Избегая его взгляда, она сняла с крючка в ванной фланелевую ночную рубашку, надела ее через голову и только после этого сняла белье. Она знала, что он на нее таращится, чувствовала, что фланель — не преграда для его взгляда, но все же надеялась, что ей удалось соблюсти приличия.
Следуя за ней по пятам, Раш случайно наступил на подол ее рубашки. Верена услышала, как рвется ткань, и обнаружила, что в дыре красуется ее голое бедро. Оба промолчали.
Она села в кресло-качалку. Теперь от нее требовалась удвоенная осторожность. Она знала, что Раш порвал ей рубашку не нарочно, но боялась, что он может пойти дальше. Раш был более упорным бойцом, чем любой из тех, кого она знала, — за исключением ее самой. Раскачиваясь, она пристально следила за ним.
Он подошел к ее туалетному столику с зеленым кувшином — собственным подарком ей в честь возвращения из Ки-Уэст. Поставив кувшин на полку, он стал аккуратно складывать на столике ее одежду, валявшуюся кучей на полу. Трусики он складывал вчетверо, блузки застегивал до половины, колготки складывал вдвое, носками вместе. Верена всегда была неряхой и никогда не вешала одежду в шкаф. Она вспомнила гардеробную Раша на первом этаже — аккуратную до тошноты. Носки лежали там в ящиках ровными стопками, начищенные башмаки ждали своей очереди во фланелевых мешочках, рубашки висели в одном шкафу (он никогда не складывал свои рубашки), брюки и пиджаки — в другом. Все это напоминало образцовый взвод на смотре. Наблюдая, как он убирает ее вещи, Верена, как всегда, поражалась быстрым движениям его белых рук.
Она знала о его руках все. Если разобраться, то и о нем самом она знала все. Он без утайки рассказал ей о своей жизни еще до того, как заставил ее вести себя с ним, как «испорченная девчонка». Ей казалось, что она — человек с изъяном, почему ей не жаль Костю, русского мальчика, так много знавшего о самом себе?
Она выслушивала снова и снова невозможно грустную историю. Глядя на него, она догадывалась, что он молча рассказывает то же самое себе самому. В данный момент он вспоминал шрамы на своих руках. Потом ему сделали пластическую операцию, и шрамы исчезли. Он был так беден, что не мог купить уголь для печки и отморозил кисти рук. Он оборачивал руки старым тряпьем и делал уроки у огня. Дядя Арчер застал его руки еще в прежнем виде. Видимо, он был единственным, кто столько знал о Раше. Для всех остальных, даже для Мэнди, Раш был загадкой. Как он смеет так предавать Арчера?
Она продолжала раскачиваться, отталкиваясь босыми ногами от пола. Ей вспомнился его рассказ о первых днях в колледже, когда он чувствовал себя в Гарварде выродком-брюнетом в море блондинов. У него был всего один костюм, но сосед по комнате, Арчер Рейсом, настоял, чтобы Раш его выбросил. Взяв маникюрные щипчики, Верена взялась за заусенец. Арчер отдавал Рашу свои вещи, поносив их совсем немного. Он был на дюйм ниже и гораздо плотнее. Верена неудачно поддела ноготь и стала слизывать кровь. Ей вспомнилась кульминация его гарвардской эпопеи — роман с рыжеволосой красавицей, которую он называл Тэсс.
Раш поставил в центре комнаты стул с высокой прямой спинкой, сел на него верхом и уставился на Верену, обхватив спинку руками. Она стала раскачиваться опять, не сводя с него глаз. Думает ли он сейчас о Тэсс? Ведь она никогда не выходит у него из головы.
— Раш, через три часа мне надо вставать и идти в школу!
— Хочешь меня прогнать?
Ее удивил его голос — спокойный, рассудительный. У Верены стало сухо во рту, сердце затрепетало. Главное — не поддаться на обман!
— Просто хочу, папа, чтобы ты отложил разговор на завтра.
— А я хочу, — он сделал глубокий вдох, — чтобы ты объяснила, почему вдруг назвала меня папой. Это способ польстить?
— Я не собираюсь тебе льстить. Как еще мне тебя называть? Лично я не знаю.
— Я люблю тебя, Верена.
— Вот и славно. Остальное завтра, ладно?
— Я хочу поговорить о нас.
— О нас? — Верена усмехнулась. — Что за «мы»? Мне пора спать, Раш. Спокойной ночи.
— Ты вполне можешь уделить несколько минут человеку, добившемуся для тебя роли в «Последнем шансе».
Верена подняла глаза к потолку.
— Без комментариев.
— Где ты была после приема?
— Дома.
— Дома? Я тебя ждал.
— Я бегала.
— В два часа ночи?
— Почему бы и нет?
— Тебе не понравился подарок?
— Сначала понравился, а теперь не нравится.
— Почему же?
— Потому.
— Объясни, дорогая моя.
— Не называй меня «дорогая»! — Она перестала раскачиваться. — Потому что это — грязная взятка.
— Зачем мне тебя подкупать?
— Чтобы я не проговорилась, какую гадость ты подстроил дяде Арчеру.
— Наверное, ты права. Позвав тебя в библиотеку и заведя при тебе беседу с сенатором Пирсом, я намеренно превратил тебя в свою соучастницу. Теперь мы сообщники, нравится это тебе или нет.
— Если ты считаешь, что я позволю тебе погубить дядю Арчера, то ты плохо меня знаешь. — Она встала с кресла и подошла к нему. — Помнишь журналистку Либерти Адамс? Я все ей рассказала на приеме. Так что и думать забудь о своих подлых планах! Я выдала тебя с головой.
Раш побледнел. Она сняла с кровати плед и залезла под простыню.
— Не понимаю, как ты можешь так поступать с человеком, который вылечил тебе руки и во всем помогал!
— Что ты ей рассказала? — Он подскочил к ней и схватил за горло.
— Все! — прохрипела она. — Все-все!
Он убрал руки и забегал по комнате.
— Уверен, она тебе не поверила, что бы ты ей ни наговорила.
— Надейся, надейся…
Он остановился, увидев что-то на полу. Это было ее золотое парчовое платье. Он поднял его, скомкал, поднес к глазам.
— Мэнди твердила всем женщинам на приеме, что… — Она не договорила, увидев, что он рвет платье. Звук при этом был, как при отрывании куска от бумажного полотенца. Верена расплакалась.
Раш уронил изуродованное платье на пол и грустно уставился на него. Когда он опять поднял голову, она увидела, что он тоже плачет.
— Ах ты, сучка! Маленькая сучка!
Он повалился на кровать и закрыл лицо ладонями. Его плечи затряслись.
— Пожалуйста, папа… Пожалуйста, не плачь! — Она беспомощно теребила его за плечо. Волосы у него на затылке оказались совсем редкими, и это придавало ему беспомощный вид. Ей захотелось взять его на руки и отнести куда-нибудь, где на него не наступят… — Папа, не надо…
Он поднял голову, вытер лицо.
— Я никогда тебе этого не прощу, — сказал он бесцветным голосом, — У меня были планы. Я думал о тебе, о твоем счастье. Теперь я вижу, что ты этого не заслуживаешь.
— О чем ты говоришь? — Она отползла от него подальше, села и поджала под себя ноги.
— Через пару недель у меня будет больше денег, чем потребовалось бы и на десять жизней. Мы уедем и будем жить как мужчина и женщина…
— Что за чушь! — вскричала она. — Ты совсем выжил из ума — Мы отличаемся от всех остальных. Мы принадлежим друг другу. — Он понизил голос:
— Ты моя!
— Раш, — прошипела она, — лучше прекрати!
— Ты никогда не будешь принадлежать другому. Я думал, ты уже пришла к этому заключению, когда вернулась домой, расставшись со своим панком. Ты моя — и больше ничья!
— Заткнись! — Верена стиснула зубы, зажала руками уши, зажмурилась и что-то загудела себе под нос.
— Ответь, Верена, — сказал он, словно не замечая ее протеста, — по-твоему, ты поступаешь разумно, отвергая меня? — Она пыталась его заглушить, но он перешел на крик:
— А рассказала ли ты малышке Либерти про нас с тобой? Рассказала про милого папочку и свои отношения с ним?
— Никаких отношений больше нет! — Она отняла ладони от ушей и с ненавистью взглянула на отца. — Были раньше — извращенные, ненормальные, но им пришел конец.
— А что происходило недавно в машине? — Он криво усмехнулся.
Она со всей силы двинула его по физиономии, не выдержав кривой усмешки, и поранила ладонь о его зубы. Усмешка не исчезла, только стала кровавой.
— Ах ты, неблагодарная!
Она набросилась на него, принялась молотить кулаками, щипать, царапать до крови, даже впилась зубами в плечо, прокусив шелковый халат. Он заломил ей руку за спину и не отпускал, а только заводил все выше, грозя сломать.
Тогда она широко раскрыла рот и завизжала что есть мочи.
Потом ей удалось заехать ему коленом в пах. Он выпустил ее руку и спихнул с кровати. Она подняла за ножки стул и пошла него, как укротительница на льва.
— Как же я тебя ненавижу! До тошноты, до поноса! Меня от тебя с души воротит! Неужели ты и впрямь воображаешь, что я перечеркну свою жизнь и сбегу с тобой? Чтоб ты знал, меня блевать от тебя тянет! Знаешь, что со мной было в последний раз, когда я вылезла из машины? Меня чуть не вывернуло наизнанку. Знаешь, где тебе место? В психушке, за высоким забором!
Он подбежал к ней и припер стулом к стене. Его глаза горели гневом. Она хрипло прошептала:
— Свинья! Хряк с согнутой спиной, уродливыми ручищами и поганой улыбкой! Ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу!
Он заехал ей ребром ладони по лицу, да так сильно, что Верене показалось, будто на нее обрушился кирпич. Она ударилась головой о стену, и висевшее рядом зеркало, обрушившись от сотрясения на пол, со звоном разлетелось на мелкие кусочки. Верена стала медленно сползать на пол; в глазах у нее мелькали искры, она ничего не видела и не слышала.
— Эй, что у вас там творится? — раздался с лестницы голос Аманды. — Рена, дочка, что-то случилось?
Раш отбросил стул и рывком поставил Верену на ноги. Голова и рука у нее отчаянно болели, ей казалось, что вся она вот-вот расползется по швам. Она схватилась за затылок, но Раш снова вцепился ей в руку.
— Перемирие! — крикнула она. Он зажал ей рот и нос, и она почувствовала вкус и запах свежей крови.
— Скажи ей, что все в порядке! — хрипло зашептал он ей в ухо. — Шум ничего не значит. — Он вывернул ей руку. — Говори!
— Верена! Что за грохот? Ты меня слышишь? Я поднимаюсь. Ты поранилась? Раш у тебя? — Верена услышала, как мать идет по лестнице.
— Все в порядке, мама, правда. Мы просто разговариваем. Ступай спать.
— Что это был за шум?
— Я случайно выронила стакан, — ответила Верена, теряя силы от боли в руке. Ей казалось, что она вот-вот лишится чувств. — Все в полном порядке, ма.
— Твоя дочь и я решили кое-что обсудить! — притворно весело крикнул Раш. — Ты знала, что она устроила среди ночи пробежку?
Аманда помолчала, обдумывая услышанное.
— Отложите обсуждение до утра, — сказала она наконец. — Оставь ее в покое, Раш, дай выспаться.
Они услышали, как хлопнула дверь. Раш выпустил Верену.
— Вот это другое дело. Спасибо, дорогая, за сотрудничество в сохранении семейного взаимопонимания. Зачем тревожить бедняжку мать — она и так переволновалась, когда ты согласилась на роль вопреки ее возражениям. Давай сообщим ей нашу новость за завтраком.
— Какую новость? — Верена пощупала ссадину на щеке.
— Хорошую. Что ты решила отказаться от роли.
— И не подумаю! Роль моя, и ты мне не помешаешь, Раш. — Она усмехнулась; — Если ты будешь ставить мне палки в колеса, я расскажу про твой план дяде Арчеру. Я всем раструблю, я опубликую в газетах разоблачение!
— Ничего у тебя не выйдет, — сказал он равнодушно.
— Откуда такая убежденность?
— Только попробуй! Я пойду к твоей мамаше и все ей расскажу. Пусть знает, какая у нее испорченная дочь. А когда я все расскажу ей, она расскажет Арчеру. Она всегда все ему рассказывает. После этого ты уже не будешь их обожаемой девочкой.
Верена хотела что-то сказать, но передумала. Возразить было нечего.
— Итак, дорогая моя, завтра за завтраком я надеюсь на твою помощь. Как она обрадуется!
Из глаз Верены полились слезы, а рука разболелась еще сильнее…
Чудесный солнечный день середины лета. Она сидит в своем любимом шалаше на вершине дерева и вдыхает аппетитные запахи готовящегося обеда. Раш ушел играть в сквош с дядей Арчером, и она осталась одна в старой резиновой покрышке, которую Арчер сам затащил на дерево, чтобы сделать шалаш удобнее. Покрышка словно специально придумана для Верены. Она смотрит вверх, на дубовые листья, подсвеченные заходящим солнцем. На ней прошлогодние шорты, которые в этом году стали ей малы. Случайно она разводит ноги, пальцы также случайно оказываются внутри шортов… Здесь, под покровом листвы, ее никто не увидит, но, посмотрев в щелку между досками, она замирает от ужаса. Вместо того чтобы играть в сквош, Раш перебросил с крыши своего кабинета прямо к шалашу широкую доску и в три прыжка преодолел шаткий мостик. Теперь он стоит перед ней в белых теннисных шортах и тяжело дышит.
— Я пришел посмотреть, как ты безобразничаешь. — Он ухмыляется и велит ей снять шорты. — Очень удобная покрышка.
Конечно, это не заднее сиденье машины и не диван, это небольшой помост, огороженный стенками с трех сторон и вознесшийся на высоту двенадцати футов над землей. С дядей Арчером ей не было страшно, но сейчас она начинает бояться падения и со страху подчиняется.
— Отлично! — говорит он, глядя, как она снимает шорты. — Ты даже себе не представляешь, как это хорошо! Ну, продолжай, я буду смотреть.
Она делает пальцами круговые движения, но очень неуклюже, потому что одеревенела от страха.
— Позволь мне. — Он убирает ее руки, и она сгибает их в локтях, как собака лапы. Он погружает в нее свои пальцы, вынимает и снова погружает. Она ничего не чувствует. Она уговаривает себя, что ей не больно, потому что от боли можно задергаться, вывалиться из покрышки, упасть и разбиться. Когда его пальцы проникают слишком глубоко, она не выдерживает и кричит:
— Слишком далеко! — Но он ее не слушает, не понимает. — Пожалуйста, прекрати! — Она захлебывается криком.
— Не могу, Кэсси.
Услышав чужое имя, она открывает глаза — и видит то, что раньше отказывалась видеть. Оно высунулось из штанины его шортов — багровое, раздутое, лоснящееся, как дубинка, с чем-то блестящим на самом кончике.
— Прости, Кэсси, — говорит он, — но я должен. — Он нависает над ней, упираясь в покрышку руками. Его длинные сильные руки кажутся ей стальными прутьями, тюремной решеткой, лишающей ее надежды на спасение. Вот бы уметь летать! Тогда она выпорхнула бы из-под него… Но он придавливает ее, его голова оказывается у ее плеча. Она чувствует его пот…
Удивительно, но ей его жаль. При этом она знает, что ни при каких обстоятельствах не должна до него дотрагиваться.
Она вскрикивает: его багровое орудие оказывается там, где были его пальцы, и он закрывает глаза.
— Я всегда этого хотел, Кэсси, — слышит она. — Я умираю! — Он двигается — все быстрее, все яростнее. Ей ничего не остается, кроме молитвы, чтобы все кончилось до того, как она вывалится из покрышки, упадет и разобьется. Но как может подействовать молитва, если она молится с открытыми глазами?
— Я упаду! — кричит она и сама удивляется, до чего слаб ее голосок.
— Не упадешь, Кэсси, — хрипит он в ответ.
Если бы он открыл глаза и увидел, что обознался… Но нет, он погружен в рывки своего жестокого орудия. Или это змея, которую он в нее запустил? Так или иначе, существовавшая раньше преграда сметена. Кто истекает кровью — змея или она сама?
Сделав свое дело, Раш встает и прячет лицо среди почерневшей листвы. Из кухонного окна доносится голос Аманды. Пора обедать.
Верена приподнимается на локте и смотрит на кровь у себя между ног.
— Она нас убьет!
Он наклоняется к ней и с силой привлекает к себе, причиняя ей боль. Его лицо заострилось.
— Она не узнает, — говорит он. — Поняла? Никогда не узнает.
Глава 19
Кит открыла дверь и схватилась за ручку, чтобы не упасть.
Включив свет, она облегченно перевела дух. Как ее угораздило принять за мертвеца, раскачивающегося на дверце шкафа, собственную одежду, доставленную из прачечной?
Она на всякий случай дотронулась до одного платья, после чего подняла подсунутые под дверь номера сообщения о телефонных звонках.
Несмотря на все ухищрения Серс, она так и не расслабилась, так и не избавилась от нервной дрожи. Покинув «Калипсо», она отправилась в штаб-квартиру «Репсом энтерпрайзиз» за пакетом, переданным Сашей: почта, свежий анализ сборов за выходные, составленный Шериданом, три сценария. Она послала водителя, а сама осталась ждать в машине, и тут, заглянув в зеркальце заднего вида, заметила нечто странное.
Позади лимузина стоял низенький человечек в темно-синем костюме. Она чуть было не помахала ему рукой, но инстинкт подсказал: сиди смирно. Когда вернулся шофер с пакетом и они отъехали от тротуара, она испытала облегчение. Потом, работая в неопрятном здании позади «Колумбус-серкл» с режиссером одной из запущенных в производство картин — колдуя с ним в монтажной над негативами и предлагая изменения в сценарии, — она никак не могла изгнать из памяти человечка в синем костюме. Ей казалось, что она его где-то видела. Неужели он за ней следит? Зачем?
Сжимая в руке сообщения, она вошла в гостиную и увидела Либерти Адамс, мирно спящую на коротком диване. Привалившись спиной к двери, Кит подумала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45