Он пишет, что хотел быть уверен в том, что учение в Нью-Йорке пойдет тебе на пользу. В том, что ты созрел для этого.
— Он давно уже мог быть в этом уверен.
— Послушай, сынок, — заговорил Дмитрий. — Бунимы очень щедро помогали нам здесь, в Тель-Авиве, через Хаима. Ты ведь это знаешь.
— Да, знаю.
— И мы им вернули долг, также через Хаима. Но вероятно, как и большинство богатых людей, они хотят, чтобы их деньги окупались. Поэтому мистер Буннм ждал, хотел удостовериться, что мы стоим этих денег.
— Иными словами, он хотел быть уверен, что я достаточно одарен для Нью-Йорка?
— Совершенно верно, — кивнула Соня.
Миша устремил пристальный взгляд сначала на отца, потом на мать. Соне стало не по себе от этого взгляда. Никогда еще она не видела в чьих-либо глазах такой решимости. Такой пугающей решимости. Это, наверное, просто эффект яркого израильского солнца, пыталась она успокоить себя.
— Ну, я ему покажу! — отрывисто бросил Миша. — Вот увидите, я ему покажу.
Глава 12
Нью-Йорк, 1986 год
Швейцар придержал дверь. Кивнул в знак приветствия:
— Хэллоу, Майкл. Хороший денек, а?
— Привет, Сэм. Да, денек отличный, это точно.
Миша вошел в просторный, тускло освещенный вестибюль, направился к лифту. С плеча его свисала большая кожаная спортивная сумка.
— Майкл! — крикнул Сэм ему вслед.
— Да?
Сэм поднял руку в приветственном жесте.
— Успеха тебе сегодня вечером.
— Спасибо, Сэм.
Хлопая кроссовками, Миша прошел по мраморному вестибюлю к лифту. Как всегда, здесь стояли три огромных букета свежих цветов. Один — на элегантном комоде французского стиля у стены; другой — на кофейном столике, окруженном мягкими креслами; третий — на столе менаду лифтами. Густой запах розовых и белых лилий наполнял вестибюль. Приятное разнообразие после улицы…
Миша нажал кнопку лифта. Южная часть Центрального парка считается одним из самых престижных районов Нью-Йорка, однако здесь почти всегда пахнет конским навозом. Особенно теплым весенним днем, вот как сегодня. Миша сочувствовал бедным старым конягам, которых давно надо бы выпустить попастись на травке. А между тем они постоянно стоят, выстроившись в ряд вдоль улицы, ожидая, когда кому-нибудь из туристов захочется прокатиться верхом по парку. В этом городе вообще плохое повсюду соседствует с хорошим. Приходится принимать и то и другое. Вот, например, прелести Центрального парка — и лошадиный навоз. За все приходится платить, и все имеет свою цену. Нью-Йорк — это город крайностей и контрастов. Как ни старайся, от них никуда не уйти.
Пришел лифт. Миша отступил в сторону, пропуская элегантно одетую женщину. Крашеные белокурые волосы, все в мелких и крупных завитках, тщательно уложены. Лицо без единой морщинки — несомненно, результат искусных подтяжек — представляет собой целую гамму красок: результат искусно наложенной косметики.
Миша блеснул белозубой улыбкой:
— Добрый день.
Пронизывающие голубые глаза окинули быстрым взглядом его пропотевший спортивный костюм, длинные, еще влажные волосы. Женщина вскинула подбородок, устремила надменный взгляд вперед, сквозь него, и величественно прошествовала мимо.
Он в очередной раз рассеянно задал себе вопрос, почему она не ответила. Почему она вообще никогда с ним не разговаривает? Он уже не первый раз случайно встречается с ней. Казалось бы, она должна уже узнавать его. Может быть, ей не понравилось, как он выглядит? Как он одет? Нет, вряд ли. Она видела его в самой разной одежде — от потертых голубых джинсов до фрака с белым галстуком. Наверняка она знает, кто он такой, но почему-то делает вид, что не знает.
Он чувствовал острое любопытство. Чем больше росла его известность, тем больше людей, самых разных, старались завязать с ним знакомство. Миша тешил себя надеждой, что его самого слава не изменила, однако она, безусловно, изменила отношение к нему окружающих.
Он вошел в лифт, нажал кнопку пентхауса, с наслаждением повторяя в уме это слово… Пентхаус… роскошная квартира на верхнем этаже, выходит окнами на Центральный парк. Восточная часть обращена на Лонг-Айленд, через Ист-Ривер, западная — на Нью-Джерси, через Гудзон. Казалось, они со своей высоты взирают на весь мир. Они — на вершине. Миша удовлетворенно улыбнулся. Да, он достиг вершины.
Лифт остановился. Он вышел из кабины, на ходу нашаривая в кармане брюк ключ от квартиры. Прежде чем открыть дверь, потер пальцем серебряную мезузу наверху, благоговейно коснулся ее губами. Двенадцать лет прошло с тех пор, как дедушка Аркадий подарил ему ту мезузу, в Москве. Двенадцать лет… Он, наверное, давно уже умер. А Мише — восемнадцать, и он теперь живет в Нью-Йорке.
Россия вспоминалась ему как далекий, туманный сон. Однако образ старика запечатлелся в его памяти навсегда во всех мельчайших деталях его облика и одежды. Он помнил его манеру говорить, особенности его поведения, все его советы и наставления. Дедушка Аркадий — его единственное любимое воспоминание о России. И останется таковым навсегда, в этом он не сомневался.
Он вошел в огромную лиловую прихожую роскошной старой квартиры, в которой жил вместе с родителями. Бросил ключи в серебряную резную русскую вазу, стоявшую на тумбочке, тоже сделанной в России. Прошел в просторную гостиную с высоченными потолками — не меньше двадцати футов высотой.
Никого. Он прошелся вокруг двух грандиозных концертных роялей «Стейнвей», стоявших вплотную друг к другу. Подошел к оконной стене. Из огромного — от пола до потолка — окна открывался вид на Центральный парк. От этого зрелища у него всякий раз захватывало дух. Неповторимое очарование. Иногда он воображал себе, что это вид на его парк, на его город, распростершийся у его ног, воздающий ему почести. Ему, будущему великому пианисту. Однако этими мыслями он не делился ни с кем. Понимал, что ни у друзей, ни у родителей одобрения они не вызовут.
— Миша! — услышал он голос матери. Вздрогнул внезапно выведенный из задумчивости;
— Где ты пропадал так долго? Я уже начала волноваться. Сегодня же концерт, а потом прием.
Миша обернулся. Соня уже переоделась к концерту. Это длинное черное платье строгого покроя с атласным лифом, шифоновой юбкой и рукавами она сшила несколько лет назад специально для его концертов. В ушах маленькие бриллиантовые сережки — подарок Дмитрия, на лифе платья брошь с жемчугом и бриллиантом — подарок Миши.
— Ты прекрасно выглядишь, мама!
— Спасибо.
В свои пятьдесят семь лет Соня Левина совсем поседела, однако сохранила почти девичью стройность и царственную осанку. Возраст ее не портил. Темные глаза на чистой коже, лишь немного изрезанной морщинками, горели все тем же живым блеском. Но главное — она сохранила свой неизменный оптимизм.
— Что тебя так задержало? Он пожал плечами.
— Встретил кое-кого в спортзале. Заболтались. Я и не заметил, как пролетело время.
— Посмотри на себя! Ты же весь грязный!
— Я не стал мыться там. Не хотел тратить время. Сразу поехал домой.
— С кем же это ты так заговорился, что забыл про время?
— Один парень. Агент. Занимается делами музыкантов, исполнителей классической музыки. Манни Цнгельман.
— Агент…
— Да, мама, именно так. Агент.
— Да ты можешь иметь любого агента, какого только пожелаешь. Они все буквально ломятся в двери. Зачем тебе тратить время на этого Манни… как его там? Никогда о таком не слышала.
— Мне он понравился. Он мне очень понравился. Миша сел на кушетку, начал развязывать кроссовки.
— Прекрасно. Он тебе понравился. Очень хорошо. Но на твоем месте я бы не взяла такого человека в качеств своего представителя. Что-то я не заметила его имени в списке лучших агентов.
Она прошла к креслу напротив кушетки, села. Миша ответил с легкой гримасой:
— Я и не говорю, что он будет меня представлять. Просто он мне нравится. Молодой и жадный. Понимаешь, о чем я? Ему приходится зарабатывать на жизнь, пробиваться самому и все такое. Он не похож на всех прочих — пожилых, утомленных, скучных. Кажется, они и двигаются только потому, что так надо. Он не такой.
Соня почувствовала, как изнутри поднимается раздражение.
— Миша, Миша, кто тебе такое наговорил? Этот Манни?
— Никто. Все в музыкальном мире об этом знают.
— Послушай меня. Не предпринимай ничего сгоряча с этим Манни… как его там. Может быть, единственная его цель — ограбить тебя. Ты же знаешь, город кишит такими людьми. У тебя большое будущее. Этот… Манни почуял большие деньги. Вот и привязался к тебе.
— Мама… Все совсем не так. Успокойся, пожалуйста. Манни мне нравится просто как человек. И зовут его Манни Цигельман, а не «как его там». Я же не сказал, что собираюсь сделать его своим агентом.
— Напрямую не сказал. Но я тебя хорошо знаю, Миша Левин. Знаю, как ты любишь быть непохожим на других и как ты любишь помыкать другими. И еще знаю, что ты многое делаешь в спешке. Поэтому я говорю тебе…
— Мама! Да успокойся ты, ради Бога! Мы с Манни просто так встретились. Все!
— Ну все так все.
Ей не хотелось оставлять эту тему, но в то же время она сознавала, что давить нельзя. Миша может в гневе выбежать из комнаты и потом на какое-то время перестанет с ней разговаривать. Сегодня этого допускать нельзя. Сегодняшний концерт слишком важен для них.
— Послушай, — произнесла она наконец, — давай приводи себя в порядок. И не забудь, после концерта мы приглашены к Бунимам.
— Я знаю.
— Твоя одежда разложена у тебя в спальне. Отец уже одевается. Тебе надо только побриться и принять душ. О'кей?
— О'кей. — Он взял кроссовки, спортивную сумку и направился к лестнице, ведущей в его спальню. — Как ты думаешь, они не будут возражать, если я приведу пару друзей?
Соня взглянула на сына широко раскрытыми глазами, так, словно он внезапно лишился рассудка.
— Пару друзей?!
— Да, — небрежно ответил Миша. — Я пригласил Манни и сказал, что он может привести своего друга Сашу.
— Ты… ты пригласил этого… неизвестно кого на вечер к Бунимам?! Да еще с каким-то другом?! Ты что, совсем рассудок потерял?!
К Бунимам, подумать только! — Она драматическим жестом воздела руки к небу. — Я не могу поверить.
Миша уже начал подниматься по лестнице.
— Все будет нормально, мама. Они не будут возражать. Это же не официальный обед.
— Миша, мы должны вести себя с ними идеально, как ты не понимаешь! Они ждут от всех нас совершенства во всем. После всего, что они для нас сделали! Неужели ты не понимаешь?
— Я прекрасно все понимаю. Можешь не сомневаться.
Последние слова она услышала уже на расстоянии. Сын исчез. Она сидела в полной растерянности. Миша взбунтовался… Последние несколько месяцев он вообще на себя не похож. Нет, в основных своих проявлениях он все тот же ласковый и внимательный Миша. Радует учителей, без устали упражняется за роялем. Просто чудо-ребенок. Однако в последнее время в нем появилась какая-то раздражительность, неприступность, и это очень ее тревожило. Ей не хотелось это признавать, но перемена, произошедшая в сыне, обнаружила некоторые неприятные, несимпатичные черты его характера, такие, как надменность и высокомерие. Временами сын казался ей чужим человеком. И отцу тоже. Они с ним уже это обсуждали. Дмитрий как-то попытался поговорить об этом непосредственно с сыном, однако Миша просто-напросто оборвал отца и ушел от разговора. А ведь раньше Дмитрию казалось, что они с сыном могут говорить по душам на любую тему.
Они были для него хорошими родителями, они сделали все для того, чтобы он реализовал свои возможности. Может быть, они оказались слишком любящими родителями? Может быть, требовали от него слишком много? Ждали больше того, на что он способен? Нет, вряд ли. Он сам постоянно требовал большего. Поднимался на новые и новые высоты, никогда не удовлетворяясь достигнутым.
Семь лет назад, когда они только приехали в Нью-Йорк, Миша начал заниматься с одним из лучших учителей мира — Джоакимом Гессом. Занимался без устали. Он, кажется, даже напугал Гесса своим талантом и работоспособностью. В тесном сообществе исполнителей классической музыки моментально распространились слухи о том, что в городе появился новый вундеркинд. После первого публичного концерта Миша стал сенсацией. Его называли самым интересным, самым захватывающим пианистом. Эти восхваления, казалось, лишь побуждали его работать еще упорнее. В то время они собрались втроем, чтобы выработать наилучшую стратегию для развития его карьеры, и, как оказалось, поступили очень мудро. Без помощи агентов, продюсеров, консультантов и прочих Миша сам разработал план, который теперь, по прошествии времени, оказался просто гениальным.
— Я не буду участвовать ни в каких конкурсах, — решительно заявил он. — Ни имени Чайковского, ни Ван Клиберна.
— Но почему? — изумился Дмитрий. — Это же просто неслыханно! Растущие молодые пианисты вроде тебя обычно используют конкурсы для того, чтобы их имя стало известным, чтобы создать себе аудиторию и репутацию.
— Никаких конкурсов. И никаких дисков для продажи, по той же самой причине.
— Не выпускать диски на продажу?! Но это же самоубийство! — не выдержала Соня. — Ты думаешь, что говоришь? Ведь они же могут стать твоим главным источником дохода. И к тому же прославят тебя.
— Никаких записей. До поры до времени. И по той же самой причине, — продолжал он, словно не замечая недоумения родителей, — ближайшие два или три года я намерен давать публичные выступления лишь в исключительных случаях, перед очень небольшой аудиторией.
Он сел, глядя на отца и мать с лихорадочным блеском в глазах. Они ничего не могли понять. Он вскочил на ноги, начал расхаживать по комнате.
— Неужели вы не понимаете? Это наилучший способ возбудить ко мне интерес во всем мире. Заставить публику ждать моих концертов, заставить их мечтать о возможности попасть на галерку, только бы меня послушать, заставить их повсюду искать мои компакт-диски.
Они слышали всевозможные слухи обо мне — и еще услышат, — и теперь они захотят убедиться сами.
— Но… — начала Соня.
— Я буду записывать все свои выступления. Но не позволю продавать диски в течение ближайших нескольких лет. Представляете себе, какой это возбудит интерес! Лучше всякой рекламы.
— Но что… — начал Дмитрий. Миша поднял руку, требуя тишины.
— При ваших преподавательских зарплатах плюс прибыли от моих выступлений, пусть и нечастых, о деньгах нам беспокоиться не придется. Вы согласны?
— Да-а-а, — протянул Дмитрий. — Но только…
— Вот и прекрасно, — оборвал его Миша. — Значит, решено. — Он облокотился на рояль, мечтательно глядя в потолок. — Я не стану выступать в «Карнеги-холл» до восемнадцати лет. А до тех пор я буду мучить и дразнить публику, давая, может быть, один концерт в год. К моменту моего первого выступления в «Карнеги-холл» они все будут ломиться в мои двери.
— Миша, — начал Дмитрий, — то, что ты предлагаешь, идет вразрез с тем, что должен делать всякий молодой музыкант.
— В этом-то все и дело!
Это произошло четыре года назад, вспоминала Соня. Ему тогда было всего четырнадцать, а какая сообразительность! Какая мудрость! Поначалу они с Дмитрием отнеслись к его плану с недоверием. Такая стратегия обязательно его подведет. Публика устанет ждать его выступлений, интерес к нему в конце концов пропадет, о нем забудут. Однако они старались не выказывать свои опасения, всячески подбадривали сына, всегда были рядом, в любой момент готовые прийти на помощь. И он оказался прав. С годами любопытство публики по отношению к нему превратилось в настоящую одержимость, особенно среди знатоков.
И вот теперь, отрешенно думала Соня, им с Дмитрием придется уступить свое место агентам, продюсерам, компаниям звукозаписи, экспертам по маркетингу… Эти люди, а не родители будут теперь создавать для него будущее в музыке.
Соня почувствовала легкий озноб, потерла руки, обхватила себя за плечи. Остается только надеяться, что Миша оказался прав и что они с Дмитрием поступили верно, позволив сыну самому планировать свою карьеру. Да еще столь необычным способом.
Ну что ж, решила она со своей обычной практичностью, жизнь покажет. Не далее как сегодня вечером. Сегодня концерт в «Карнеги-холл».
Блестящая публика, обычно спокойная и невозмутимая на подобных мероприятиях, сейчас, к изумлению Сони и Дмитрия, буквально выходила из себя. Все вели себя так, как будто Мария Каллас только что последний раз вышла на бис, перед тем как распроститься со сценой навсегда. Люди топали ногами, аплодировали, кричали и свистели, требуя еще и еще. И все это ради их Миши… Соня с улыбкой повернулась к Дмитрию:
— Кажется, они вообще не собираются уходить. Дмитрий порывисто обнял жену.
— Это просто безумие какое-то! Я счастлив.
В конце концов зрители начали расходиться. Поклонники окружили Соню и Дмитрия плотным кольцом. И хорошие знакомые, и люди, которых они видели впервые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
— Он давно уже мог быть в этом уверен.
— Послушай, сынок, — заговорил Дмитрий. — Бунимы очень щедро помогали нам здесь, в Тель-Авиве, через Хаима. Ты ведь это знаешь.
— Да, знаю.
— И мы им вернули долг, также через Хаима. Но вероятно, как и большинство богатых людей, они хотят, чтобы их деньги окупались. Поэтому мистер Буннм ждал, хотел удостовериться, что мы стоим этих денег.
— Иными словами, он хотел быть уверен, что я достаточно одарен для Нью-Йорка?
— Совершенно верно, — кивнула Соня.
Миша устремил пристальный взгляд сначала на отца, потом на мать. Соне стало не по себе от этого взгляда. Никогда еще она не видела в чьих-либо глазах такой решимости. Такой пугающей решимости. Это, наверное, просто эффект яркого израильского солнца, пыталась она успокоить себя.
— Ну, я ему покажу! — отрывисто бросил Миша. — Вот увидите, я ему покажу.
Глава 12
Нью-Йорк, 1986 год
Швейцар придержал дверь. Кивнул в знак приветствия:
— Хэллоу, Майкл. Хороший денек, а?
— Привет, Сэм. Да, денек отличный, это точно.
Миша вошел в просторный, тускло освещенный вестибюль, направился к лифту. С плеча его свисала большая кожаная спортивная сумка.
— Майкл! — крикнул Сэм ему вслед.
— Да?
Сэм поднял руку в приветственном жесте.
— Успеха тебе сегодня вечером.
— Спасибо, Сэм.
Хлопая кроссовками, Миша прошел по мраморному вестибюлю к лифту. Как всегда, здесь стояли три огромных букета свежих цветов. Один — на элегантном комоде французского стиля у стены; другой — на кофейном столике, окруженном мягкими креслами; третий — на столе менаду лифтами. Густой запах розовых и белых лилий наполнял вестибюль. Приятное разнообразие после улицы…
Миша нажал кнопку лифта. Южная часть Центрального парка считается одним из самых престижных районов Нью-Йорка, однако здесь почти всегда пахнет конским навозом. Особенно теплым весенним днем, вот как сегодня. Миша сочувствовал бедным старым конягам, которых давно надо бы выпустить попастись на травке. А между тем они постоянно стоят, выстроившись в ряд вдоль улицы, ожидая, когда кому-нибудь из туристов захочется прокатиться верхом по парку. В этом городе вообще плохое повсюду соседствует с хорошим. Приходится принимать и то и другое. Вот, например, прелести Центрального парка — и лошадиный навоз. За все приходится платить, и все имеет свою цену. Нью-Йорк — это город крайностей и контрастов. Как ни старайся, от них никуда не уйти.
Пришел лифт. Миша отступил в сторону, пропуская элегантно одетую женщину. Крашеные белокурые волосы, все в мелких и крупных завитках, тщательно уложены. Лицо без единой морщинки — несомненно, результат искусных подтяжек — представляет собой целую гамму красок: результат искусно наложенной косметики.
Миша блеснул белозубой улыбкой:
— Добрый день.
Пронизывающие голубые глаза окинули быстрым взглядом его пропотевший спортивный костюм, длинные, еще влажные волосы. Женщина вскинула подбородок, устремила надменный взгляд вперед, сквозь него, и величественно прошествовала мимо.
Он в очередной раз рассеянно задал себе вопрос, почему она не ответила. Почему она вообще никогда с ним не разговаривает? Он уже не первый раз случайно встречается с ней. Казалось бы, она должна уже узнавать его. Может быть, ей не понравилось, как он выглядит? Как он одет? Нет, вряд ли. Она видела его в самой разной одежде — от потертых голубых джинсов до фрака с белым галстуком. Наверняка она знает, кто он такой, но почему-то делает вид, что не знает.
Он чувствовал острое любопытство. Чем больше росла его известность, тем больше людей, самых разных, старались завязать с ним знакомство. Миша тешил себя надеждой, что его самого слава не изменила, однако она, безусловно, изменила отношение к нему окружающих.
Он вошел в лифт, нажал кнопку пентхауса, с наслаждением повторяя в уме это слово… Пентхаус… роскошная квартира на верхнем этаже, выходит окнами на Центральный парк. Восточная часть обращена на Лонг-Айленд, через Ист-Ривер, западная — на Нью-Джерси, через Гудзон. Казалось, они со своей высоты взирают на весь мир. Они — на вершине. Миша удовлетворенно улыбнулся. Да, он достиг вершины.
Лифт остановился. Он вышел из кабины, на ходу нашаривая в кармане брюк ключ от квартиры. Прежде чем открыть дверь, потер пальцем серебряную мезузу наверху, благоговейно коснулся ее губами. Двенадцать лет прошло с тех пор, как дедушка Аркадий подарил ему ту мезузу, в Москве. Двенадцать лет… Он, наверное, давно уже умер. А Мише — восемнадцать, и он теперь живет в Нью-Йорке.
Россия вспоминалась ему как далекий, туманный сон. Однако образ старика запечатлелся в его памяти навсегда во всех мельчайших деталях его облика и одежды. Он помнил его манеру говорить, особенности его поведения, все его советы и наставления. Дедушка Аркадий — его единственное любимое воспоминание о России. И останется таковым навсегда, в этом он не сомневался.
Он вошел в огромную лиловую прихожую роскошной старой квартиры, в которой жил вместе с родителями. Бросил ключи в серебряную резную русскую вазу, стоявшую на тумбочке, тоже сделанной в России. Прошел в просторную гостиную с высоченными потолками — не меньше двадцати футов высотой.
Никого. Он прошелся вокруг двух грандиозных концертных роялей «Стейнвей», стоявших вплотную друг к другу. Подошел к оконной стене. Из огромного — от пола до потолка — окна открывался вид на Центральный парк. От этого зрелища у него всякий раз захватывало дух. Неповторимое очарование. Иногда он воображал себе, что это вид на его парк, на его город, распростершийся у его ног, воздающий ему почести. Ему, будущему великому пианисту. Однако этими мыслями он не делился ни с кем. Понимал, что ни у друзей, ни у родителей одобрения они не вызовут.
— Миша! — услышал он голос матери. Вздрогнул внезапно выведенный из задумчивости;
— Где ты пропадал так долго? Я уже начала волноваться. Сегодня же концерт, а потом прием.
Миша обернулся. Соня уже переоделась к концерту. Это длинное черное платье строгого покроя с атласным лифом, шифоновой юбкой и рукавами она сшила несколько лет назад специально для его концертов. В ушах маленькие бриллиантовые сережки — подарок Дмитрия, на лифе платья брошь с жемчугом и бриллиантом — подарок Миши.
— Ты прекрасно выглядишь, мама!
— Спасибо.
В свои пятьдесят семь лет Соня Левина совсем поседела, однако сохранила почти девичью стройность и царственную осанку. Возраст ее не портил. Темные глаза на чистой коже, лишь немного изрезанной морщинками, горели все тем же живым блеском. Но главное — она сохранила свой неизменный оптимизм.
— Что тебя так задержало? Он пожал плечами.
— Встретил кое-кого в спортзале. Заболтались. Я и не заметил, как пролетело время.
— Посмотри на себя! Ты же весь грязный!
— Я не стал мыться там. Не хотел тратить время. Сразу поехал домой.
— С кем же это ты так заговорился, что забыл про время?
— Один парень. Агент. Занимается делами музыкантов, исполнителей классической музыки. Манни Цнгельман.
— Агент…
— Да, мама, именно так. Агент.
— Да ты можешь иметь любого агента, какого только пожелаешь. Они все буквально ломятся в двери. Зачем тебе тратить время на этого Манни… как его там? Никогда о таком не слышала.
— Мне он понравился. Он мне очень понравился. Миша сел на кушетку, начал развязывать кроссовки.
— Прекрасно. Он тебе понравился. Очень хорошо. Но на твоем месте я бы не взяла такого человека в качеств своего представителя. Что-то я не заметила его имени в списке лучших агентов.
Она прошла к креслу напротив кушетки, села. Миша ответил с легкой гримасой:
— Я и не говорю, что он будет меня представлять. Просто он мне нравится. Молодой и жадный. Понимаешь, о чем я? Ему приходится зарабатывать на жизнь, пробиваться самому и все такое. Он не похож на всех прочих — пожилых, утомленных, скучных. Кажется, они и двигаются только потому, что так надо. Он не такой.
Соня почувствовала, как изнутри поднимается раздражение.
— Миша, Миша, кто тебе такое наговорил? Этот Манни?
— Никто. Все в музыкальном мире об этом знают.
— Послушай меня. Не предпринимай ничего сгоряча с этим Манни… как его там. Может быть, единственная его цель — ограбить тебя. Ты же знаешь, город кишит такими людьми. У тебя большое будущее. Этот… Манни почуял большие деньги. Вот и привязался к тебе.
— Мама… Все совсем не так. Успокойся, пожалуйста. Манни мне нравится просто как человек. И зовут его Манни Цигельман, а не «как его там». Я же не сказал, что собираюсь сделать его своим агентом.
— Напрямую не сказал. Но я тебя хорошо знаю, Миша Левин. Знаю, как ты любишь быть непохожим на других и как ты любишь помыкать другими. И еще знаю, что ты многое делаешь в спешке. Поэтому я говорю тебе…
— Мама! Да успокойся ты, ради Бога! Мы с Манни просто так встретились. Все!
— Ну все так все.
Ей не хотелось оставлять эту тему, но в то же время она сознавала, что давить нельзя. Миша может в гневе выбежать из комнаты и потом на какое-то время перестанет с ней разговаривать. Сегодня этого допускать нельзя. Сегодняшний концерт слишком важен для них.
— Послушай, — произнесла она наконец, — давай приводи себя в порядок. И не забудь, после концерта мы приглашены к Бунимам.
— Я знаю.
— Твоя одежда разложена у тебя в спальне. Отец уже одевается. Тебе надо только побриться и принять душ. О'кей?
— О'кей. — Он взял кроссовки, спортивную сумку и направился к лестнице, ведущей в его спальню. — Как ты думаешь, они не будут возражать, если я приведу пару друзей?
Соня взглянула на сына широко раскрытыми глазами, так, словно он внезапно лишился рассудка.
— Пару друзей?!
— Да, — небрежно ответил Миша. — Я пригласил Манни и сказал, что он может привести своего друга Сашу.
— Ты… ты пригласил этого… неизвестно кого на вечер к Бунимам?! Да еще с каким-то другом?! Ты что, совсем рассудок потерял?!
К Бунимам, подумать только! — Она драматическим жестом воздела руки к небу. — Я не могу поверить.
Миша уже начал подниматься по лестнице.
— Все будет нормально, мама. Они не будут возражать. Это же не официальный обед.
— Миша, мы должны вести себя с ними идеально, как ты не понимаешь! Они ждут от всех нас совершенства во всем. После всего, что они для нас сделали! Неужели ты не понимаешь?
— Я прекрасно все понимаю. Можешь не сомневаться.
Последние слова она услышала уже на расстоянии. Сын исчез. Она сидела в полной растерянности. Миша взбунтовался… Последние несколько месяцев он вообще на себя не похож. Нет, в основных своих проявлениях он все тот же ласковый и внимательный Миша. Радует учителей, без устали упражняется за роялем. Просто чудо-ребенок. Однако в последнее время в нем появилась какая-то раздражительность, неприступность, и это очень ее тревожило. Ей не хотелось это признавать, но перемена, произошедшая в сыне, обнаружила некоторые неприятные, несимпатичные черты его характера, такие, как надменность и высокомерие. Временами сын казался ей чужим человеком. И отцу тоже. Они с ним уже это обсуждали. Дмитрий как-то попытался поговорить об этом непосредственно с сыном, однако Миша просто-напросто оборвал отца и ушел от разговора. А ведь раньше Дмитрию казалось, что они с сыном могут говорить по душам на любую тему.
Они были для него хорошими родителями, они сделали все для того, чтобы он реализовал свои возможности. Может быть, они оказались слишком любящими родителями? Может быть, требовали от него слишком много? Ждали больше того, на что он способен? Нет, вряд ли. Он сам постоянно требовал большего. Поднимался на новые и новые высоты, никогда не удовлетворяясь достигнутым.
Семь лет назад, когда они только приехали в Нью-Йорк, Миша начал заниматься с одним из лучших учителей мира — Джоакимом Гессом. Занимался без устали. Он, кажется, даже напугал Гесса своим талантом и работоспособностью. В тесном сообществе исполнителей классической музыки моментально распространились слухи о том, что в городе появился новый вундеркинд. После первого публичного концерта Миша стал сенсацией. Его называли самым интересным, самым захватывающим пианистом. Эти восхваления, казалось, лишь побуждали его работать еще упорнее. В то время они собрались втроем, чтобы выработать наилучшую стратегию для развития его карьеры, и, как оказалось, поступили очень мудро. Без помощи агентов, продюсеров, консультантов и прочих Миша сам разработал план, который теперь, по прошествии времени, оказался просто гениальным.
— Я не буду участвовать ни в каких конкурсах, — решительно заявил он. — Ни имени Чайковского, ни Ван Клиберна.
— Но почему? — изумился Дмитрий. — Это же просто неслыханно! Растущие молодые пианисты вроде тебя обычно используют конкурсы для того, чтобы их имя стало известным, чтобы создать себе аудиторию и репутацию.
— Никаких конкурсов. И никаких дисков для продажи, по той же самой причине.
— Не выпускать диски на продажу?! Но это же самоубийство! — не выдержала Соня. — Ты думаешь, что говоришь? Ведь они же могут стать твоим главным источником дохода. И к тому же прославят тебя.
— Никаких записей. До поры до времени. И по той же самой причине, — продолжал он, словно не замечая недоумения родителей, — ближайшие два или три года я намерен давать публичные выступления лишь в исключительных случаях, перед очень небольшой аудиторией.
Он сел, глядя на отца и мать с лихорадочным блеском в глазах. Они ничего не могли понять. Он вскочил на ноги, начал расхаживать по комнате.
— Неужели вы не понимаете? Это наилучший способ возбудить ко мне интерес во всем мире. Заставить публику ждать моих концертов, заставить их мечтать о возможности попасть на галерку, только бы меня послушать, заставить их повсюду искать мои компакт-диски.
Они слышали всевозможные слухи обо мне — и еще услышат, — и теперь они захотят убедиться сами.
— Но… — начала Соня.
— Я буду записывать все свои выступления. Но не позволю продавать диски в течение ближайших нескольких лет. Представляете себе, какой это возбудит интерес! Лучше всякой рекламы.
— Но что… — начал Дмитрий. Миша поднял руку, требуя тишины.
— При ваших преподавательских зарплатах плюс прибыли от моих выступлений, пусть и нечастых, о деньгах нам беспокоиться не придется. Вы согласны?
— Да-а-а, — протянул Дмитрий. — Но только…
— Вот и прекрасно, — оборвал его Миша. — Значит, решено. — Он облокотился на рояль, мечтательно глядя в потолок. — Я не стану выступать в «Карнеги-холл» до восемнадцати лет. А до тех пор я буду мучить и дразнить публику, давая, может быть, один концерт в год. К моменту моего первого выступления в «Карнеги-холл» они все будут ломиться в мои двери.
— Миша, — начал Дмитрий, — то, что ты предлагаешь, идет вразрез с тем, что должен делать всякий молодой музыкант.
— В этом-то все и дело!
Это произошло четыре года назад, вспоминала Соня. Ему тогда было всего четырнадцать, а какая сообразительность! Какая мудрость! Поначалу они с Дмитрием отнеслись к его плану с недоверием. Такая стратегия обязательно его подведет. Публика устанет ждать его выступлений, интерес к нему в конце концов пропадет, о нем забудут. Однако они старались не выказывать свои опасения, всячески подбадривали сына, всегда были рядом, в любой момент готовые прийти на помощь. И он оказался прав. С годами любопытство публики по отношению к нему превратилось в настоящую одержимость, особенно среди знатоков.
И вот теперь, отрешенно думала Соня, им с Дмитрием придется уступить свое место агентам, продюсерам, компаниям звукозаписи, экспертам по маркетингу… Эти люди, а не родители будут теперь создавать для него будущее в музыке.
Соня почувствовала легкий озноб, потерла руки, обхватила себя за плечи. Остается только надеяться, что Миша оказался прав и что они с Дмитрием поступили верно, позволив сыну самому планировать свою карьеру. Да еще столь необычным способом.
Ну что ж, решила она со своей обычной практичностью, жизнь покажет. Не далее как сегодня вечером. Сегодня концерт в «Карнеги-холл».
Блестящая публика, обычно спокойная и невозмутимая на подобных мероприятиях, сейчас, к изумлению Сони и Дмитрия, буквально выходила из себя. Все вели себя так, как будто Мария Каллас только что последний раз вышла на бис, перед тем как распроститься со сценой навсегда. Люди топали ногами, аплодировали, кричали и свистели, требуя еще и еще. И все это ради их Миши… Соня с улыбкой повернулась к Дмитрию:
— Кажется, они вообще не собираются уходить. Дмитрий порывисто обнял жену.
— Это просто безумие какое-то! Я счастлив.
В конце концов зрители начали расходиться. Поклонники окружили Соню и Дмитрия плотным кольцом. И хорошие знакомые, и люди, которых они видели впервые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35