мимо.
Глава 4
Юлиан удивленно приподнял бровь, но его поразила не грубость, а горечь, которую он услышал в голосе Грейс. Видимо, когда-то с ней плохо обошлись.
Юлиану вспомнилась Пенелопа, и ему стало так больно, что лишь его беспримерная выдержка не позволила ему впасть в уныние.
И все же ему придется за многое ответить. Его грехи столь тяжкие, что даже двух тысячелетий не хватило, чтобы загладить вину.
Закрыв глаза, Юлиан заставил себя отвлечься от мрачных мыслей. Он здесь ради нее, а не ради себя. Наконец он понял, что имела в виду Селена, когда говорила ему о подруге. Теперь нужно показать Грейс, что секс – это здорово.
Юлиан посмотрел на Грейс, и на губах его заиграла улыбка. Впервые за долгую жизнь ему придется соблазнять женщину.
Он понимал, что с ее умом и упрямством затащить Грейс в постель будет потруднее, чем перехитрить римскую армию. Его талантам брошен нешуточный вызов. И все же недалеко то бремя, когда он будет наслаждаться каждым дюймом ее прекрасного тела.
Увидев на лице Юлиана улыбку, Грейс удивленно заморгала. Улыбка смягчила его грубые черты и сделала ее гостя еще более привлекательным.
В который раз за сегодняшний вечер Грейс почувствовала, как ее лицо заливает краска. Ну зачем она наговорила Юлиану столько гадостей? Впредь ей нужно держать язык за зубами. Раньше она никогда не отличалась болтливостью, особенно если дело касалось незнакомцев.
Часы наверху пробили час ночи.
– Боже! – Грейс всплеснула руками. – Мне же в шесть вставать на работу.
– Значит, ты идешь спать?
Грейс чуть не рассмеялась.
– Мне нужно поспать. А как же иначе?
Его брови шевельнулись.
– Что-то не так?
Юлиан покачал головой и отвернулся.
– Сейчас я покажу тебе твою спальню.
– Мне не хочется спать.
– То есть как?
Юлиан вздохнул. Он так долго сидел в книге, что сейчас ему хотелось подольше подвигаться. Он бы охотно согласился бегать, прыгать, хоть что-нибудь делать, лишь бы отпраздновать долгожданную свободу, а от одной мысли о том, что ему придется снова лежать в темноте, у него по коже ползли мурашки.
– Я отдыхаю с тысяча восемьсот девяносто пятого года, – просто объяснил Юлиан. – Не знаю, сколько времени прошло с тех пор, но, судя по тому, как сильно все изменилось, довольно много.
– Сейчас две тысячи второй год, – помогла ему Грейс. – Ты отсутствовал сто семь лет.
Боже, неужели она была первым человеком за последние сто лет, с кем он мог поговорить? Ей стало его жалко, и все же…
– Жаль, что я не могу остаться с тобой. – Грейс с трудом подавила зевок. – Правда, жаль, но если я не посплю хоть несколько часов, то мои мозги превратятся в желе и я не смогу работать.
Она видела, что Юлиан разочарован.
– Если не хочешь спать, можешь посмотреть телевизор.
– Телевизор?
Грейс провела гостя в гостиную, включила телевизор и показала ему, как пользоваться пультом.
– Невероятно! – восхищенно прошептал Юлиан, переключая каналы.
– Да, впечатляет.
Что ж, это займет его на некоторое время. В конце концов, мужикам для счастья надо лишь три вещи: секс, еда и пульт от телевизора. Две из трех удовлетворят его ненадолго.
– Ладно, я иду наверх. Спокойной ночи.
Когда Грейс проходила мимо Юлиана, он коснулся ее руки. Прикосновение было мимолетным, но в нем выразилась вся его боль, его желание, его одиночество.
Он не хотел, чтобы она уходила.
Облизнув пересохшие губы, Грейс сказал то, чего никак от себя не ожидала:
– У меня в комнате есть еще один телевизор. Можешь посмотреть там, пока я буду спать.
Юлиан улыбнулся, затем поднялся за ней наверх, удивляясь, как это она догадалась, что ему не хочется оставаться одному.
Они вошли в огромную спальню, где у дальней стены стояла большая кровать с высокой спинкой. Напротив кровати расположился комод, и на нем тот самый второй телевизор.
Грейс наблюдала за Юлианом, пока он ходил по комнате и рассматривал фотографии на стенах. Это были фотографии родителей и дедушки с бабушкой, фотографии из колледжа, где они с Селеной учились, фотографии собаки, которая была у Грейс в детстве…
– Ты здесь живешь одна? – неожиданно спросил Юлиан.
– Да. – Грейс подошла к любимому креслу-качалке, на спинке которого висел ее халат, и взяла его в руки, потом задумчиво посмотрела на зеленое полотенце, все еще закрывавшее его чресла. Не может же она спать с ним в одной постели в таком виде!
В комнате родителей все еще хранилась пижама отца, и это могло спасти положение.
– Подожди здесь, я сейчас вернусь. – Грейс быстро вышла из комнаты.
Оставшись в одиночестве, Юлиан подошел к большому окну и отдернул белую ажурную занавеску. Он долго смотрел, как странные коробки, которые, видимо, и были автомобилями, проезжали мимо дома, издавая странные звуки, которые то нарастали, то стихали, словно прибой. Яркие фонари освещали улицу и дома вдоль нее, как когда-то это делали факелы у него на родине.
Какой странный мир! Он и похож на его мир, и все же поразительно другой.
Юлиан пытался сопоставить открывшуюся ему картину с тем, что слышал, пока находился в книге, и неожиданно ему стало не по себе. Ему не нравились перемены, которые он видел, не нравилась та стремительность, с которой люди новой эпохи делали все, к чему прикасались.
Что же будет, когда его призовут в следующий раз? И что, если его вообще больше не призовут?
Юлиан поежился. Несладко оказаться в ловушке вечности, когда тьма давит со всех сторон, лишая последнего воздуха в легких.
Грейс переоделась в розовую ночную рубашку и стояла в родительской спальне перед комодом, на котором находилось хрустальное блюдо с обручальным кольцом матери. Она положила его туда на следующий день после похорон. Ей тогда только-только исполнилось двадцать четыре, и она наивно полагала, что достаточно повзрослела и готова встретить лицом к лицу любые трудности. Увы, в один миг жизнь вокруг нее превратилась в руины.
Смерть родителей лишила ее всего: безопасности, веры, чувства справедливости и, самое главное, их преданной любви и поддержки. Несмотря на тщеславие молодости, Грейс оказалась не готова к перипетиям взрослой жизни.
Хотя прошло уже пять лет, она все еще оплакивала их. Когда люди говорят, что лучше познать любовь и потерять ее, нежели не познать вовсе, то все это полная ерунда: нет ничего хуже, чем потерять близких.
Грейс так и не смирилась со смертью родителей; на следующий день после похорон она опечатала их комнату и все, что было в ней. Теперь, открывая ящик, в котором лежали пижамы отца, она невольно поежилась. Никто не прикасался к этим пижамам с тех самых пор, как мать сложила их аккуратной стопкой.
Боже, они так сильно любили друг друга!
Грейс все бы отдала ради того, чтобы найти себе достойную половину, как это сделали ее родители. Они были вместе двадцать пять лет, пока не погибли, и каждый день они любили друг друга так же сильно, как и в начале совместной жизни.
Они всегда ходили, держась за руки, словно подростки, и украдкой целовались, когда думали, что никто их не видит.
Грейс тоже хотела такой любви, но до сих пор ей не встретился мужчина, от которого у нее перехватило бы дыхание и без которого она не смогла бы жить.
Кусая губы, Грейс вытащила темно-синие пижамные штаны и выбежала из комнаты.
– Держи. – Протянув Юлиану штаны, она убежала в ванную прежде, чем он смог хоть что-то сказать. Ей не хотелось, чтобы он видел ее слезы.
Сменив кусок ткани на бедрах на штаны, Юлиан пошел за Грейс.
– Эй! – позвал он и осторожно открыл дверь, за которой она скрылась.
Заметив, что Грейс плачет, он замер; несмотря на суровое воспитание, его сердце сжалось. Грейс плакала так, словно кто-то разбил ей сердце.
Юлиан еще с детства усвоил, что ни к чему хорошему забота о людях не приводит: каждый раз, когда он допускал ошибку и отступал от этого правила, ему приходилось жестоко расплачиваться.
Кроме того, ему отведено мало времени, слишком мало времени. Чем меньше он будет вникать в личную жизнь и переживания своей временной спутницы, тем проще переживет следующее заточение.
Но тут до его сознания дошли ее слова, и ему стало не по себе. Она раскусила его с первого взгляда. Он всего лишь кот, который получит удовольствие и бросит ее.
Не отдавая себе отчет в том, что делает, Юлиан подошел к Грейс и обнял ее, а она склонила голову к его обнаженной груди, прижавшись к ней, словно к спасательному кругу.
Еще ни разу Юлиану не приходилось успокаивать женщину. Даже до проклятия он ни к кому не проявлял нежность. Как солдата, его с пеленок обучали быть сдержанным и холодным.
Со щитом или на щите – именно это сказала ему мачеха, когда вышвырнула из дома в возрасте семи лет. Так он попал в военную школу. С отцом было еще хуже. Его отец, легендарный спартанец, не терпел слабостей и выбивал из Юлиана детство хлыстом, обучая искусству терпеть боль, скрывать страдания.
До сих пор Юлиан помнил, как больно жалил хлыст его спину, слышал, как свистит рассекаемый им воздух. И еще он помнил презрение на лице отца.
– Прости. – Шепот Грейс вернул его к действительности.
Запрокинув голову, она заглянула ему в глаза, и Юлиан, отчего-то почувствовав себя неловко, отстранился от нее.
– Теперь тебе лучше?
Грейс вытерла слезы. Уже давно никто не успокаивал ее подобным образом.
– Да, – прошептала она, – лучше. Спасибо.
Он ничего не ответил, и Грейс показалось, что вместо нежного мужчины, который еще секунду назад был здесь, снова появилась греческая статуя, холодная и бездушная.
Она резко выдохнула.
– Что-то я раскисла – наверное, слишком сильно устала и мне действительно надо поспать.
Грейс знала, что Юлиан пойдет за ней, поэтому не оборачивалась, устраиваясь поудобнее в своей большой кровати и накрываясь теплым одеялом.
Так и есть. Секундой позже матрац жалобно скрипнул под весом его тела. Сердце Грейс забилось чаще, когда Юлиан прижался к ней и положил руку ей на талию.
– Послушай, – Грейс слегка отодвинулась, – будет лучше, если ты останешься на своей половине кровати, а я на своей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Все равно непонятно. Потерянная девственность и жизнь в заточении – что тут общего?
– Ты изнасиловал девственницу?
– Я ее не насиловал. – Юлиан встретился с Грейс взглядом. – Все было по обоюдному согласию, можешь мне поверить.
Да, ему явно не повезло – она видела это по его напряженному лицу. Возможно, ей стоит быть осторожнее в своих расспросах.
Когда Грейс поставила перед гостем дымящуюся тарелку и положила рядом серебряную вилку, нож, бумажную салфетку, а затем налила бокал вина, воздух наполнился божественным ароматом пищи. Все было приготовлено очень быстро, но после того как Юлиан услышал о поезде, фотоаппарате, автомобиле, граммофоне, ракетах и компьютере, он сомневался, что его хоть что-то может удивить. Да и вообще, он уже с давних пор ничему не удивлялся. Все его существование умещалось в несколько сотен дней, затерявшихся в столетиях, но даже в эти дни он должен был делать лишь одно – ублажать тех, кто призвал его. Если чему и научили его два минувших тысячелетия, так это наслаждаться теми немногими радостями, которые выпадали на его долю во время воплощения.
Помня об этом, Юлиан положил в рот спагетти и осторожно разжевал. Вкус оказался просто волшебным. Тогда он позволил ароматам курицы со специями вскружить себе голову. С тех пор как он ел в последний раз, прошла целая вечность, наполненная неутоленным голодом.
Грейс задумчиво смотрела, как Юлиан медленно, тщательно пережевывает пищу, и никак не могла помять, нравится ему еда или нет. Ее поражали его манеры за столом. Конечно же, ей никогда не удастся достичь такого совершенства. А как умело он придерживал спагетти ножом на вилке!
– Разве в Древней Македонии пользовались вилками? – не удержавшись, спросила она.
Похоже, Юлиан не понял.
– Прошу прощения?
– Мне просто любопытно, когда изобрели вилки…
Боже, что за вздор ты несешь! Лучше посмотри, какой он красавчик! Похоже, у тебя в доме ожила греческая статуя!
– Насколько я знаю, вилку изобрели где-то в пятнадцатом веке.
– Правда? Ты и там побывал?
Юлиан и бровью не повел.
– Где именно?
– В пятнадцатом веке, конечно! А при изобретении вилки ты не присутствовал?
– Нет. – Он вытер рот салфеткой. – В тот век меня призы вали четыре раза: дважды в Италию и по разу в Англию и Францию.
– Вот это да! – Грейс распирало любопытство. – За целый век ты, наверное, много всякого повидал?
– Да нет, не очень.
– Но уж за два-то тысячелетия…
– В основном я видел спальни, кровати и ванные.
Бесцветный голос Юлиана заставил Грейс замолчать на некоторое время, и он вернулся к еде.
– Значит, ты просто лежишь в книге, пока тебя кто-нибудь не призовет?
Он кивнул.
– А чем ты там – в книге, я имею в виду – занимаешься, чтобы скоротать время?
Юлиан пожал плечами, и она решила, что его мимический арсенал не слишком богат, равно как и словесный.
Подойдя ближе, Грейс села напротив него.
– Если верить твоим словам, то нам придется прожить вместе целый месяц. Может, ты облегчишь себе жизнь и поговоришь со мной?
Юлиан удивленно посмотрел та нее – он что-то не припоминал, чтобы кто-то разговаривал с ним, если не считать нескольких постельных реплик.
Грейс, бессознательно скрестив руки на груди, ждала.
– Знаешь, – Юлиан старался подражать ее манере изъясняться, – языком можно делать вещи гораздо интереснее болтовни. Например, ласкать твою грудь. – Его взгляд упал ниже. – Или что-то еще.
От его слов Грейс сначала пришла в замешательство, затем почувствовала возбуждение. Впрочем, как психотерапевт, она слышала и более странные вещи.
– Тут ты прав. Например, можно его отрезать, – сказала она, и удивление в его взгляде порадовало ее. – Но я из тех женщин, которые любят поговорить. Ты здесь для того, чтобы угождать мне, так ведь?
Юлиан кивнул:
– Так.
– Тогда рассказывай, чем ты занимался, пока был в книге?
Он посмотрел на нее взглядом, от которого ей стало не по себе.
– Это все равно что сидеть в саркофаге. Я слышу голоса, но ничего не вижу. Просто жду и слушаю.
Грейс поежилась, вспоминая, как однажды случайно заперлась в отцовском сарае для инструментов. Там было темно, и от ужаса она почувствовала, как воздух выходит из легких, а голова кружится от паники. Она кричала и колотила в дверь, пока не разбила руки в кровь. К счастью, в конце концов, мать ее услышала и выпустила на свободу. С тех пор Грейс иногда испытывала приступы клаустрофобии. Она даже подумать боялась о том, каково это – провести в таком месте несколько столетий.
– Как ужасно, – выдохнула она.
– Ко всему привыкаешь со временем.
– Неужели ты привык? – Почему-то Грейс не поверила ему. – И ты даже не пытался сбежать?
Юлиан бросил на нее красноречивый взгляд.
– Значит, пытался. И что произошло потом?
– Сама видишь. Ничего.
Ей невольно стало жалко этого несчастного гиганта. Провести две тысячи лет в темном склепе и не потерять разум – одно это было подвигом. Удивительно, что после всего он вообще в состоянии сидеть рядом с ней и разговаривать.
Внезапно Грейс почувствовала, что должна ему помочь. Она еще не знала как, но об этом точно стоит подумать. Должен же быть путь к спасению.
– А если мы сумеем освободить тебя?
– Это невозможно.
– Значит, ты фаталист?
Он бросил на нее презрительный взгляд:
– Такое случается с людьми, которые сидят взаперти по две тысячи лет.
Грейс пожала плечами; его холодность ничуть не смутила ее. Кто ищет – тот найдет, и не мытьем, так катаньем она его освободит!
А пока она решила сделать для своего нового знакомого то, что, видимо, не делал еще никто. Она сделает так, чтобы он остался доволен своим пребыванием в Новом Орлеане. Другие женщины держали узника книги на привязи рядом со своей кроватью, но она не станет заковывать его в цепи.
– Что ж, а теперь давай представим, что на этот раз ты пришел ради себя.
Юлиан на мгновение оторвался от еды и посмотрел на Грейс с неожиданным интересом.
– Я стану тебе прислуживать, а не наоборот, – уверенно продолжала Грейс. – Мы будем делать все, что тебе захочется, и ты увидишь все, что только можно здесь увидеть.
Юлиан ухмыльнулся одним уголком рта и отпил вина.
– Снимай рубашку.
– Прости, что ты сказал?
Он поставил бокал с вином на стол и посмотрел на нее взглядом, полным желания.
– Ты сама сказала, что я могу увидеть все, что захочу, и сделать все, что мне вздумается. Что ж, я хочу увидеть твою грудь и пройтись языком по…
– Нет, только не это, – выпалила Грейс, чувствуя, что ее бросает в холодный пот. – Мы установим несколько правил, которые нельзя нарушать. Правило первое: ничего такого между нами не будет.
– Но почему?
Действительно, почему? Ее тело требовало именно этого.
– Потому что я не кошка, чтобы сношаться с каждым похотливым котом, который пробегает мимо.
Глава 4
Юлиан удивленно приподнял бровь, но его поразила не грубость, а горечь, которую он услышал в голосе Грейс. Видимо, когда-то с ней плохо обошлись.
Юлиану вспомнилась Пенелопа, и ему стало так больно, что лишь его беспримерная выдержка не позволила ему впасть в уныние.
И все же ему придется за многое ответить. Его грехи столь тяжкие, что даже двух тысячелетий не хватило, чтобы загладить вину.
Закрыв глаза, Юлиан заставил себя отвлечься от мрачных мыслей. Он здесь ради нее, а не ради себя. Наконец он понял, что имела в виду Селена, когда говорила ему о подруге. Теперь нужно показать Грейс, что секс – это здорово.
Юлиан посмотрел на Грейс, и на губах его заиграла улыбка. Впервые за долгую жизнь ему придется соблазнять женщину.
Он понимал, что с ее умом и упрямством затащить Грейс в постель будет потруднее, чем перехитрить римскую армию. Его талантам брошен нешуточный вызов. И все же недалеко то бремя, когда он будет наслаждаться каждым дюймом ее прекрасного тела.
Увидев на лице Юлиана улыбку, Грейс удивленно заморгала. Улыбка смягчила его грубые черты и сделала ее гостя еще более привлекательным.
В который раз за сегодняшний вечер Грейс почувствовала, как ее лицо заливает краска. Ну зачем она наговорила Юлиану столько гадостей? Впредь ей нужно держать язык за зубами. Раньше она никогда не отличалась болтливостью, особенно если дело касалось незнакомцев.
Часы наверху пробили час ночи.
– Боже! – Грейс всплеснула руками. – Мне же в шесть вставать на работу.
– Значит, ты идешь спать?
Грейс чуть не рассмеялась.
– Мне нужно поспать. А как же иначе?
Его брови шевельнулись.
– Что-то не так?
Юлиан покачал головой и отвернулся.
– Сейчас я покажу тебе твою спальню.
– Мне не хочется спать.
– То есть как?
Юлиан вздохнул. Он так долго сидел в книге, что сейчас ему хотелось подольше подвигаться. Он бы охотно согласился бегать, прыгать, хоть что-нибудь делать, лишь бы отпраздновать долгожданную свободу, а от одной мысли о том, что ему придется снова лежать в темноте, у него по коже ползли мурашки.
– Я отдыхаю с тысяча восемьсот девяносто пятого года, – просто объяснил Юлиан. – Не знаю, сколько времени прошло с тех пор, но, судя по тому, как сильно все изменилось, довольно много.
– Сейчас две тысячи второй год, – помогла ему Грейс. – Ты отсутствовал сто семь лет.
Боже, неужели она была первым человеком за последние сто лет, с кем он мог поговорить? Ей стало его жалко, и все же…
– Жаль, что я не могу остаться с тобой. – Грейс с трудом подавила зевок. – Правда, жаль, но если я не посплю хоть несколько часов, то мои мозги превратятся в желе и я не смогу работать.
Она видела, что Юлиан разочарован.
– Если не хочешь спать, можешь посмотреть телевизор.
– Телевизор?
Грейс провела гостя в гостиную, включила телевизор и показала ему, как пользоваться пультом.
– Невероятно! – восхищенно прошептал Юлиан, переключая каналы.
– Да, впечатляет.
Что ж, это займет его на некоторое время. В конце концов, мужикам для счастья надо лишь три вещи: секс, еда и пульт от телевизора. Две из трех удовлетворят его ненадолго.
– Ладно, я иду наверх. Спокойной ночи.
Когда Грейс проходила мимо Юлиана, он коснулся ее руки. Прикосновение было мимолетным, но в нем выразилась вся его боль, его желание, его одиночество.
Он не хотел, чтобы она уходила.
Облизнув пересохшие губы, Грейс сказал то, чего никак от себя не ожидала:
– У меня в комнате есть еще один телевизор. Можешь посмотреть там, пока я буду спать.
Юлиан улыбнулся, затем поднялся за ней наверх, удивляясь, как это она догадалась, что ему не хочется оставаться одному.
Они вошли в огромную спальню, где у дальней стены стояла большая кровать с высокой спинкой. Напротив кровати расположился комод, и на нем тот самый второй телевизор.
Грейс наблюдала за Юлианом, пока он ходил по комнате и рассматривал фотографии на стенах. Это были фотографии родителей и дедушки с бабушкой, фотографии из колледжа, где они с Селеной учились, фотографии собаки, которая была у Грейс в детстве…
– Ты здесь живешь одна? – неожиданно спросил Юлиан.
– Да. – Грейс подошла к любимому креслу-качалке, на спинке которого висел ее халат, и взяла его в руки, потом задумчиво посмотрела на зеленое полотенце, все еще закрывавшее его чресла. Не может же она спать с ним в одной постели в таком виде!
В комнате родителей все еще хранилась пижама отца, и это могло спасти положение.
– Подожди здесь, я сейчас вернусь. – Грейс быстро вышла из комнаты.
Оставшись в одиночестве, Юлиан подошел к большому окну и отдернул белую ажурную занавеску. Он долго смотрел, как странные коробки, которые, видимо, и были автомобилями, проезжали мимо дома, издавая странные звуки, которые то нарастали, то стихали, словно прибой. Яркие фонари освещали улицу и дома вдоль нее, как когда-то это делали факелы у него на родине.
Какой странный мир! Он и похож на его мир, и все же поразительно другой.
Юлиан пытался сопоставить открывшуюся ему картину с тем, что слышал, пока находился в книге, и неожиданно ему стало не по себе. Ему не нравились перемены, которые он видел, не нравилась та стремительность, с которой люди новой эпохи делали все, к чему прикасались.
Что же будет, когда его призовут в следующий раз? И что, если его вообще больше не призовут?
Юлиан поежился. Несладко оказаться в ловушке вечности, когда тьма давит со всех сторон, лишая последнего воздуха в легких.
Грейс переоделась в розовую ночную рубашку и стояла в родительской спальне перед комодом, на котором находилось хрустальное блюдо с обручальным кольцом матери. Она положила его туда на следующий день после похорон. Ей тогда только-только исполнилось двадцать четыре, и она наивно полагала, что достаточно повзрослела и готова встретить лицом к лицу любые трудности. Увы, в один миг жизнь вокруг нее превратилась в руины.
Смерть родителей лишила ее всего: безопасности, веры, чувства справедливости и, самое главное, их преданной любви и поддержки. Несмотря на тщеславие молодости, Грейс оказалась не готова к перипетиям взрослой жизни.
Хотя прошло уже пять лет, она все еще оплакивала их. Когда люди говорят, что лучше познать любовь и потерять ее, нежели не познать вовсе, то все это полная ерунда: нет ничего хуже, чем потерять близких.
Грейс так и не смирилась со смертью родителей; на следующий день после похорон она опечатала их комнату и все, что было в ней. Теперь, открывая ящик, в котором лежали пижамы отца, она невольно поежилась. Никто не прикасался к этим пижамам с тех самых пор, как мать сложила их аккуратной стопкой.
Боже, они так сильно любили друг друга!
Грейс все бы отдала ради того, чтобы найти себе достойную половину, как это сделали ее родители. Они были вместе двадцать пять лет, пока не погибли, и каждый день они любили друг друга так же сильно, как и в начале совместной жизни.
Они всегда ходили, держась за руки, словно подростки, и украдкой целовались, когда думали, что никто их не видит.
Грейс тоже хотела такой любви, но до сих пор ей не встретился мужчина, от которого у нее перехватило бы дыхание и без которого она не смогла бы жить.
Кусая губы, Грейс вытащила темно-синие пижамные штаны и выбежала из комнаты.
– Держи. – Протянув Юлиану штаны, она убежала в ванную прежде, чем он смог хоть что-то сказать. Ей не хотелось, чтобы он видел ее слезы.
Сменив кусок ткани на бедрах на штаны, Юлиан пошел за Грейс.
– Эй! – позвал он и осторожно открыл дверь, за которой она скрылась.
Заметив, что Грейс плачет, он замер; несмотря на суровое воспитание, его сердце сжалось. Грейс плакала так, словно кто-то разбил ей сердце.
Юлиан еще с детства усвоил, что ни к чему хорошему забота о людях не приводит: каждый раз, когда он допускал ошибку и отступал от этого правила, ему приходилось жестоко расплачиваться.
Кроме того, ему отведено мало времени, слишком мало времени. Чем меньше он будет вникать в личную жизнь и переживания своей временной спутницы, тем проще переживет следующее заточение.
Но тут до его сознания дошли ее слова, и ему стало не по себе. Она раскусила его с первого взгляда. Он всего лишь кот, который получит удовольствие и бросит ее.
Не отдавая себе отчет в том, что делает, Юлиан подошел к Грейс и обнял ее, а она склонила голову к его обнаженной груди, прижавшись к ней, словно к спасательному кругу.
Еще ни разу Юлиану не приходилось успокаивать женщину. Даже до проклятия он ни к кому не проявлял нежность. Как солдата, его с пеленок обучали быть сдержанным и холодным.
Со щитом или на щите – именно это сказала ему мачеха, когда вышвырнула из дома в возрасте семи лет. Так он попал в военную школу. С отцом было еще хуже. Его отец, легендарный спартанец, не терпел слабостей и выбивал из Юлиана детство хлыстом, обучая искусству терпеть боль, скрывать страдания.
До сих пор Юлиан помнил, как больно жалил хлыст его спину, слышал, как свистит рассекаемый им воздух. И еще он помнил презрение на лице отца.
– Прости. – Шепот Грейс вернул его к действительности.
Запрокинув голову, она заглянула ему в глаза, и Юлиан, отчего-то почувствовав себя неловко, отстранился от нее.
– Теперь тебе лучше?
Грейс вытерла слезы. Уже давно никто не успокаивал ее подобным образом.
– Да, – прошептала она, – лучше. Спасибо.
Он ничего не ответил, и Грейс показалось, что вместо нежного мужчины, который еще секунду назад был здесь, снова появилась греческая статуя, холодная и бездушная.
Она резко выдохнула.
– Что-то я раскисла – наверное, слишком сильно устала и мне действительно надо поспать.
Грейс знала, что Юлиан пойдет за ней, поэтому не оборачивалась, устраиваясь поудобнее в своей большой кровати и накрываясь теплым одеялом.
Так и есть. Секундой позже матрац жалобно скрипнул под весом его тела. Сердце Грейс забилось чаще, когда Юлиан прижался к ней и положил руку ей на талию.
– Послушай, – Грейс слегка отодвинулась, – будет лучше, если ты останешься на своей половине кровати, а я на своей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23