У него был небольшой сердечный приступ три года назад, недостаточно серьезный, чтобы изменить его образ жизни. Но врачи предупредили его, что пора проще относиться к вещам. Они не могли знать, как он примет этот совет.
Конечно, Уину было только шестьдесят четыре. В семье его поддразнивали, ведь он был самым желанным вдовцом на всем американском континенте, а его товарищи по клубу в Нью-Йорке всегда отпускали шуточки по поводу его счастливой холостяцкой жизни и о том, как прекрасно он, должно быть, проводит время. Но его друзья уже давно перестали представлять ему женщин. Все видели, что он не может забыть Эйлин, что он слишком стар и слишком устал для романтики и целиком ушел в свое одиночество и воспоминания.
Его внуки вносили желанный беспорядок в его жизнь во время приездов в Напили, что бывало не часто, так как туда было трудно добираться и дорога отнимала много времени. Уин помнил об их днях рождения и звонил им, но не считал необходимым прилетать, чтобы обнять их, так как не очень любил собственных детей и их супругов, которых он утомлял. Вполне довольный жизнью Уин понимал, что переживал не только Эйлин, но и себя. Ему давно уже пора было уйти на пенсию, но не хватало духу оставить «У. У. Бонд» и передать компанию в другие руки. Чувство уважения к покойному отцу и дедушке не позволяло ему оставить работу.
Он жил в другом эмоциональном мире, далеком от реальной жизни. В глубине души он готовился к спокойному концу, который не будет нежеланным, когда придет. Он существовал только в прошлом, которое рисовало ему воображение. Там он чувствовал себя дома, там он и останется.
Если только что-нибудь не возвратит его к реальной жизни.
Это был большой вечер. Он давался в республиканском клубе на Шестьдесят третьей улице для членов Ассоциации лидеров американского бизнеса, организации бизнесменов с большими доходами, благотворительные пожертвования которых были огромными.
Все это в целом приводило к неплохим налоговым вычетам и было хорошо для всех. Подобный вечер проводился каждый год, и десяткам лидеров корпораций с плохими манерами и громкими голосами приходилось соседствовать в закрытом помещении с людьми, подобными Уину, для которых близость этих голодных акул была тяжким испытанием.
Сама по себе встреча была ужасной. Повестка дня была длинной, а участники беспокойными, так как члены правления и исполнительные директора скорее станут красть деньги у народа, чем отдавать. И, наконец, вечер был скучным, наполненным табачным дымом, шампанским и пустыми разговорами.
Уинтроп Бонд пожал столько рук, сколько смог, перед тем, как удалиться в библиотеку на восьмом этаже, где он теперь и сидел в своем любимом кресле, уставясь в окно и борясь с сонливостью. Он пил чай – больше он не притрагивался к коктейлям, так как от них у него возникало лишь расстройство желудка, – и его совсем не смущало безразличное отношение к нему его старых товарищей, чей разговор и смех доносились до него снизу неясным бормотанием.
Его глаза уже наполовину закрылись, когда он вдруг заметил за высокой спинкой кожаной банкетки, стоящей перед камином, две маленькие ручки. Это были женские ручки, сложенные так, будто хотели прикрыть зевок после долгого сна. Кремовая кожа этих рук виднелась в смутном свете настольной лампы.
Заинтригованный, Уин пошире открыл глаза. Он услышал тихий вздох и музыкальное почмокивание. Потом он услышал скрип банкетки. Две ножки в чулках появились, свешиваясь с банкетки. Руки исчезли, а на их месте появилась рыжеволосая головка, поднимаясь из-за спинки как что-то неправдоподобное и детское.
– М-м-м, – послышался зевок, когда руки опять вытянулись вверх. Потом как-то сразу молодая женщина встала, глядя на камин, распрямляя ноги и глубоко вдыхая воздух.
Ее волосы немного растрепались ото сна, но стали от этого только еще прекрасней. Деловые юбка и жакет, которые на ней были надеты, выглядели слишком консервативно для ее гибкого тела. Она выглядела похожей на девочку, такой юной и счастливой, что просто осветила эту темную старую комнату.
Она потрясла головой, чтобы убрать волосы с глаз, и повернулась к окну. Она собиралась заколоть волосы, когда увидела Уинтропа Бонда, наблюдающего за ней со своего места.
– О, извините, – сказала она. – Я не думала, что здесь кто-то есть. Я пришла сюда отдохнуть, и следующее, что я помню, это как я проснулась. Надеюсь, я не храпела?
Уин улыбнулся в ответ и покачал головой, но ничего не сказал. Он не привык разговаривать с незнакомыми людьми. И за тридцать лет своего членства в клубе он ни разу не видел в этой комнате женщину.
Она посмотрела на свой костюм, который помялся, пока она спала.
– Не очень-то презентабельно я выгляжу, да? – спросила она. – Я люблю поспать. Я могу заснуть даже посреди улицы, если мне предоставится такая возможность. Вы не подскажете, который час?
Уин взглянул на часы.
– Десять сорок пять, – сказал он.
– О, боже, – произнесла она, дотрагиваясь пальчиком до своих губ. – Неужели так поздно? Я хотела позвонить в гостиницу до девяти. – Она пожала плечами, улыбаясь ему. – Это еще один из моих недостатков. Я не могу вести счет времени. Иногда мне кажется, что оно проходит мимо меня.
Она нагнулась, чтобы надеть туфли. Когда она делала это, волны рыжих волос упали вперед, напомнив Уину одну из его любимых картин Ренуара.
Или она воплощала самую прекрасную танцовщицу Дега, надевая туфли? У нее была фигура танцовщицы, с прекрасными плечами, длинными руками и ногами, прямой спиной и округлой грудью под блузкой и жакетом.
Ее естественная грация очаровала его, она была такой юной и свежей. Конечно, он был далек от того, чтобы увлечься ею. Он смотрел на нее как пенсионер восхищенно смотрит на школьницу, играющую в парке.
Она села на банкетку, чтобы было удобней надевать туфли.
– Извините, что одеваюсь в вашем присутствии, – сказала она. – Я думаю, что вообще не должна находиться здесь.
Уин улыбнулся.
– Я никому не скажу, – сказал он с юмором.
– Я, возможно, должна была бы сейчас ехать в гостиницу… Не знаю почему, но эти встречи выбивают меня из колеи…
Уин кивнул, очарованный ее прямотой.
– Поэтому и я прячусь здесь, – сказал он. – Конечно, я уже не молод, как вы. Но кому может понравиться встреча с Ассоциацией лидеров бизнеса. Это противоестественно.
Очевидно, почувствовав облегчение от его слов, она подошла к нему, поправляя юбку, и уселась на стул напротив. Она смотрела на его чай.
– О, – сказала она. – Неплохо. Мне кажется, что чашка чая привела бы меня сейчас в норму.
– Разрешите мне заказать для вас, – сказал он, дотрагиваясь до звонка рядом с лампой.
– Ужасно мило с вашей стороны, – она улыбнулась, расслабляясь в кресле, вытягивая свои превосходные ноги.
– Тот же сорт, что и мой? – спросил он, когда подошел официант.
– Да, пожалуйста, – сказала она. Он сделал знак слуге, который удалился так же бесшумно, как и появился.
Она протянула руку.
– Меня зовут Лиз. Лиз Бенедикт. Я приехала с представительством Рейнбоу из Феникса. Я здесь вместо мистера Бьюла, так как он повредил спину, играя в гольф – ой, я наверно, не должна была говорить об этом – и не смог приехать.
Она открыла свою сумочку, порылась в ней и покраснела.
– Я хотела дать вам свою карточку, – сказала она. – Но, кажется, я положила их в другое место. Везде, куда бы я ни ходила на встречу, я знаю, что должна давать свою карточку, но всегда об этом забываю.
– Да, ладно, все в порядке, – Уин улыбнулся. – Я знаю общество Рейнбоу. И даже, если мне еще не отказывает моя память, я думаю, что помню Хэрриса Бьюла.
– Правда? – ее глаза загорелись. Он кивнул.
– Я играл с ним и здесь, и на западе. Не удивительно, что он повредил себе спину. Он пытается бить по мячу слишком сильно. Но он довольно хороший человек.
Она пыталась улыбнуться, но была смущена.
– Вы же не будете судить по мне о нашей компании, да? – сказала она. – Я имею ввиду, что я не слишком представительна, но мистер Бьюл действительно прекрасный человек. Он был так добр ко мне. И он превосходный начальник.
– Да, Хэррис хороший руководитель, – согласился Уин. Потом он нахмурился. – Я надеюсь, вы не посчитаете меня грубым, если я открою вам один секрет.
– Секрет? Он кивнул.
– Только не беспокойтесь, – сказал он. – Но дело в том, что я владелец вашей компании.
Ее быстрый вздох сказал ему, что он по-настоящему шокировал ее.
– Рейнбоу – филиал ТСЛ, – сказал он, – который в свою очередь является отделением «Континентал Индастриз», который, если взобраться вверх по лестнице, принадлежит «У. У. Бонд».
Ее глаза широко раскрылись. Она откинулась назад, как будто испугалась.
– Но вы же не мистер Бонд? – спросила она. Он кивнул.
Они молчали, пока официант ставил на столик ее чай. Потом она выдохнула.
– О, черт.
Он протянул руку.
– Уинтроп Бонд. Четвертый. Не спутайте меня с третьим, который был настоящим мозгом нашей компании, или Пятым, моим сыном, который, возможно, скоро заменит меня и будет работать намного лучше, чем я.
Она покраснела и была по-настоящему взволнована.
– Вы ведь не возненавидите нашу компанию из-за меня? – спросила она. – Я действительно не хотела засыпать здесь. Я не привыкла посещать вечера, где бывают Бонды и Рокфеллеры. Я должна была вести себя более прилично.
– Ерунда, – сказал Уинтроп Бонд, наливая ей чай. – По-моему, вы здесь самая презентабельная особа.
– Вы слишком добры, – проговорила она, подливая себе в чашку сливки. – Я хороший финансист – это действительно так, но я еще недостаточно хорошо знаю, как себя надо вести в обществе. Нередко к концу дня я выгляжу просто ужасно.
Как неискренне звучали ее слова теперь, когда она сидела рядом с ним! В ней было очарование, которое завораживало и трогало его. И за чистосердечием ее блестящих зеленых глаз проглядывала задумчивость, которая только добавляла ей привлекательности.
Она была безнадежно, испепеляюще красива. И к тому же была очень элегантна.
– Мисс… Бенедикт, вы сказали?
– Миссис. Я вдова. Луис – мой муж – умер три года назад. – Она помолчала. – Но зовите меня Лиз. Пожалуйста. Или, если вам нравится, – импульсивно добавила она, – вы можете называть меня, как мои тетушки – Лиза. Так мне нравится больше. – Она вздохнула. – В Рейнбоу всегда Лиз то, Лиз се… Я так устала от этого. Когда я слышу имя Лиз, я сразу вспоминаю этих женщин, которые всегда все держат под контролем. Когда я думаю о себе, я думаю… ну, о ком-то, кто знает, как развлекаться, но у которого не все под контролем.
Уин наклонился вперед.
– А что для вас значит развлекаться?
Она вдруг улыбнулась, посмотрев на него таинственным и немного смущенным взглядом.
– Ладно, но вы должны обещать, что никому не расскажете, – сказала она.
Он поднял руку.
– Клятва скаута.
– Больше всего в мире я люблю ходить в цирк, – доверчиво проговорила она. – Я хожу каждый раз, когда цирк приезжает к нам в город. Одна. Если бы у меня были племянники или племянницы, или мои собственные дети, я бы, конечно, брала их с собой. Но у меня их нет, поэтому я хожу одна. Я ем попкорн и леденцы, и прекрасно провожу время. Никто меня не замечает, так как в цирке всегда полно народу. Вот и все.
Она откинулась назад, глядя на него с любопытством, смешанным с робким и проказливым юмором. У него приподнялись брови.
– Это очень необычное времяпрепровождение, – сказал он. – Я не был в цирке… дольше, чем я могу вспомнить. Я не хочу говорить об этом, на я, по-моему, давно не водил туда своих детей. Я предоставил их матери заниматься этим. Это было, должно быть, больше, чем пятьдесят лет назад. – Он печально замолчал, потом посмотрел в ее зеленые глаза. – Скажите мне, почему вы любите цирк?
Она задумчиво закусила губу, как будто ей загадали загадку.
– Ну, трудно сказать. Есть что-то в его шуме. Этот шум… он может унести все волнения в мире. И клоуны… и девушки, управляющие лошадьми, во всем блеске их костюмов. То, как все кланяются. Это все так глупо, с одной стороны, и так замечательно…
Она помолчала, пытаясь найти выражение своим ощущениям.
– Когда я была совсем маленькой, – сказала она, – мой отец иногда водил меня в цирк в Сант-Луисе. Он умер вскоре после этого, поэтому я никогда не могла это забыть. Там был один исполнитель. Его звали мистер Константин. Он был эквилибрист. Он носил цилиндр и фрак, и монокль, и у него была трость. Когда он выступал, все затихали – или, по крайней мере мне так казалось. Это было очень серьезно и опасно – вы понимаете?
Она смотрела мимо Уинтропа Бонда, ее глаза вспоминали.
– Там, посреди арены стоял фонарь. Старого образца с белым холодным шаровидным абажуром наверху. Он забирался на этот фонарь. Когда он добирался до верха, то делал стойку на одной руке. Тогда же я заметила, что на нем были белые перчатки. Так он балансировал, скрестив ноги над собой, а полы его фрака заворачивались вниз. У него были лакированные туфли, и он носил гетры, – она вздохнула. – У всех, казалось, перехватывало дыхание, пока он не спускался вниз, а потом раздавался взрыв аплодисментов. Он кланялся очень вежливо, и потом опять забирался на фонарь со своей тросточкой. В этот раз он балансировал на кончике тросточки, держа свой цилиндр в другой руке. Он еще больше извивался, чтобы удержать равновесие. Это потрясало зрителей еще больше. Потом он проделывал то же самое со стулом, одна ножка которого стояла на верхнем конце фонаря. И завершался этот номер, когда он балансировал, стоя на одном пальце на этом белом абажуре… Она посмотрела в глаза Уинтропа Бонда.
– Для меня это было всем… и концом всего. Я думала, что это невероятно. Не только из-за его искусства, понимаете, но из-за той элегантности, серьезности, молчания толпы… и огромного облегчения, когда он заканчивал и спускался вниз, живой и невредимый, и снимал свой цилиндр.
Последовала пауза, пока она вспоминала.
– Я умоляла моего бедного папочку водить меня туда так часто, как только возможно, – сказала она, – там я могла опять увидеть мистера Константина. Помнится, мы ходили туда только два или три раза до того, как папа умер, но эти вечера остались навсегда в моей памяти. – Она печально улыбнулась. – Прошли годы прежде, чем я опять попала в цирк. Но там уже не было мистера Константина. Там были только клоуны и слоны, и дамы на лошадях в своей блестящей одежде. Но я все равно люблю бывать там до сих пор.
Она пожала плечами.
– Только теперь я хожу одна. Я научилась любить все номера, даже те, которые мне не очень нравились, когда я была ребенком, такие как дрессированные собаки и медведи. Я люблю улыбки и шум, и всех маленьких детей в зале. Если вы на них посмотрите, то увидите, что они действительно по настоящему боятся, когда только начинают бить в барабан перед сложным трюком. У них так раскрываются глаза…
Она засмеялась немного смущенно над собственной откровенностью и сделала глоток чая.
– Скажите, мистер… Бонд четвертый? – она улыбнулась.
– Зовите меня Уин.
– Хорошо… Уин. Скажите, а что вы любите больше всего? Он немного подумал. Он знал, что ему придется скрыть правду, что ни одна из вещей не значила для него так много, как она описала. Пустота внутри него самого привела к этому.
Он подумал о картинах и воспоминаниях об Эйлин. Он подумал о булочках с прекрасным английским джемом на завтрак; о вечерах, когда он сидел один в своем кресле, читая «Таймс», а в его кабинете горел камин. Нет, все это не было его «любимыми» вещами. Они были частью обыденной жизни для человека, который не жил, а наблюдал, как жизнь проходит мимо него. Они были времяпрепровождением, которое должно было облегчить его путь в могилу.
Но потом он подумал о Напили, и умудрился придумать вполне приемлемую ложь.
– У меня есть местечко на Гавайях, – сказал он. – Напили. Там очень мягкая вода на пляже. Вы можете стоять на берегу, у самой кромки, и чувствовать, как волны чуть-чуть приподнимают вас и потом ставят на место. Другие острова виднеются на горизонте, а вода такая голубая. Это зрелище отвлекает вас ото всех других мыслей.
– Да, – сказала она. – Звучит заманчиво. Последовала еще одна пауза. Что-то похожее в мыслях сближало их, хотя у них и не было слов, чтобы выразить это.
Он заметил намек на меланхолию в ее прекрасных глазах и решил заговорить первым.
– Ваша мать жива? – спросил он. Она покачала головой.
– Они оба умерли в один день. Сгорели в нашем доме в Сент-Луисе. Я была в школе. Учительнице принесли записку. Она отвела меня в кабинет к директору. И там они сказали мне…
Выражение ее лица почти заставило его разрыдаться. Казалось преступлением, что на этих чертах, созданных только для веселья и смеха, отложилось такое откровенное отчаяние. Но она быстро подавила это, будто боясь смутить его, и одарила улыбкой, которая почти избавила его от боли.
Теперь он понял грусть, которую заметил в ее глазах раньше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52