«Дорогая Пози! После рождения дочери я не могу работать. Из-за войны Европа для меня закрыта, а на Дальний Восток я не поеду.
Америка — единственная надежда; ты — моя спасительница.
Шесть недель — вот все, о чем я прошу. Китсия».
«Дорогая Китсия! Поглощена академическим экспериментированием. Открыв дверь ветреной художнице и непослушному ребенку двух лет, я полностью утрачу сосредоточенность. Пози».
«Дорогая Пози! Ветреная художница скроется на чердаке, у непослушного ребенка есть няня. За сосредоточенность не беспокойся. Китсия».
«Дорогая Китсия! Если бы я могла все бросить! Пози».
«Дорогая Пози! Брось все! Верньер-Плана везет из Женевы африканские акварели. Это все, чем я могу тебя отблагодарить.
Китсия».
«Дорогая Китсия! Приезжай. Сообщи, нужны ли деньги. Пози».
«Что она от меня скрывает?» — гадала Китсия. Тем не менее ей нравилась перспектива покинуть Звар и снова оказаться среди старых друзей. Ее тревожило не затворничество, а мертвый период: работы не продавались, несмотря на уверения Верньер-Планка, что ее вот-вот признают.
Напоследок Китсия отправилась на базар. Это было единственное место, где она могла теперь работать. Она зашла в чайную, пробралась по захламленному проходу и оказалась в небольшом помещении, где сидели вокруг кальяна седобородые старцы. Они находились в трансе и не возражали против этой женщины, одетой как мужчина. В их черных слезящихся глазах не было ни малейшего интереса к Великой Шлюхе, как теперь именовал ее эмир.
Потом, снова оказавшись среди прилавков, она выбрала местечко для своего мольберта. Единственная женщина, не скрывающая свое лицо, да еще белая, она пыталась привлекать к себе как можно меньше внимания и рисовала то, что видела.
Она вспоминала Париж, вид из окон на цветочные прилавки в серой кружевной тени Нотр-Дам, и в душе ее росла печаль. Ей больше не суждено туда вернуться, настало время отказаться от прошлого и возложить все надежды на Америку.
Ее брат, сетуя, что из-за войны гражданские лица лишены л возможности свободно переезжать с места на место, использовал все свое влияние, чтобы сестра и племянница могли уехать с острова. Ребенок был очаровательным, но жена брата при виде малышки не могла обойтись без нашатыря. К тому же эмир утверждал, что у девочки глаза его убитого сына.
В конце мая мать и дочь сели на военный корабль, шедший через Суэцкий канал в Каир и Лиссабон, откуда перелетели в Гавану. Взлетая из гаванского аэропорта, они трижды были вынуждены возвращаться обратно из-за тропического шторма, но в конце концов все же оказались на американской земле. Путешествие на поезде из Майами в Нью-Йорк было для девочки захватывающим приключением: она всю дорогу прижималась носом к стеклу. В Нью-Йорк они прибыли на волне жары, превратившей этот серый город в пекло, а через неделю добрались до Бостона, откуда паром доставил их в Провинстаун, где среди дюн стоял дом Пози, носивший название «Замок на песке». Едва войдя в дверь, Китсия тут же плюхнулась на диван в гостиной и закурила черную сигарету.
— Фу! — Пози попыталась разогнать дым и достала пепельницу, чтобы подставить ее под сигарету, словно из нее вот-вот должен был потечь яд. — Какое зловоние! Что это?
Китсия с наслаждением затянулась:
— Синий египетский табак, смешанный с гашишем.
Пози схватилась за сердце:
— Надеюсь, ты шутишь? От такой дряни можно тронуться рассудком.
— Я могу тронуться, только если не буду работать. Здесь я рассчитываю изменить подобное положение и полюбоваться океаном. — Она посмотрела в окно на стального цвета поверхность, покрытую белыми барашками.
— Что же не дает тебе работать — » — дочь или обстоятельства ее рождения ?
— И то и другое. — Китсия пожала плечами. — Но теперь она подросла, и я смело могу оставлять ее на нянино попечение.
— Она совсем не похожа на отца!
Женщины молча уставились на ребенка, который, безуспешно пытаясь встать, падал и заливисто смеялся. У девочки были прямые и черные, как у индианки, волосы, ярко-зеленые глаза, румяные, как яблоко, щечки.
— Защитный окрас, — тихо вымолвила Китсия.
— Я не понимаю, дорогая, как ты могла оставаться на острове после всего происшедшего? Ведь это вовсе не тот рай для творческой личности, каким ты его поначалу воображала.
Китсия хмуро уставилась на дикие розы, заглядывающие в окна.
— Иногда я и сама удивляюсь… Лоуренс Аравийский называл пустыню чистой.
— Зато Париж — грязная дыра, но как ты его любила!
— А теперь его еще испакостили боши!.. Нет, из Парижа я бы уехала в любом случае, война тут ни при чем. Пустыня действительно чиста, я не шучу. Она не обезображена человеческим присутствием, там ничто не отвлекает взор. Только это. — Она постучала себя по голове. — И еще свет! Свет, просеиваемый миллионами крупинок песка. Как он мерцает, Пози! Ладно, довольно. Лучше расскажи мне о своих экспериментах.
Пози, все не отводившая взгляд от окна, словно ждала кого-то, быстро ответила:
— Поразительно, что ты выбрала для своего «опроса именно эту секунду. Познакомься!
Двери распахнулись, и в гостиную ворвались соленый бриз и самое необыкновенное создание, какое Китсии когда-либо доводилось видеть.
Она была угловата, как мальчишка, но, завидя гостью, сразу обрела женственную грацию. Выпрямившись, как принцесса, она, придерживая что-то в юбке, вошла так величественно, словно несла на голове бесценный груз.
Судя по росту, ей было лет пятнадцать, однако во всем ее облике сохранилось нечто удивительно детское. Возможно, такое впечатление создавалось из-за старомодного покроя ее длинного голубого платья с высоким воротом и кружевной отделкой рукавов. Подол платья был мокрым от воды; в дом вместе с ней проник запах водорослей.
Девушка смотрела на Китсию, не скрывая любопытства:
— Вас называют леди и вы художница, с которой Пози водила компанию в Париже?
Китсия кивнула, продолжая разглядывать девушку. У той были огромные темно-синие, слегка навыкате глаза, волосы цвета осенней листвы — коричневато-рыжеватые. Китсия поймала себя на мысли, что, запустив пальцы ей в волосы, можно нащупать мягкое местечко на темени, как у грудного младенца.
Девушка подала ей прохладную от морской воды руку:
— Для меня большая честь с вами познакомиться, мэм.
— Ты ничего не забыла? — поинтересовалась Пози.
Девушка зажала себе рот ладонью и проворно оглядела комнату, словно и в самом деле что-то искала. Пози указала на ее ноги — босые, облепленные песком, и она, быстро опустив глаза, тут же подняла руку, как ученица, знающая ответ на заданный вопрос:
— Я забыла вытереть ноги.
Пози серьезно кивнула:
— Ты не считаешь, что тебе следует выйти и войти опять? Я еще успею вас представить. — В ее тоне слышались терпение, любовь и в то же время готовность к сопротивлению и даже поражению.
Девушка вышла, вытерла ноги и вернулась. Аккуратно закрыв за собой дверь, она обернулась, расправила юбку — и на ковер посыпались морские ракушки вперемешку с песком, — Ой, вот еще что я забыла! — воскликнула она.
Пози, укоризненно качая головой, схватила щетку и принялась тереть ковер, словно для этого не существовало горничной.
Девушка кинулась подбирать свои находки.
— Сейчас же отнеси это обратно на пляж!
— О нет, Пози! — Девушка выбирала ракушки из совка. — Одну я принесла специально для тебя. Ты же не выбросишь мой подарок?
Пози стояла на коленях, все еще хмурясь, однако была явно польщена:
— Ну-ка покажи.
Девушка порылась в ракушках:
— Она похожа на тюльпан. Видишь? — Ее рука подняла к свету нежно-розовую скорлупку, и Пози принялась разглядывать «подарок».
— Очень симпатичная. Я положу ее на полку, к остальным своим сокровищам.
— Не положишь, — серьезно сказала девушка, забирая ракушку. — Но все равно я ее тебе подарила. Это морской цветок. — Она была очень довольна собой.
— Цветочек! — Дочь Китсии выбралась из-за дивана, где безуспешно пыталась поймать бирманского кота хозяйки за пушистый хвост. — О! — Увидев ракушку, она решительно схватила ее, заглянула внутрь и округлила ротик. — Цветочек! — повторила она.
Китсия кивнула.
— Вам очень повезло, — сказала девушка.
— Не думаю.
— Пози говорила, что от вас ушла няня. Я с удовольствием вам помогу, пока вы здесь…
— Кто ты? — спросила Китсия, затягиваясь египетской сигаретой.
Ей хотелось услышать ответ от незнакомки, но Пози заговорила первой:
— Я нашла ее на улице два года назад, полумертвую от голода и совсем одичавшую. Теперь, как видишь, она вполне здорова, грамотная, к тому же — когда у нее хватает терпения — хорошая пианистка и швея. Осенью она поступит в лучшее женское училище Бостона.
Китсия кивнула. Пози не преувеличивала: она действительно предприняла любопытный эксперимент — вырвала растение из трущобной почвы и пересадила в среду бостонских интеллектуалов. Оставалось проверить, долго ли этот эксперимент продлится.
— В естественных науках она слабовата, зато имеет хорошие способности к языкам.
— В подражание наставнице, — учтиво заметила Китсия.
Девушка уже играла на ковре с дочерью Китсии, не обращая внимания на то, что ее обсуждают. Китсия попробовала заговорить с ней:
— Как хорошо ты обращаешься с детьми!
— У меня восемь сводных братьев и сестер! — гордо заявила девушка. Покосившись на Пози, она поправилась:
— Было раньше.
День за днем Китсия тайком наблюдала за ней, как наблюдает за диким зверем натуралист, стараясь не привлекать к себе. внимания. Ее восхищало полное отсутствие тщеславия, странное для подростка. Минуя зеркала, она, вместо того чтобы посмотреть на себя, ускоряла шаг, словно боялась угодить в ловушку.
— Я родилась в Саут-Энде, — рассказывала она о себе. — Моя мать умерла при родах, и меня взяла к себе ее лучшая подруга. Она называла меня «матереубийцей». «Знаешь, что сегодня выкинула матереубийца? — говорила она мужу, когда тот возвращался из доков. — Оставила кастрюлю на огне, так что та выкипела и сгорела. Мы лишились кастрюли». Меня это не тревожило. Я работала у них в доме не покладая рук. Когда рядом восемь детей-погодков, никто не имеет права бездельничать.
Но стоило мне подрасти, как ее муж стал как-то странно на меня поглядывать. Он завел привычку затаскивать меня в угол ц целовать, а потом заманивать в ванную и сажать себе на колени. Мы со сводными братьями хорошо в этом разбирались, потому что практиковались друг на друге, поэтому я понимала, что происходит.
Пози сердится, когда я называю то, что у нас происходило с этим человеком, «занятиями любовью». Она считает, что это надо называть насилием, но я не согласна… Никогда раньше меня не обнимали, и мне это нравилось. Иногда мне кажется, что это все, что мне нужно для счастья…
В конце концов его жена велела мне убираться, пока он меня не обрюхатил и ребенок не убил меня так же, как я убила собственную мать. Так я и сделала. Целуя детей на прощание, я плакала. Иногда я по ним скучаю. Потом я поселилась в подвале кафетерия и клянчила у посетителей объедки, пока не попалась на глаза Пози. Она ехала в большом старом «кадиллаке» синего цвета — в таких обычно разъезжают политики. Сначала я приняла ее за жену политика, но когда она привезла меня в свой особняк на Луисберг-сквер, я поняла, что у нее нет мужа…
Пози велела горничной отмыть меня и отвезла к доктору, чтобы он проверил, нет ли на мне блох и вшей, дальше — к портному, который нашил мне платьев по ее выкройкам: это были фасоны, которые носила еще ее бабушка. Она многому меня научила…
Девушка умолкла. Был жаркий августовский день, и воздух во внутреннем дворике накалился, как в печи. Китсия, раздетая до пояса, рисовала, обливаясь потом, удерживая дощечку на коленях.
— Как вы потеряли грудь ? — спросила девушка.
— Я расскажу тебе об этом в другой раз.
— В другой раз? Значит, мы будем видеться и дальше?
Китсия не ответила, слушая ее вполуха, как бывало всегда, когда она работала. Для того чтобы запечатлеть эту девушку на бумаге, потребовалось все мастерство художницы.
Всю жизнь Китсия пыталась воплотить в своих работах отрешенность, которой веет от женского лица, рук и ног, всей ее плоти в секунду, предшествующую наивысшему плотскому наслаждению. Утомленность, нестерпимая боль и бескрайний восторг, словно ее раздирают на части слетевшие с небес ангелы. Именно с таким выражением на лице, с таким настроением шествовала по жизни эта девушка.
Как ни странно, это одичавшее создание вернуло Китсии утерянный было творческий инстинкт. Она опять была готова к возвращению на Звар, к работе в мастерской, к крупным проектам.
Сотни свежих эскизов станут их основой.
На протяжении трех недель она неустанно делала наброски.
Нередко, когда портилась погода и не хватало освещения, они брали малышку Китсии и отправлялись в долгие прогулки по пляжу. Мальчишки из деревни преследовали их, учуяв запах юности, но девушка не обращала на них ни малейшего внимания. Китсия, понимая, что от мальчишек все равно не отвязаться, приспособила их к делу: заставляла перетаскивать на пляж перед «Замком на песке» разные крупные предметы, чтобы самой возводить из этих прибитых к берегу бревен, старых покрышек, сломанных буев и рваных рыбацких сетей огромные сооружения. Минуло много лет после ее отъезда — а они еще продолжали выситься на пляже, постепенно разрушаемые дождями и разбиваемые прибоем Медленное уничтожение, предусмотренное самой создательницей…
В день отплытия Китсии с дочерью из Провинстауна Пози и девушка пришли проститься с ними на паромную пристань. День был на редкость до прозрачности ясным. Китсия вглядывалась в горизонт, стараясь не смотреть на девушку, а глаза той были полны слез. Когда паром издал гудок, Пози взяла свою воспитанницу за руку и направилась к машине, а Китсия с дочерью взошли на паром. Но в последний момент девушка вырвалась, взбежала по сходням и сунула малышке какой-то сверток, потом умоляюще поглядела на ее мать, и Китсия услышала ее шепот:
— Спасите меня! Ради Бога, спасите!
Паром медленно отходил от берега. Сидя на палубе, мать и дочь сняли с подарка обертку, открыли спичечный коробок и увидели миниатюрные морские ракушки безупречных очертаний.
— Цветочки! — воскликнула девочка. — Мои цветочки!
— Да, они твои, — подтвердила мать.
Поселившись в нью-йоркском отеле, адрес которого Китсия передала в Бостон девушке, они стали ждать, когда она приедет, а потом все вместе уехали на Звар, где установился нерушимый распорядок, девушка ухаживала за ребенком, а когда малышка спала, позировала Китсии.
Как-то раз, возвратившись с базара, Китсия нашла свою дочь надрывающейся от плача; девушка же забилась в угол, откуда ее пыталась извлечь нагрянувшая без предупреждения Пози.
— Воровка! — набросилась Пози на хозяйку.
— Возьми ребенка и оставь нас, — приказала Китсия девушке.
Та повиновалась.
— Разве она твоя собственность, чтобы ее можно было украсть? — Китсия в упор смотрела на Пози. — Она уехала по собственной воле. Ей захотелось на свободу.
— Ты ничего не смыслишь в любви. Тебе этого не дано. Ты законченная эгоистка!
— Тебе ли рассуждать об эгоизме? Для тебя она всего лишь невольница, постельная грелка. Она заслуживает лучшей участи.
— Можешь говорить любые гадости, Китсия, но тебе она не достанется. — Пози протянула документ — судебное постановление, назначающее ее опекуншей девушки.
Китсия смяла бумагу:
— Здесь твои бумаги и твои суды не стоят ломаного гроша.
— Либо она возвращается со мной домой, либо я пойду к эмиру!
Китсия устремила на нее пронзительный взгляд. Приспичило же ей поведать Пози свою страшную тайну!
— Обеих тебе не сохранить. Выбирай! Иначе — помоги мне Господь! — я расскажу им про Кит.
— Ладно, бери то, за чем приехала.
Китсия долго старалась забыть выражение лица девушки, когда Пози волокла ее в лодку. По прошествии двух лет Пози нарушила молчание и сообщила в письме, что ее воспитанница поступила на первый курс колледжа Редклифф.
«Поздравляю с успехом научного эксперимента», — телеграфировала Китсия в ответ.
Потом пошли письма от девушки, написанные восхитительным, почти каллиграфическим почерком, но полные горьких жалоб.
«Я умоляла ее разрешить мне жить в Кембридже, рядом со студенческим городком, но она и слышать об этом не хочет. Я чувствую себя еще большей невольницей, чем прежде».
Как у всех заключенных, у нее появились саморазрушительные привычки. Она писала, что отдается любому, кто первым бросит на нее призывный взгляд. Ей нравилось вызывать вожделение у мужчин. Интересно, подозревали ли они о ее отношениях с Пози?
На самом деле она спала не со всяким, а только с выходцами из неимущих семей, получавшими стипендии, они напоминали ей нищих приятелей по Саут-Энду.
«Я как будто пытаюсь вернуться в прошлое, — писала она, — и похожа на собаку, валяющуюся в пыли, чтобы избавиться от хозяйского запаха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Америка — единственная надежда; ты — моя спасительница.
Шесть недель — вот все, о чем я прошу. Китсия».
«Дорогая Китсия! Поглощена академическим экспериментированием. Открыв дверь ветреной художнице и непослушному ребенку двух лет, я полностью утрачу сосредоточенность. Пози».
«Дорогая Пози! Ветреная художница скроется на чердаке, у непослушного ребенка есть няня. За сосредоточенность не беспокойся. Китсия».
«Дорогая Китсия! Если бы я могла все бросить! Пози».
«Дорогая Пози! Брось все! Верньер-Плана везет из Женевы африканские акварели. Это все, чем я могу тебя отблагодарить.
Китсия».
«Дорогая Китсия! Приезжай. Сообщи, нужны ли деньги. Пози».
«Что она от меня скрывает?» — гадала Китсия. Тем не менее ей нравилась перспектива покинуть Звар и снова оказаться среди старых друзей. Ее тревожило не затворничество, а мертвый период: работы не продавались, несмотря на уверения Верньер-Планка, что ее вот-вот признают.
Напоследок Китсия отправилась на базар. Это было единственное место, где она могла теперь работать. Она зашла в чайную, пробралась по захламленному проходу и оказалась в небольшом помещении, где сидели вокруг кальяна седобородые старцы. Они находились в трансе и не возражали против этой женщины, одетой как мужчина. В их черных слезящихся глазах не было ни малейшего интереса к Великой Шлюхе, как теперь именовал ее эмир.
Потом, снова оказавшись среди прилавков, она выбрала местечко для своего мольберта. Единственная женщина, не скрывающая свое лицо, да еще белая, она пыталась привлекать к себе как можно меньше внимания и рисовала то, что видела.
Она вспоминала Париж, вид из окон на цветочные прилавки в серой кружевной тени Нотр-Дам, и в душе ее росла печаль. Ей больше не суждено туда вернуться, настало время отказаться от прошлого и возложить все надежды на Америку.
Ее брат, сетуя, что из-за войны гражданские лица лишены л возможности свободно переезжать с места на место, использовал все свое влияние, чтобы сестра и племянница могли уехать с острова. Ребенок был очаровательным, но жена брата при виде малышки не могла обойтись без нашатыря. К тому же эмир утверждал, что у девочки глаза его убитого сына.
В конце мая мать и дочь сели на военный корабль, шедший через Суэцкий канал в Каир и Лиссабон, откуда перелетели в Гавану. Взлетая из гаванского аэропорта, они трижды были вынуждены возвращаться обратно из-за тропического шторма, но в конце концов все же оказались на американской земле. Путешествие на поезде из Майами в Нью-Йорк было для девочки захватывающим приключением: она всю дорогу прижималась носом к стеклу. В Нью-Йорк они прибыли на волне жары, превратившей этот серый город в пекло, а через неделю добрались до Бостона, откуда паром доставил их в Провинстаун, где среди дюн стоял дом Пози, носивший название «Замок на песке». Едва войдя в дверь, Китсия тут же плюхнулась на диван в гостиной и закурила черную сигарету.
— Фу! — Пози попыталась разогнать дым и достала пепельницу, чтобы подставить ее под сигарету, словно из нее вот-вот должен был потечь яд. — Какое зловоние! Что это?
Китсия с наслаждением затянулась:
— Синий египетский табак, смешанный с гашишем.
Пози схватилась за сердце:
— Надеюсь, ты шутишь? От такой дряни можно тронуться рассудком.
— Я могу тронуться, только если не буду работать. Здесь я рассчитываю изменить подобное положение и полюбоваться океаном. — Она посмотрела в окно на стального цвета поверхность, покрытую белыми барашками.
— Что же не дает тебе работать — » — дочь или обстоятельства ее рождения ?
— И то и другое. — Китсия пожала плечами. — Но теперь она подросла, и я смело могу оставлять ее на нянино попечение.
— Она совсем не похожа на отца!
Женщины молча уставились на ребенка, который, безуспешно пытаясь встать, падал и заливисто смеялся. У девочки были прямые и черные, как у индианки, волосы, ярко-зеленые глаза, румяные, как яблоко, щечки.
— Защитный окрас, — тихо вымолвила Китсия.
— Я не понимаю, дорогая, как ты могла оставаться на острове после всего происшедшего? Ведь это вовсе не тот рай для творческой личности, каким ты его поначалу воображала.
Китсия хмуро уставилась на дикие розы, заглядывающие в окна.
— Иногда я и сама удивляюсь… Лоуренс Аравийский называл пустыню чистой.
— Зато Париж — грязная дыра, но как ты его любила!
— А теперь его еще испакостили боши!.. Нет, из Парижа я бы уехала в любом случае, война тут ни при чем. Пустыня действительно чиста, я не шучу. Она не обезображена человеческим присутствием, там ничто не отвлекает взор. Только это. — Она постучала себя по голове. — И еще свет! Свет, просеиваемый миллионами крупинок песка. Как он мерцает, Пози! Ладно, довольно. Лучше расскажи мне о своих экспериментах.
Пози, все не отводившая взгляд от окна, словно ждала кого-то, быстро ответила:
— Поразительно, что ты выбрала для своего «опроса именно эту секунду. Познакомься!
Двери распахнулись, и в гостиную ворвались соленый бриз и самое необыкновенное создание, какое Китсии когда-либо доводилось видеть.
Она была угловата, как мальчишка, но, завидя гостью, сразу обрела женственную грацию. Выпрямившись, как принцесса, она, придерживая что-то в юбке, вошла так величественно, словно несла на голове бесценный груз.
Судя по росту, ей было лет пятнадцать, однако во всем ее облике сохранилось нечто удивительно детское. Возможно, такое впечатление создавалось из-за старомодного покроя ее длинного голубого платья с высоким воротом и кружевной отделкой рукавов. Подол платья был мокрым от воды; в дом вместе с ней проник запах водорослей.
Девушка смотрела на Китсию, не скрывая любопытства:
— Вас называют леди и вы художница, с которой Пози водила компанию в Париже?
Китсия кивнула, продолжая разглядывать девушку. У той были огромные темно-синие, слегка навыкате глаза, волосы цвета осенней листвы — коричневато-рыжеватые. Китсия поймала себя на мысли, что, запустив пальцы ей в волосы, можно нащупать мягкое местечко на темени, как у грудного младенца.
Девушка подала ей прохладную от морской воды руку:
— Для меня большая честь с вами познакомиться, мэм.
— Ты ничего не забыла? — поинтересовалась Пози.
Девушка зажала себе рот ладонью и проворно оглядела комнату, словно и в самом деле что-то искала. Пози указала на ее ноги — босые, облепленные песком, и она, быстро опустив глаза, тут же подняла руку, как ученица, знающая ответ на заданный вопрос:
— Я забыла вытереть ноги.
Пози серьезно кивнула:
— Ты не считаешь, что тебе следует выйти и войти опять? Я еще успею вас представить. — В ее тоне слышались терпение, любовь и в то же время готовность к сопротивлению и даже поражению.
Девушка вышла, вытерла ноги и вернулась. Аккуратно закрыв за собой дверь, она обернулась, расправила юбку — и на ковер посыпались морские ракушки вперемешку с песком, — Ой, вот еще что я забыла! — воскликнула она.
Пози, укоризненно качая головой, схватила щетку и принялась тереть ковер, словно для этого не существовало горничной.
Девушка кинулась подбирать свои находки.
— Сейчас же отнеси это обратно на пляж!
— О нет, Пози! — Девушка выбирала ракушки из совка. — Одну я принесла специально для тебя. Ты же не выбросишь мой подарок?
Пози стояла на коленях, все еще хмурясь, однако была явно польщена:
— Ну-ка покажи.
Девушка порылась в ракушках:
— Она похожа на тюльпан. Видишь? — Ее рука подняла к свету нежно-розовую скорлупку, и Пози принялась разглядывать «подарок».
— Очень симпатичная. Я положу ее на полку, к остальным своим сокровищам.
— Не положишь, — серьезно сказала девушка, забирая ракушку. — Но все равно я ее тебе подарила. Это морской цветок. — Она была очень довольна собой.
— Цветочек! — Дочь Китсии выбралась из-за дивана, где безуспешно пыталась поймать бирманского кота хозяйки за пушистый хвост. — О! — Увидев ракушку, она решительно схватила ее, заглянула внутрь и округлила ротик. — Цветочек! — повторила она.
Китсия кивнула.
— Вам очень повезло, — сказала девушка.
— Не думаю.
— Пози говорила, что от вас ушла няня. Я с удовольствием вам помогу, пока вы здесь…
— Кто ты? — спросила Китсия, затягиваясь египетской сигаретой.
Ей хотелось услышать ответ от незнакомки, но Пози заговорила первой:
— Я нашла ее на улице два года назад, полумертвую от голода и совсем одичавшую. Теперь, как видишь, она вполне здорова, грамотная, к тому же — когда у нее хватает терпения — хорошая пианистка и швея. Осенью она поступит в лучшее женское училище Бостона.
Китсия кивнула. Пози не преувеличивала: она действительно предприняла любопытный эксперимент — вырвала растение из трущобной почвы и пересадила в среду бостонских интеллектуалов. Оставалось проверить, долго ли этот эксперимент продлится.
— В естественных науках она слабовата, зато имеет хорошие способности к языкам.
— В подражание наставнице, — учтиво заметила Китсия.
Девушка уже играла на ковре с дочерью Китсии, не обращая внимания на то, что ее обсуждают. Китсия попробовала заговорить с ней:
— Как хорошо ты обращаешься с детьми!
— У меня восемь сводных братьев и сестер! — гордо заявила девушка. Покосившись на Пози, она поправилась:
— Было раньше.
День за днем Китсия тайком наблюдала за ней, как наблюдает за диким зверем натуралист, стараясь не привлекать к себе. внимания. Ее восхищало полное отсутствие тщеславия, странное для подростка. Минуя зеркала, она, вместо того чтобы посмотреть на себя, ускоряла шаг, словно боялась угодить в ловушку.
— Я родилась в Саут-Энде, — рассказывала она о себе. — Моя мать умерла при родах, и меня взяла к себе ее лучшая подруга. Она называла меня «матереубийцей». «Знаешь, что сегодня выкинула матереубийца? — говорила она мужу, когда тот возвращался из доков. — Оставила кастрюлю на огне, так что та выкипела и сгорела. Мы лишились кастрюли». Меня это не тревожило. Я работала у них в доме не покладая рук. Когда рядом восемь детей-погодков, никто не имеет права бездельничать.
Но стоило мне подрасти, как ее муж стал как-то странно на меня поглядывать. Он завел привычку затаскивать меня в угол ц целовать, а потом заманивать в ванную и сажать себе на колени. Мы со сводными братьями хорошо в этом разбирались, потому что практиковались друг на друге, поэтому я понимала, что происходит.
Пози сердится, когда я называю то, что у нас происходило с этим человеком, «занятиями любовью». Она считает, что это надо называть насилием, но я не согласна… Никогда раньше меня не обнимали, и мне это нравилось. Иногда мне кажется, что это все, что мне нужно для счастья…
В конце концов его жена велела мне убираться, пока он меня не обрюхатил и ребенок не убил меня так же, как я убила собственную мать. Так я и сделала. Целуя детей на прощание, я плакала. Иногда я по ним скучаю. Потом я поселилась в подвале кафетерия и клянчила у посетителей объедки, пока не попалась на глаза Пози. Она ехала в большом старом «кадиллаке» синего цвета — в таких обычно разъезжают политики. Сначала я приняла ее за жену политика, но когда она привезла меня в свой особняк на Луисберг-сквер, я поняла, что у нее нет мужа…
Пози велела горничной отмыть меня и отвезла к доктору, чтобы он проверил, нет ли на мне блох и вшей, дальше — к портному, который нашил мне платьев по ее выкройкам: это были фасоны, которые носила еще ее бабушка. Она многому меня научила…
Девушка умолкла. Был жаркий августовский день, и воздух во внутреннем дворике накалился, как в печи. Китсия, раздетая до пояса, рисовала, обливаясь потом, удерживая дощечку на коленях.
— Как вы потеряли грудь ? — спросила девушка.
— Я расскажу тебе об этом в другой раз.
— В другой раз? Значит, мы будем видеться и дальше?
Китсия не ответила, слушая ее вполуха, как бывало всегда, когда она работала. Для того чтобы запечатлеть эту девушку на бумаге, потребовалось все мастерство художницы.
Всю жизнь Китсия пыталась воплотить в своих работах отрешенность, которой веет от женского лица, рук и ног, всей ее плоти в секунду, предшествующую наивысшему плотскому наслаждению. Утомленность, нестерпимая боль и бескрайний восторг, словно ее раздирают на части слетевшие с небес ангелы. Именно с таким выражением на лице, с таким настроением шествовала по жизни эта девушка.
Как ни странно, это одичавшее создание вернуло Китсии утерянный было творческий инстинкт. Она опять была готова к возвращению на Звар, к работе в мастерской, к крупным проектам.
Сотни свежих эскизов станут их основой.
На протяжении трех недель она неустанно делала наброски.
Нередко, когда портилась погода и не хватало освещения, они брали малышку Китсии и отправлялись в долгие прогулки по пляжу. Мальчишки из деревни преследовали их, учуяв запах юности, но девушка не обращала на них ни малейшего внимания. Китсия, понимая, что от мальчишек все равно не отвязаться, приспособила их к делу: заставляла перетаскивать на пляж перед «Замком на песке» разные крупные предметы, чтобы самой возводить из этих прибитых к берегу бревен, старых покрышек, сломанных буев и рваных рыбацких сетей огромные сооружения. Минуло много лет после ее отъезда — а они еще продолжали выситься на пляже, постепенно разрушаемые дождями и разбиваемые прибоем Медленное уничтожение, предусмотренное самой создательницей…
В день отплытия Китсии с дочерью из Провинстауна Пози и девушка пришли проститься с ними на паромную пристань. День был на редкость до прозрачности ясным. Китсия вглядывалась в горизонт, стараясь не смотреть на девушку, а глаза той были полны слез. Когда паром издал гудок, Пози взяла свою воспитанницу за руку и направилась к машине, а Китсия с дочерью взошли на паром. Но в последний момент девушка вырвалась, взбежала по сходням и сунула малышке какой-то сверток, потом умоляюще поглядела на ее мать, и Китсия услышала ее шепот:
— Спасите меня! Ради Бога, спасите!
Паром медленно отходил от берега. Сидя на палубе, мать и дочь сняли с подарка обертку, открыли спичечный коробок и увидели миниатюрные морские ракушки безупречных очертаний.
— Цветочки! — воскликнула девочка. — Мои цветочки!
— Да, они твои, — подтвердила мать.
Поселившись в нью-йоркском отеле, адрес которого Китсия передала в Бостон девушке, они стали ждать, когда она приедет, а потом все вместе уехали на Звар, где установился нерушимый распорядок, девушка ухаживала за ребенком, а когда малышка спала, позировала Китсии.
Как-то раз, возвратившись с базара, Китсия нашла свою дочь надрывающейся от плача; девушка же забилась в угол, откуда ее пыталась извлечь нагрянувшая без предупреждения Пози.
— Воровка! — набросилась Пози на хозяйку.
— Возьми ребенка и оставь нас, — приказала Китсия девушке.
Та повиновалась.
— Разве она твоя собственность, чтобы ее можно было украсть? — Китсия в упор смотрела на Пози. — Она уехала по собственной воле. Ей захотелось на свободу.
— Ты ничего не смыслишь в любви. Тебе этого не дано. Ты законченная эгоистка!
— Тебе ли рассуждать об эгоизме? Для тебя она всего лишь невольница, постельная грелка. Она заслуживает лучшей участи.
— Можешь говорить любые гадости, Китсия, но тебе она не достанется. — Пози протянула документ — судебное постановление, назначающее ее опекуншей девушки.
Китсия смяла бумагу:
— Здесь твои бумаги и твои суды не стоят ломаного гроша.
— Либо она возвращается со мной домой, либо я пойду к эмиру!
Китсия устремила на нее пронзительный взгляд. Приспичило же ей поведать Пози свою страшную тайну!
— Обеих тебе не сохранить. Выбирай! Иначе — помоги мне Господь! — я расскажу им про Кит.
— Ладно, бери то, за чем приехала.
Китсия долго старалась забыть выражение лица девушки, когда Пози волокла ее в лодку. По прошествии двух лет Пози нарушила молчание и сообщила в письме, что ее воспитанница поступила на первый курс колледжа Редклифф.
«Поздравляю с успехом научного эксперимента», — телеграфировала Китсия в ответ.
Потом пошли письма от девушки, написанные восхитительным, почти каллиграфическим почерком, но полные горьких жалоб.
«Я умоляла ее разрешить мне жить в Кембридже, рядом со студенческим городком, но она и слышать об этом не хочет. Я чувствую себя еще большей невольницей, чем прежде».
Как у всех заключенных, у нее появились саморазрушительные привычки. Она писала, что отдается любому, кто первым бросит на нее призывный взгляд. Ей нравилось вызывать вожделение у мужчин. Интересно, подозревали ли они о ее отношениях с Пози?
На самом деле она спала не со всяким, а только с выходцами из неимущих семей, получавшими стипендии, они напоминали ей нищих приятелей по Саут-Энду.
«Я как будто пытаюсь вернуться в прошлое, — писала она, — и похожа на собаку, валяющуюся в пыли, чтобы избавиться от хозяйского запаха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45