— Здравствуйте, Либерти.
— Здравствуйте…
— Надеюсь, вы не сердитесь, что я так рано вас разбудил?
— Не волнуйтесь, я давным-давно проснулась. — Она зевнула прямо в трубку. — А вы кто?
— Арчер Репсом.
Она посмотрела на часы. Двадцать минут седьмого. Будильник должен был прозвенеть только через два часа.
— Хотите что-то добавить?
— Продолжить интервью, если не возражаете.
— Не надейтесь, что я буду против. Вы что-то вспомнили?
— Можете со мной позавтракать через полчаса?
— Запросто.
— Форма обычная, теплая. Не забудьте диктофон.
Через полчаса Либерти в вытертых до неприличия саржевых штанах и синем жакетике ждала его внизу. Диктофон и блокнот лежали в кожаной сумке, перекинутой через плечо.
Белый шестидверный «мерседес» затормозил у тротуара, дверца распахнулась, и Либерти прыгнула на заднее сиденье.
Репсом говорил по телефону.
— Привет! — сказала она, но он лишь кивнул.
Машина тронулась, водитель обогнул угол и устремился к Черч-стрит.
— Вернитесь и поговорите с ними. Напрямик, без бумажки, слышите? — Арчер чуть не прижег белую трубку своей черной сигаретой. — Просто какие-то бездари! — Он нажал кнопку на трубке. — Здравствуйте, Либерти! Извините, я сейчас. — Он произнес три цифры, потом сказал:
— Доброе утро, Сьюзи. Раздобудьте мне на Багамах сами знаете что. — Он мельком взглянул на Либерти. — Только скрытно. Вы меня поняли? Так я и думал. Спасибо, спасибо!.. — Следующие цифры, третий собеседник:
— Здорово, Том! Не разбудил?
Она старалась не пропустить ни слова, прихлебывая апельсиновый сок из бара. На сиденье лежал свежий номер «Уолл-Стрит джорнел», раскрытой на второй странице. Внимание Либерти привлек заголовок: «Гринхауз даст показания в обмен на снятие обвинения». Фамилия автора статьи отсутствовала.
Либерти схватила газету и с бьющимся сердцем прочла: «Сенатор Эбен Пирс, член сенатского комитета по финансам, недавно назначенный председателем подкомитета по изучению обвинений, выдвигаемых против Комиссии по биржам и ценным бумагам, встретился вчера утром в штаб-квартире „Рейсом энтерпрайзиз“ с А. Дж. Ренсомом. Оба отказались от комментариев…
Так вот оно что! Оказывается, Э. Пирс приехал в Нью-Йорк расследовать слухи о существовании на Багамских островах так называемого грязного фонда «Рейсом энтерпрайзиз», предназначенного для Гринхауза!
Она вжалась в сиденье. Еще немного — и они бы столкнулись вчера у Ренсома. И все же, что бы ни писали газеты, она отказывалась верить, что этот элегантный господин — мошенник, и не собиралась помогать Эбену собирать на него компромат.
Либерти отложила газету. Куда он ее везет? Они ехали по восточной части Манхэттена, все глубже забираясь в синие каньоны финансового района. Жаль, что она послушалась его совета и оделась кое-как: ей не улыбалось щеголять в наряде хиппи среди пиджачно-галстучной братии. Шины лимузина зашуршали по брусчатке, и Либерти удивленно огляделась. По обеим сторонам улицы, совсем близко от окон машины, громоздились старинные дома.
Машина остановилась у высокой стены, затянутой плющом, и Рейсом, повесив трубку, распахнул дверцу.
— Добро пожаловать в «Сад скульптуры». Либерти.
Она почувствовала аромат лайма и мускуса и облегченно улыбнулась. Ее подозрения не подтвердились; позор откладывался, намечался пикник.
— Я слышала про этот «Сад», но меня сюда не приглашали.
— Это ее владения.
— Чьи?
— Китсии, разумеется.
— Ну конечно! — Она бесцеремонно хлопнула его по плечу. — Вот это атмосфера! Раш все про вас наврал. Вы молодчина! — Она выпорхнула из машины.
«Глазок» в двери закрылся, и перед гостями появился смуглый худощавый араб. Либерти помнила таких по Звару: они гуляли по набережной и толклись в казино.
За стеной их встретила двухэтажная кирпичная постройка в георгианском стиле, со свежевыкрашенными зелеными ставнями на окнах, обильно заросшая плющом. Миновав низкий длинный навес, увитый разросшимися глициниями, они оказались под открытым, небом, среди осколков скульптур Китсии, похожих на фрагменты одного колоссального тела. Приглядевшись, можно было различить бедра, груди, плечи.
Либерти почувствовала на себе насмешливый взгляд Арчера. Внезапно он исчез среди живой изгороди, и она нырнула следом за ним. Увидев его уже за углом, она догадалась, что угодила в лабиринт, из окружавших ее живых стен которого торчали куски каменных изваяний. Она остановилась, пытаясь уловить звук шагов Ренсома по щебенке, но это не помогло: сколько она ни пыталась затем найти выход, перед ней снова и снова вырастала шелестящая листьями преграда. Наконец, почти потеряв надежду, усталая и проклинающая все на свете, она вышла на поляну.
Здесь стоял еще один кирпичный дом с зелеными ставнями, миниатюрная копия первого. Когда-то он, по-видимому, служил садовым флигелем, а теперь превратился в кухню: из вращающихся дверей то и дело выбегали официанты с подносами, судя по виду, тоже уроженцы Звара. Гостей не было видно: они размещались в шести заросших бельведерах, стоящих кругом, и Рейсом из ближайшего уже манил Либерти.
— Подобно всем крупным художникам, Китсия не может оставить в покое ландшафт. Отсюда открывается неплохой вид, вам понравится. — Он подал ей руку и помог подняться по ступенькам.
Действительно, с возвышения лабиринт, который они только что преодолели, казался замысловатым рисунком.
— Мало ей железа и камня, подавай еще живую растительность! — Либерти восторженно огляделась. — Вон там я вижу нечто похожее на клетчатый шотландский килт. Потрясающе!
Между прочим, я всегда питала слабость к бельведерам и садам.
Это какой-то особенный мир! А ведь до всех этих бездушных офисов рукой подать. Кажется, достаточно забраться на эту стену, чтобы до них дотронуться. — Она перехватила взгляд Ренсома и, скромно потупив взор, оперлась на ограждение. — Кто здесь гости? — спросила она.
— Знакомые Китсии: люди искусства, представители власти, финансисты. Большинство из них — белые вороны.
— А сами вы, Арчер, относите себя к белым воронам?
— Не совсем. — Он пожал плечами. — Моя частная жизнь — мой бизнес. Тетушка создавала этот уголок явно не для таких, как я.
— Между прочим, вы с ней похожи. У нее ведь тоже сливаются частная жизнь и бизнес, не так ли?
— Разве искусство — бизнес?
— Если разобраться, то еще какой!
— Вы так уверены в своей правоте! Мне это нравится. Наверное, в вашем возрасте я был столь же самоуверенным.
— Правда? И чем же вы занимались в моем возрасте?
— Возможно, когда-нибудь я вам и отвечу, но только не сейчас. Можно я тоже задам вам вопрос: как продвинулась статья?
— Со вчерашнего-то дня? Вы меня покорили, Арчер! Обязательно это процитирую. — Либерти уже не жалела, что ее вытащили из постели в половине седьмого утра.
Она достала диктофон, положила его на стеклянный столик. Он не поморщился, как накануне. Это предвещало хорошее продолжение. Они присели на изогнутую каменную скамью, расцвеченную узорами пробивающегося сквозь шпалеры солнечного света. Камень еще не успел нагреться, и Либерти поежилась.
— Разрешите? — Рейсом снял пиджак. — Боюсь, вы слишком легко одеты.
Она не стала протестовать, когда он накинул пиджак ей на плечи.
— Посмотрите вниз. — Он постучал пальцем по стеклянной крышке стола, и она подалась вперед. В полу бельведера красовался большой подсвеченный аквариум.
— Час от часу не легче!
Среди коралловых наростов сновали взад-вперед красные и черные рыбки. Благодаря пластмассовому бортику гостю не грозила опасность угодить в аквариум ногой. Либерти почувствовала головокружение, словно плыла на кораблике с прозрачным дном и ее укачало. Она поспешно подняла глаза.
— Не возражаете против чая?
Не успел он произнести эти слова, как взбежавший по ступенькам араб поставил перед ними дымящиеся чашки, источающие неповторимый сложный аромат.
Либерти с наслаждением втянула воздух.
— Что ж, в такой атмосфере поговорить о Китсии будет особенно приятно.
— Сейчас соображу, с чего начать» Скажем, известно ли вам, как Китсия распрощалась с Парижем? — Либерти покачала головой, довольная, что хозяина не пришлось долго упрашивать. — Ей вдруг надоели парижские кафе. Это случилось перед самой войной. Она терпеть не могла болтовню. Коммунисты настаивали, что необходимо сражаться на стороне испанских республиканцев, и, разумеется, ее уговаривали примкнуть к коммунистам.
— Не мудрено, что все хотели перетянуть ее на свою сторону. Она, видимо, с самого начала была сильной личностью!
— Когда друзья бросились ее искать, то нашли на острове Сен-Луи, в комнатушке… Как описывает остров ее друг-поэт?
— Дайте-ка вспомнить… — Либерти наморщила лоб. — «В серой кружевной тени Нотр-Дам, в самом чреве квартала цветов…» В общем, что-то насчет чрева.
— Вот там ее и нашли: одну, перед мольбертом, самозабвенно пишущую цветы.
— Что ж такого? Ведь она художница!
— Да, но тогда никто этого еще не знал. Вернее, знала она одна. Раньше ее общение с искусством ограничивалось позированием художникам. Она всегда насмехалась над любителями в беретах, изображавшими из себя живописцев на набережных Сены, а тут вдруг сама влилась в их ряды! Сперва друзья испугались за нее, но в конце концов оставили в покое. В следующий раз они вспомнили про Китсию лишь спустя два года, получив написанные от руки приглашения в «Максим». Никто не удивился: ведь она была самой эксцентричной женщиной во всем Париже — во всяком случае, судя по газетным сплетням, которые мы с моей матерью штудировали у себя на Зваре. На приеме собралось человек триста.
— Вы были среди них?
— Нет, но я об этом читал. Верите ли, в Париже до сих пор вспоминают тот прием! Жаль, конечно, что не довелось присутствовать, но я тогда учился в американской школе.
— Бедняжка! — Либерти представила Арчера золотоволосым школьником, томящимся за увитой плющом стеной в ожидании начала настоящей жизни.
— Ровно в полночь двое танцоров из труппы Дягилева подняли ее над толпой гостей. Она предложила выпить за здоровье, будь то мир или война, и попросила ее отпустить, так как ей надо решить некое дело о верблюде.
— Ничего себе тост!
— Тогда никто не обратил на это внимания. Она пообещала вернуться еще до того, как иссякнет шампанское, и ее на руках вынесли из зала. Говорят, шампанское не иссякало целую неделю, но Китсия так и не вернулась.
— То есть удрала с собственного прощального приема, ни с кем не попрощавшись?
— Да. Она заколотила досками двери и окна своей квартирки в цветочном квартале, а все тридцать шесть картин, которые втайне написала за последние два года, оставила одному из своих любовников.
— Кто же он?
— Месье Верньер-Планк — скромный с виду, но предприимчивый швейцарский бизнесмен. Желающие полюбоваться ранней Рейсом, да и вообще любыми ее произведениями, обращаются к нему — вот уже на протяжении сорока лет он остается ее эксклюзивным агентом.
— Значит, в мире существует еще истинная преданность…
— Скорее, большие барыши. Знаете, сколько сейчас дают за ее полотна с цветами? Но сама Китсия их ненавидит. Она считает, что людям они нравятся по ложной причине, а именно — своей красотой.
— Очень на нее похоже.
— В моем доме в Миллбруке есть несколько ее работ периода Сен-Луи. С удовольствием вам их продемонстрирую, если соберетесь как-нибудь ко мне заглянуть.
Либерти вспыхнула.
— Может быть, на сей раз вы будете так любезны и позволите мне ознакомиться со своей статьей до того, как она будет напечатана?
Так вот куда он клонит!
— Сначала закончите свой рассказ. Что за история с верблюдом?
— Уйдя с той вечеринки, Китсия села в Восточный экспресс и отправилась в Багдад, а оттуда — на Звар, где поселилась среди погонщиков верблюдов.
— И с тех пор так и не появлялась во Франции?
Арчер загадочно посмотрел на нее и засмеялся:
— В нашей семье она вовсе не воспринималась как отшельница, уж поверьте мне. Она прибыла на Звар с тринадцатью сундуками, двенадцать из которых были отправлены в гарем эмира в качестве подарков от Китсии Репсом тридцати пяти его женам.
— Настоящий гарем? Паранджи, евнухи, сказки «Тысячи и одной ночи» наяву?
— Именно. Представьте себе, как эти средневековые создания принимали изделия от Диора и Шанель… Еще до того как она бросила Париж, Китсия была там одной из самых модных дам.
— Наверное, эмир и его женушки были на седьмом небе от счастья?
— Напротив. — Он усмехнулся. — Эмир прислал к моему отцу в офис гонца и потребовал объяснений, так как был до крайности возмущен тем, что его жены разоделись, как европейские блудницы, а родная сестрица отца бродит по базару в лохмотьях, словно двенадцатилетний мальчишка, и курит с местными торговцами гашиш.
— Я вижу, она не тратила времени даром.
— Отыскав какого-нибудь особенно живописного старика араба, она тащила его к себе в дом и часами писала его портрет, забывая обо всем на свете… Понятно, цветы оказались преданы забвению. Моя мать была в ужасе.
— А вы?
Он рассеянно потрогал кончиком языка щербинку на переднем зубе.
— Что именно вы хотите узнать?
— Вы тоже ужасались? Как вы относились к Китсии?
Она пыталась увидеть всю ситуацию его глазами. Возможно, это помогло бы воспринять все не как мираж, мерцающий на удалении двенадцати тысяч миль в наркотическом тумане, а как что-то реальное, происходившее на самом деле.
— Конечно, наши отношения изменились. Я до сих пор предпочитаю представлять себе Китсию такой, какой она была еще в Париже, в моем детстве, когда жизнь была проще.
— Почему она потом усложнилась, Арчер?
— Помнится, в детстве я воображал, что в Париже вечно царит весна — ведь мы приезжали туда в начале апреля. Мать отдавала меня Китсии, а сама пропадала месяца на полтора, «проглоченная оазисом», по словам Китсии. Для нас Париж был именно оазисом…
Он задумался было снова, но Либерти быстро вернула его действительности:
— Как относилась к вашим приездам тетушка? Тогда, кроме вас, у нее были собственные… дела?
— Я был для нее чем-то вроде зверя-любимца.
Рейсом открыл свой портсигар из слоновой кости и достал длинную деревянную спичку из высокой керамической подставки в форме женской шеи. Чиркнув по подставке, он зажег спичку, закурил и улыбнулся Либерти сквозь облачко дыма. Правда, на этот раз она подозревала, что улыбка адресована не ей, а воспоминаниям.
Неожиданно перед ними вырос официант, и Рейсом шепнул ему что-то по-арабски. Либерти решила, что сейчас им подадут завтрак.
— У Китсии был «пирс-эрроу», — продолжил Рейсом свой рассказ, — один из первых автомобилей с откидным сиденьем.
Одна она никогда не ездила, зато любила катать меня. Мы разъезжали по Булонскому лесу, где я лакомился рахат-лукумом, виноградом и гранатами. Помнится, однажды она позволила мне сплевывать семечки от граната прямо ей на платье, потому что ей нравились пятна от сока на белой ткани, — так она это объяснила. В те времена она носила только белое; белой была и ее неизменная горжетка, которой она щекотала мне подбородок. Она любила меня смешить. Никогда я не был так счастлив! — Его лицо приняло мечтательное выражение. — Моего отца наше катание страшно злило, ведь он был не только торговцем оружием, но и инженером и не мог особо восхищаться машиной, у которой фары были в бампере. Но Китсии было на это наплевать: машина ей нравилась, как и шофер — индус из Пенджаба по имени Мохамед Якуб. Вы видели когда-нибудь пенджабцев, мисс Либерти? Это народ гигантов. В шофере было шесть футов семь дюймов. Он так и жил в машине. В отличие от других шоферов, работавших в костюмах и черных кепках, он носил широкие шаровары и расшитую куртку с блестками, водил машину босиком, и от него всегда пахло шафраном.
— Должно быть, втроем вы представляли забавное зрелище, — заметила Либерти.
— Да уж, Китсия любила пустить пыль в глаза. Меня она одевала в морские костюмчики или в китайские курточки. Судя по фотографиям, на меня тогда нельзя было смотреть без смеха.
— Зато теперь вы определенно не ярмарочное диво, — не сдержалась Либерти.
Араб-официант принес в бельведер соломенные салфетки, серебряные ложки и глиняные миски с кушаньем. Либерти принюхалась:
— Что это?
— Какая разница? — заговорщицки подмигивая, проворчал Ренсом. — Вы мне не доверяете?
— Дело не в вас, а во мне. По утрам я стараюсь есть поменьше. — Она злилась, что появление еды прервало его рассказ.
— Вы совсем не ощущаете голода?
— Только когда работаю, тогда у меня волчий аппетит.
— Наверное, вы очень преданы своей работе? Вы похожи на ночного зверька: одни глаза и руки. Зато у вас очень длинные пальцы. — Он встряхнул полотняную салфетку и положил ей на колени. — Хотя бы попробуйте.
— Это мой крест — все вечно заставляют меня есть. — Однако она все же послушалась, и, как оказалось, не зря:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45